Текст книги "Возвращение Арсена Люпена"

– На берег, Ботреле… Раймонда, твою руку… Шароле, плыви обратно к Игле взглянуть, что там происходит у Ганимара с Дюгэ-Труэном. К вечеру вернешься, расскажешь. Хочу знать, чем все это кончится.

Ботреле очень любопытно было узнать, каким образом он собирается выбраться из своей замурованной валунами бухточки, именовавшейся Порт-Люпен, однако тут на глаза ему попалась металлическая лестница, приставленная к утесу.

– Изидор, – сказал Люпен, – если ты хорошо знаешь географию и историю своей страны, то поймешь, что мы находимся в Парфонвальском ущелье, в коммуне Бивиль. Больше ста лет назад, 23 августа 1803 года, здесь, во Франции, высадился Жорж Кадудаль с шестью сообщниками, собиравшийся выкрасть первого консула, Бонапарта. Они поднялись наверх по дороге, которую я сейчас тебе покажу. Позднее обвалы разрушили эту дорогу, но Вальмера, известный под именем Арсен Люпен, на свои деньги ее восстановил. Он же приобрел ферму Невийет, где заговорщики провели первую ночь и где, удалившись от дел, безразличный ко всему происходящему в мире, отныне вместе с матерью и женой он и будет проживать, как всякий уважающий себя помещик. Джентльмен-взломщик умер – да здравствует джентльмен-фермер!

Вверху железной лестницы начиналось узкое место – намытый дождевыми водами крутой овражек, из глубины которого выступали ступени с перилами по бокам. Перила, как объяснил Люпен, были тут сделаны вместо длинного каната, прикрепленного сверху к сваям, по которому некогда местные жители спускались к взморью. Еще полчаса подъема, и наконец они вышли на плато, расположенное неподалеку от землянок, где обычно скрываются таможенники. И верно, за поворотом тропинки ждал их инспектор таможенной охраны.

– Ничего нового, Гомель? – обратился к нему Люпен.

– Ничего, шеф.

– Ничего подозрительного?

– Нет, шеф, но…

– Что такое?

– Моя жена… она служит швеей в Невийет…

– Знаю, Сезарина. Ну что?

– Говорит, с утра по деревне болтался какой-то матрос.

– Как он выглядел, этот матрос?

– Похож на англичанина.

– Ага! – встревожился Люпен. – Ты велел Сезарине…

– Смотреть в оба, конечно, шеф.

– Хорошо, жди здесь Шароле, он появится часа четыре два-три. Если что-то произойдет, я на ферме.

Когда они пошли дальше, Люпен поделился с Ботреле своими опасениями:

– Неприятно… Может, это Шолмс? Ох, если все же он, да к тому же разозленный, то можно ожидать самого худшего. – И, помолчав с минуту: – Все думаю, не лучше ли повернуть назад?.. Да, какое-то тревожное предчувствие.

Пред ними расстилались бескрайние холмистые равнины. Впереди слева чудесные аллеи вели к высившейся поодаль ферме Невийет. Он сам избрал себе этот приют, обещанное Раймонде место отдохновения. Так стоит ли лишь из-за одних каких-то смутных предчувствий отказываться от счастья в тот самый миг, когда цель уже рядом?

Взяв Изидора под руку, Люпен указал на Раймонду, идущую впереди:

– Взгляни, как покачивается талия при ходьбе, глядя на нее, я просто весь дрожу. Все в этой женщине приводит меня в трепет, заставляет умирать от любви: и походка, жесты, звук ее голоса, и даже молчание, неподвижность. От одной мысли, что я иду вслед за ней, я уже счастлив. Ах, Ботреле, удастся ли ей когда-нибудь забыть, что я был Люпеном? Смогу ли стереть из ее памяти все столь ненавистное Раймонде прошлое? – И вновь, обретя уверенность в себе, он упрямо твердил: – Забудет! Забудет, потому что я пошел ради нее на все! Пожертвовал верным убежищем, Полой иглой, отдал сокровища, власть, поступился гордостью. Все хотел бросить к ее ногам… Мне ничего больше не нужно… Хочу стать лишь… человеком… который любит… честным, потому что только честного она в силах полюбить… Ну и что с того, стану честным! Ничего, переживу, в конце концов это не так уж и стыдно!

