Текст книги "Откровения знаменитостей"

Он и Микис Теодоракис

– Я очень удивилась, когда узнала о вашем возрасте. Число 50 никак с вами не рифмуется.

– Мне сложно судить о том, какое я произвожу впечатление на женщин. Но радуюсь, что в ваших глазах я еще молод.

– Что поддерживает вашу долгую и веселую молодость?

– Она моя подруга в творчестве. Чем энергичнее я встряхиваю себя, тем вероятнее, что меня не будут воспринимать как закостенелого художника. Вспоминаю свою первую юношескую выставку «Радиация» в Сербии. До Чернобыльской катастрофы оставался еще год. Мою экспозицию открывали в галерее военного института. Офицеры, даже генералы ходили, смотрели, общались между собой. Некоторых даже пугало изображенное на картинах. И вот они у меня спрашивают: «Где же художник? Когда придет твой отец, чтобы сказать нам пару слов о своих картинах?» Узнав, что художник перед ними, они вместе со всеми повеселились. Так что я весь из своей молодости.

– Есть ли у вас завистники – в жизни, в живописи?

– Каждый раз я это чувствую. Но пытаюсь как-то снивелировать это впечатление, не придать ему значения.

– Вы ревнивы?

– Маленькая ревность в творчестве – это хорошо, чтобы поддержать себя в нужном тонусе.

– А вы ревнивый муж?

– Нет. Нет.

– Что для вас вино?

– Вино – это не напиток, это своего рода насыщение. И процесс его изготовления – тоже искусство. Для меня вино – целая философия.

– Согласна, вино нас насыщает радостью.

– В компании женщин пью красное вино, а с друзьями – белое.

– Было ли у вас веселое прозвище?

– Юки! И для мамы, и для отца я всегда был Юки. Школьные учителя тоже предпочитали мне говорить «Юки». А вот почему-то мама, когда я был очень маленький, любила называть меня Миша.

– У вас есть портрет Микиса Теодоракиса. Вы дружны с ним?

– Я очень его люблю. Он хороший и умный человек. Никогда я не испытывал таких чувств, как поклонение, восторг, но Микис вызвал во мне целую волну этих чувств. Он мудрец. Однажды мы проговорили с ним два часа, и у меня осталось впечатление, что я общался с живой историей. Микис рассказывал мне о своей судьбе: он был коммунистом и за свою убежденность столько выстрадал, что вспоминать об этом страшно. Я услышал от него потрясающее признание: «Я всего лишь капля своего народа. Все, что я сделал, сотворил, – я сделал вместе с ним».

Эта мысль Микиса приводит меня в восторг. Быть каплей своего народ – это и моя мечта.

Афины

Апрель 2008 г.

Гений смеха и… мат

Юз Алешковский: «Поистине, дорогие мои, мы молодеем, как только следуем судьбе»

В день Пресвятой Богородицы в 200 километрах от Нью-Йорка, в своем лесном доме, известный писатель и поэт Юз Алешковский отпраздновал свое 75-летие. Его песня «Товарищ Сталин, вы большой ученый…» вылетела из тюрьмы и стала народной, без имени автора. Рукописные книги Алешковского читали подпольно, а роман «Николай Николаевич» вышел в Америке в 1970 году, еще до приезда туда автора. Восемь его книг опубликованы в разных странах. Талант Алешковского заслужил международную Пушкинскую премию в 30 тысяч немецких марок, учрежденную меценатом Альфредом Тёпфером. В наградном листе записано: «За творчество, которое сделало его одной из ведущих личностей в литературе XX века».

Озорному, хулиганскому, искрометному языку Алешковского тщетно пытаются подражать – унавоживают свои сочинения матом. Но язык этих авторов все-таки остается мертворожденным. Книги «Кенгуру», «Николай Николаевич», «Карусель», «Синенький скромный платочек», да и другие вещи мастера доводят читателя до гомерического хохота. Звуковой иронический ряд Юза разоблачительно точен. Так, бывший солдат Отечественной войны пишет письмо «генсеку маршалу брезиденту Прежневу Юрию Андроповичу», а пьесу автор называет «Борис Бодунов».

