Текст книги "История войны 1813 года за независимость Германии"

каково бы ни было достоинство моих соображений, обо мне будут судить по последствиям их. Должно покориться общему уделу; это строгий закон самой истории»⁴³.

Наполеон полагал, что неприятели его сделают такие же ошибки, какие случались прежде, и надеялся воспользоваться их оплошностью. Он был уверен, что его сподвижники будут исполнять его соображения с таким же самоотвержением, каким они отличались в его прежних войнах. И действительно, союзники подали Наполеону возможность одержать некоторые успехи; но зато неудачи французских военачальников имели гибельные для него последствия. Войска его сражались весьма храбро; но уже не с тем увлечением, которое, усугубляя силы воинов, делает их непобедимыми.

Глава XX
Союзные армии и полководцы их

На основании диспозиции, составленной генерал-квартирмейстером Дибичем и разосланной в войска, собранные в Силезии, часть союзной российско-прусской армии ко времени окончания перемирия, именно к 28 июля (9 августа), приблизилась к границам Богемии и расположилась в округе Ландсгутском и в графстве Глацском, от Ландсгута до Миттельвальде. В составе этих войск, долженствовавших поступить в Главную, или Богемскую, армию, находились, под начальством Барклая-де-Толли: во-первых, армия графа Витгенштейна, в числе 32 000 человек с 92 орудиями; во-вторых, прусский корпус генерал-лейтенанта Клейста, до 42 000 человек с 112 орудиями, и, в-третьих, российско-прусские резервы, под командой цесаревича великого князя Константина Павловича, в числе 50 000 человек с 198 орудиями, всего же до 124 000 человек с 402 орудиями, не считая войск, состоявших в конвое главной квартиры и в распоряжении генерал-интенданта и генерал-полицмейстера русской армии¹. Войска и парки графа Витгенштейна и Клейста, собравшись у Ландсгута, Нейроде, Рейнерца и Миттельвальде, вступили 30 июля (11 августа) четырьмя колоннами в Богемию и 7 (19) августа сосредоточились в лагере при Будине, на реке Эгере; резервы же собрались 30 июля (11 августа) у Ландсгута, Нейроде, Рейхенбаха и Зильберберга, вступили 1 (13) августа двумя колоннами в Богемию, на Траутенау и Пелиц, и прибыли к 10 (22) августа в лагерь при Будине², где войска Барклая-де-Толли соединились с австрийской армией, считавшей в рядах своих 110 500 человек с 270 орудиями³, под общим начальством фельдмаршала князя Шварценберга. По свидетельству графа Канкрина, русские войска имели запас провианта на целый месяц в подвижном обозе, и, сверх того, на 10 дней в полковых обозах и в ранцах.

Остальные российско-прусские войска, собранные в Силезии, были распределены следующим образом: в армию Блюхера поступили: во-первых, войска Ланжерона, усиленные 8‐м пехотным корпусом графа Сен-При, 1‐й и 4‐й драгунскими дивизиями генерал-майоров Бороздина и Эмануэля, 3 Украинскими полками, 3 батарейными, 2 легкими и одной донской конной ротами, всего в числе 43 500 человек с 176 орудиями; во-вторых, войска Сакена, усиленные 3 казачьими полками и одной батарейной ротой, в числе 17 700 человек с 60 орудиями, и, в-третьих, прусский корпус Йорка, в числе 38 000 человек с 104 орудиями⁴. Наконец, Северная армия, под начальством наследного шведского принца (Бернадота), в числе около 160 000 человек с 276 орудиями, была расположена впереди Берлина и на нижней Эльбе⁵.