Шутка вырвалась у него словно помимо воли, тон оставался серьезным и даже строгим. Голосом, в котором чувствовалось глубокое внутреннее волнение, Люпен произнес:

– Знаешь, Ботреле, ни одна из радостей моей безумной жизни не сравнится со счастьем читать в ее взгляде одобрение, нежность… Я тогда чувствую себя таким слабым… что даже плакать хочется…

Прослезился ли он? Ботреле казалось, что глаза великого искателя приключений наполнились слезами. О чудо, слезы в голосе Люпена, слезы любви!

Они подошли к калитке, ведущей на ферму. На мгновение Люпен замер на месте, прошептав:

– Отчего этот страх? Будто что-то давит… Разве с Полой иглой не покончено? А может быть, мое решение неугодно судьбе?

Раймонда обернулась к ним в испуге:

– Вот бежит Сезарина…

Действительно, в их сторону от фермы спешила жена таможенника. Люпен бросился ей навстречу:

– Что такое? В чем дело? Говорите же!

Запыхавшись, та пролепетала:

– Там человек… в гостиной…

– Англичанин, которого вы видели утром?

– Да, но теперь он одет по-другому.

– Он вас заметил?

– Нет. Но он разговаривал с вашей матерью. Мадам Вальмера застала его там.

– Что он сказал?

– Что ищет Луи Вальмера, что он ваш друг.

– А она?

– Мадам ответила, что сын уехал путешествовать… надолго… на несколько лет…

– Так он ушел?

– Нет. Стал махать кому-то из окна, что выходит на равнину… как будто звал кого-то.

Люпен колебался. Раздался пронзительный крик.

– Твоя мать… Это ее голос, – простонала Раймонда.

Он кинулся к ней, увлекая ее в порыве внезапно нахлынувшей любви:

– Скорее… бежать… главное, спасти тебя…

Но вдруг остановился в растерянности, объятый страданием:

– Нет, не могу… это ужасно… Прости, Раймонда… бедная женщина… там… одна… Побудь здесь… Ботреле, останься с ней.

И бросился вдоль каменной изгороди, огибавшей ферму, к заборчику, отделявшему постройки от равнины. Раймонда же, вырвавшись от Ботреле, побежала за ним и вскоре оказалась тоже у забора. А сам Ботреле, укрывшись за деревьями, стал наблюдать. Вот на пустынной аллее, что вела от фермы к забору, показались трое мужчин. Первый, самый высокий, шагал впереди, а двое других тащили под руки вырывавшуюся женщину, испускавшую пронзительные крики.

Наступали сумерки, однако Ботреле узнал все же в высоком мужчине Херлока Шолмса. Женщина была немолода. Под растрепанными седыми волосами виднелось бледное лицо. Все четверо приближались к забору. Вот Шолмс открыл калитку. И в тот же миг перед ним возник Люпен.

Появление его было настолько неожиданным, что никто не проронил ни слова. В некоем торжественном молчании двое врагов мерили друг друга взглядом. Лица обоих пылали ненавистью. Никто не двигался с места.

С ужасающим спокойствием Люпен произнес:

– Прикажи своим людям отпустить эту женщину.

– Нет!

Можно было подумать, что ни тот, ни другой не решаются завязать смертельное сражение, оба как бы собирались с силами для последнего боя. Прочь ненужные слова, вызывающие насмешки. Лишь тишина, мертвая тишина.

Обезумев от волнения, Раймонда с нетерпением ожидала конца поединка. Ботреле теперь держал ее за руки, заставляя стоять на месте. Минуту спустя Люпен повторил:

– Прикажи своим людям отпустить эту женщину.

– Нет!

Люпен начал было:

– Послушай, Шолмс…

Но осекся, осознав всю бесполезность разговоров. Чего могли стоить его угрозы перед лицом этого столпа воли и спеси, зовущегося Шолмсом?

Готовый на все, он тогда схватился было за пистолет. Но англичанин, оказавшись проворнее, подскочил к пленнице и приставил к ее виску дуло револьвера.

– Одно движение, Люпен, и я стреляю!

Оба его приспешника, также вооружившись пистолетами, наставили их на Люпена. Тот весь напрягся, усилием воли подавляя подступившее бешенство, и, засунув руки в карманы, бесстрашно глядя на соперников, проговорил:

– Шолмс, в третий раз говорю, отпусти эту женщину.

