Текст книги "Возвращение Арсена Люпена"

– Почему?

– Потому что я сильнее.

– А если он вас убьет?

– Он не убьет меня. Я вырву ему когти, я сделаю безвредным это чудовище. И вы получите письма, Ваше Величество. Они принадлежат вам. И нет в мире силы, которая могла бы помешать мне возвратить их вам.

Он говорил с такой силой и так убедительно, что невольно казалось, что все, пока только обещанное им, уже исполнилось.

Император не мог подавить в себе странного чувства, в котором была и некоторая доля восхищения, и много доверия, которого так властно требовал по отношению к себе Люпен. И его останавливало только нежелание воспользоваться для своих целей таким человеком, как Арсен Люпен, сделать из него как бы своего союзника. Он колебался и, не зная, на что решиться, прошелся по галерее. Наконец он спросил:

– А кто нам может поручиться, что письма украдены сегодня ночью?

– Там поставлено число, Ваше Величество.

– Где?

– Посмотрите на внутреннюю сторону украшения, скрывавшего углубление, там написано мелом: полночь, двадцать четвертое августа.

– Да… в самом деле, – сказал император. – Как же я раньше не заметил? И он добавил, желая удовлетворить свое любопытство:

– Еще вот эти две буквы Н на стене… я совсем не понимаю их значения. Ведь это же зал Минервы.

– В этом зале спал Наполеон, император Франции, – сказал Люпен.

– Откуда вы знаете?

– Спросите Вольдемара, Ваше Величество. Когда я просматривал дневник старого слуги, то это открытие блеснуло у меня в голове. Я сразу понял, что мы с Шолмсом шли по неверному пути. «Апоон» – часть слова, написанного в предсмертной агонии великим герцогом Германом, и оно значило не Аполлон, а Наполеон.

– Это верно… вы правы, – сказал император, – те же самые буквы в одинаковом порядке повторяются и в одном, и в другом слове. Без сомнения, великий герцог хотел написать «Наполеон». А что же значит «восемьсот тринадцать»?

– Решение этого вопроса потребовало больше всего усилий. Я всегда полагал, что надо складывать эти цифры – восемь, один и три, и получающееся число двенадцать означает этот двенадцатый зал. Но этого было мало. Тут было еще что-то другое, чего я не мог отгадать. Вид этих часов, находившихся в зале Наполеона, помог мне разрешить этот вопрос. Число двенадцать, очевидно, обозначало двенадцать часов. Полдень, полночь! Это самый торжественный момент, и его чаще всего выбирают для решительных поступков. Но почему именно восемь, один и три, а не другие цифры, сумма которых дала бы двенадцать? Для этого я заставил завести часы, чтобы они пробили двенадцать. И в то время, как они били, я заметил, что цифры, обозначающие первый, третий и восьмой часы, – движутся, а другие цифры неподвижны. Следовательно, я получил цифры один, три, восемь, расположенные в более ясном порядке, вместе они дают восемьсот тринадцать. Вольдемар нажал на эти три цифры, и тайник открылся. Вот объяснение таинственного слова и числа восемьсот тринадцать, которые были написаны умирающим герцогом в надежде, что его сын, руководствуясь этими признаками, откроет секрет и достанет знаменитые письма.

Император слушал его внимательно, все более и более удивляясь той тонкости ума, сообразительности и разумной воле, которую обнаруживал этот человек.

– Вольдемар, – сказал он.

– К услугам Вашего Величества.

Но в тот момент, когда он хотел говорить, послышался шум и голоса в коридоре. Вольдемар пошел справиться и вернулся.

– Это Изильда, государь. Она хочет войти сюда, но ее не впускают.

– Пустите ее, – воскликнул Люпен с живостью. – Надо, чтобы ее впустили, Ваше Величество.

По знаку императора Вольдемар отправился за Изильдой.

Когда девушка вошла, все присутствующие крайне изумились. Ее лицо, обычно такое бледное, было покрыто черными пятнами. Она тяжело дышала, судорожно прижимая руки к груди.

– О! – воскликнул Люпен, отступая в ужасе.

– Что такое? – спросил император.

– Вашего доктора, государь, нельзя терять ни минуты! И, подойдя к ней, Люпен сказал:

– Ну, говори, Изильда… Ты видела что-то… Ты хочешь сказать…

Девушка стояла неподвижно. Что-то блистело в ее взоре, она пыталась говорить, но у нее вырывались лишь бессвязные звуки.

