Текст книги "Господи, сделай так…"

Но у Скворца хоть был повод, а пили-то все сплошь. Пили, будто это и было главным предначертанием всей их жизни – ответственно, натужно и ежедневно без всплеска даже какой-либо радости пития.

– Это я виноват, – непонятно признался Мешок в ту зиму, когда посадили Шурку и когда я впервые так надолго вернулся в поселок.

Мешок имел в виду свое пожелание, чтобы никого не арестовывали за самогон, но я конечно же ничего не понял. Я вообще тогда Мешка не понимал. У него были золотые руки, но все в его дому и вокруг дома рушилось и приходило в негодность. Ночами Мешок слушал вражеские голоса по подаренному мной допотопному отцову приемнику и сумел добиться от этого лампового монстра вполне приличной слышимости, вопреки все еще работающей и недовзорванной нами глушилке.

– Разве починить забор труднее, чем переплести книгу? – Я с удовольствием вертел в руках классно переплетенный Мешком томик “Архипелага” и наседал на довольного похвалой Мешка своими недоумениями.

– Во-во, – образумь этого обормота, – скрипела Клавдяванна мне в помощь, выбравшись из своего закутка.

– Ты не думал, почему у Солженицына его Матрена живет в таком запустении? – огорошил меня Мешок. – Может, праведникам так и начертано?

– Что начертано? Жить с тараканами? В этом, что ли, праведность?

– Ничего не выкраивать для себя.

– Зусим с глузду сышоу, – вздохнула Клавдяванна и опять скрылась к себе за печку.

– И ты, значит, праведник?

– Я только учусь, – улыбнулся Мешок.

– А ты не можешь учиться этой своей праведности и одновременно приводить в порядок дом?

– Боюсь, что так нельзя…

Я испугался, что Клавдяванна права и Мешок на самом деле слегка не в себе. А может, и не слегка…

Мешку и самому казалось, что он сходит с ума. Это было время его счастливой влюбленности, и поэтому он старался в будущее не смотреть и о будущем не думать. Что он мог там предложить своей очаровательной избраннице – порушенную избу с тараканами? Может быть, праведникам и не след жениться? Почему неведомые силы наделили именно его заботой о неустроенном мире, обделив возможностью озаботиться своей судьбой? А если нельзя осчастливить женщину, которая зашибла сердце, то что за дело ему до всего суматошного мира?..

Но изнывающий в неправедах мир теребил Мешка, не позволяя тому полностью потонуть в своих безответных вопросах. Мешку подступало доставать снова свою таинственную тетрадку, и он надолго замирал над ней – огромный, всемогущий и… беспомощный.

Теперь уже он занимался справедливым переустройством мира до предела сосредоточенно, вытеснив предварительно из себя любые жизненные нетерпения, и обломов почти не случалось. На долгое время основной заботой Мешка стало обережение Солженицына и Сахарова. Нобелевки он им не хлопотал, полагая, что для этого у них хватит других ходатаев, но ежедневно почти вымаливал им спасение от тюрьмы. Главным источником информации для Мешка оставался древний ламповый приемник, и поэтому так получалось, что он свои могущественные возможности включал не в опережение событий, а вслед за ними, стараясь поспеть за унырливыми гэбэшниками и их неожиданными придумками.

Но одно хорошее дело он придумал абсолютно самостоятельно, без всякой подсказки из приемника. В стране объявили пятидневную рабочую неделю, подарив всегда не успевающему как следует похмелиться народу два выходных подряд. Наверное, лучшим подарком это стало для не очень пьющих евреев. Вслед за самим Богом стремящаяся к такому же могуществу партия заново даровала евреям их священную субботу. Вдохновленные этим подарком еврейские старики стали вновь часто собираться в дому моего деда, но уже не на запрещенные им ранее молитвы, а чтобы перетирать беззубыми ртами невероятные новости о том, будто бы в самом Кремле появились какие-то люди, вознамерившиеся облегчить древнему народу его сегодняшний день. Старики сидели у телевизора и играли в свою вечную игру.

– Аид, – тыкал пальцем кто-либо из них в экран с помехами, – еще аид и еще один.

– Это аид? Чтоб я так жил! Это гой, и морда у него что у погромщика.