Юз Алешковский слывет в читающем мире озорником и гением языка. В его рассказы и романы хлынул расхристанный, убойный народный говор. Для героев Юза ядреный мат так естествен и крепко прибит к месту – его от характера рассказчика не оторвать: это единственно возможный словарь в данной ситуации. Лучше не скажешь! Без терпкого хулиганского словца фраза потеряет свой стержень, свою убойную силу. Обстоятельства гнут и ломают русского мужика, а он эту «жистянку» хлестнет матерном, рубанет могучим глаголом – глядишь, и спасется.

Фазиль Искандер по этому поводу сказал: «Алешковский – единственный русский писатель, у которого непристойные выражения так же естественны, как сама природа». А у подражателей, навтыкавших в текст мат без нужды и разбора, эти словеса вызывают только ощущение непотребной мерзости.

Откройте маленький роман «Николай Николаевич», написанный в 1965 году. Начальная фраза сперва оглушает, а потом затягивает – не расстаться. «Вот послушайте. Я уж знаю – скучно не будет. А заскучаешь, значит, полный ты мудила и ни х… не петришь в биологии материальной, а заодно и в истории моей жизни. Вот я перед тобой мужик-красюк, прибарахлен, усами сладко пошевеливаю». Этот красавец, породистый вор, принят в НИИ для сдачи спермы. Анекдот. Но как разыгран! Речь рассказчика с потрясающим размахом комизма. В этом памфлете многое на уровне народной философии: «Жена, надо сказать, – загадка. Высшей неразгаданности и тайны глубин. Этот самый сфинкс, который у арабов – я короткометражку видел, – говно по сравнению с нею».

Народная цветистость речи, острота наблюдений и оценок вызывают к герою симпатию: «Ты помногу не наливай, половинь. Так забирает интеллигентней и фары не разбегаются. И закусывай, а то окосеешь и не поймешь ни х…».

Юз юбилейного возраста, когда донимают вопросами о его мате, не оправдывается – спокойно объясняет: «Временами меня смущает мое сквернословие. Но это вжито с детства, это язык улицы, я его не выбирал, он мне навязан судьбой, жизнью».

Герои Алешковского тоже выросли не в литературной колбе. Автор не позволил себе превратить их говор в дистиллированную воду. Юз брезгливо относится к языковой фальши. У него руки не поднимутся олитературивать текст. Естественность, натуральность жеста, реплики, гнев против рабской зажатости – вот что покорило читателя первого романа «Николай Николаевич». Михаил Рощин считает эту сатирическую, «даже хулиганскую» вещь книгой «прежде всего о любви, я бы даже сказал, одной из лучших современных книг о любви».

Лагерная песня Юза «Окурочек» – это сладкая и горькая тоска о женщине, о невозможности любви. В ней – и биография автора, и страдания миллионов заключенных: «Из колымского белого ада шли мы в зону в морозном дыму. Я заметил окурочек с красной помадой и рванулся из строя к нему. «Стой, стреляю!» – воскликнул конвойный. Злобный пес разорвал мой бушлат…» Эту лирическую балладу автор посвятил хорошему поэту Владимиру Соколову, умевшему любить и страдавшему от неразделенности чувства. Лирическое дыхание песни рвется от ударов тюремщиков: «Шел я в карцер босыми ногами, как Христос, и спокоен, и тих, десять суток кровавыми красил губами я концы самокруток своих».

Иные, не зная биографии Юза, называют его диссидентом, отсидевшим срок за политику. Писатель откровенно говорит: «Я попал в лагерь в 1949 году за хулиганство. Служил тогда на флоте, и мы, матросы, находясь крепко «под балдой», увели служебную машину, потом была драчка, полундра, выяснение отношений с патрулем, мое выступление в зале вокзального ресторана, где под соло барабана я пел свои песенки, разборка в милиции… Короче, я получил четыре года, но ухитрился отсидеть на год меньше, так как дал дуба Гуталин (так зэки называли Сталина)».

