Текст книги "Возвращение Арсена Люпена"

Она умерла. Мальрейх невиновен. Я представлю все доказательства.

Валанглэ внимательно посмотрел на него, потом подошел к столу, взял газету и протянул ему, указывая пальцем на статью.

Люпен взглянул и прочел: «Казнь чудовища. Сегодня утром Луи Мальрейх…»

Он не дочитал. У него вырвался невольный стон, и он опустился на стул.

– Послушайте, – подошел к нему Валанглэ. – Не надо никому об этом говорить. Может быть, Мальрейх и не виновен, не спорю. Но к чему сейчас поднимать всю эту историю. Ведь это же скандал. Из-за чего? Реабилитации его имени? Так он и осужден не под своим. Казнен Мальрейх, а не Масье… – И, подталкивая Люпена к двери, он продолжал: – Лучше поезжайте туда… Уничтожьте труп. И чтобы не осталось ни малейшего следа от этой истории. Я рассчитываю на вас.

Люпен вышел. Несколько часов он ждал на вокзале, машинально пообедал, взял себе билет и сел в купе.

В Брёгген поезд пришел утром. Там Люпен навел справки и узнал, что Пьер Ледюк завтракал накануне в гостинице, а после его не видели.

– Как, – спросил Люпен, – он не ночевал?

– Нет.

– Но куда же он направился после завтрака?

– По дороге к замку.

Весьма удивленный, Люпен ушел. Он ведь дал строгое предписание молодому человеку запереть двери и не возвращаться в замок после того, как слуги уйдут.

Тотчас же он увидел доказательство того, что Пьер Ледюк не послушался: калитка была открыта.

Он вошел, побежал к замку, кричал, звал. Никакого ответа.

Вдруг он вспомнил о даче. Кто знает! Пьер Ледюк, тоскуя о Долорес, мог направиться туда. А там труп Долорес!

Очень беспокоясь, Люпен бросился к даче.

– Пьер, Пьер! – кричал он.

Не слыша ответа, он вошел в переднюю и затем в комнату, которую занимал. Но вдруг остановился как пригвожденный на пороге.

Над трупом Долорес висел Пьер с петлей на шее.

III

Люпен молча взглянул и нахмурился.

– Идиот, – сказал он, показывая кулак Пьеру Ледюку. – Ах, идиот! И ты не мог подождать.

Еще немного, и мы бы взяли обратно Эльзас-Лотарингию.

Он хотел что-то сказать, сделать, но мысли ускользали от него.

Все утро он пробродил по парку: мучительная прогулка, во время которой он до мелочей выяснил свое положение. Ничего не осталось, полнейший разгром… Пропало герцогство, потеряна Европа… Нет Долорес, которую он любил – и убил, убил своими руками.

Мысль о собственной смерти не испугала его.

Но решится ли он на это или нет, раньше ему надо было закончить целый ряд дел. Тем более что теперь, когда он успокоился, он ясно видел, что предстояло ему сделать.

Он вернулся, очень спокойный, на дачу, вошел в свою комнату, влез на скамью и обрезал веревку, на которой висел Пьер Ледюк.

– Бедняга, – сказал он, – тебе суждено было кончить так печально… Что делать, ты не был создан для величия! Я должен был предвидеть это и не основывать свои планы на бедном рифмаче.

Он осмотрел платье молодого человека и не нашел ничего. Но вдруг он вспомнил про второй бумажник Долорес. Он взял его.

Невольный жест удивления вырвался у него, когда он увидел в бумажнике пачку писем, внешний вид которых ему показался знакомым и которые он тотчас же узнал.

– Письма императора, – пробормотал он, – письма покойного канцлера… вся та связка, которую я взял у Леона Масье и передал графу Вольдемару… Что же это такое? Неужели она опять выкрала их у этого кретина Вольдемара?