– Послушай, – сказал Люпен, – отвечай: да или нет… наклоном головы… Ты его видела? Ты знаешь, кто он? Слушай, Изильда, если ты не будешь отвечать… – Он подавил гневное движение. Но вдруг, вспомнив, каким путем ему удалось получить от нее признание вчера, он написал на стене две большие буквы: Л и М.

Она протянула руку, указывая на буквы и кивая утвердительно головой.

– Ну а дальше? – сказал Люпен. – Дальше… Напиши…

Но она упала на землю с резким, пронзительным криком и лежала, корчась в конвульсиях. Через минуту ее лицо стало синюшным, судороги прекратились, и она замерла.

– Умерла? – спросил император.

– Отравлена, – сказал Люпен.

– Бедная! Кем же?

– Все тем же, государь. Она, должно быть, знала его раньше, и он боялся, что она может навести на след.

Пришел доктор. Император показал ему на девушку и сказал, подходя к Вольдемару:

– Отправить всех на розыски! Обыскать все! Послать телеграммы на вокзалы около границы! – И, обращаясь к Люпену, спросил: – Сколько времени вам нужно, чтобы достать письма?

– Месяц, Ваше Императорское Величество.

– Хорошо. Вольдемар будет ждать вас здесь. Он удовлетворит все ваши требования.

– Мне ничего не нужно, Ваше Величество, кроме свободы.

– Вы свободны.

И, глядя ему вслед, Люпен сказал себе:

– Да, сначала свободу… а потом, когда я возвращу письма, легкое пожатие руки… Больше ничего, Ваше Величество.

Глава шестая
Семь разбойников

I

– Прикажете принять?

Долорес Кессельбах взяла карточку, поданную ей лакеем, и прочла: «Андре Бони».

– Нет, я не знаю этого господина.

– Он очень настаивает, говорит, что госпожа его ждет.

– А… может быть… действительно… Проведите его сюда.

После страшных событий в «Палас-отеле» Долорес Кессельбах, прожив немного в отеле «Бристоль», переехала в скромный домик на улице Девинь, в глубине Пасси. За домом был красивый сад, примыкавший изгородью к тенистым садам соседних домов.

Когда нервные припадки прекращались, она приказывала отнести себя в сад и оставалась там в грустном одиночестве до самого вечера.

Снова послышался скрип песка. На дорожке в сопровождении слуги показался молодой человек, очень изящный с виду, одетый так, как когда-то одевались художники: с отложным воротничком и галстуком с белыми помпонами на голубом фоне цвета морской волны.

Слуга удалился.

– Андре Бони?

– К вашим услугам.

– Простите, но я не имею чести…

– Вы знали, что я являюсь другом госпожи Эрнемон, бабушки Женевьевы, и написали ей в Гарш, что желали бы переговорить со мною. Вот я и пришел.

Долорес приподнялась, очень взволнованная:

– Как! Это вы?

– Да.

Она проговорила тихо:

– Неужели это вы… Я не узнаю вас.

– Вы не узнаете князя Сернина?

– Нет… ничего нет похожего… ни лоб… ни глаза… И также не похожи на…

– Заключенного тюрьмы Санте, портрет которого был помещен в газетах, – сказал он, улыбаясь. – И все-таки это я.

Последовало долгое молчание, во время которого они чувствовали себя очень неловко. Наконец он произнес:

– Быть может, вы будете любезны сказать…

– А разве Женевьева вам ничего не говорила?

– Нет, я ее не видел. Но ее бабушка передала мне, что, по ее мнению, вы нуждаетесь в моих услугах.

– Да… это верно…

– И в чем же именно?.. Я был бы так счастлив… Она колебалась одну минуту, потом тихо сказала:

– Я боюсь!

– Вы боитесь?! – воскликнул он.

– Да, боюсь, – продолжала она шепотом, – боюсь всего, боюсь того, что меня окружает, боюсь того, что может случиться завтра, послезавтра, боюсь жизни. Я столько перенесла, так страдала, у меня больше нет сил.

Он смотрел на нее, и острое чувство жалости подымалось в его душе. И еще – он это ясно почувствовал – готовность пожертвовать собой. Ради нее. Всецело, безо всякой надежды на взаимность.