Таким образом, силы союзников были разделены на три армии, из которых две, Богемская и Северная, назначались для решительных действий на сообщения Наполеона, а третьей – Силезской – надлежало, сообразно общему плану, ограничиваться до времени второстепенными действиями: прикрытием Силезии и отвлечением сил противника от тех пунктов, где предполагалось нанести ему удары. Одной из этих армий командовал австрийский полководец; другой – прусский; третьей – наследный шведский принц. Русские генералы были подчинены военачальникам прочих держав, несмотря ни на значительное число русских войск, ни на самоотвержение, с которым Россия продолжала войну после потерь, понесенных в двух тяжких походах. Напрасно полагают, будто бы императору Александру было предложено единогласно всеми союзниками верховное начальство над армиями, выставленными против Наполеона, и будто бы он, отклонив от себя общее распоряжение действиями, впоследствии, когда дела приняли сомнительный оборот, сожалел о выказанной им умеренности. Ежели такое предложение было возможно со стороны Пруссии и немногих мелких владений Германии, приступивших к коалиции, то отнюдь нельзя допустить, чтобы Австрия когда-либо согласилась вверить главные силы своей армии чужеземному полководцу, властителю могущественной державы, всегда возбуждавшей зависть и опасения венского кабинета. И без того уже Европа встречала русских как избавителей своих… И нужно было много лет, чтобы изгладить память о решительном участии, ими принятом в освобождении Германии. Австрийское правительство приняло сторону союзников, опасаясь преобладания Наполеона, но никогда не согласилось бы содействовать возвышению императора Александра. Напрасно также уверяли, будто бы наш государь домогался верховного начальства⁶. Если бы оно было предложено как добровольная дань признательности и доверия к нему, то он, по всей вероятности, не отказался бы от столь лестного звания, но домогаться его было бы ошибкой в политическом отношении, несовместной ни с обычным тактом императора Александра, ни с предшествовавшими его поступками. В начале весенней кампании ничто не препятствовало ему принять начальство над российско-прусской армией; но он предпочел вверить его графу Витгенштейну. К тому же он, согласно с королем Фридрихом-Вильгельмом, делая все возможное для привлечения Австрии на сторону союзников, считал одним из действительнейших к тому средств назначение главнокомандующим наибольшей армии кого-либо из австрийских генералов и, дав слово содействовать такому выбору, не помышлял о командовании союзными войсками⁷.

Многие полагали, что главнокомандующим будет назначен один из австрийских эрцгерцогов; в особенности же говор общественного мнения был в пользу эрцгерцога Карла, не раз уже славно состязавшегося с Наполеоном. Но многие обстоятельства затрудняли такой выбор и заставили австрийское правительство предпочесть знаменитому воину не успевшего ни прежде, ни после приобрести громкую военную славу князя Шварценберга. Еще со времени Итальянской и Швейцарской кампаний Суворова эрцгерцог Карл не пользовался расположением русских, считавших его (не совсем справедливо) главным виновником поражения Римского-Корсакова и неудачного окончания войны. К тому же эрцгерцог был в явной вражде с Меттернихом и возбудил против себя подозрение самого императора Франца: носились слухи, будто бы эрцгерцог Карл в кампанию 1809 года, когда дела приняли неблагоприятный оборот для Австрии, готов был, войдя в соглашение с Наполеоном, присоединиться к Рейнскому союзу в качестве короля Богемского: так перетолкованы были лукавыми царедворцами попытки эрцгерцога остановить переговорами быстрые успехи Наполеона после сражений при Ландсгуте и Регенсбурге. Наполеон в посмертных своих записках подтверждает это обвинение, но едва ли можно верить его свидетельству. Изветы неприятелей принца, основанные на тонком знании характера императора Франца, поселили в нем сомнение и недоверчивость к эрцгерцогу Карлу, который в 1809 году, не получив никаких дипломатических поручений, действовал совершенно произвольно, и тем возбудил против себя неудовольствие своего брата. Император Франц вообще не любил, чтобы кто-либо выходил из пределов предоставленной ему власти, и никогда не мог простить эрцгерцогу Карлу самовольного его поступка⁸.