Но, ударив себя кулаком по лбу, он вдруг воскликнул:

– Да нет же! Это я – кретин! Ведь это и есть настоящие письма. Она их оставила у себя, чтобы в нужный момент иметь средства для воздействия на императора. А те, которые я возвратил, были умело сделанной копией, она мне их и подсунула… А я попался, как мальчишка!

Кроме писем, в бумажнике была еще фотография. Он посмотрел. Это был его портрет.

– Две фотографии… Масье и моя, тех, кого она больше всего любила… потому что меня она любила… без сомнения… Странная любовь, состоявшая из восхищения перед авантюристом, человеком, который один уничтожил семерых разбойников, собиравшихся по ее поручению убить его… Я ясно чувствовал, что она любит меня, в тот день, когда я раскрыл ей свои мечты о всемогуществе… Тогда у нее действительно было намерение бросить Пьера Ледюка, и, если бы не история с зеркалом, она бы, наверное, так и поступила. Но она испугалась. Я слишком близко подошел к истине. Моя смерть была необходима для ее безопасности – и она решилась.

Он прошелся по комнате.

– И все-таки она любила меня… И умерла, задушенная мною. К чему тогда жить? Он повторил шепотом:

– К чему тогда жить? Не лучше ли последовать за ней…

Он положил оба трупа рядом, накрыл их одним покрывалом, сел к столу и начал писать:

Я победил всех и сам побежден… Рок сильнее меня… И той, кого я любил, нет больше в живых. Я тоже умираю.

Арсен Люпен.

Он запечатал письмо, вложил в бутылку и выбросил за окно на клумбу. Потом он взял старые газеты и, разбросав их по полу, сходил на кухню, принес соломы и стружек.

Все это облил керосином, зажег свечу и бросил в стружки. Тотчас же пламя побежало по комнате, быстро охватывая ее.

– В дорогу, – сказал Люпен, – дача деревянная, и она сгорит, как спичка. Пока прибегут из деревни, взломают ворота, будет слишком поздно… Останется только зола, два обуглившихся трупа и недалеко бутылка с моей запиской… Прощай, Люпен.

Он дошел до ограды парка, влез на стену, оглянулся и увидел пламя и клубы дыма, поднимавшиеся к небу.

Люпен возвращался в Париж пешком.

Крестьяне удивлялись, видя путешественника, который за обеды в тридцать су расплачивается банковыми билетами.

Три вора с большой дороги напали на него ночью среди леса, он оставил их полумертвыми на месте…

Неделю он провел в одной гостинице около дороги. Он не знал, куда идти, что делать.

Жизнь надоела ему. Он не хотел больше жить…

– Это ты!

Госпожа Эрнемон стояла в маленькой комнате в Гарше, широко открыв глаза от изумления.

Люпен!.. Люпен был здесь! – Но как же? В газетах… Он грустно улыбнулся:

– Да, я умер.

– Так что же? – спросила она наивно.

– Ты хочешь сказать, что если я умер, то мне нечего делать здесь? Поверь, Виктория, меня привели сюда серьезные причины.

– Как ты переменился! – заметила она с ноткой сострадания в голосе.

– Так, легкие разочарования… Но это кончено. Женевьева здесь? Она подскочила в гневе:

– Ты оставишь наконец Женевьеву в покое? Видеть Женевьеву! Опять ее увезти! Нет! На этот раз я ее не выпущу, она едва только начала поправляться. Нет и нет! Клянусь тебе, я заставлю тебя оставить ее в покое!

Он положил руку ей на плечо:

– Я хочу… ты понимаешь… я хочу с ней поговорить.

– О чем?

– Я остался совершенно один и в первый раз за всю свою жизнь нуждаюсь в помощи. Я имею право обратиться за помощью к Женевьеве, и ее долг помочь мне, или…

– Что?

– Или все кончено.

Виктория молчала, бледная и взволнованная. В ней вновь проснулась любовь к тому, кого она вскормила своим молоком и который для нее всегда, несмотря ни на что, останется «ее малышом».

Она спросила:

– Так что же? Ты хочешь, чтобы она разделила с тобой твою жизнь – жизнь Люпена?