Она продолжала:

– Я одна… совершенно одна, со мною нет никого, кроме слуг, нанятых случайно, и я боюсь… я чувствую, что вокруг меня что-то происходит, что-то готовится…

– Но что именно, с какой целью?

– Я не знаю, но чувствую, что враг бродит вокруг меня, – ответила она еле слышно.

– Вы что-нибудь заметили? Кого-нибудь видели?

– На днях я видела, как двое неоднократно ходили мимо, останавливаясь перед домом.

– Как они выглядели?

– Одного из них я разглядела как следует. Это высокий мужчина, тщательно выбритый, одет в черную, очень короткую куртку.

– Лакей из кафе?

– Да, метрдотель. Я послала одного из моих слуг последить за ним. Он пошел на улицу Деля-Помп и вошел в дом, очень подозрительный с виду, на первом этаже которого размещалась торговля вином, первый дом налево по этой улице. Потом, на следующую ночь…

– Ночью?

– Да, я заметила из окна моей комнаты какую-то тень, бродившую по саду.

– Больше ничего?

– Нет, ничего.

Он подумал немного и предложил:

– Может быть, вы позволите двум моим агентам пожить у вас в какой-либо из комнат первого этажа?

– Вашим агентам?

– О, не беспокойтесь… Это очень хорошие люди, Шарель и его сын с виду совсем не похожи на то, что они представляют собой на самом деле… Если они будут жить у вас, вы сможете быть совершенно спокойны. Что же касается меня…

Он остановился в нерешительности, ожидая, что она пригласит его бывать у нее, но она молчала.

– Что же касается меня, то, я думаю, будет лучше, если меня здесь не будут видеть… Да… так лучше… для вас.

Он хотел продолжить разговор, сесть рядом с ней, ободрить, успокоить ее. Но казалось, что все, что они могли сказать друг другу, было сказано.

Он понял это, почтительно раскланялся и ушел.

Быстро идя по саду, он постарался скорее выйти на улицу, чтобы отделаться от охватившего его волнения. В передней его дожидался слуга, и в тот момент, когда Люпен выходил на улицу, кто-то позвонил, и он увидел молодую девушку.

Он невольно вздрогнул. Это была Женевьева.

Несмотря на то что он изменил свою внешность и казался очень молодым, она все-таки узнала его, и это так взволновало и смутило ее, что она пошатнулась и должна была прислониться к стене.

Он снял шляпу и смотрел на нее, не смея протянуть ей руку. Поздоровается ли она с ним? Он не был больше князем Серниным. Теперь он всего только Арсен Люпен. И она знала, что он был Арсеном Люпеном и только что вышел из тюрьмы.

На улице шел дождик. Она отдала зонтик лакею и сказала дрожащим голосом:

– Откройте его и поставьте в сторону. И прошла прямо в комнаты.

– Э-эх, старина, – говорил себе Люпен дорогой. – Следи, брат, за своим сердцем… Вот и глаза у тебя стали влажными… Дурной признак, Люпен, дурной… ты стареешь.

Он хлопнул по плечу молодого человека, переходившего улицу Мюэтт по направлению к улице Девинь. Тот остановился в изумлении и через несколько секунд сказал:

– Виноват, но я не имею чести знать вас, кажется…

– Плохо вам кажется, дорогой Ледюк. Слабая у вас память. Вспомните Версаль, отель

«Три императора»… маленькая комната…

– Это вы! – Молодой человек в ужасе отскочил назад.

– Господи, да, конечно, я – князь Сернин или, вернее, Люпен, потому что теперь вы знаете мое настоящее имя. А вы думали, что Люпен погиб… ага, понимаю – он в тюрьме… И вы надеялись… Эх, юноша!..

Он ласково потрепал его по плечу и сказал:

– Вот что, молодой человек, выясним положение. У вас есть еще несколько дней, в течение которых вы можете продолжить заниматься стихами. Время еще не пришло – пока вы, поэт, пишите стихи. Но, – продолжал Люпен, с силой сдавив руку Ледюка, – твой час приближается, не забывай, что ты мне принадлежишь весь – телом и душой. Приготовься к своей роли. Она будет трудна и великолепна. И право, мне кажется, что ты подходишь для нее.