– Нет, это – аид. Он скрывается, потому что надо скрываться, а если бы не скрывался, то – чистый аид.

– А я говорю – погромщик.

– Сам ты погромщик.

Так они и отошли один за одним у этого же телевизора, не прекращая привычной свары…

Еще в тетрадке Мешка было написано о благополучном полете американцев на Луну, о победе израильских агрессоров над несчастными арабскими армадами, о спасении Буковского (правда, Мешок всегда принимал его за космонавта Быковского), о победах советских хоккеистов и фигуристов, о том, чтобы для местной детворы регулярно привозили в поселок мороженое, а для взрослых – пиво…

Но в зиму, о которой идет речь, Мешок к своей тетрадке не прикасался.

Это была замечательная зима. Я перепечатал, а Мешок переплел такое количество разнообразной недозвольщины, что если бы сейчас и помереть, то совсем не стыдно было предъявить кому там положено результат своих здешних трудов. Но этот отчет откладывался, и подступила пора прощания.

– Жаль, что Тимки с Серегой не было с нами…

– Давай – за них. – Мешок склянкнул своим стопариком по моему.

– Ты тут в своей праведности не очень, – неловко пошутил я. – Не переусердствуй. Всех невест распугаешь…

– Ладно – как-то будет. – Мешок опять надолго замер. – А что бы хотел ты?

– В смысле?

– Ну, самое главное – чего ты хочешь?

– Берешься устроить? – рассмеялся я.

– Не-е, – отступил Мешок, явно отказавшись от мысли рассказать что-то сверхважное. – Хотел знать, за что помолиться…

– Тогда помолись, чтобы меня не арестовали… не посадили… пока еще…

– За это не могу, – вздохнул Мешок. – Это же за тебя, а значит, получается, – для себя…

Объяснения Мешка были непонятными, но за ними маячило такое откровенное признание в дружбе и преданности – до перехвата дыхания.

– Тогда помолись за моих друзей и знакомых – кого ты не знаешь. Чтобы из них никого и никогда не посадили… Это можно?

– Можно, – подумав, кивнул Мешок.

– Тебе список дать или ты так – скопом? – Я пытался шутливым тоном скрыть свое смущение обнаженной Мешком сердечной заботой.

– Не надо список. Ты сам подумай о каждом, а я и помолюсь за тех, о ком ты подумал.

– И этого достаточно?..

Я продолжал сохранять шутливую интонацию, но уже понимал, что в словах Мешка самая главная правда жизни. Что же еще может держать нас на земле, кроме добрых слов да молитв наших друзей и близких?..

Когда меня арестовали, два следователя ростовского КГБ приехали в Белоруссию, чтобы нарыть чего-нибудь убедительного для уже составленного вчерне обвинения. Дотошный обыск в доме Мешка обогатил их проклятиями Клавдиванны и пухлой тетрадкой – точнее, сшитыми вместе тремя ученическими тетрадками, найденными в окладе иконы. Сам предполагаемый свидетель обвинения оказался тупым и упрямым дебилом, негодным даже на упоминание в сочиняемом следователями документе.

– Худое дело робите, – твердил Мешок в ответ на любые вопросы. – Худом всем вам и откликнется, – добавлял он совсем невпопад, будто не слыша требований сообщить фамилию.

Следаки прервали допрос и укатили отдышаться в забронированный заранее номер витебской гостиницы. Тетрадку они сначала пролистали наискосок, позже зачитывали вслух отдельные фразы и ржали, а еще позже – задумались, пытаясь перебороть нарастающую тревогу. С тем и легли спать, чтобы поутру после скорбных новостей правительственного сообщения и долгих телефонных переговоров сцепиться в яростном споре.

– Чушь… Записки слабоумного… Ты вспомни его – это же олигофрен хренов, и ничего больше…

– А ты на числа погляди. Сопоставь…

– Числа он задним числом приписывал…

– Что Черненко ласты склеил, ты когда услышал? Что главный по похоронам Горбачев – ты слышал?.. Почитай – это у нашего олигофрена позавчера написано…

– Совпадение… Простое совпадение…

С тем они и уехали, прихватив тетрадку с собой и продолжая неоконченный спор, прерываемый лишь неотложной необходимостью сочинения подробностей моей антисоветской жизни.