Англичанин хохотнул:

– Что, уж и тронуть нельзя? Хватит, довольно точек! Ты такой же Вальмера, как и Люпен, ты украл это имя, как раньше украл имя Шармерас. А та, которую выдаешь за свою мать, на самом деле Виктория, твоя сообщница, нянька…

И тут Шолмс допустил промах. Охваченный жаждой мести, он взглянул на Раймонду, потрясенную его словами. Люпен, воспользовавшийся моментом, быстро выстрелил.

– Проклятье! – прорычал Шолмс. Его простреленная рука упала как плеть.

Он заорал своим людям:

– Эй вы, стреляйте же! Стреляйте!

Но Люпен был уже возле них, и не прошло и двух секунд, как тот, что стоял справа, с переломанными ребрами валялся уже в пыли, а второй, обхватив разбитую челюсть, скатился к забору.

– Давай, Виктория, свяжи их… Ну теперь, англичанин, мы с тобой один на один. – И вдруг пригнулся, выругавшись: – Ах, каналья!

Шолмс, левой рукой подобрав оружие, уже целился в него.

Выстрел… Отчаянный крик… Между двумя противниками лицом к Шолмсу возникла Раймонда. Вот она покачнулась, поднесла руку к груди, снова выпрямилась и, повернувшись к Люпену, рухнула у его ног.

– Раймонда!.. Раймонда!..

Люпен кинулся к ней, прижал к груди:

– Умерла…

Наступило какое-то замешательство. Казалось, Шолмс сам был в растерянности от того, что наделал. Виктория причитала:

– Мой мальчик, мой мальчик…

Ботреле, в свою очередь, склонился над телом девушки. Люпен же все повторял: «Умерла… умерла…», как бы не отдавая отчета в своих словах.

Но вдруг черты лица его исказились страданием, и, охваченный каким-то безумством, он стал сжимать исступленно кулаки, весь дрожа, как ребенок от боли.

– Подонок! – в приступе ненависти закричал Люпен. И, одним ударом повалив Шолмса наземь, вцепился ему в горло, ногтями раздирая кожу. Англичанин захрипел. Он даже не сопротивлялся.

– Мой мальчик, мой мальчик, – взмолилась Виктория.

Ботреле кинулся разнимать, но Люпен уже разжал хватку и теперь рыдал возле поверженного врага.

О, жалкое зрелище! Никогда не забыть Ботреле того глубокого отчаяния. Как никто другой, зная о всей силе любви Люпена к Раймонде, обо всем том, что убил в себе великий искатель приключений ради одной лишь улыбки на лице своей возлюбленной, молодой человек искренне сочувствовал ему.

Ночь понемногу опускала свой темный покров на поле сражения. В высокой траве ничком лежали трое связанных англичан с завязанными ртами. Вдруг издалека, с равнины, в тишине зазвучали простые деревенские песни. Это возвращались с работы жители Невийет.

Люпен поднялся. Долго вслушивался он в однообразное, заунывное пение. Потом взглянул на ферму, свой счастливый приют, где так хотел спокойно коротать свои дни подле Раймонды. И перевел глаза на нее саму, несчастную возлюбленную, погибшую от любви, что уснула у его ног вечным сном. Крестьяне подходили ближе. Люпен нагнулся и, обхватив сильными руками тело возлюбленной, одним движением, присев, взвалил его себе на спину.

– Пошли, Виктория.

– Пошли, мой мальчик.

– Прощай, Ботреле, – сказал он.

И, сгибаясь под тяжестью своей драгоценной, тяжкой ноши, вместе с шагавшей за ним по пятам старой служанкой он в грозном молчании двинулся к морю и вскоре скрылся в густой темноте.

813

Часть первая

Глава первая
Три убийства в «Палас-отеле»

I

Кессельбах вдруг остановился у входа в салон и проговорил с беспокойством в голосе:

– Чепман, здесь кто-то был.

– Что вы, что вы, – запротестовал секретарь, – вы сами отперли входную дверь, и все время, пока мы завтракали в ресторане, ключ был у вас.

– И все-таки здесь кто-то был, Чепман, – повторил Кессельбах, показывая на саквояж, лежавший на камине. – Видите, вот доказательство. Саквояж был заперт. Теперь он открыт.