Он рассмеялся, сделал пируэт на одной ноге и оставил изумленного Ледюка.

Недалеко, на углу улицы Де-ля-Помп, шла торговля вином, о которой ему говорила Долорес Кессельбах. Он вошел туда и долго разговаривал с хозяином. Потом взял автомобиль и отправился в «Гранд-отель», где он проживал под именем Андре Бони.

Там его дожидались братья Дудевиль. Они смотрели на Люпена с восхищением.

– Все-таки объясните нам, что случилось. Хотя вы нас и приучили к чудесам… Но всему бывают пределы… Каким образом вы оказались на свободе… И теперь приехали в Париж и почти не скрываетесь?

– Хочешь сигару? – предложил Люпен.

– Нет, благодарствуйте.

– Напрасно, Дудевиль. Такие сигары стоит курить… Я получил их от одного очень тонкого знатока, моего друга, между прочим…

– Можно узнать, кто это?

– Кайзер… Не падай в обморок от удивления, а расскажи мне лучше, что пишут в газетах.

Какой эффект произвело мое исчезновение из тюрьмы?

– Поразительный.

– Ну а как объясняет это полиция?

– Что вы исчезли в Гарше, куда вас привезли, чтобы восстановить картину убийства барона Альтенгейма. Но, к несчастью, газеты доказали, что это невозможно.

– И что же тогда?

– Полнейшее недоумение. Ищут, смеются и, в общем, ничего не понимают.

– А Вебер?

– Вебер сильно скомпрометирован.

– А кроме этого, ничего нового в сыскной полиции? Не напали на след таинственного убийцы? Или, может быть, удалось установить личность Альтенгейма?

– Пока еще нет.

– Ну не дураки ли? И подумать только, что мы платим миллионы в год таким людям! Если это будет продолжаться, я откажусь платить свою часть налогов. Ну-с, а пока возьми стул, бумагу и перо, садись и пиши. Ты отнесешь это письмо вечером в редакцию «Журналь». Пиши:

Господин редактор!

Я должен извиниться перед публикой, что не могу удовлетворить ее любопытства. Я убежал из тюрьмы, и мне невозможно объяснить, каким образом я это сделал. Так же обстоит дело с письмами: я открыл их тайну, но тоже лишен возможности сообщить, в чем она состоит.

Пока же у меня есть дело более серьезное. Возмущенный тем, что дело Кессельбаха – Альтенгейма остановилось на одной точке, я смещаю Вебера и принимаю на себя ответственный пост, который я занимал с таким блеском под именем Ленормана.

Арсен Люпен, начальник сыскной полиции.

II

В восемь часов вечера Арсен Люпен и один из братьев Дудевиль входили в модный ресторан Гайяра: Люпен – во фраке, но в панталонах более широких, чем принято, и со свободно завязанным галстуком; Дудевиль – в строгом рединготе, с серьезным видом и походкой чиновника из суда.

Они выбрали уединенную часть ресторана, в углублении большого зала, отделенного от него двумя колоннами.

Корректный метрдотель с пренебрежительной миной и записной книжкой в руках дождался приказаний. Люпен подробно, с видом знатока, заказал изысканный обед.

– Конечно, и в тюрьме можно было обедать, – сказал он, – но все-таки приятно съесть хороший обед.

Он ел с аппетитом, молча, удовлетворяясь время от времени короткими фразами:

– Без сомнения, это все устроится… но будет нелегко… Вот это противник!.. Что меня поражает, так это то, что после шести месяцев ожесточенной борьбы я все-таки не знаю, чего он хочет… Его главный сообщник мертв, борьба приближается к концу, и до сих пор мне неясна его игра… К чему стремится это чудовище? Мой план прост и ясен: прибрать к рукам великое герцогство, посадить на трон герцога своего человека, выдать за него замуж Женевьеву… и царствовать… Ясно, законно и честно… Но он, чего он хочет достигнуть?

Он позвал:

– Человек!

Подошел метрдотель.

– Подайте сигары.

Метрдотель ушел и вернулся с несколькими коробками.

– Какую вы мне посоветуете выбрать?

– Вот упмановские великолепные сигары.

Люпен предложил одну Дудевилю, другую взял для себя и обрезал.

Метрдотель зажег спичку и подал закурить. Быстрым движением Люпен схватил его за руку:

– Ни звука! Я тебя знаю. Твое настоящее имя – Доминик Лека.