– У меня жена заболела, – глядя в хмурь за окном, выдавил наружу мучающее его беспокойство следователь Проценко. – Пошла на обследование – и вот…

– Сочувствую, – машинально отозвался его верный помощник, не отрываясь от писанины.

– Ты помнишь этого… из Богушевска?.. Он говорил, что худом отзовется.

– Прекрати эту бабскую истерику… Совпадение. Дурацкое совпадение.

– А если у него талант на совпадения? А если и дальше нам хлебать от его совпадений?

– Знаешь что? Давай я тебе все докажу раз и навсегда. Помнишь, там написано, чтобы никого из друзей нашего антисоветчика не арестовали и не посадили? Помнишь?

– Ну помню.

– Так давай посадим. Пристегнем к делу…. Соорудим группу. Понимаешь? Нам с того – только больше заслуг, а заодно убедишься, что твои страхи и суеверия гроша ломаного не стоят…

На запрос следователей ростовского управления КГБ о продлении расследования по моему делу, о привлечении к следствию новых обвиняемых и о переквалификации обвинения в полновесную 70-ю из Москвы ответили категорическим приказом ограничить дело предъявленным уже обвинением и закончить следствие в установленный срок. Я потом видел этот приказ в материалах дела, но не знал, как сильно он долбанул моих преследователей.

– Убедился?

– Совпадение… Новые времена, новая метла…

– Так там и написано про новую метлу…

– Это ничего не доказывает. Взять бы этого дебильного пророка на настоящий допрос – он бы такое запел…

– Вот и возьми… Как руководитель следственной группы я тебя отправляю в командировку. Дуй в этот Богушевск. Верни тетрадку как не представляющую интереса для следствия и допрашивай там ее хозяина сколько угодно и как тебе угодно. Проверяй на себе, а я не хочу оказаться случайной жертвой даже и совершенно случайных совпадений.

“Чушь… Ерунда… Небывальщина…” – распалял себя гэбэшник всей долгой дорогой и в сладостных мечтах видел извивающегося в страхе Мешка, и отстраненного по его заявлению начальника, и себя на его месте, и свои новые погоны, и…

– Вот, специально приехал, чтобы вернуть вам вашу собственность, – промямлил следак, заявившись заново в дом Мешка. – Подумал, что вдруг вам понадобится что-то написать, а – негде… Так спешил… А знаете, вашему другу у нас хорошо… Очень хорошо… Он же у нас наконец-то может хоть есть по-человечески… Представляете, он до того, как мы его… в общем, одни макароны ел… Ужас… Верите?

– Что макароны ел? – нарушил свое молчание Мешок. – В это верю.

По освобождении я на несколько дней вернулся на родину.

Клавдяванна была еще жива, хотя и очень слаба. Все свое время она проводила у телевизора, который Мешок, наверное, специально для нее и завел. Мешок работал на железной дороге, заведуя там всякой электроникой и автоматикой, после работы без устали поднимал из руин хозяйство и собирался жениться на давней своей избраннице.

В тот приезд я удачно попал за день до отъезда Тимки по каким-то своим всегда таинственным делам. В кои-то веки мы смогли собраться все вчетвером. Тимка был неправдоподобно и, казалось, навсегда загорелым после своего афганского прапорства, которое было для нас таким же таинственным, как и все его дела. Он был облачен в заморское шмотье, радовался нашей встрече совершенно безмятежно и все время пытался одарить нас и Мешкову невесту джинсами, или часами, или сам не знал чем.

– Хотите презервативы? Да вы никогда и не видели таких презервативов. Это же вещь!.. Нина, – теребил он хозяйку застолья (и почти уже хозяйку всего Мешкового дома), – хочешь презервативы – чтобы раньше нужного не настрогать маленьких таких мешочков от нашего Мешка?

– А я как раз хочу настрогать, – безо всякого смущения отзывалась Нина. – Тебе, шалапуту, этого не понять.

– Тогда лучше строгать тимок, а не мешочков, – задирался Тимка.