Чепман не соглашался:

– Уверены ли вы в том, что заперли его? Тем более что там нет ничего важного – туалетные принадлежности…

– Там нет ничего, потому что я перед уходом из предосторожности вынул оттуда портфель… иначе… Нет, Чепман, я вам верно говорю, в наше отсутствие здесь кто-то был.

Он подошел к телефону, висевшему на стене, и снял трубку:

– Алло, это Кессельбах. Будьте добры, мадемуазель, соедините с полицейской префектурой, отделение сыскной полиции. Что?.. Да… Я подожду у аппарата.

Спустя минуту он продолжал:

– Сыскная полиция? Я хотел бы поговорить с вашим начальником, господином Ленорманом. Моя фамилия Кессельбах… Господин Ленорман знает, зачем я прошу… Я звоню с его разрешения… Ах, его нет? С кем же я тогда имею честь говорить? Господин Гурель, инспектор сыскной полиции? Но ведь вы, господин Гурель, кажется, присутствовали вчера при нашем разговоре с Ленорманом… так вот, господин инспектор, то же самое повторилось. Кто-то был в занимаемом мною помещении. И если вы сейчас же, не теряя времени, приехали бы, вы, возможно, нашли бы какие-то следы… Что? Не можете сейчас?.. Через час или два? Ну хорошо… Не забудьте только: номер четыреста пятнадцать. Еще раз благодарю.

По приезде в Париж, неделю назад, Рудольф Кессельбах – бриллиантовый король и миллионер – остановился в «Палас-отеле». Он занимал номер на четвертом этаже, состоявший из трех комнат, две из которых – гостиная и другая, служившая кабинетом и спальней, – выходили окнами на авеню; третья же, занимаемая секретарем, была со стороны улицы Жюдэ. За комнатой секретаря следовали пять комнат, предназначенных для госпожи Кессельбах, которая находилась в Монте-Карло и ожидала звонка мужа, чтобы тотчас приехать.

В продолжение нескольких минут Рудольф Кессельбах ходил по комнате с озабоченным видом. Это был еще довольно молодой человек высокого роста с румяным лицом, мечтательными голубыми глазами, ласковое выражение которых резко контрастировало с невысоким энергичным лбом и сухой угловатой челюстью.

Кессельбах подошел к окну – оно было закрыто. Балкон, на который выходила дверь гостиной, был отделен каменными простенками от соседних балконов.

Каким же образом можно было проникнуть в его номер?

Он прошел в свою комнату: она была совершенно не связана с соседними. Затем он проверил комнату своего секретаря: дверь, соединявшая ее с помещением, приготовленным для госпожи Кессельбах, была заперта на замок и задвижку.

– Я ничего не понимаю, Чепман. Вот уже несколько раз, как я замечаю кое-что… признайте, очень странное. Вчера моя палка была не на месте… Третьего дня кто-то рылся в моих бумагах, я в этом уверен. И в то же время – как можно проникнуть сюда? Не понимаю…

– Это невозможно, – сказал Чепман, – все это ваша усталость, мнительность… у вас же нет явных доказательств. Да и потом, сюда нельзя войти иначе как через входную дверь. К тому же в день приезда вы заказали особый замок, ключи от которого есть только у вас и у Эдуарда. Вы ему вполне доверяете?

– Еще бы! Он уже десять лет служит у меня. Но Эдуард завтракает одновременно с нами, и это не дело. С нынешнего дня пусть он уходит лишь после того, как мы вернемся.

Чепман в ответ слегка пожал плечами. Действительно, миллионер становится странным со своей необъяснимой мнительностью. Но какой опасности подвергается он в многолюдном отеле, тем более что при нем нет ни большой суммы денег, ни чего-либо особо ценного.

Они услыхали, что кто-то вошел. Это был Эдуард. Кессельбах спросил:

– Вы в ливрее, Эдуард? Ну хорошо. Я никого не жду сегодня. Впрочем, должен заехать Гурель. Вы оставайтесь в передней и не впускайте никого. Мы с Чепманом заняты.

Кессельбах разобрал полученную за день почту, просмотрел три-четыре письма и сказал, что́ надо ответить. Но вдруг Чепман, сидевший с пером в руке, заметил, что внимание его патрона привлечено чем-то другим. Он держал в руках и внимательно рассматривал черную, согнутую крючком булавку.

– Видите, Чепман, что я нашел на столе? Во всяком случае это значит несколько больше, чем согнутая булавка. Это – то ясное доказательство, о котором вы говорили. И после этого вы будете еще продолжать настаивать на том, что здесь никого не было? Ведь не могла же эта булавка сама прилететь сюда, ко мне на стол?