Метрдотель, полный, сильный человек, пытался высвободить руку, но напрасно.

– Твое имя Доминик, ты живешь на улице Де-ля-Помп, на четвертом этаже, где ты поселился, приобретя небольшое состояние на службе, – да слушай же, дурак, а то я тебе сломаю кость, – на службе у барона Альтенгейма, у которого ты был метрдотелем.

Слуга стоял неподвижно с бледным от страха лицом.

В маленьком зале, где они сидели, не было никого. Рядом, в большом зале, курили три господина и две парочки болтали за ликерами.

– Ты видишь, нам никто не мешает… можно спокойно разговаривать.

– Кто вы… кто вы такой?

– А ты меня не узнаешь? Вспомни знаменитый завтрак на вилле Дюпон. Это ты, старый шут, подал мне тарелку с пирожками, и с какими пирожками!

– Князь… князь… – пробормотал метрдотель.

– Да, мой милый, князь Арсен, князь Люпен, лично… Ага, ты вздохнул свободно… ты думаешь, что нечего бояться Люпена, не так ли? Ошибаешься, старина, тебе надо бояться меня.

Он вынул из кармана карточку и показал ему:

– Видишь, я теперь поступил в полицию. Что делать, мы всегда так кончаем, короли воров и преступников…

– Что же тогда… – начал метрдотель с беспокойством.

– А то же… вон поди к посетителю, который тебя зовет, сделай, что нужно, и приходи обратно. Да смотри, не делай глупостей, не пытайся удрать. Внизу, у ворот, стоят на страже десять агентов, которые сцапают тебя. Ну, иди скорей.

Метрдотель повиновался. Через пять минут он вернулся и спросил:

– Что же вам от меня нужно?

Люпен положил на стол несколько билетов по сто франков и сказал:

– На сколько вопросов ты мне точно ответишь – столько билетов и получишь.

– Идет.

– Отлично, начинаю. Сколько вас было у барона Альтенгейма?

– Семеро, не считая меня… да один раз привозили рабочих из Италии, чтобы сделать подземный ход из виллы Глисин в Гарш.

– Было два подземных хода?

– Да, один, главный, выходил из павильона Гортензии, другой сообщался с первым и оканчивался в домике госпожи Кессельбах.

– Зачем он был сделан?

– Чтобы похитить госпожу Кессельбах.

– Горничные Сюзанна и Гертруда были сообщницами?

– Да.

– Где они?

– За границей.

– Ну а твои семь товарищей из шайки Альтенгейма?

– Я давно не с ними.

– Где их можно найти?

Доминик колебался. Люпен развернул два билета по тысяче франков и сказал:

– Твои колебания делают тебе честь, Доминик, но тебе не остается ничего другого, как ответить.

– Они живут в доме номер три по улице Де-ля-Револьт в Нёйи. Одного из них зовут Старьевщиком.

– Великолепно. Теперь – как настоящее имя барона Альтенгейма?

– Рибейра.

– Плохая шутка, Доминик. Рибейра – псевдоним. А я у тебя спрашиваю настоящее его имя.

– Парбери.

– И это псевдоним.

Люпен положил перед метрдотелем три билета по сто франков.

– А, не все ли равно! – воскликнул тот. – Ведь барон умер…

– Его имя? – спросил Люпен.

– Имя? Дворянин Мальрейх.

– Что ты говоришь! Повтори!

– Рауль Мальрейх, дворянин.

Наступила долгая пауза. Люпен вспомнил сумасшедшую в Вельденце, умершую от яда. У Изильды тоже была фамилия Мальрейх…

– Откуда был этот Мальрейх?

– Предки его были французы, но он родился в Германии… Я видел как-то раз его документы… случайно… если бы он узнал это – задушил бы меня…

Люпен подумал и спросил:

– Он распоряжался вами?

– Да.

– Но у него был сообщник?

– Молчите… молчите… не говорите о нем… о нем нельзя говорить.

– Кто он, я тебя спрашиваю?

– Это глава, начальник… его никто не знает.

– Ты его видел? Отвечай! Видел?

– В полумраке… или ночью. Никогда днем. Он присылал свои приказы на клочках бумаги или по телефону…

– Его имя?