Поразительно, на каком смелом, издевательском уровне обращался молодой зэк в своей песне к вождю: «Товарищ Сталин, вы большой ученый, в языкознанье знаете вы толк. А я простой советский заключенный, и мой товарищ – серый брянский волк». Нынешняя публика не знает, какое жуткое смятение вызвала в интеллигенции эта неграмотная книжечка Сталина о языкознании, уничтожившая наследие великого академика Марра. Например, наш преподаватель Березин не вынес глумления над ним и повесился. Нам не разрешили не только пойти на похороны, но даже выразить соболезнования.

Смех Юза, и молодого, и уже прославленного, поистине раблезианский.

Иосиф БРОДСКИЙ: «Сентиментальная насыщенность доведена в нем до пределов издевательских, вымысел – до фантасмагорических, которые он с восторгом переступает… Голос, который мы слышим, – голос русского языка, который есть главный герой произведений Алешковского… Этот человек, слышащий русский язык, как Моцарт… Он пишет не «о» и не «про», ибо он пишет музыку языка, содержащую в себе все существующие «о», «про», «за», «против» и «во имя». Иосиф Бродский находит корни стилевого родства Алешковского с Гоголем, Андреем Платоновым и Михаилом Зощенко. И дает потрясающее определение своеобразия таланта Юза: «Перед вами, бабы и господа, подлинный орфик: поэт, полностью подчинивший себя языку и получивший от его щедрот в награду дар откровений и гомерического хохота, освобождающего человеческое сознание для независимости, на которую оно природой и историей обречено и которую воспринимает как одиночество».

Андрей БИТОВ: «Радость жизни – основная моральная ценность, по Алешковскому. Извращается жизнь – извращается и ценность. В этом природа его гротеска и метафоры… Все это шокирует, кричит. За криком можно и не расслышать, под шоком – не разглядеть. Между тем Алешковский говорит очевидные вещи. Что же делать, если мы настолько принюхались и прижились, что не видим, не слышим и не обоняем?.. Вот вам под нос – чего воротите? – ваше же…»

Алексей АЛЕШКОВСКИЙ, сын Юза. Ему 36 лет, он закончил Литинститут, стал журналистом, его мама – первая жена Юза Ирина – филолог, африканист.

– Мы с отцом перезваниваемся. Он изредка бывает в Москве. Иногда останавливался у меня, теперь – у своих новых друзей: Леонида Ярмольника и Андрея Макаревича. С «Машиной времени» он записал свой новый диск. Пала с малых лет воспитывал меня в духе поклонения правде. Он насаждал во мне эту правду, как Екатерина картофель: «Алеша, говори правду. Всегда говори правду». С тех пор я так и говорю. Он сам пострадал от этой моей «правды». Много лет назад позвонил мне и спросил: «Алеша, ты по мне скучаешь?» Я покопался в себе и сморозил: «Нет такого чувства». Он до сих пор этого забыть не может. Когда мне было семь лет, он спросил: «Ты знаешь, Алеша, как дети делаются?» Тут я соврал, ответил ему: «Нет». Я, конечно, уже знал. Папа помолчал, потом одобрил мою непосвященность: «Ну и не хера тебе знать». (Смеется.) Еще папа посоветовал мне не любить женщин с карими глазами. Но со мной все-таки это случилось. Моя бывшая жена была кареглазой… Я развелся с ней.

– Предостережение отца оказалось пророческим?

– Возможно. Кстати, у отца и моей мамы глаза карие. Я унаследовал свои от ее отца, моего деда-латыша, глаза стального цвета.

– Что вы позаимствовали от Юза?

– Дух противоречия и любовь к правде остались во мне навсегда. Вероятно, от отца во мне упертость и бытовое занудство. Я не очень силен в метафизике занудства. Но надо пожить с ним или со мной, повариться в нашем общении, чтобы это почувствовать. Если газетная стилистика позволяет, замечу: мужики делятся на мудаков и зануд. И зануды, на мой взгляд, предпочтительнее. Есть исключения – некоторые умудряются сочетать в себе оба эти качества.

– Что еще у отца переняли?