– Конечно нет, – ответил секретарь, – это я положил ее.

– Когда?

– Вчера. Я прикалываю этой булавкой галстук, и вчера, пока вы читали, я машинально вытащил ее и забыл здесь.

Кессельбах встал. Было заметно, что его что-то мучило, он сделал несколько шагов и сказал:

– Вы, конечно, в душе смеетесь надо мной, Чепман, и вы правы… Я нисколько не отрицаю, что стал мнительным после последней поездки в Капштадт. Но для этого у меня есть причины… Ах, Чепман, вы не можете себе представить. Есть один проект, который… Короче, если все будет так, как я задумал, я стану очень могучим… Да что там моя Капская земля! У меня появятся настоящие королевства. И те, кто сегодня ко мне, сыну медника из Аугсбурга, относятся свысока, будут смотреть снизу вверх… Да-с, Чепман, будьте уверены в этом…

Он вдруг остановился и взглянул на Чепмана, как бы сожалея о том, что слишком много сказал, и все-таки, будучи не в силах преодолеть своего желания высказаться, продолжал:

– Теперь вы понимаете, Чепман, почему я так беспокоюсь. Я почти уверен, что кто-то подозревает о моем проекте и выслеживает меня.

Раздался звонок.

– Телефон, – сказал Чепман.

– А! Быть может, это как раз… – пробормотал Кессельбах, беря трубку. – Алло? Колонель? Хорошо, хорошо… Не беспокойтесь, я дам строгое распоряжение не впускать никого… Приезжайте, не теряя ни минуты. Я жду!

Кессельбах положил трубку и сказал:

– Чепман, сейчас приедут два господина. Эдуард их впустит…

– А как же инспектор Гурель?

– Он приедет позднее, через час. Да не беда, если они и встретятся… Итак, Чепман, распорядитесь, чтобы Эдуард сошел вниз, в контору, и сказал, что меня нет дома ни для кого, кроме Колонеля, его друга и господина Гуреля. Пусть запишут имена.

Чепман исполнил приказание. Возвратившись, он застал Кессельбаха, в раздумье державшим в руках нечто вроде пустого конверта из черного сафьяна. Он колебался, как бы не зная, что с ним делать. Наконец он подошел к камину и бросил его в саквояж.

– Закончим с почтой, Чепман, у нас есть еще десять минут. А! Письмо от госпожи Кессельбах? Что же вы его раньше мне не дали? Вы не узнали ее почерк?

И, с наслаждением вдыхая легкий запах духов от конверта, он распечатал его и стал читать.

– Госпожа Кессельбах будет здесь завтра, в среду.

Миллионер казался довольным и веселым, как будто тяжесть его дела уменьшилась и исчезли все заботы. Он весело потер руки и свободно вздохнул.

– Кто-то звонит, Чепман. Пойдите посмотрите.

Чепман не успел исполнить приказание патрона, как в комнату вошел Эдуард и сказал:

– Два господина спрашивают барона. Это те…

– Знаю. Они там, в передней?

– Да.

– Заприте двери и больше никого не впускайте, кроме Гуреля, инспектора полиции. Вы же, Эдуард, попросите их сюда и скажите, что я хотел бы переговорить сначала с одним Колонелем.

Эдуард и Чепман вышли, закрыв за собой дверь гостиной. Рудольф Кессельбах подошел к окну и прислонился лбом к стеклу. Внизу в свете весеннего солнца блестели крыши экипажей и автомобилей. На деревьях уже начинала показываться зелень, и на каштанах были маленькие листья.

– Какого черта Чепман так долго там возится? – проговорил вполголоса Кессельбах.

Он взял со стола папиросу и закурил ее. Вдруг легкий крик вырвался у него. Перед ним стоял совершенно незнакомый человек. Кессельбах невольно отступил на шаг.

– Кто вы? – спросил он.

Незнакомец, элегантно одетый брюнет с уверенным взглядом, ответил шутливо:

– Кто я? Ну конечно Колонель.

– Нет, вовсе нет! Тот, кого я называю Колонелем и кто мне пишет, подписываясь «Колонель», – это не вы.

– Так-так… Да видите ли, мой дорогой, все это совершенно не важно. Самое главное в том, что я есть я и, клянусь вам, что перед вами нахожусь я.