– Я не знаю. Разговоры о нем приносят несчастье…

– Он одевается в черное?

– Да, в черное. Невысокий, стройный… блондин…

– И убивает?

– Да, ему убить легче, чем другому стащить кусок хлеба. Голос метрдотеля дрожал. Он упрашивал Люпена:

– Пожалуйста, не спрашивайте меня о нем… это приносит несчастье…

Люпен замолчал, чувствуя, как ему невольно сообщался страх, испытываемый метрдотелем. Некоторое время он сидел, задумавшись, потом встал и сказал:

– Получай, вот твои деньги, но, если хочешь жить спокойно, будь благоразумен, никому не говори о нашей встрече.

Он вышел из ресторана с Дудевилем, дошел до Порт-Сен-Дени, не говоря ни слова, обдумывая все, что только что узнал.

Потом он схватил за руку своего спутника и сказал:

– Слушай, Дудевиль, ты отправишься на Северный вокзал, куда попадешь как раз вовремя, чтобы сесть в экспресс, идущий в Люксембург. Ты поедешь в Вельденц, главный город великого герцогства Депон. В ратуше ты легко достанешь метрическую запись дворянина Мальрейха и сведения о его семействе. Послезавтра, в субботу, ты вернешься.

– Извещать ли мне сыскную полицию о моем отъезде?

– Я беру это на себя. Позвоню по телефону, скажу, что ты болен. Да, погоди, одно слово. Мы с тобой встретимся в субботу в двенадцать дня в ресторане «Буффало» на улице Де-ля-Револьт. Оденься рабочим.

На следующий день Люпен, одетый мастеровым, пошел по направлению к Нёйи и начал розыски на улице Де-ля-Револьт в доме номер три.

Здесь он обнаружил огромный рабочий квартал с десятками мастерских, цехов, лавочек и сотнями рабочих.

Все послеобеденное время этого дня и утро субботы он продолжал поиски и пришел к твердому убеждению, что все семь сообщников Альтенгейма жили здесь среди рабочих.

Он познакомился с дворником, завоевал его доверие, болтая с ним битый час о самых различных вещах и наблюдая в то же время за проходившими по двору. Он приметил всех семерых: четверо открыто занимались продажей платья, двое других торговали газетами, а седьмой был старьевщиком, так его и звали.

Они приходили один за другим, делая вид, что не знакомы друг с другом. Но Люпен убедился, что поздним вечером они собирались в одном из сараев, где Старьевщик складывал свой товар: старое железо, сломанные фигурные водосточные трубы, ржавые печные трубы…

«Дело подвигается, – думал Люпен, – я назначил моему германскому другу месяц сроку, но, пожалуй, справлюсь за две недели. И что мне более всего нравится, так это то, что приходится начинать с этих ребят, которые вы́купали меня в Сене. Ах, бедный Гурель, наконец-то я отомщу за тебя. Пока не поздно».

Около двенадцати часов он вошел в ресторан «Буффало», в маленькую низкую комнату, где обедали каменщики и извозчики.

Кто-то подошел и сел рядом с ним.

– Всё сделано, начальник.

– Ах, это ты, Дудевиль. Ну вот и хорошо. Говори скорее, что узнал о метрической записи, ну, живо!

– Я узнал следующее: отец и мать Альтенгейма умерли за границей.

– Далее.

– У них осталось трое детей.

– Трое?

– Да, старшему теперь было бы тридцать лет, его звали Рауль Мальрейх.

– Это покойный барон Альтенгейм. Дальше.

– Младшую дочь звали Изильдой. В списке напротив ее имени написано свежими чернилами: «Скончалась».

– Изильда… Изильда… – повторил Люпен. – Значит, я верно предполагал, что она была сестрой Альтенгейма. Действительно, мне почему-то показалось знакомым выражение ее лица… Теперь это объясняется. Ну а третий или, вернее, второй ребенок?

– Сын, ему теперь было бы двадцать шесть лет.

– Имя?

– Луи Мальрейх.

Люпен невольно вздрогнул:

– Да, это он… Луи Мальрейх… Начальные буквы Л… М… Ужасная, страшная подпись. Да, убийцу зовут Мальрейхом. Он – брат Альтенгейма, брат Изильды и убил и того и другую, опасаясь, что они его выдадут.

Люпен долгое время молчал.