– Я очень хорошо готовлю. Это наследство отца. Он изумительно стряпает. И первая его жена, и вторая – обе они Ирины – любят вкусно накормить. Но как они там, в Штатах, готовят, нам и не снилось! Ира «сочиняет» и колдует по журналу «Гурме», делает фантастические вещи. Однажды в мой приезд она приготовила невообразимый китайский суп с грибами, лососем, с разными овощами, пряностями. На столе были креветки по-китайски, даже торт она испекла по китайскому рецепту. Отец готовит мясо и овощи. Гениально делает плов. Мясо ест полусырое. У него замечательные зубы – все свои и без единой пломбы. Мне передалась его любовь к приготовлению мяса, и ем я его тоже полусырым.

– У Юза с Ириной есть дети?

– У Иры от первого брака сын Даня. Считаю его своим братом. Общих детей у них нет.

– Какие книги Юза вы больше всего любите?

– «Николая Николаевича» и «Кенгуру», конечно.

– Что вы подарили отцу к юбилею?

– Сайт yuz.ru.

Зайдите на этот сайт Юза – он набит интереснейшим материалом, вы узнаете нового Алешковского, автора цикла ЮЗ-ФУ «Чаинки», и подивитесь поистине восточной образности и краткости, изяществу слога:

 
Столько б юаней ЮЗ-ФУ,
Сколько блох у бездомной собаки,
Он бы, ядрена вошь, тогда не чесался.
 

И еще:

 
Пусть династия Вынь сменяет династию Сунь,
Пусть династия Сунь сменяет династию Вынь —
Любовь не проходит.
 

В декабре 2000 года, накануне года Змеи, «МК» решил подготовить несколько блиц-интервью со знаменитостями из нашего серпентария, где соседствовали Юрий Любимов, Валерий Золотухин, Фазиль Искандер, Александра Пахмутова с Алешковским. Мой первый звонок Юзу рассмешил его, но он не отказался участвовать в игре.

– Дорогой Юз, знаете ли вы, что рождены в год Змеи?

– Год Змеи – это существенная мифология моей биографии.

– Что-то проглядывает в вашем характере от ужасающей красавицы змеи?

– Я должен был бы находить в себе мудрость, изворотливость и грациозность движений. Но в себе этого не замечаю, потому что считаю себя человеком скромным и много о себе не думающим. Если эти качества во мне замечают любимая жена и хороший друг, мне это приятно.

– Приходилось ли вам столкнуться нос к носу с ползучими существами?

– Личные встречи не случались. Признаюсь, у меня некоторая неприязнь к змеям, особенно к мелким. К удавам – совершенно другое у меня отношение. Почему – я уж не знаю. Наверное, разгадка кроется в подсознании. Я не питон и ни с какой другой змеей себя не ассоциирую. Я не худой. Но, думаю, вы несколько упрощаете психологическое отношение человека к самому себе, втискивая его в рамки астролого-мифологических понятий. Если отнестись к вашему змеиному опросу шутливо, то внесу ясность в свои взаимоотношения со змеями: наверное, я потому недолюбливаю змей, что бессознательно недолюбливаю и себя.

– Приходилось ли вам по-змеиному сбрасывать кожу?

– Конечно, приходилось что-то сбрасывать, но не так часто, один-два раза в жизни. Это происходило не мучительно для меня. Наоборот, с замечательной легкостью, с зудом кожи и души, с шелушением отвратительных, всяких отживших мыслей, исчерпавших себя понятий и отношений.

– Россию собираетесь посетить?

– Возможно. Но мне неохота ехать в такую паршивую погоду, даже из дому выходить лень. Весной, в тепле, по делам и просто так, для кайфа, в Москву наведаюсь. Теперь и вас спрошу. А вы в каком году родились?

– Я из вашего серпентария: почти по Лермонтову – и Змея с Змеею говорит.

– Неплохо, неплохо придумано. Ну что ж, всем хорошего Нового года и так далее и так далее.

Накануне его 75-летия я вновь позвонила Юзу.

– Юз, здравствуйте, вам звонит Наталья Дардыкина, обозреватель «МК». Через реки, горы, и долины, и океан примите наши объятия и сердечные поздравления с вашим юбилеем. Как вы себя чувствуете?

– Ничего. Слава Богу. Не было бы хуже.

– Мы вам желаем большого здоровья.