– Но, наконец, милостивый государь, ваше имя?

– Колонель…

Страх постепенно охватывал Кессельбаха. Кто был этот человек? Чего он хотел от него? Он позвал:

– Чепман!

– Что за странная мысль! Неужели вам недостаточно моего общества?

– Чепман! – снова позвал Кессельбах. – Чепман! Эдуард!

– Чепман, Эдуард, – сказал в свою очередь незнакомец, – что вы там делаете, друзья мои?

Разве вы не слышите, вас зовут!

– Я вас прошу, нет, приказываю пропустить меня! – проговорил Кессельбах.

– Да кто же вам, мой дорогой, мешает? Пожалуйста!

И незнакомец вежливо дал дорогу. Кессельбах быстро подошел к двери, открыл ее и сейчас же отскочил назад. Перед дверью стоял другой человек с направленным на него револьвером.

– Эдуард… Чеп… – начал было слабым голосом Кессельбах, но не закончил, увидав, что его секретарь и слуга лежат крепко связанными в углу с кляпами во рту. Кессельбах, несмотря на свой мнительный характер, был храбрым человеком. Тихо, изображая на своем лице страх, он отступал назад, пока не ударился спиной о камин. Его рука судорожно искала электрический звонок. Найдя его, он с силой нажал пуговку звонка…

– И что дальше? – спросил незнакомец.

Не отвечая, Кессельбах продолжал нажимать кнопку.

– Ну а дальше? Вы что же, надеетесь, что поднимете этой пуговкой на ноги весь отель?

Да обернитесь же и посмотрите: проволока обрезана.

Кессельбах живо обернулся, как бы желая убедиться в верности сказанного, но в то же время он быстрым движением руки выхватил револьвер из саквояжа, навел его на незнакомца и спустил курок.

– Ловко! – сказал тот. – Чем это вы заряжаете ваше оружие? Второй, третий раз щелкнул курок, но выстрела не последовало.

– Ну, еще три раза, король Капштадта. Я только тогда буду доволен, когда во мне будут все шесть пуль. Что же вы? Отказываетесь? Напрасно. Такая хорошая и удобная цель, – продолжал смеяться незнакомец.

Он взял стул за спинку, повернул его и сел верхом, указав Кессельбаху на кресло:

– Потрудитесь присесть, мой дорогой, и будьте как дома. Папиросу? Лично я больше люблю сигары.

Коробка упмановских сигар стояла на столе. Он выбрал светлую, хорошо набитую сигару, закурил ее и сказал, слегка наклонясь:

– Благодарю. Великолепная сигара. А теперь поговорим, если желаете.

Рудольф Кессельбах слушал его с большим изумлением. Кто был этот странный человек? Но, видя, что он мирно настроен, Кессельбах стал понемногу успокаиваться, и у него мелькнула надежда, что вся история может окончиться без насилия.

Он достал из кармана бумажник, развернул его, вынул оттуда значительную пачку банковых билетов и спросил:

– Сколько?

Незнакомец посмотрел на него с недоумевающим видом, как будто не понимал, в чем дело, и через минуту позвал:

– Марко!

Человек с револьвером подошел.

– Вот, Марко, господин так любезен, что предлагает тебе эту мелочь на расходы твоей подруги. Возьми, Марко.

Не выпуская револьвера, Марко протянул левую руку, взял банковые билеты и вышел.

– А теперь перейдем к цели моего посещения, – продолжал незнакомец. – Я буду краток и ясен. Мне нужны две вещи. Сначала маленький конверт из черного сафьяна, который вы обыкновенно носите при себе, и потом ящик из черного дерева, который еще вчера был в этом саквояже. Начнем по порядку. Пожалуйста, позвольте мне конверт!

– Сожжен.

Незнакомец нахмурил брови:

– Хорошо, мы это проверим потом. А ящик из черного дерева?

– Сожжен.

– А! Вы насмехаетесь надо мной, мой милый! – закричал незнакомец и с силой сжал руку миллионера. – Нам все известно. Вы, Рудольф Кессельбах, вчера вошли в «Лионский кредит» на Итальянском бульваре, пряча сверток под пальто, и сняли несгораемый ящик. Скажем точнее: шкаф номер шестнадцать, проход девятый. Расписавшись и уплатив, вы спустились в кладовую, а когда вернулись, с вами не было больше свертка. Так?