Так как, за исключением победителя при Асперне, не было в австрийской армии ни одного генерала, стяжавшего европейскую славу, то оставалось избрать главнокомандующим кого-либо из лиц, принадлежащих к высшей аристократии. Этому условию удовлетворял фельдмаршал князь Шварценберг, отличавшийся светским образованием, ловкостью в сношениях с коронованными особами, сговорчивостью и бескорыстием. Ко всему этому он соединял в себе качества благородного, храброго воина, но не полководца. Справедливость требует сказать, что нелегко было командовать армией в таких обстоятельствах, в какие он был поставлен. Армия, ему вверенная, состояла наполовину из чужеземных войск; распоряжения его не только стеснялись присутствием главной квартиры союзных государей, но почти ни одно из них не приводилось в исполнение без доклада императору Александру; не менее связывали фельдмаршала виды собственного правительства, нередко противоречившие намерениям прочих союзников: все эти затруднения очевидны, и потому, при такой обстановке, едва ли бы не уронил своей славы даже и военный гений. Тем не менее, однако же, весьма сомнительно, чтобы Шварценберг, не обладавший ни решительностью, ни силой воли, ни самоуверенностью – этими необходимыми качествами великих полководцев, мог, при самых благоприятных обстоятельствах, действовать самостоятельно. Все, сделанное им в войну 1813 и 1814 годов (а сделано было весьма немного), совершено, как свидетельствуют австрийские офицеры, современники и сподвижники его, по соображениям находившихся при нем лиц главного штаба. В продолжение всей войны он имел надобность в советниках, в руководителях. Полагали в австрийской армии, будто бы главным из них был начальник штаба, фельдмаршал-лейтенант граф Радецкий, но, по всей вероятности, подала повод к такому предположению последующая, столько же продолжительная, сколько и знаменитая военная карьера Радецкого, который, по характеру своему, никогда не гонялся за влиянием на дела, ограничивался исполнением своих прямых обязанностей и выражал свои мнения, не настаивая на принятии предложенных им соображений. Напротив того, генерал-квартирмейстер Лангенау явно стремился к господству в австрийском штабе, чему способствовала обычная снисходительность Шварценберга и убеждение его в том, что Лангенау имел самые определительные сведения о местности театра войны, на котором надлежало действовать Богемской армии. До этого времени генерал-майор Лангенау состоял на службе в саксонских войсках, пользовался особенным покровительством министра Зенфт-Пильзаха и находился в коротких связях со многими из лиц, окружавших императора Наполеона. В продолжение похода в Россию он играл важную роль в штабе Рейнье и сделался известным Шварценбергу; когда же благоволивший к нему саксонский министр подвергся преследованию Наполеона за шаткую политику короля Фридриха-Августа, Лангенау уехал из Саксонии и был принят в австрийскую службу. Основанием всех его соображений служили односторонние преувеличенные понятия о важности влияния местности, господствующих пунктов театра войны, и т. п. В числе лиц с большим весом в австрийской главной квартире занимал также одно из первых мест фельдмаршал-лейтенант Дука, шеф тайной полиции, удостоенный дружбой и особенной доверенностью императора Франца⁹.

Что же касается до императора Александра и короля Фридриха-Вильгельма, то они, предоставив начальство над главной армией австрийскому полководцу, не считали себя вправе мешаться в выбор его. Из генералов, непосредственно подчиненных Шварценбергу, никто не оскорблялся его возвышением; а главнокомандующие прочими армиями, Блюхер и наследный шведский принц, были убеждены в том, что, находясь на отдельных театрах войны, они имели вполне возможность действовать самостоятельно¹⁰.