– Спасибо. Очень рад.

– С каким новым произведением вы пришли к юбилею?

– Сочиняю сейчас один роман. Тяжелое для меня занятие. Но если серьезно – есть у меня кое-что в работе.

– Вы переехали сейчас в лесной дом. Наверное, была причина? В Москве ахают, когда Макаревич рассказывает про ваше новое житье-бытье. Хочется от вас услышать, что это за дом, что это за места.

– Этот дом действительно в лесу. Но это не значит, что мы в дикарстве проживаем. Это в 10 километрах от университета, где преподает моя жена, профессор филологии. А вообще-то я не готов сейчас давать интервью. Вы так по-газетному… наскочили.

– А как же иначе, мы же далеко от вас, и поймать вас непросто. Скажите, в вашем пруду рыба водится?

– В пруду рыба есть, но мы ее не ловим. Этим занимаются коршуны. Пруд не настолько велик, чтобы там водились щуки.

– Вы купаетесь в пруду?

– Нет, тут рядом озеро ох…енное.

– Охотиться собираетесь?

– Ни в коем случае не стану охотиться – убивать не хочу. Вот вчера к нам прилетали на участок индейки… восемь штук. А позже услышали выстрелы – сейчас сезон такой, убивать индеек разрешено. Я не хочу иметь оружие. Одним словом, охота не мое дело.

– Раньше вы дружили с Бродским. Что вас сближало?

– Сближали какие-то общие интересы. Мы вообще были как-то расположены друг к другу. Слава Богу, он меня осчастливил своей дружбой. Уж не говорю о поэзии.

– А теперь с кем из русского зарубежья знаетесь?

– Есть несколько близких мне друзей. Есть друзья, которые отпали. По глупости своей, как я считаю. Я не позволил себе по отношению к ним никакой подлянки. Отпали, возможно, по идеологическим мотивам. Кое с кем дружу. Мы привыкли с женой жить в таком прелестном одиночестве, изредка облагораживаемом нашими дружками.

– Вы с женой Ириной жили в Китае полгода.

– Не полгода, а три месяца. Она преподавала там в университете английский. В очень хорошем доме у нас была квартирка. Разъезжали по интересным местам Китая и испытали настоящее очарование от того, как все у них делается, как они строят, как проводят реформы. От всего того, что они достигли за последние годы. Они построили новую цивилизацию на той разрухе, которую устроил Мао. Там возникают голубые города, о которых мечтали наши романтики 20-х годов. Я счастлив, что побывал в Китае.

– Вы дружны с Ярмольником и Макаревичем. Чем вам дорог этот дружеский союз?

– Я с ними познакомился с началом перестройки и гласности. Они милые мои друзья, нас многое связывает: и хулиганское в хорошем смысле слова, и интеллектуальное.

– Много народу будет на праздничном обеде?

– Да человек 20. Постараюсь всех угостить от брюха. Собственными заквашенными помидорами и маринованными грибами.

– Вы сами мариновали?

– А кто же?

– Водочки выпьете?

– Русской водочки выпью, американскую, немецкую и голландскую не пью. А когда не привозили из Москвы водку, я пил виски и коньяки. Напиваться, как раньше, я уже не могу, да и не охота. Придут друзья Иры по университету и мои друзья, в том числе и приехавший из Москвы Саша Горелик. Макаревич приехать не мог. У него в Нью-Йорке в октябре открывается выставка рисунков. Вот тогда мы с ним и встретимся. А вообще-то у меня нет никакого юбилейного настроения. Я рад, что дожил до этих лет, можно было 30 раз сделать дуба. Причем не только от хвори, а так, разные случаи бывали в жизни. Благодарен родителям, что я дожил до этих лет.

– Не перестали влюбляться в женщин?

– Перестал вот уже 30 лет, после того как влюбился раз и навсегда в мою жену Ирину.

– Примите нашу любовь и благодарность.

– Очень тронут. Передайте привет моим близким друзьям Макаревичу и Ярмольнику и их семьям. И пришлите мне вашу статейку.

21 сентября 2004 г.