– Так.

– Следовательно, ящик и конверт находятся в «Лионском кредите»?

– Нет.

– Хорошо. Дайте мне ключ от несгораемого шкафа.

– Нет, не дам.

– Марко!

Вбежал Марко.

– Поди сюда, Марко, свяжи его.

Прежде чем Кессельбах успел что-либо сообразить, он был схвачен веревками. Его руки были скручены за спиной, тело привязано к креслу, а ноги опутаны повязками, как у мумии.

– Обыщи его, Марко!

Марко стал обыскивать и через две минуты вручил своему начальнику плоский никелевый ключ, на котором стояли два числа: 16 и 9.

– Великолепно. А кожаного конверта нет?

– Нет.

– Он в несгораемом шкафу. Ну-с, господин Кессельбах, будьте любезны назвать мне секретный шифр, которым открывается шкаф.

– Нет. Не скажу.

– Вы что же, отказываетесь?

– Да.

– Марко!

– Слушаю.

– Приложи дуло твоего револьвера к виску этого господина.

– Есть.

– Положи палец на собачку курка.

– Сделано.

– Ну, Кессельбах, ты скажешь шифр?

– Нет.

– Я даю тебе десять секунд и ни одной больше. Марко!

– Слушаю.

– Через десять секунд ты отправишь пулю в мозг этому господину.

– Хорошо.

– Я считаю, Кессельбах. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, с… Рудольф Кессельбах сделал знак.

– Что? Ты хочешь говорить?

– Да.

– Как раз время. Ну-с, шифр… слово, необходимое, чтобы отпереть шкаф.

– Долор.

– Долор… Долор… Не зовут ли госпожу Кессельбах Долорес? Приезжай, милая… Марко, слушай меня внимательно. Сейчас ты отправишься к Жерому, который ждет тебя в бюро омнибусов, передашь ему ключ, назовешь шифр и вместе пойдете в «Лионский кредит». Жером войдет туда один, распишется там, спустится в кладовую и возьмет все содержимое несгораемого шкафа. Понял?

– Да. Ну а если шкаф не откроется при этом шифре, слово «Долорес» не…

– Погоди, Марко. После того как Жером выйдет из «Лионского кредита», ты оставишь его, пойдешь к себе и сообщишь мне по телефону о результате операции. Если же окажется, что шкаф заперт другим шифром, у меня будет с моим другом Рудольфом Кессельбахом особый разговор. Кессельбах, ты уверен в том, что не ошибся?

– Да.

– Отправляйся, Марко.

– А как же вы, начальник?

– Я? Я останусь. Никогда я не был в такой безопасности, как теперь. Не правда ли, Кессельбах, ты ведь строго распорядился никого не впускать?

– Да.

– Черт возьми! Ты слишком поспешно отвечаешь, мой милый. Может быть, ты старался только выиграть время? Тогда я попался в ловушку, как идиот…

Он задумался, внимательно посмотрел на своего пленника и сказал:

– Нет, это невозможно, нам никто не помешает…

Не успел он закончить, как зазвонил звонок входной двери. Моментально он положил руку на рот Кессельбаха:

– А, старая лисица, ты ждал кого-то!

В глазах связанного блеснул луч надежды, казалось, он усмехался, несмотря на руку незнакомца, мешавшую ему дышать.

Незнакомец задрожал от бешенства.

– Молчи, а не то я тебя задушу. Марко, заткни ему рот. Живо!

Снова раздался звонок. Незнакомец закричал, подражая Кессельбаху:

– Да отворяйте же, Эдуард!

Он тихо прошел в переднюю и шепотом, показывая на секретаря и слугу, сказал:

– Марко, помоги мне отнести их туда, в комнату, чтобы их не было видно. Он сам взял секретаря, а Марко – лакея.

– Отлично, теперь иди в гостиную. – Незнакомец снова вышел в переднюю и сказал громко:

– Но вашего лакея нет здесь, Кессельбах. Не беспокойтесь, заканчивайте письмо, я сам отворю.

И он спокойно открыл входную дверь.

– Господин Кессельбах? – спросили его.

Перед ним стоял здоровенный мужчина, с веселым, живым лицом. Он переминался с ноги на ногу и мял в руках поля своей шляпы.

– Да, здесь. Как о вас доложить?