– Завидуешь? – тыкнул его в бок Серега. – Правильно делаешь. Мешок вытянул самую козырную карту…

Серега был бледен до прозрачности после очередной своей ходки и тихо отдышивался среди нас, возвращаясь к жизни и радуясь, что здесь вот можно расслабиться безо всяких опасений и не держать наготове всегдашнюю защитную ярость.

Тихонечко поохивая, в горницу приковыляла Клавдяванна, привычно поварчивая на нас между охами, но явно радуясь нашему счастливому сборищу. Нина тут же усадила ее на свое место, пристроившись как-то рядом с Мешком, а более – летая сразу вокруг всех нас.

– Послухай сюды, Навум, – прервала застольный гомон Клавдяванна, – я тут с соседками собрала трохи грошей. Ты как в сваю Москву поедешь – отвези их и передай там… найди Марию эту и передай… Надо помочь человеку…

– Какую Марию?

– Не обращай внимания, – хмыкнул Мешок. – Бабка с подругами день за днем смотрят сериал этот… “Просто Мария” называется.

– Давайте мне, – засмеялся Тимка. – У меня этих Марий… И каждой нужна помощь.

– Тебе, охальник, и копейки доверить нельзя.

– Копейки – нельзя, а Марию – очень даже можно…

Когда Клавдяванна убедилась, что до Марии мне никак не добраться, хотя я и слоняюсь невесть зачем по самой Москве, она, недовольно бормоча, перебралась в отгороженную для нее Мешком маленькую свою комнатенку. Там она и померла через месяц – тихо и аккуратно, как всегда и старалась жить и помереть…

Я спешил и уже через пару дней после Тимкиного отъезда зашел к Мешку попрощаться. Мешок хлопотал, перестилая полы в дому, и, даже обнимая меня, все еще морщил мозги, прикидывая, как управить свои неотложные заботы.

– Выходит, можно все-таки и без тараканов? – подначил я.

– Каких тараканов? – не понял Мешок. – Ты про тараканов в голове?

– Отчасти… Я про праведников… Им уже можно, чтобы и для себя?

– Нельзя, – как-то с ходу осунулся Мешок. – Им можно перестать быть праведниками.

– Вот так взять – и перестать? А что же будет со всеми нами грешными?

– Ну, на время перестать, – засуетился Мешок, стараясь стать меньше и незаметней, что при его комплекции было затруднительно. – Типа отпуск… Чтобы привести в порядок хозяйство, то да сё… Но совсем отказаться нельзя. Надо замену найти вместо себя – пока в отпуске…

Мешок явно заговаривался, и я вспомнил давние свои опасения по его поводу. Но даже если он и немного того… немного не в себе – в этом же ничего страшного? У каждого свои тараканы. Мешок сдвинут на праведности и переживает, что сошел с дистанции. Интересно, кого это он считает здесь новым праведником? Неужто сам кому-то поручил – будешь вот вместо меня? С такими разговорами можно и на дурку угодить…

Я поделился своими сомнениями и страхами за Мешка с Серегой, который провожал меня до самого поезда. Мы сидели в привокзальном сквере, заросшем кустарником в не продраться, и распивали на посошок.

– Не боись – это он со мной говорил, – успокоил меня Серега.

– И что ты?

– Вижу, Мешок совсем умом попятился, ну и согласился, чтобы его не расстраивать. У всякого свои заскоки – я этого насмотрелся, а Мешковые еще не из самых диких. К тому же это наш Мешок, как же не согласишься?

– На что согласился? – не понимал я.

– Ну побыть вместо него, – засмеялся Серега. – Вроде Божьего разведчика и подручного…

– Вроде шныря? – подколол я.

– Вроде того, – прихмурел Серега. – Но – у самого Бога, – нашелся он.

– И что надо делать?

– Да ничего не надо делать, – отмахнулся Серега. – Надо дать Мешку возможность успокоиться, собрать расстроенные мозги в пучок, жениться, сладить хозяйство…

– Ну тогда за твою праведную жизнь, – предложил я заключительный тост.

– Не хохми, – чокнулся Серега, дотронувшись бутылкой до моего лба. – Моя правильная жизнь – это и есть почти и праведная… Тем более что, наверное, скоро я буду в законе…

С тем я тогда и уехал, на всякий случай перебирая в памяти знакомых, которых можно будет поднять, если Мешку понадобится срочная медицинская помощь.

Лет через двадцать Мешок вытащил меня в Богушевск полуночным заполошным звонком. Он и встретил меня у поезда, и, пока мы ранним утром шли по упрятавшемуся под кроны деревьев поселку, сбивчиво рассказывал про свои сумасшедшие фантазии о порученном ему служении, и упрашивал подменить его на время, потому что ему как раз сейчас ну никак не с руки и нет никакой возможности оставить своими заботами семью, дом, детей…

– Несколько лет всего, а?.. Вот дети подрастут – и тогда ладно уж… Тогда – пусть вся моя жизнь – прахом, и я обратно стану рулить… Ну пару лет хотя бы?..

Я накрепко помнил, что с двинутыми умом спорить не надо, и отмалчивался, еле сдерживаясь, чтобы не фыркнуть – настолько нелепым было сочетание этого громилы, его лепета и его же выдумок космического масштаба. Я присмотрелся к Мешку, и напрочь ушло всякое желание фыркать и насмехаться над ним. Ему вправду было очень плохо.

Ну и что мне теперь делать с Мешком? Можно, конечно, врезать его сразу по лбу отрезвляющими словами, но какой в этом толк – он же не услышит? А если он с этим своим бредом обратится к кому другому? Его же мигом определят в психушку и – до конца жизни. А как тогда его жена?

– Как Нина? – попробовал я переключить Мешка с его сумасшествия на что-то реальное.

– Замечательно. – Мешок прижмурился. – Просто замечательно… Вот я и говорю – нельзя ей сейчас… никак нельзя, чтобы ее – в поруху, в развал… Все же развалится…

Мешку послышалось в моем вопросе про Нину какое-то отдаленное согласие, и он заспешил, добивая меня новой порцией убедительных для него резонов.

– А потом я ее подготовлю… Потом она поймет… Дети подрастут…

– Через пару лет еще не подрастут. – Я, кажется, начинал вилять, так и не решившись открыть Мешку правду про его, мягко сказать, ненормальности. – У тебя младшему сколько?

– Пять, – прошептал Мешок. – Уже пять… Зато старшему девятнадцать… А через пару-тройку лет старшие смогут присмотреть за младшими, и я им ни к чему…

– Ну ты прямо как Шидловский. Помнишь? – попытался я перевести разговор.

– Скажешь тоже. – Мешок улыбнулся и стал прежним. – Мы же – не кажный год.

– А что мешает? Сил нету? Или желания?

– Этого – навалом… Как Бог дает – так все и получается… По-моему, хорошо получается… Но это – пока можно заниматься собой… Пока не надо отвечать за всех, – вернулся Мешок в свою придурь. – Так что скажешь? Поможешь?

Я отмолчался до самого дома, где Мешок на какое-то время оставил меня в покое и в полное распоряжение Нины, а сам занялся ежедневными хозяйственными тяготами, которые совершенно наглядно были ему совсем не в тягость. Владения Мешка могли бы посоревноваться с памятными из детства роскошными владениями Домового. Я глядел через окно на ухоженную теплицу, в которой именно сейчас крутился Мешок, отбивался от его малолетних симпатичных отпрысков, вполуха слушал Нину, которая ладно справлялась с утренними домашними хлопотами, собирая завтрак, приглядывая за детьми, прибирая в уютной комнате, – все сразу и все между делом да без натуги.

“Ты говоришь – любовь… Кака така любовь? Выдумки одни. Это ваш Тимка и такие, как он, напридумают с три короба, чтобы блудить без совести… У нас – семья. Хозяйство надо доглядать, детей поднимать – тут не до глупостей… Михась говорил, что ты драники любишь. Я к его приходу напеку, чтобы с пылу с жару. Так смачней будет. Он тоже драники любит. Он мне, чтобы бульбу тереть, даже прибор специальный купил, но я все равно руками – так привычней, да и смачней получится… А название-то, название у того прибора – смехота и срамота: блендер называется. Это ж кто мог такое название придумать? Только Тимка ваш и мог… Вот он, охальник, все время про любовь – ему только того и надо. А у нас – кака любовь? И за что, скажи на милость, можно, например, вашего Мешка любить? Он же и слова ласкового не скажет… Все молчком. Хочешь ему что сказать, а – его и нету. Только что был и снова – то в сарае, то в огороде: ходит, ладит, бормочет что-то… Мы вот из-за его выдумок и мясной вкус позабыли. Нельзя, говорит. А как телку сдавать идет – прям плачет, чисто дитя… Хорошо еще, что его выдумки на курей да утей не касаются… А начну говорить, почему нельзя как у людей, чтоб свинок держать? Свинки – это ж такое подспорье было бы. Молчит… Если хоть и заболит что, все одно – молчком… Вот и домолчался. Сёлета сердце ему прихватило так, что на “скорой” увезли. А у меня все и оборвалось сразу. Меня к нему не пускают, так я рядышком – в коридоре. Баканов гонит домой, а куды мне идти, если Михась мой туточки – за стенкой мается? Дети там же при мне, но понятливые они у нас – тихо мышатами жмутся и голоса не подают, чтобы не выгнали нас оттель… Я тогда впервые молиться стала. “Господи, – говорю, – пусть он оклемается. Если Тебе надо, – говорю, – пусть он хоть и больным на завсегда останется, а я за ним ходить буду – только не забирай его от меня”… А ты говоришь – любовь… Глупости одни, а надо просто жалеть один одного, вот и вся любовь… Нет, ты не подумай, мы, известное дело, любимся с Михасем – да еще как любимся… Только знаешь, я думаю, что Бог – если Он есть – все это придумал специально, чтобы люди перед ним не зазнавались. Чтоб не кичились умом или чем еще. Чтоб помнили, откуда они все и как они принуждены любиться… Срамно ведь – честное слово… Хотя, конечно, радостное дело, кто ж спорит? Очень радостное, но все одно стыдное – не напоказ…”

Мешок вернулся со двора и кликнул меня с собой.

– Потом поснедает, – объяснил он жене. – Меня на работу проводит и вернется.

– А ты разве снедать не будешь? – засуетилась Нина.

– Опаздываю. Сегодня надо пораньше… Я и вернусь пораньше, – успокаивал Мешок всполошенную жену.

Мы вышли из дому и какое-то время шли молча.

– Ну так что? – снова спросил Мешок. – Поможешь?

– Ты же Серегу назначил, – вильнул я в сторону.

– Пришлось уволить, – нахмурился Мешок. – Он бы со своими воровскими понятиями такого наворотил… Да и наворотил… Где-то в девяносто седьмом я его и свольнил… Нет, в девяносто шестом… Точно – в девяносто шестом. Доверил ему это дело в восемьдесят девятом, когда ты да он освободились, а в девяносто шестом пришлось свольнять – такого набедокурил…

– А Тимку просил? – Я продолжал петлять, так и не решившись еще предложить Мешку показаться специалистам.

– Так сразу после Сереги к Тимке и побежал – а куда мне еще было бежать? Вот с девяносто шестого по нонча Тимка и куролесил… Потому и вызвал тебя, что пришлось свольнять и его.

– Тоже наворотил?

– Сплошной срам и блуд.

– А как он?..

– Кто – Тимка?.. Тот же довольный котяра, что и всегда.

– Нет, я спрашиваю, как он отреагировал на твою просьбу? Поверил?

– Чего же ему мне не поверить? Раззи я кого обманывал? Ты, к примеру, что, мне не веришь?

– Так Тимка сразу согласился? – уворачивался я от неприятного вопроса.

– Мне кажется, что он даже обрадовался, – вспоминал Мешок. – Мне бы тогда еще присмотреться к этой его странной радости… Да где там!.. Я так спешил найти замену Сереге… ну, и себе… Выходит – сам виноват…

– Так-таки и не усомнился ни в чем?

Я не мог поверить, чтобы такая язва языкатая, как Тимка, вот так с ходу принял все Мишкины придолбаи. Может, его Серега предупредил?

– Я же говорю: сразу обрадовался. Тетрадку мою схватил и тут же принялся что-то в ней строчить. Я ему говорю: “Покажи, что пишешь-то?” – а он мне в ответ: “У нас кто теперь Божий подручный – ты или я?” – так и не показал.

Я представил Тимку, рисующего в Мишкиной тетрадке свои подсказки самому Господу Богу, и уже не мог сдержать смех…