– Да, я этого хочу, это мое право.

– Ты хочешь, чтобы она бросила всех этих детей, которых она так любит, тот простой образ жизни, который она ведет, который ей нравится и необходим?

– Да, я этого хочу, это ее долг.

Старая женщина открыла окно и сказала:

– В таком случае позови ее.

Женевьева сидела на скамье в саду, и около нее стояли четыре девочки. Остальные бегали и играли.

Он видел ее лицо, ее глаза, улыбающиеся и серьезные. Сидя с цветком в руке, она обрывала лепестки и объясняла что-то детям, которые с любопытством внимательно слушали ее. Потом она по очереди спрашивала их, смеясь и целуя.

Люпен долгое время смотрел на нее с непонятным волнением. Совершенно новые чувства пробуждались в нем. Ему хотелось обнять эту красивую молодую девушку, приласкать ее и сказать ей, как он ее любит. Он вспомнил ее мать, умершую от горя в маленькой деревушке в Аспремоне.

– Ну, позови ее, – повторила Виктория. Он тяжело опустился на кресло, говоря:

– Я не могу, не могу… нет-нет, не могу… Пусть лучше она считает меня мертвым… так будет лучше…

И он заплакал.

Виктория наклонилась к нему и дрожащим голосом спросила:

– Это твоя дочь?

– Да, это моя дочь.

– О, бедняжка, бедняжка, – сказала она, плача.

Эпилог
Самоубийство

I

– На лошадь! – скомандовал император. – Или, вернее, на осла, – поправился он, смеясь, любуясь великолепным животным, которое ему подвели. – Вольдемар, уверен ли ты, что это животное послушно?

– Ручаюсь, как за самого себя, Ваше Величество, – ответил граф.

– В таком случае я спокоен, Вольдемар, – сказал император со смехом и, обращаясь к сопровождавшим его офицерам, приказал: – Верхом, господа!

На главной площади одной из деревень острова Капри собралась целая толпа итальянских карабинеров – все верхом на ослах, – предназначенных сопровождать императора, который захотел осмотреть чудесный остров.

– С чего начнем, Вольдемар? – спросил император, ехавший впереди вместе с графом.

– С виллы Тиберия, государь.

Выехали за ворота и направились по дурно вымощенной дороге, постепенно поднимавшейся в направлении к восточному мысу острова. Император был в хорошем настроении и смеялся над громадным графом Вольдемаром, ноги которого шаркали по земле по обеим сторонам бедного осла, едва тащившего его.

Через три четверти часа подъехали к скале Тиберия высотою триста метров, откуда тиран сбрасывал свои жертвы в море.

Император слез с осла, подошел к перилам, заглянул в пропасть, потом пешком отправился к развалинам виллы Тиберия и стал осматривать их.

Он остановился на мгновение, любуясь чудным расстилавшимся перед ним видом на Сорренто и весь остров. Голубая морская вода красиво обрисовывала изгиб залива, и свежий морской воздух мешался с ароматом лимонных деревьев.

– Еще красивее вид, Ваше Величество, от часовенки пустынника, там, на вершине.

– Пойдем туда.

Но пустынник сам спускался по крутой тропинке. Это был сгорбленный старик с шаткой походкой. Он нес в руках книгу, где обыкновенно расписывались путешественники, и положил ее на каменную скамью.

– Что же написать? – спросил император.

– Имя Вашего Величества, число… и что вам будет угодно. Император взял перо, которое ему подал пустынник и нагнулся.

– Осторожнее, Ваше Величество.

Крики ужаса… шум… треск… С вершины, где стояла часовня, катилась огромная глыба к тому месту, где стоял император.

Почти в тот же момент пустынник, обхватив императора, отскочил с ним в сторону. Глыба ударилась о каменную скамейку, перед которой секунду тому назад находился император, и разбила ее вдребезги.

Если бы не пустынник, император был бы убит. Он протянул ему руку и просто сказал:

– Благодарю.

Офицеры толпились вокруг него.

– Ничего, ничего, господа… Я отделался только испугом… Правда, если бы не этот человек…

И, подойдя к пустыннику, он спросил:

– Как ваше имя?

На голове пустынника был надет капюшон. Он приподнял его слегка и ответил тихо, так, что его мог слышать только император.

– Имя человека, который очень счастлив, что Ваше Величество подали ему руку. Император вздрогнул и отступил, потом, овладев собою, повернулся к офицерам и сказал:

– Господа, я вас прошу подняться до часовни… Может быть, оттуда могут скатиться еще глыбы… осмотрите, пожалуйста… тогда надо будет предупредить кого следует, чтобы устранили опасность. Потом мы отправимся дальше.

И он отошел с пустынником в сторону. Когда они остались одни, он спросил:

– Почему вы здесь?

– Мне надо было сообщить нечто Вашему Величеству, и я не знал как. Просить аудиенцию? Но едва ли она была бы мне предоставлена. И я решил действовать прямо, надеясь, что Ваше Величество узнает меня, когда будет расписываться в книге, но этот несчастный случай…

– В чем же дело? – спросил император.

– Письма, которые вам вручил Вольдемар от моего имени, поддельные. Император удивленно посмотрел на него:

– Вы в этом уверены?

– Совершенно, Ваше Величество.

– Но этот Мальрейх…

– Убийца не Мальрейх.

– Кто же тогда?

– Я прошу, Ваше Величество, считать мой ответ строго конфиденциальным: убийцей была госпожа Кессельбах.

– Жена Кессельбаха?

– Да, государь. Она умерла теперь. Это она сделала или заказала кому-нибудь сделать копию писем, находящихся в вашем распоряжении. Подлинные же письма она оставила у себя.

– Но где же они? – воскликнул император. – Это очень важно. Надо найти их во что бы то ни стало. Я придаю очень большое значение…

– Вот они, Ваше Величество.

Император посмотрел на него изумленно, потом перевел взгляд на письма, потом опять на Люпена и, не рассматривая, спрятал пакет в карман.

Этот человек совершенно сбивал его с толку. Вор, авантюрист, владея таким сильным оружием, как эти письма, великодушно отдавал их без всяких условий. Было бы гораздо проще оставить их у себя и воспользоваться ими по своему усмотрению.

Нет, он обещал и считал долгом сдержать свое слово.

И император вспомнил о тех удивительных делах, которые совершил этот человек. Он сказал ему:

– В газетах было сообщено о вашей смерти.

– Да, Ваше Величество. Действительно, я считаюсь умершим. Правительство моего отечества было очень радо отделаться от меня и похоронить мой обуглившийся неузнаваемый труп.

– Следовательно, вы свободны?

– Как и всегда.

– Ничто вас более не связывает?

– Ничто!

– В таком случае…

Император колебался одну минуту, потом решительно сказал:

– В таком случае поступайте ко мне на службу. Я предлагаю вам начальство над моей личной полицией. Вам будет подчинена и общая полиция.

– Нет, Ваше Величество.

– Почему?

– Я – француз.

Наступило молчание. Ответ понравился императору. Немного погодя он спросил:

– Но теперь нет никакой связи между вами и…

– Эта связь никогда не может прерваться, Ваше Величество. – И добавил смеясь: – Я умер как человек, но жив как француз. Я уверен, что Ваше Величество поймет мои чувства.

Император прошелся немного, потом сказал:

– Но я не хотел бы остаться вашим должником. Я знаю, что переговоры относительно великого герцогства прекращены.

– Да, Ваше Величество. Пьер Ледюк оказался самозванцем. Он умер.

– Что же я могу сделать для вас? Вы возвратили мне эти письма… Вы спасли мне жизнь.

Что вы хотите?

– Ничего, Ваше Величество.

Император последний раз посмотрел на этого странного человека, который держался с ним как с равным. Потом слегка кивнул и, не говоря ни слова, удалился.

Люпен взобрался по тропинке к часовне и остановился там, где оторвалась скала. Он рассмеялся:

– Работа хорошо сделана, и офицеры Его Величества ничего не заметили… Да и как им могло прийти в голову, что я сам работал над этой глыбой. И в последнюю секунду дал решительный удар киркой, чтобы эта скала скатилась к скамье, где стоял император, жизнь которого мне нужно было спасти.

Он вошел в часовню и открыл особым ключом низкую дверь в небольшую ризницу. На соломе лежал человек со связанными руками и ногами, с заткнутым ртом.

– Ну, пустынник, тебе не очень долго пришлось ждать? Всего только двадцать четыре часа… но зато я потрудился для тебя в это время. Представь, что ты спас жизнь императору. Это покроет тебя славой. Тебе построят собор и воздвигнут памятник. На, получай, вот твоя одежда.

Ослабевший от голода, недоумевающий пустынник встал, шатаясь. Люпен быстро переоделся и сказал ему:

– Прощай, почтенный старец. Извини меня за беспокойство. И молись за меня. Я нуждаюсь в этом. Вечность широко раскрывает передо мною свои ворота. Прощай.

Он остановился на несколько секунд на пороге часовни. Это были торжественные мгновения, когда человек невольно колеблется перед последним шагом. Но его решение было бесповоротно, и, не раздумывая больше, он сбежал по тропинке на площадку скалы Тиберия и перешагнул через перила.

– Ах, Долорес, если бы ты не вмешалась… А ты, Мальрейх, отчего ты не защищался… И ты, Пьер Ледюк… Ну вот… Я готов… Последую за тремя убитыми мною людьми. О, Женевьева, дорогая Женевьева…

Он посмотрел на неподвижное море внизу и поднял голову:

– Прощай, природа! Прощай, красота! Прощай, жизнь!.. И, скрестив руки, прыгнул.

II

Сиди-Бель-Аббес.

Казармы Иностранного легиона.

Около кабинета командующего – маленькая комната, в которой сидит адъютант с папиросой и читает газету.

Рядом с ним у открытого окна стоят два здоровенных унтер-офицера и говорят на грубом французском жаргоне, примешивая немецкие слова.

Открылась дверь. Вошел человек невысокого роста, стройный, изящно одетый. Адъютант встал, недовольный его приходом, и проворчал:

– Какого черта там смотрит стража! Что вам угодно?

– Служить, – сказал человек твердым, резким голосом.

Два унтер-офицера рассмеялись. Незнакомец оглянулся на них.

– То есть вы желаете поступить в Легион?

– Да, но с условием.

– Условия? Какие же?

– Один из отрядов выступает в Марокко. Я желаю отправиться с ним. Один из унтер-офицеров, продолжая смеяться, сказал:

– Марокканские войска, пожалуй, испугаются, если…

– Молчать! – закричал человек сухим и властным тоном. – Я не позволю смеяться над собой.

Унтер-офицер, здоровенный мужчина со зверским видом, огрызнулся:

– Э, мой милый, со мною нельзя так разговаривать, а то…

– Что же «а то»?

– А то я тебе покажу…

Человек подошел к нему, резким движением оторвал его от пола и выбросил в окно. Потом обратился к другому:

– Очередь за тобою, уходи!

Унтер-офицер молча ушел. Тогда он подошел к адъютанту и сказал:

– Господин лейтенант, будьте любезны доложить майору, что дон Луис Перенна, гранд Испании и француз душою, желает поступить в Иностранный легион. Идите, мой друг.

Адъютант смотрел на него с удивлением.

– Идите и доложите сейчас же, у меня нет времени.

Адъютант встал, посмотрел на этого странного человека и, не говоря ни слова, вышел. Арсен Люпен закурил папиросу, сел на место адъютанта и сказал:

– Так как море не захотело принять меня или, вернее, я в последний момент отказался от моря, то посмотрим, как отнесутся ко мне марокканские пули. Да это и лучше… Вперед на врага, Люпен, за Францию!..