– Господин Кессельбах ждет меня, он звонил мне…

– Ах, так это вы… будьте добры подождать одну минуту, я сейчас скажу, и господин Кессельбах выйдет к вам.

Незнакомец был настолько дерзок, что оставил пришедшего на пороге передней, откуда он мог видеть через открытую дверь часть гостиной, а сам медленно, не оборачиваясь, прошел в гостиную, где был его товарищ рядом с Кессельбахом.

– Мы пропали, – тихо сказал он, – это Гурель, из сыскной полиции.

Марко схватился за нож, незнакомец остановил его:

– Не делай глупостей, слышишь. У меня есть одна мысль. Только ради бога пойми меня, Марко. И говори… говори, как если бы ты был Кессельбахом… Ты понимаешь, Марко, ты – Кессельбах.

Он говорил с таким хладнокровием и силой, что Марко понял без дальнейших объяснений роль, которую он должен был сыграть, и сказал умышленно громко:

– Вы извините меня, мой дорогой, – скажите Гурелю, что я очень огорчен. Я слишком, слишком занят… Я прошу его зайти ко мне завтра утром в девять часов.

– Хорошо, – прошептал другой.

Он возвратился в переднюю и сказал Гурелю, слышавшему, что говорил Марко:

– Господин Кессельбах извиняется. Он заканчивает одну очень важную работу. Не можете ли вы прийти завтра утром, в девять часов?

Наступило молчание. Гурель, по-видимому, был удивлен и колебался. Рука незнакомца в кармане сжалась в кулак: один подозрительный жест Гуреля – и он бы ударил его.

Наконец Гурель сказал:

– Хорошо… Завтра в девять? Хорошо, я буду здесь. И, надев шляпу, он пошел по коридору отеля.

Марко в гостиной задыхался от смеха.

– Вот ловко, патрон! А здорово мы его провели!

– Не теряй времени, Марко, пойди проследи за ним. Если он выйдет из отеля, ты его оставишь и отправишься к Жерому, как мы условились.

Марко быстро ушел.

Тогда незнакомец взял с камина графин с водой, налил себе большой стакан и выпил его залпом, потом намочил платок, вытер пот, покрывший его лоб, и, сев рядом со своим пленником, сказал с преувеличенной вежливостью:

– Необходимо, однако, представиться вам, господин Кессельбах, – и, вынув визитную карточку из кармана, прибавил: – Арсен Люпен, вор-джентльмен.

II

Имя знаменитого искателя приключений произвело наилучшее впечатление на Кессельбаха. Люпен заметил это.

– Ага, дорогой мой! – воскликнул он. – Вы вздохнули свободно. И вы правы: я вор, только вор. Кровь внушает мне отвращение, и я никогда не совершал никакого другого преступления, кроме присвоения чужой собственности. Пустяки, о которых не стоит говорить, не правда ли? Вы, конечно, убеждены, что я не возьму на совесть убийства. Да, это так. Но весь вопрос в том, что я не знаю, не будет ли полезным вас устранить… Да, клянусь вам, я вовсе не шучу. Но ближе к делу.

Он пододвинул свой стул к креслу, к спинке которого был привязан миллионер, и, освободив его рот от повязки, начал:

– Кессельбах, в первый день твоего приезда в Париж ты завязал отношения с неким Барбаре, директором частного сыскного агентства, а так как ты действовал без ведома Чепмана, то у вас было условлено с Барбаре, что он будет переписываться и говорить с тобой по телефону под именем Колонеля. Должен тебе сказать, что Барбаре – честнейший человек в мире, но, на мое счастье, в числе моих лучших друзей есть один из его служащих. И от него-то мне и известно, зачем ты обратился к Барбаре.

Люпен понизил голос и, пристально вглядываясь в глаза связанного, продолжал:

– Ты поручил Барбаре отыскать среди подонков Парижа человека по имени Пьер Ледюк по следующим подробным приметам: рост – метр шестьдесят пять, блондин, носит усы. Особые приметы: недостает кончика мизинца на левой руке, на правой щеке – малозаметный шрам. Ты очень стараешься найти этого человека: очевидно, с его помощью ты мог бы устроить очень выгодное дело. Кто этот человек?

– Не знаю.

– Положим, – продолжал Люпен. – Но у тебя есть, наверное, еще какие-нибудь сведения, кроме сообщенных тобою Барбаре?