Ежели назначение князя Шварценберга главнокомандующим Богемской армии оправдывалось единственно стечением обстоятельств, не позволившим поставить на эту высокую степень полководца несравненно более знаменитого, то, как бы взамен этому, общественное мнение заранее утвердило выбор наследного шведского принца главнокомандующим Северной армии. Начав свое военное поприще на 17 году от роду, Бернадот служил долго в низших чинах и был произведен в поручики уже 28 лет. Тяжелая школа, им пройденная, ознакомила его с солдатским бытом; а французская революция послужила впоследствии к быстрому его возвышению: Бернадот, бывший в начале 1794 года капитаном, является в октябре того же года дивизионным генералом. В 1799 году, будучи военным министром, он в день 18 брюмера противился возвышению Бонапарта, и, как известно, не имел в том успеха. По всей вероятности, это обстоятельство легло бы тяжелым камнем преткновения дальнейшей его карьере, если бы он не женился на сестре супруги наполеонова брата Иосифа. Следствием этих родственных связей было производство Бернадота в маршалы и возведение его в княжеское достоинство под именем принца Понте-Корво. Наполеон не сочувствовал ему и почти никогда не был доволен его действиями, но не противился его избранию наследником шведского престола. В продолжение своей службы под французскими знаменами Бернадот ни разу не командовал отдельно армией; но военная слава Напо-леонова была так велика в общественном мнении, что достаточно было ее отблеска для украшения сподвижников императора французов лучезарным венцом громкой известности. Никто не сомневался в способности бывшего французского маршала Бернадота командовать самостоятельно 150-тысячной армией весьма разнородного состава, в которой было не более 24 000 шведов, непосредственно ему подчиненных, да и с теми он не мог объясняться, еще не успев изучить язык народа, вверившего ему свою будущность. Ему надлежало водить в бой разноплеменные полчища, собранные с противоположных пределов Европы, против соотечественников, против сослуживцев своих. Все прошедшее его принадлежало Франции, все настоящее и будущее – Швеции; судьбы Германии были для него делом чуждым, и вместо борьбы на жизнь и смерть, такой, какую вели пруссаки, составлявшие большую часть Северной армии, все его распоряжения имели целью сохранить свой малочисленный шведский корпус, необходимый ему для завоевания Норвегии; при цели столь ничтожной, в сравнении с той, для достижения которой ополчились прочие союзники, невозможно было ожидать от наследного принца большой деятельности. Последствиями того были сомнение в его способностях и недоверчивость к нему союзников, в особенности же воинов прусских, от генерала до солдата. Со своей стороны, принц не питал сочувствия к ним, выражался невыгодно о Ландверах и порицал действия Бюлова. Все это было весьма естественно: будучи поставлен в затруднительное положение, наследный принц не мог ни выказать собственные военные способности, ни отдать должной справедливости своим сподвижникам. Упрекали его еще и в том, будто бы он, простирая властолюбивые виды на престол Франции, изменял с умыслом пользам союзников. Сами французы тогда говорили: «Наследный принц Шведский, возросший в нашем лагере, изучивший у нас военное ремесло, сражается только для вида против великой нации»¹¹. Уверяют, будто бы император Александр I, при свидании с принцем в Або, 1812 года, намекал о возможности достижения им французского престола¹², но это ничем не доказано, и сам Бернадот никогда не ссылался на такие обещания, а сказал только в минуту откровенности русскому министру Алопеусу, что следовало бы предпочесть его выродившейся фамилии Бурбонов¹³.

Силезская армия считала в рядах своих более русских, нежели пруссаков; но, так как дело шло о существовании Пруссии, то начальство над этой армией было предоставлено прусскому полководцу – Блюхеру. Почти с самого детства, вопреки желанию своих родителей, Блюхер обрек себя военному ремеслу. 15 лет от роду он бежал из школы, определился в шведские войска, был захвачен в плен прусскими Черными гусарами, вступил в армию Фридриха Великого, участвовал в последних походах Семилетней войны и был ранен в сражении при Фрейберге. Молодой человек отличался необузданностью и дерзостью, затевал беспрестанно ссоры, имел много дуэлей, но был уважаем и любим товарищами за прямодушие и благородство своего характера. В 1773 году, будучи обойден при общем производстве в майоры, Блюхер написал к Фридриху Великому: «Фон Эгерфельд, единственная заслуга которого состоит в том, что он сын маркграфа, произведен мимо меня. Прошу у Вашего Величества отставки». Король отвечал: «Ротмистр Блюхер уволен от службы и может убраться к черту». Получив отставку, Блюхер поселился в своем померанском поместье, снискал уважение и преданность своих сограждан и был избран ими в члены Рыцарского совета (Ritterschafsrath). По кончине же Фридриха Великого он снова поступил на службу майором, в 1787 году, 45 лет от роду. В продолжение революционных войн Блюхер, в чинах полковника и генерал-майора, командуя гусарским полком Беллинга, приобрел такую славу, что его прозвали «вторым Цитеном». В походе 1806 года генерал-лейтенант Блюхер подвергся упреку в том, что, отделившись с командуемой им кавалерией от корпуса Гогенлоэ, ослабил его и тем подал повод к капитуляции у Пренцлова, не достигнув никаких выгодных последствий и будучи принужден положить оружие при Любеке. Таким образом, в 1813 году, достигнув уже свыше 70 лет от роду, Блюхер еще не имел случая прославиться великими военными подвигами. Барклай-де-Толли, Витгенштейн, Ланжерон командовали в прежних войнах значительными силами; даже в прусской армии удалось генералу Йорку сорвать свежие лавры в походе 1812 года и приобрести громкую известность отложением от французов и образованием народных вооружений в Восточной Пруссии. Напротив того, все славнейшие действия Блюхера были совершены им в давно минувшую эпоху, когда он командовал отрядами в несколько тысяч человек.

Несмотря, однако же, на все это, старый воин пользовался безотчетным доверием и преданностью прусских войск. Его воинственный вид, выразительные черты лица, убеленные сединой волосы, в соединении с душевными качествами, силой воли и духа, неколебимого ни опасностями, ни страхом ответственности, – все выказывало в нем героя и внушало невольное уважение к нему народа и войск. Казалось, само время не могло сломить могучего мужа; уже достигнув преклонных лет, он был крепок силами, войнолюбив, смел и предприимчив. Его неустрашимость, твердость в несчастии и отвага, возраставшая по мере затруднений, были основаны на сознании своих физических сил, развитых и испытанных им многократно в ручных схватках. Убежденный в том, что нет никакого затруднительного положения, из которого было бы невозможно выйти, сохраняя всегда присутствие духа, Блюхер требовал такой же самоуверенности от своих подчиненных, ценил в них, паче всего, храбрость, и уважал только тех, которых считал предприимчивыми. Одаренный быстрым соображением и проницательностью, он выказывал, в самых разнообразных обстоятельствах, необыкновенную находчивость; его приветливое обращение, веселость и неисчерпаемая шутливость привлекали к нему всех его окружавших. Не получив никакого научного образования, он, несмотря на то, не пренебрегал наукой, но и не имел преувеличенного понятия о влиянии ее на военное дело. Нередко случалось ему говорить о небрежности своего первоначального воспитания, но он очень хорошо знал, что и при таком недостатке можно совершить многое. Быстрота его военного взгляда была изумительна, особенно в решительные минуты, в пылу сражений. Там способность его приводить в исполнение собственные либо чужие усвоенные им идеи проявлялась во всем блеске. Когда же доводилось ему соображать действия на карте, он едва удостоивал ее своим взором, и тогда лишь обнаруживалось, до какой степени были ему чужды кабинетные распоряжения. Но это неудобство устранялось состоявшими при нем весьма сведущими военными людьми, начальником штаба Гнейзенау и генерал-квартирмейстером Мюффлингом¹⁴.

Генерал Гнейзенау, главный из сподвижников Блюхера, соединял в себе все те качества, которых недоставало прусскому герою: предусмотрительность, осторожность и положительные сведения по многим предметам. Без его содействия Блюхер не мог бы совершить столь великие подвиги, и лучшим свидетельством тому может послужить благородное сознание самого Блюхера¹⁵. Будучи принужден в молодости бороться с крайней нуждой, Гнейзенау с большим лишь трудом успел приобрести высшее образование и, уже будучи 23 лет от роду, поступил в 1782 году прапорщиком в полк маркграфа Аншпах-Байрейтского, в то самое время, когда этот полк, нанятый английским правительством, отправлялся в Америку для действия против отложившихся Соединенных Штатов. Затем, поступив на службу в прусскую армию, он достиг майорского чина, уже 47 лет от роду, в начале 1807 года. В это время он сделался известным Шарнгорсту, который, умев оценить его способности, содействовал его назначению, вместо малодушного Лукадэ, кольбергским комендантом. Отличная оборона Коль-берга, в эпоху общего упадка духа, обратила на Гнейзенау внимание народа и доставила ему производство в следующий чин и орден Pour le mérite. Затем, под руководством Шарнгорста, занимался он, вместе с Борстелем, Клаузевицем, Бойеном, Грольманом и проч., преобразованием армии. В 1809 году, будучи в полковничьем чине, он вышел в отставку, как полагают – по домогательству самого Наполеона, но, получив место по министерству иностранных дел, был посылаем с важными поручениями к стокгольмскому и лондонскому дворам. Во время пребывания в Англии Гнейзенау пользовался особенным благоволением принца-регента и подружился с графом Мюнстером, душой сношений английского правительства с Германией. По возвращении в отечество он постоянно держался партии, готовой возобновить отчаянную борьбу с Наполеоном; когда же в 1812 году Пруссия заключила союз с заклятым врагом своим, Гнейзенау уехал в Англию, где оставался до того времени, пока обстоятельства открыли обширное поле его кипучей деятельности¹⁶.