Во власти страсти

Аллюр на резвых лошадках

Дмитрий Липскеров: «В женщине лежит все чувственное начало мира»

Первая же пьеса молодого драматурга ставилась в «Табакерке». Спектакль Марка Захарова по его «Школе для эмигрантов» в свое время был знаковым – публика рвалась его посмотреть. По-настоящему его прославили романы: «Пальцы для Кэролайн», «Сорок лет Чанчжоэ» (в 1997 году он входил в шорт-лист Букера), «Пространство Готлиба», «Последний сон разума», «Русское стокатто – британской матери», «Леонид обязательно умрет».

Жизнь без иллюзий

– Дмитрий, вы человек успешный и, вероятно, вызываете зависть у тех людей искусства, кто не успел, не сумел, остался на нищем довольствии. А сами кому-то завидовали, когда еще не были известны?

– Никогда и никому.

– Какое качество характера вас всегда выручает?

– Сила воли.

После Щукинского училища актер Липскеров работал в театре «Люди и куклы». Наверное, природная взыскательность заставила Дмитрия оставить театральные подмостки и взяться за перо.

– Свою первую пьесу вы принесли в «Ленком»?

– Нет. Сначала я пришел в театр Табакова. Он принял мою первую пьесу. «Река на асфальте» шла и в «Табакерке», и потом ее поставили более 80 театров.

– Удивительно, но в революционный 91-й год вы вдруг махнули в США. И не туристом, а политическим эмигрантом. Может быть, вы сочувствовали ГКЧП?

– Ну почему? Да все три дня смуты я отстоял с москвичами у Белого дома! Но вскоре после этого решил уехать. Из-за бесперспективицы. Не лично моей – а страны в целом. И у меня было ощущение, что я уезжаю навсегда. Политикой я вообще не интересовался, даже не думал об этом. В 27 лет я занят был только своими ощущениями. Я думал о надобности или ненадобности, о своей причастности или непричастности к ситуации в России. Внутренне я не хотел быть причастным ни к чему. Если бы сейчас произошло то, что произошло тогда, я не пришел бы к Белому дому. Ни за что! Ни при каких ситуациях не стану защищать каких-то политических деятелей. Почему я должен своей жизнью чьи-то интересы подкармливать? Считаю, защищать можно только Родину.

– В США вы получили вид на жительство?

– Я был как нормальный нелегальный эмигрант.

– Кто вас там поддерживал? На что вы жили?

– Никто меня не поддерживал. Я сам пробивался: мыл полы, посуду в ресторанах. Жизнь у нас там была тяжелая.

– Вы большой и сильный. Вас это не унизило. Очевидно, к тому времени вы внутренне чем-то были защищены?

– На Родине я уже был достаточно известным человеком. И обеспеченным. У меня шли пьесы. Тогда хорошо платили за пьесы. К тому же я писал сценарии.

– А в Лос-Анджелесе вы разносили пиццу. И как к этому скучному занятию отнесся рафинированный московский интеллектуал?

– С удовольствием. Из князя в грязи – полезно…

– Чему вас научила Америка?

– Зарабатывать деньги.

– Вы все-таки через год вернулись в Россию… Произошла переоценка ценностей?

– Мне страшно захотелось домой: я заболел ностальгией.

– Вы делаете с профессиональной ответственностью свои книги, любите живописать женскую чувственность и красоту. Очевидно, вы воспитаны в уважении к женщине. От кого к вам перешло это поклонение?

– Скорее всего от отца. Все мужчины в нашем роду представлялись мне идеальными. Мне нравилось, как они обходятся с женщинами. Мой дедушка общался с бабушкой целых 60 лет и с таким подчеркнутым проявлением внимания, нежности, как будто они только познакомились. Лишь однажды, поссорившись с бабушкой, сказал одно бранное слово, перейдя на «вы»: «Вы, голубушка, дура». Не могу сказать, что я в этикете стал последователем дедушки. К сожалению, во мне нет тех достойных качеств, которые были сущностью деда. Скорее они перешли к героям книг, но не стали моими.