– Но чего же бы он стал бояться со стороны Изильды? – прервал молчание Дудевиль. – Ведь она была сумасшедшей.

– У безумных бывают минуты просветления, и в одну из таких минут она могла вспомнить о своем детстве и узнать брата, вместе с которым воспитывалась. За это воспоминание она и заплатила жизнью.

И, помолчав немного, он сказал:

– Сумасшедшая! Да они все сумасшедшие… Мать безумная… Отец алкоголик… Альтенгейм – зверь, дегенерат. И этот тоже чудовищный убийца – маньяк и идиот.

– Вы думаете?

– Конечно идиот! С проблесками гениальной хитрости, но все-таки – выродок и сумасшедший, как вся семья Мальрейхов. Слушай, только безумцы убивают… и в особенности такие… Да, наконец…

Его речь внезапно оборвалась, и черты лица так изменились, что Дудевиль спросил:

– Что с вами, начальник?

– Посмотри туда.

III

Вошел человек и, повесив свою черную мягкую фетровую шляпу на розетку занавеси, стал изучать меню. Сделав заказ, он положил обе руки на стол и застыл в одной позе.

Люпен пристально рассматривал его.

У незнакомца было худое лицо, совершенно гладкое, без усов и бороды, глубокие глазные впадины и серые, стального цвета глаза. Волосы не росли на его остром черепе, кожа которого казалась похожей на грубый пергамент.

Угрюмое лицо его было бесстрастным, а неподвижные веки без ресниц придавали лицу мертвый вид.

Люпен подозвал одного из лакеев и спросил:

– Кто этот человек?

– Кто? Вон тот?

– Да.

– Один из посетителей ресторана. Он обедает здесь два-три раза в неделю.

– Вы не знаете, как зовут его?

– Леон Масье…

«О, – пробормотал Люпен, – Л, М».

– Чем занимается этот господин? – спросил он у лакея.

– Не могу сказать… Какой-то чудак… Всегда один. Ни с кем не говорит. Мы никогда не слыхали даже звука его голоса… На выбранные блюда он указывает пальцем, быстро обедает, платит и уходит…

– И как часто он приходит?

– Каждые четыре-пять дней, промежуток меняется.

– Это он… он, – повторял Люпен, – это Мальрейх… О, чудовище, вампир… А может, я ошибаюсь? Неужели этот спокойный человек за соседним столиком – кровавое чудовище? Вот эти обыкновенные руки, что отсчитывают сейчас деньги за обед, вонзают стилет в горло очередной жертвы?.. Возможно ли это? Пойдем, Дудевиль.

– Что с вами, начальник, вы так бледны?

– Мне не хватает воздуха, выйдем.

На улице Люпен глубоко вздохнул, вытер вспотевший лоб и сказал:

– Ну, теперь лучше… Чуть не задохнулся… Овладев собой и успокоившись, он серьезно сказал:

– Приближается развязка, Дудевиль. Уже месяцы прошли, как я ощупью борюсь с невидимым врагом… И вот случай ставит его на моем пути. Теперь партии равны.

– Не разойтись ли нам, начальник? А то этот субъект заметит нас. Порознь мы привлечем меньше внимания.

– Видел ли он нас? – сказал задумчиво Люпен. – У него такой вид, будто он ничего не видит, ничего не слышит, ни на что не смотрит…

И действительно, через десять минут показался Леон Масье, он закурил папиросу и, заложив одну руку за спину, пошел с видом человека, нисколько не подозревавшего, что кто-нибудь может следить за ним.

Он прошел к заставе, пошел вдоль вала и снова через ворота Шанкаре вернулся на улицу Де-ля-Револьт.

Войдет ли он в дом номер три? Если войдет, это будет доказательством причастности к шайке Альтенгейма… Но незнакомец повернул на улицу Делезман, где стоял уединенный домик, вынул связку ключей и, открыв калитку сада, а потом дверь домика, скрылся.

Люпен осторожно подошел к ограде. Он тотчас заметил, что строения дома номер три на улице Де-ля-Револьт задами выходили к стене сада, окружавшего дом Масье.

Подойдя ближе, они увидели, что стена была очень высока и около нее находился сарай, а по расположению построек Люпен убедился, что этот сарай стоит рядом с тем сараем, в котором устроен склад Старьевщика.