Император Александр приехал в Прагу 3 (15) августа, где вскоре явились к нему известные французские генералы Моро и Жомини. Первый прибыл по вызову российского монарха, который еще в 1805 году желал иметь при себе знаменитого полководца: к этому побуждало государя преувеличенное понятие об искусстве действий Моро на Рейне; многие полагали, что его имя могло оказать сильное влияние на французских воинов и поколебать их преданность Наполеону. Сам Моро заблуждался в этом отношении, думая, что неудовольствие, возбужденное беспрестанными войнами Наполеона, господствовало более, нежели где-либо, во Франции, и особенно во французской армии. В продолжение многих лет своего изгнания, удалившись в Америку, живя в своем небольшом поместье на берегу Делавера, Моро, хотя и следил за ходом современных событий, однако же имел о них совершенно превратное понятие. Он полагал, что гибель огромной французской армии в России поселила ненависть к Наполеону в его подданных и что господство его над Францией поддерживалось единственно страхом. По мнению Моро, достаточно было ему, приняв начальство над 30 000 или 40 000 пленных французов, возбужденных жаждой мести против Наполеона, появиться на берегах своего отечества, чтобы вся Франция восстала на общего притеснителя: таково было, по его мнению, единственное средство для низложения Наполеона. В начале 1813 года писал он российскому посланнику в Соединенных Штатах, Дашкову: «Большое несчастие для всего человечества, что низкий виновник всех бедствий ускользнул от гибели, постигшей его армию. Он может сделать еще много зла, по великому влиянию ужаса внушаемого его именем на слабых и злополучных французов. Не сомневаюсь в том, что он бежал из России, опасаясь раздражения своих солдат столько же, сколько и пик ваших казаков. Плененные в России французы должны быть в ярости от того, что с ними случилось, и дышать одним лишь мщением. Если довольно значительное число этих несчастных согласится, под моим предводительством, выйти на берега Франции, то смею ручаться, что Бонапарту от них не уйти. Но, вспоминая дело при Кибероне, не упущу из вида надлежащих предосторожностей…»¹⁷.

Моро отправился в путь на североамериканском корабле 12 (24) июня, и два месяца спустя, прибыв в гетеборгскую гавань, послал к императору Александру следующее письмо: «Как только г-н Дашков изъявил мне желание Вашего Величества, чтобы я отправился в Европу, я поспешил исполнить вашу волю, отложив мой отъезд лишь на время, необходимое, чтобы известить мою супругу и [дать ей возможность] покинуть Францию, куда ее принудило отправиться состояние ее здоровья.

Завтра сойду на берег в Гетеборге и останусь здесь только для приготовлений к дальнейшему путешествию.

Ваше Величество может рассчитывать на мое стремление поскорее прибыть к Нему и на мое желание быть чем-либо Ему полезным»¹⁸.

После свидания с прежним сподвижником своим, наследным шведским принцем, Моро отправился в Богемию и приехал в Прагу 4 (16) августа. Император Александр, узнав о том, предупредил Моро своим посещением и представил его лично императору австрийскому и королю Прусскому. Не имея намерения вступить в русскую службу, Моро оставался в партикулярном платье, в круглой шляпе, сером сюртуке и сапогах со шпорами; находясь постоянно в свите императора Александра, он был удостоиваем благосклонностью государя, но не нашел сочувствия и доверия к себе в главных сподвижниках союзных монархов¹⁹.

Генерал Жомини, швейцарский уроженец, давно уже имел намерение перейти в русскую службу, а в 1813 году, будучи обойден, при общем производстве в генерал-лейтенанты, по неблаговолению к нему Бертье, уехал из Дрездена в главную квартиру союзной армии. Император Александр удостоил его благосклонным вниманием и принял на службу генерал-лейтенантом. Генерал Жомини был встречен весьма радушно русскими офицерами, которые, изучив его сочинения, питали глубокое уважение к нему, признавали безусловно авторитет знаменитого писателя и были уверены, что он окажет важные услуги. Но вскоре оказалось, что практические способности Жомини не соответствовали ожиданиям его почитателей: так, например, он никогда не умел оценить число неприятельских войск, расположенных на позиции либо двигавшихся в виду его; никогда не удавалось ему быстро сообразить влияние местности: все это повело к заключению, что «генерал Жомини не был тактик», но значение его как «великого стратега» долго оставалось ненарушимым в русской армии²⁰.