Признаюсь, в романах Дмитрия Липскерова меня больше всего увлекают не мистика, не абсурд, хотя он пугающе-занятен, не тектонические изменения в людях и вокруг. Тут он большой выдумщик и мастер. Поразил меня язык, стремление автора к пластическому совершенству фразы, высказываний. И я спросила Дмитрия Михайловича:

– Такую свободную и выразительную речь нельзя приобрести даже в Литинституте. Откуда в вас это?

– Действительно, литературному языку научиться нельзя. Он вырастает вместе с тобой. Посредством всяческих сюжетных линий и трюковых ухищрений вещь не сделать. Чаще всего нас окружают писатели без языка. Я знаю всего несколько прозаиков, кто отлично работает со словом.

– Я слышала, что у вас сейчас нечто вроде семьи.

– Да. Один брак у меня был еще до отъезда в США. Женился я по любви. Влюбился по-настоящему в 18 лет. Очень долго ухаживал – по-моему, года четыре. Даже по тем временам это колоссально. Все добивался ее расположенности только ко мне. И, несмотря на любовь, прожили мы с женой всего 11 месяцев.

– Детей не успели завести?

– Нет. Не было детей и во втором браке… Теперь у меня двухлетний сын Константин и дочка Софья трех месяцев.

– Думаю, что вы, коль это теперь позволено, присутствовали при родах?

– Я принимал детей в роддоме – перевязал обоим пуповину. И ловил их первый взгляд! Они совершенно разные. У мальчика взгляд показался философским, взгляд всезнающего младенца. У Софьи был взгляд девочки. Она родилась сразу счастливой и улыбнулась. Сейчас у них два разных характера.

Девочка проснется – и улыбается. А мальчик, наоборот, словно спрашивает: «Зачем я здесь, в этой жизни?»

– Мама ваших детей – артистка?

– Маша по профессии танцовщица и певица. Она в абсолютной форме.

– Вместе ходите в тренажерный зал?

– Сейчас хожу один. Маша кормит грудью Софью. Все как должно быть.

– Она вас покорила своим искусством?

– Я увидел ее на сцене. Маша занималась народным танцем профессионально. Она была не артисткой кордебалета, а танцовщицей высокого класса. Работала она в модной группе, и, возможно, по этой причине в отношениях наших все было зыбко и ненадежно.

– Надо бы освятить связь венчанием…

– Это глубоко личное.

– Вы почти многодетный отец, успешный писатель и состоятельный бизнесмен – весь в «Дровах».

– В жизни все трудно успеть. Ведь бизнес, который я делаю, исключительно ради того, чтобы иметь независимость как от издательства, так и от критиков. В крайнем случае я себе сам могу создать издательство. К бизнесу я любви не имею. И радости от материальных дивидендов не получаю. Мы даже деньги тратить толком не умеем. Все сложно. У человека два полушария. Одно может заниматься искусством, другое – выбирает шабу-шабу в кунжутовом соусе с овощами. Я не знаю много примеров в стране, чтобы человек успешно занимался искусством и бизнесом – на одинаковом уровне. Действительно трудно. Дело из тебя все высасывает.

– Знаете, что вас, Водолея по гороскопу, снабжает энергией планета Уран?

– Про Уран не знаю, но энергию чувствую.

– Знаменитый американский астролог Донна Миклер утверждает, что для Водолея знать – значит достичь просветления. Ключевая фраза Водолея «я знаю». Ключевое слово – «воображение». Ну прямо про вас.

– Признаюсь, мои первые слова были – «я знаю». Но это были слова гадкого, упрямого ребенка, который всегда торопился твердить «я знаю, знаю, знаю», чтобы от него отстали.

– Поищите на небе маленькую планету Уран. Говорят, от нее человек получает высшее сознание, соединяющее человечество с Богом.

– Честно говоря, в астрологию я верю слабо. Я верующий православный, и мне достаточно верить в то, во что я верую.

– Вы прихожанин какого храма?

– Я не прихожанин. Хожу в разные храмы. Мой духовник не в Москве. Он находится в монастыре на одном из полуостровов Ладожского озера.

– Знаю, что вы журналистов дома у себя не принимаете. Но друзья-то допущены?