– Да, я не ошибся, – сказал Люпен, – Леон Масье и Луи Мальрейх – одно и то же лицо.

Задача упрощается.

– Да, и очень, – согласился с ним Дудевиль, – в несколько дней все будет кончено.

– Кто знает? У меня всегда было предчувствие, что это чудовище принесет мне несчастье. Если верить соседям, которых расспросил Дудевиль, жизнь Леона Масье носила странный характер. Этот тип поселился здесь несколько месяцев назад. Жил один. Никого не принимал. Слуг у него также не было. Окна были всегда открыты, даже ночью, но никто никогда не видел, чтобы в них блеснул свет.

Чаще всего Леон Масье выходил из дому по вечерам и возвращался очень поздно, иногда – на заре.

Чем он занимается, никто из соседей не знал.

– Отлично, мы это узнаем очень скоро, – сказал Дудевилю Люпен.

Но Люпен ошибся. Прошла неделя, но они не продвинулись ни на шаг. Иногда Масье, за которым Люпен неотступно следовал, исчезал самым невероятным способом. Будто проваливался сквозь землю. Тогда Люпен бежал на улицу Делезман и караулил его там. Время долго тянулось, минута за минутой, час за часом. Проходила бо́льшая часть ночи, пока не появлялся этот таинственный человек.

Где он был, что он делал?

Люпен не знал.

IV

– Вам телеграмма, начальник, – сказал Дудевиль Люпену однажды вечером около восьми часов, подойдя к нему на улице Делезман.

Люпен разорвал обертку. Госпожа Кессельбах умоляла его прийти ей на помощь. Сегодня после полудня двое остановились у нее под окном, и один из них сказал: «Нам везет… никого нет… так, решено, сегодня ночью мы нападем». Она спустилась и увидела, что ставни в кухне легко открываются снаружи.

– А Леон Масье дома? – спросил Дудевиль.

– Нет, он сыграл со мной в Париже обыкновенную шутку. А теперь я его познакомлю с теми, какие я умею устраивать. Но сначала выслушай меня внимательно, Дудевиль. Возьми Марко, курьера Жерома и еще десяток крепких ребят и иди с ними на улицу Девинь. Шароле с сыном должны уже быть на карауле. Переговоришь с ними, и в половине двенадцатого я тебя буду дожидаться на углу улиц Девинь и Рейняар. Оттуда мы будем следить за домом госпожи Кессельбах.

Дудевиль ушел. Люпен подождал еще около часа, пока улица Делезман не опустела совершенно, и тогда, видя, что Леон Масье не возвращается, он перелез через ограду и пошел к дому. Он собирался взломать двери и обыскать комнаты, чтобы найти письма императора, похищенные Мальрейхом в Вельденце. Но подумал, что было бы гораздо важнее осмотреть сначала сарай.

Люпен был очень удивлен, увидав, что сарай не заперт, и при свете фонаря убедился, что он был совершенно пуст и не было никакой двери, через которую можно было бы проникнуть в соседний двор.

Он долго искал без всякого успеха, пока не увидел снаружи лестницу наверх, на чердак, сделанный под черепичной крышей сарая. Он поднялся туда и увидел старые бочонки, связки соломы, рамы для парников. Раздвинув весь этот хлам, он легко нашел ход к стене. У стены он наткнулся на раму и попытался ее отодвинуть. Но так как это ему не удалось, он стал осматривать ее и увидел, что она вделана в стену и одно из стекол отсутствует. Он просунул руку – пустое пространство. Быстро направив туда свет электрического фонаря, он увидел еще один сарай, более вместительный, чем тот, в котором он находился, заваленный ржавым железом и всяким старьем.

– Так, нашел, – сказал Люпен, – это слуховое окно в сарай Старьевщика и отсюда сверху Луи Мальрейх слышит и следит за своей шайкой так, что они этого и не подозревают. Теперь мне понятно, почему они никогда не видят своего начальника.

Узнав, что было нужно, Люпен потушил фонарь и собрался уходить, когда внизу, в соседнем сарае, открылась дверь и кто-то вошел. При свете зажженной лампы он узнал Старьевщика. Старьевщик вынул из кармана два револьвера, проверил, как они действуют, и переменил заряды. Прошло около часа, и Люпен начал беспокоиться. Прошел еще час, и Старьевщик наконец громко сказал: