Текст книги "Откровения знаменитостей"

– На вопрос, что вы больше всего не любите, вы ответили: ложь и подлость…

– Я – зэк, и для меня моральные качества превыше всего. Уважаю воров в законе – эти люди имеют очень строгий код между собой.

– Чем закончилась ваша переписка с Минкультом и московским правительством относительно покупки вашей коллекции бесценного русского искусства?

– Была долгая переписка, встречи, обещания. Кончилось все бессмыслицей. (В 2008 году часть этой коллекции была куплена и находится в Санкт-Петербурге. – Н.Д.) Семь лет я занимаюсь идеей создания в столице Галереи национального портрета. Такие галереи есть и в Нью-Йорке, и в Лондоне. В России – нет. А именно сейчас совершенно необходимо это осуществить! Прошло сто лет с того события, когда Дягилев в 1905 году сделал свою знаменитую выставку русского портрета. Две тысячи портретов он набрал со всей Российской империи. Небывалая вещь! Год он ездил по усадьбам, имениям российской глуши и уговаривал людей расстаться с семейными реликвиями, привезти их в Петербург на выставку. И выставка состоялась и всех потрясла. Она отразилась в пяти огромных томах «Русского портрета». И стала эта вещь уникальной.

Сейчас отмечается столетие выставки Дягилева. Через пять месяцев Путин будет председателем восьмерки, в Питер съедутся главы великих стран. Они не раз бывали в Петербурге и в России. Поразить их нечем. Но если набрать сто живописных шедевров, отражающих развитие истории России, то было бы чем удивить гостей. В России мало чем похвастаться можно. Россия перестала быть интересной. Путин публично знакомил граждан со своей программой. Один из ее пунктов – программа по соотечественникам. В правительстве назначен человек, который должен заниматься этой проблемой. Но он ничего не делает! Мы должны были встретиться с ним в мэрии три дня назад, так он даже не приехал. Ему абсолютно начхать.

– А если бы вас попросили помочь в организации такой выставки русского национального портрета, согласились бы?

– Мало времени, но если будет распоряжение президента, то все запрыгают. Для этого нужна директива сверху.

– А позиция Министерства культуры?

– Их это тоже не интересует. Два министра публично судятся и остаются на своих постах! Абсолютная чушь. Я видел коллекцию портретов деятелей России от Николая Второго до Лужкова в кабинете главного редактора «МК» Павла Гусева. Ведь это же готовый зал для национальной галереи портрета! Россия богата своим прошлым. Эту грандиозную выставку национального портрета можно сделать, используя богатые запасники провинциальных музеев. Я ездил по России: в запасниках, в подвалах лежат портреты никому не нужных дворян, купцов – интереснейших людей России. Музеи могли бы эти портреты одолжить для выставки. В портретной галерее Англии большинство вещей из провинциальных музеев. Конечно, на создание портретной галереи нужны средства, но относительные, настолько маленькие, что это не может служить препятствием.

– Как вы себя чувствуете в Доме-музее Лобановых-Ростовских в Филях?

– Прекрасно. Придете – увидите. В музейной части – наши реликвии, портреты правителей, царей, родных. В жилой части – то, чем я живу, то есть театральная живопись. В этом доме жить страшно приятно – вокруг лес. Виден Кремль…

– Джун там бывает?

– Бывает. Нам очень хорошо, потому что в ста пятидесяти метрах от нашего крыльца – лыжная площадка. Рядом Москва-река. Так что мы с Джун ездим час-полтора на велосипедах. Прекрасные прогулки.

– Когда вы гоняете на велосипеде?

– По утрам. Мы живем, можно сказать, как новые русские. Место наше просто феерическое, такое можно видеть только в России.

– Кто заботится о вашем питании?

– Забочусь, к сожалению, сам. Гостиница на этом пространстве еще не готова – мы должны были есть там.

– Что вы себе готовите?

– К счастью, ем очень мало, главным образом сырые овощи, огурчики малосольные и свежие, кашу овсяную с орешками.

– Поэтому вы такой молодой.

– Не думаю, что я молодой, но пока отбрыкиваюсь от старости. Кроме того, что я – 34-е поколение без всякой примеси другой национальности, порода явно истощается, вот и приходится овсянкой как-то компенсировать. А на ночь – яблочко. Так что мне не трудно выживать.

1 ноября 2005 г.

Отшельник и его женщины

Художник Вильям Бруй: «Я постиг один секрет: любовь больше нужна женщинам»

Он бросается навстречу, широко распахнув руки, словно готовится обнять весь мир. На нем экзотичный халат с неоторванной биркой. Говорит он быстро, восторженно. Ну просто мальчишка. А ему шестьдесят. Отец четверых детей, он умудрился еще сотворить сынишку для молодой особы, желающей воспитывать ребенка в одиночестве. Его взрослые дети с радостью прибегают посмотреть на новорожденного брата. Они знают – Бруй неутомим.

Меня с ним познакомили лет десять назад в Париже, в его огромной мастерской вблизи Центра Помпиду. Вновь мы встретились с ним в Москве, на выставке его живописи в Центре современного искусства, и мы разговорились как старые знакомые.

– Вильям, в ту давнюю пору на твоих щеках еще не было таких зарослей, что-то вроде бороды…

– Да не борода это, а мои бакенбарды. (Художник руками закручивает баки в длинные жгуты, каждый в 30 см!)

– Ты сейчас похож на старика Хоттабыча.

– Вот-вот. Но на улице ко мне часто подходят дети и просят исполнить их желание.

– Знаю, что ты сначала уехал в Израиль к деду. Но почему-то не прижился на Святой земле.

– Меня все там привлекало, как, впрочем, и везде – всюду я делаю то, что умею и что хочу.

– Ты голову прикрыл какой-то ермолкой. Подчеркиваешь, что ты еврей?

– Какому народу я принадлежу и так далее, для меня это просто бред. Мне все равно, где жить. В Москве обо мне говорят, что я французский художник, и произносят мое имя на французский манер: Бруи. А я Бруй! Во Франции меня упорно называют русским художником. Действительно, куда ты ни попрешься, о тебе скажут «русский художник». Только в Нью-Йорке меня с моей фамилией считали американским художником.

– Давно я заметила некий наступательный артистизм в твоем общении: широкий жест, острота эпатажных оценок, в особенности женщин и явлений искусства.

– Ты в точку попала. Играть люблю. Случается, вхожу в вагон метро, и там на мгновение возникает некая пауза – общая тишина. Одни опускают глаза, молодежь хихикает в ладошку.

– Знали бы они, что ты известный художник, живущий во Франции десятилетия. Кстати, кто тебе тогда дал мастерскую вблизи Центра Помпиду?

– Ширак! Правда, потом наступили для меня тяжелые времена – я не справился с финансовыми трудностями, и мне пришлось уехать к океану, в Нормандию, в Дьеп, в дом, который я купил еще в 73-м году.

– Но, видать, не только безденежье тебя погнало на берега Ла-Манша?

– Душа хотела уединения. Дьеп основали еще римляне. Но главное для меня – Ла-Манш. Не могу жить без моря! Раз в неделю обязательно еду смотреть на воду. Это же вечный спектакль! От воды идет все изобразительное искусство. У Ла-Манша умопомрачительный цвет. Им упивались все импрессионисты. Они ощутили восторг от цветовых нюансов воды.

– Там осенью и зимой пустынно, людей почти не встретишь на берегу. Не страдаешь там от одиночества?

– О! Самое потрясающее в жизни человека именно одиночество. Люди не понимают, какой это подарок. Им кажется счастьем видеть себя в отражении другого. Это совершенно замечательно! На какой-то период это необходимо человеку. Но время идет и все меняет. И только одиночество поможет человеку обрести свою истину. Прийти к самому себе.

– Но мужчине холодно и голодно без женщины. Кто кормит тебя в приморском Дьепе?

– Никогда об этом не думаю. Мне надо не много.

– Зато надо печку топить.

– У меня два огромных старинных камина. В жилых домах здесь постоянно горит огонь. На подставках на огне стоит чан, и в нем постоянно что-то булькает. Каждый со своей миской подходит к нему и берет сколько хочет. На огонь я всегда могу поставить какую-нибудь картошку, колбасу… До чего же радостно общаться с природой! Живу мгновением солнечного восхода или заката. Я не одинок, когда ветер на мне проверяет свою силу. Это все мой мир. Я не ищу никаких польз для себя в своем отшельничестве. Оно для меня как воздух. Чтобы быть по-настоящему свободным, надо отсоединить себя от всяких связей.

– Но вечером, когда вымыты кисти, на мольберте новый сюжет дышит новой краской, неплохо бы у камина пообщаться с кем-то и поделиться впечатлениями дня. Кто с тобой рядом?

– У меня две собаки: один гончий дог и волосатый керн. Разговариваю с ними, как днем разговариваю с облаками, с травой. У меня завелись сова и дикий барсучок, когда в доме появилась от влажности куча улиток. И всех их слопал барсук. Он вездесущ – потаскивает у меня хлеб. А недавно спер килограмм грецких орехов и припрятал. А я их разыскал, и он рассердился.

– Что тебя потрясло на просторах Ла-Манша?

– Знаешь, Наташа, я ощутил, что не солнце восходит, а Земля несется, крутится, 1800 км в час! Я и по солнцу, и по звездам вижу, что мы несемся!

– Ты философ.

– Я не философствую – живу этим.

– Раньше ты с озорством говорил о женщинах. Они еще вьются вокруг восторженного женолюба?

– Женщины появляются сами по себе. Я постиг один секрет: любовь больше нужна женщинам. И они ее создают и распространяют. Без этого они не могут поймать тот «ген», который нужен в этот момент. Его не постигнуть никакими мужскими мозгами. Он, этот таинственный «ген», так необходим, чтобы наш мир был в постоянном действии, движении. Женщины охраняют сотворенный Господом мир. Мужики к концу жизни немножко понимают секреты, которыми владеют женщины. Ведь мужчин легко обмануть. И вы, женщины, очень хорошо умеете это делать. И слава Богу! Иначе не появились бы на белый свет мы, мужчины.

– Ты совершенно лишаешь мужчин присущей им агрессии?

– Необходимо, чтобы мужик был всегда немножко подогретый. Все эти девушки и, конечно, женщины выставляют свои достоинства на улице ли, на танцплощадке ли… Для чего? Чтобы чуть подогреть себя, но главное – подогреть мужчин или мальчиков.

– Но многие просто стараются преодолеть свои комплексы.

– Действительно. Правда жизни и правда физиологии часто в конфликте. И чтобы это благополучно совпало, нужны какие-то чары.

– Уж не с небес ли идет этот горячительный сигнал преображения?

– Это идет оттуда, откуда мы появляемся на свет.

– Чувственный Бруй в 23 года впервые стал отцом. Как поживает твой первенец?

– Моему сыну Яше уже 37. Он музыкант, играет на гитаре и этим зарабатывает деньги. У меня три дочери. Лее 36, она родилась в Иерусалиме. Когда ей было два месяца, мы уехали в Париж. Все у нее прекрасно. Лея – музыковед, вышла замуж за француза, молодого преуспевающего композитора. Он написал занятную музыку для компьютерных игр. Дочка Рафаэль (ей 26) работает с «Лицедеями», но не с Полуниным, а с Борисом Петрушанским, питерским интеллигентом. 25 лет назад они с Полуниным приезжали в Париж, и мы вместе тусовались. Сначала Рафаэль работала с ними как переводчица. Российской группе тяжело ориентироваться во Франции. Моя дочь оказалась для них «божком» – хорошо выручает во всяких сложных ситуациях.

– Рафаэль похожа на тебя?

– Она лучше меня. Ее рождение – одно из чудес моей биографии. С женой Сильвией мы были уже 9 лет в разводе. Но иногда, по настроению, она продолжала приходить ко мне в постель. И это было прекрасно. Она признавалась, как девочка: «Все равно тебя люблю». Я съязвил: «Почему же ты развелась?» Она меня поразила: «Потому что очень сильно люблю». От этой любви и родилась наша Рафаэль.

– И Бруй не остановился на этом?

– Да-а, у меня появилась другая девушка, английская красавица с огромной рыжей шевелюрой, переводчица и модель. Признаюсь тебе, все мои любови – по инициативе девушек. Грациозная и очень тоненькая Алиса увидела меня, когда я своим фотоаппаратом ловил прекрасных девушек на подиуме. В ту пору я жил на свои фотографии, и Алиса стала моей фотомоделью. А потом и женой. Наша дочка появилась не сразу, а через три года нашей совместной жизни. К тому времени Алиса от меня уже ушла – вышла замуж за другого парня. А через три месяца возвращается. «Знаешь, Бруй, муж мой весь такой аккуратненький, замечательный, чудный. Когда он ел утонченно, бонтонно, я просто не знала, куда себя деть. Меня тошнило. Я закрывала глаза и вспоминала, как небрежно и смешно ты ел макароны, и они срывались с губ и сползали на твои колени. Я это увидела, и мне стало вновь хорошо».

– И ты ей все простил?

– Конечно, она вновь оказалась рядом со мной. Это был ее выбор, ее желание – и родилась наша дочка Фиона. Это означает «Белоснежная, Белоснежка, Снегурочка».

– Дочка с мамой приезжают к тебе?

– Ко мне все мои дети приезжают. Они меня обожают. Правда, сначала они думают, что я немножко сумасшедший, а потом убеждаются, что совершенно замечательный папа, из которого они могут веревки вить. (Обеими руками закручивает длиннющие баки, придавая им форму устремленных вверх крыл.) Они давно поняли: меня обмануть можно. Но когда они попадают в западню, построенную ими без раздумья, у них возникает потребность в советах отца. И наше общение потом идет как по маслу.

– Дьеп не Париж. Кто из русских знаменитостей у тебя бывал?

– Многие приезжали. Лимонов любил приезжать. Иногда жил там один и даже написал роман «Укрощение тигра в Париже». У нас с ним до сих пор дружеские отношения. Не придаю значения его взглядам и политическим идеям. Нас роднит другое: мы с ним вместе познали вживление в новый для нас капиталистический мир и поняли, что и там живут такие же люди и творят такие же глупости. В своих романах Лимонов говорил правду, но ее опровергала старая и новая российская власть давно испытанными средствами.

– Какое у тебя впечатление от сегодняшней Москвы?

– Она словно захлебнулась в собственных разнообразных талантах. На улицах люди бодрые, вероятно, удачливые, а с другой стороны, словно не знают, в какую сторону жизни направиться. Меня удивило, что машины стоят в пробках, а их владельцы не кричат, не скандалят, а мирно ждут.

– А у тебя есть машина?

– Никогда не было. Я не люблю скорость. Когда-то жена запретила мне садиться за руль, боялась, что я на дороге буду что-то вытворять. Меня везут, а я смотрю по сторонам. Очень комфортно.

– Твои картины покупали и для музеев, и для личных коллекций. Тебе все равно, кто купит твои работы?

– Мне важно, чтобы этот человек оценил работу моего интеллекта. Ведь художник – передатчик восприятий и настроений, идущих невесть откуда. Ему природой дано опережать время. Полотно может пролежать в рулоне несколько лет, и вдруг однажды оказывается, что время, предсказанное тобой, пришло. В Москве на выставке имеют успех мои картины, написанные 30 лет назад. Что это значит? Художник глазом и кистью залез чуть дальше.

10 января 2007 г.

Сербский романтик

Живописец Слободан Юрич: «Страсть дает мне воодушевление»

Знакомство с Юричем в Афинах считаю большой удачей в своей жизни. Прекрасный художник, сильная личность, он стал певцом своей родины – Сербии. Картины его выставлялись в Германии, Австрии, Будапеште, Париже. Сюжеты огромных полотен он черпал всюду, где бывал и куда залетала его мысль и чем в данный момент болела его душа.

В Париже, на Монмартре, его быстрый карандаш: делал наброски среди толп странников, туристов, что стекаются на этот холм соблазна, чтобы полюбоваться с высоты на яркую панораму города.

Трагическая тема

– Слободан, вы не предлагали праздной публике, странствующим красавицам нарисовать портретик за деньги?

– Нет, никогда. На моих выставках ко мне обращались с просьбой запечатлеть, и мы назначали день и час первого сеанса.

– На вашей выставке в Афинах почти не было картин трагического звучания. Зато в вашем раннем каталоге почти в каждой работе ощущается тревога, опасность и сама смерть.

– Каталог, который вы держите в руках, – отражение восьми моих антивоенных выставок. Война страшна не только тем, что физически уничтожает человека, дома, мосты и все живое. Война разрушает, отравляет душу человека. Я писал картины и делал выставки и до бомбардировки Сербии, и после. Стремился передать символику стремительно летящей смерти.

– На вашей картине – обнаженное женское тело без головы. Но явно вас в ней занимала не эротика.

– Я назвал ее «Югославия». Она символична. В ней – моя боль о разрушенной Югославии. Это наше государство без головы. Я хотел в этом полотне сказать о свободе. Сербия со всех сторон окружена другими народами иных вероисповеданий. В моей картине меня ведет мотив враждебного убийства нашей веры, нашей духовности. Но эти враждебные силы не смогут уничтожить нашу сущность, нашу веру. Она глубока и неистребима. Во Второй мировой войне Сербия была одна, а все государства вокруг были на стороне гитлеровской Германии.

Семья

– Ваша живопись воспевает гордую самостоятельность, независимость, охваченную огнем пожарищ. Несмотря на присутствие трагической темы, полотна жизнерадостны. В них чувствуется, что солнечность духа – в крови самого художника. Расскажите, пожалуйста, о вашей семье.

– Мой отец – очень известный архитектор; по его проектам построены самые крупные и значимые здания на территории Сербии.

– Не он ли был вашим первым учителем рисования?

– Да. Господь указал мне путь, а отец разглядел мой талант, дал мне первые уроки и направил учиться этому искусству.

– Что в характере отца особенно вас поразило и сблизило с ним?

– Его достоинство. Он не искал легких путей в жизни. Его талант рано обнаружил себя, поэтому институт предложил ему прийти учиться без экзаменов. А он отказался – хотел пройти свою дорогу, как и все нормальные абитуриенты.

– Слышала, будто в вашем роду есть и русские корни. Это легенда?

– Прабабушка моей мамы вышла замуж за русского. Так что моя кровь на четвертинку русского достоинства. Моя мама русский не знала в совершенстве, но бытовую русскую речь легко понимала. Когда ездила в Москву и наполняла себя множеством дорогих ее сердцу впечатлений, наш дом обогащался множеством фотографий, слайдов с русскими сюжетами.

– А вы были когда-нибудь в Москве?

– О! Я тогда был так мал, что ничего не усвоил. Хотел бы, очень хотел побывать в Москве. Но пока не получается.

– Где вы учились?

– Сначала я учился искусству дизайна в 30 километрах от Белграда, а потом закончил Академию искусства. Но там нас учили еще многим вещам – социологии, политике… А на последних курсах пошла специализация – можно было выбрать увлечение на всю жизнь. В моем дипломе написано: «Академический художник, педагог».

Прекрасные женщины

– Вы блистательно пишете обнаженное женское тело. В академии студенты работали с натурщиками?

– Постоянно! Нам говорили: «В первый день сделаешь наброски и оставишь». И на другой день, и на третий – то же самое. Пока не завершишь, чтоб тобой остались довольны учителя. Нашими натурщиками были и старики, и молодые.

– Здесь, в Афинах, на вашей выставке все любуются обнаженной женщиной, античным великолепием ее торса.

– В этой картине я люблю не ту особу, чье тело столь совершенно, а люблю саму идею красоты и не испытываю при этом никаких эротических чувств.

– Вы долго работали над этим полотном?

– Если работать долго, вещь получится тяжеловатой. Стремлюсь создать прекрасное, но не долго раздумываю над этим – пытаюсь сделать легко и красиво.

– Поэт сказал: «Чем случайнее, тем вернее слагаются стихи навзрыд». А в живописи?

– Эти случайности я люблю собирать заранее. Вспышки наблюдений очень важны при работе над картиной. Но, начав полотно, не приходится ждать каких-то случайностей. В твоей картине ты не должен оставлять никаких следов случайности. Без гармонии частей и целого не будет искусства. В живописи, как и в литературе, прежде чем начать писать, надо прибегнуть к мысли. Я видел много живописных штуковин, где в каждом мазке выпирает намерение – все на продажу! Я не рисую для денег.

– Но ведь вам приходится продавать свои картины. Как вы определяете их цену?

– По затратам моего труда: одну рисую шесть месяцев, другая возникает с легкостью импровизации. Я уже три тысячи картин продал. Они есть в Латинской Америке, в Японии, в Новой Зеландии, в Колумбии, в Венесуэле и в других странах – по всему миру. Мне важно, чтобы каждый человек нашел в моих работах частичку своей души. А купит ли он или не сможет купить, это в мой авторский расчет не входит.

Личное

– Слободан, это правда, будто вы женились на гречанке? Так мне о вас говорили в Афинах.

– Нет, моя жена сербка. Моему сыну Ивану уже 19 лет. И мой отец, и дед были Иванами. Один я Слободан. Что ж, я люблю свободу!

– А где учится сын?

– Он будет крупным биологом. Чувствую, у Ивана тоже есть своя внутренняя свобода.

– Но бывают обстоятельства, которые заставляют пренебречь абсолютной свободой.

– Да, такое бывает. Моему отцу, знаменитому архитектору, пришлось работать послом в Будапеште. Это именно он, последний посол, закрыл посольство под флагом Югославии. Простившись с дипломатией, он стал увлеченно заниматься компьютерным дизайном – он первый в моей стране опробовал эту форму.

– Наблюдаю за вами два дня, и меня поджигает ваше радостное восприятие незнакомых вам людей, возможно, и не увлеченных искусством. Что подогревает вашу душу, делает ее расположенной к добру?

– На жизнь смотрю глазами романтика, маленького сперматозоида (смеется), выросшего в реального человека. Я еще в утробе мамы был вполне счастливым сперматозоидом. А теперь мое светлое, солнечное настроение увеличилось, заполнило меня всего. Ведь жизнь дает мне единственную возможность быть на земле. И я постараюсь быть достойным этого дара – буду проживать с удовольствием и в радости.

– Какое удовольствие вы цените больше всего – вино? женщин?

– (Хохочет.) Хорошо бы это соединить вместе, одно другому не мешает. Красное вино, в моем понимании, символизирует любовь. Красный цвет для меня не просто цвет интенсивной яркости. Это цвет любви.

– Страсти?

– Именно страсти. Страсть дает мне воодушевление, подъем. Иные нападают на красный цвет, хулят его. Я не боюсь красного цвета!

На мой взгляд, Юрич обладает силой воздействия на окружающих. Он завораживает молодым темпераментом, своим активным присутствием среди людей.

– Я запрещаю своим мыслям погружаться в дурное. Одно их появление заставляет меня инстинктивно поворачиваться к чему-то доброму, солнечному.

– Что вы больше всего цените в женщинах?

– Искренность. Это она позволяет видеть существо человека. Если я начинаю знакомство с человеком, которого буду писать, я должен знать об этом существе все.

– Вы бываете критичны к своему образу жизни?

– Ну конечно. Но знаю одно – ни от чего прекрасного никогда не откажусь.