– У меня очень мало друзей. Но именно они-то и бывают у нас. Считаю, дома я могу общаться только с людьми, духовно мне близкими: в душе они ничего гадкого не принесут с собой. У нашего поколения – почти у всех – практически мало друзей. Поколение моей бабушки было в этом смысле более счастливым. У нас в маленькой двухкомнатной квартире собиралось до 60 человек. Устраивались кто где: за столом, на каких-то табуретках, подставках. Бабушка умела печь такие вкусные пироги с капустой!

– А какой из ваших бабушек Евгений Евтушенко посвятил «Бабий Яр»?

– Моей двоюродной бабушке – Марии Моргуновой, завлиту Центрального детского театра. У нее дома был настоящий салон. Там бывали и Евтушенко, и Окуджава, и более молодые. Она сама писала замечательные стихи.

– Скажите, вы можете обольститься целью – повлиять романом на общество?

– Нет, не терплю нравоучений. Пишу исключительно для себя. После, когда книжка уже вышла, меня начинает интересовать читатель.

– Вы обидчивый?

– Я помню обиды. Но в моих воспоминаниях о них нет зла. Никогда никому не мстил. Это не сходится с моими убеждениями. Если мне кто-то скажет, что он забыл о той подлости, которую против него совершил какой-то человек, я этому никогда не поверю.

В наше время редки случаи добрых общественных деяний. Поступков не хватает. Потрепаться о народе любят все. А вот Дмитрий Липскеров вместе с депутатом Госдумы Андреем Скочем, президентом Международного фонда «Поколение», осуществили замечательный проект – создали литературный конкурс «Дебют» для молодых авторов не старше двадцати пяти. Осуществляется ежегодная издательская программа для произведений самых талантливых.

– Дмитрий, что вас подвигло на этот шаг – помогать литературной молодежи, растить будущих соперников?

– Я никогда не боялся заводить себе конкурентов. Это поколение, идущее за мной. Они все равно от меня отличаются всем своим существом. Эти молодые авторы не будут похожими на меня, а я – на них.

– А кто же дает деньги фонду «Поколение»? Есть ли личные, частные подношения?

– Дают какие-то российские и зарубежные частные структуры. Фонд занимается благотворительностью – финансирует сложные операции на сердце больных детей, участвует в восстановлении памятников архитектуры, реставрирует старые и строит новые церкви.

Когда истек условленный и, кажется, мгновенный час встречи с писателем и Дмитрий Михайлович откланялся, я наконец могла отдать должное застывшему в ожидании торту «Императорский» и горячему кофе. И пожалела, что не спросила у Дмитрия Михайловича, что он думает о вечном и недостижимом счастье. А вот симпатичный автору герой романа «Сорок лет Чанчжоэ» полковник Шаллер выразился достаточно точно по этому поводу: «Счастье – это умиротворение. Жизнь без потрясений, размеренная. Все любовные потрясения и переживания должны происходить в юности, в ней же и остаться… Старость должна иметь плод любви, который принесет ей умиротворение». У Липскерова два прекрасных плода любви. И в запасе – целая жизнь. Ему всего 38.

Вновь, как и шесть лет назад, Липскеров назначил мне встречу в том же ресторане, откуда притягательно сверкает кремлевское позолоченное величие. В романе «Демоны в раю» герой, помощник президента, вдруг обнаруживает некие трещины закоулков Кремля. Глядя на Кремль со стороны Малого каменного моста, все ждешь, не пронесется ли квадратный языкастый черт, дьявол или некое космическое нечто по имени Карл, ударится ли башкой прямо в Лобное место, да так, чтоб все содрогнулось.

В бестселлере реальная повседневность в каком-то полубезумии погружается в порок, хотя почти все мечтают о любви, красоте, о семье. Но слаб человек. Ему хочется все иметь здесь и сейчас. И проваливается все как в бездну.

– Дмитрий, вы интересовались происхождением вашей фамилии? Что такое «липскер»?

– Пытался дорваться до своих корней и кое-что отыскал: старинное название Лейпцига – Липск. Вероятно, мои пращуры по отцовской линии вышли оттуда, из Европы.

– Значит, предки были сильными личностями, уверенно шли за счастьем. И в потомке чувствуется изрядная подъемная сила.