Текст книги "Господи, сделай так…"

– Певцы-то чем тебе помешали? – машинально спросил я.

– Если бы они только пели – это еще ничего, но они же взялись наставлять… Нашему человеку песня хором и после пьянки – естественная потребность, как, например, кулачная драка. Так народ отрезвляется для продолжения пьянки и застолья. Поэтому певцы и нужны, как нужны и полезны таблетки от несварения желудка или – от похмелья. И вдруг таблетка начинает учить тебя жить… Страшный сон…

– А писатели чем провинились? – Я уже отвлекся, понимая, что работать мне Серега не даст.

– Эти паучки носятся, сплетая своими враками расползающуюся ткань жизни, жалко смотреть и хочется даже посочувствовать, но в итоге получается – хуже некуда… Всю ту тухлятину, которую сейчас стыдливо именуют застоем, ее готовят не в Кремле. Это блюдо нам всегда создают деятели культуры, и в первую голову – писатели…

– И какое же из искусств сегодня важнее всего? То, что по понятиям?

– Если на сегодня, то – балет, – вздохнул Серега и включил телевизор.

– Что же ты мне тут столько времени… все эти пустые ля-ля… – Я злился на Серегу и спешно собирался.

– Потому что так и думал – ты бросишься сломя голову на вокзал. Потом вспомнишь, что поезд теперь только под вечер, и рванешь попуткой в Витебск, чтобы успеть на дневной…

– Правильно думал.

– Конечно правильно. И сейчас у тебя есть время покурить и неспешно почесать репу – на дневной из Витебска уже не успеть…

– Ненавижу, когда кто-то вот так вот… за меня… манипулирует мной… – У меня даже пальцы дрожали и никак не могли уцепить сигарету из пачки.

– Прости… Я тоже такого не терплю… Мог бы попробовать оправдаться, что это я за тебя перетрухал, но – не важно… Ты прав – прости…

– Ладно – проехали… Выпьем по чуть-чуть?

– Знаешь, тебе бы не надо… Тебе – в дорогу, а там усиленные патрули… Лучше перебдеть… Давай чифирьку…

С запаренной кружкой мы вышли во двор. Низкая туча над нами прогибалась неотвратимым дождем. В бо́шку лезли панические мысли. Жизнь, вздернутая нежданными надеждами, снова упиралась в каменные безысходные тупики.

– Тут я тебе кое-что приготовил, на всякий случай. – Серега передал мне мелко исписанный бумажный квадратик. – Заныкай – там адреса, где можно укрыться… Мало ли что… Если применят войска, то по моим прикидкам – завтра к вечеру…

– Откуда звон?

– Из телефона… Перезванивался тут… Расспрашивал… В Рубе объявлена тревога – готовятся к вылету на Москву. Вроде бы поутру и вылетят, и тогда – полный армагедец…

В Витебском пригороде под названием Руба размещалась знаменитая десантная дивизия. Вернее, в Рубе был у нее специальный аэродром, а сама она – где только не размещалась!.. Витебляне заслуженно гордились своей десантурой, а витеблянки – еще более заслуженно, потому что с большим основанием могли считать ее своей.

Более всего наши десантники прославились в Афгане. Это они определили полный успех сложнейшей операции вторжения. Они первыми приземлились в аэропорту Баграма, нейтрализовали отборную гвардию президента Амина и обеспечили как приземление всего охренительного количества войск и техники ограниченного контингента, так и свержение президента, которому весь контингент будто бы шел на помощь. Так, по крайней мере, командиры объясняли рядовым бойцам вторжения их благородную задачу.

– А почему же мы тогда этого Амина – того? – спрашивали наиболее тупые бойцы.

– А почему он, зараза, морду воротил от нашей помощи? – говорили в ответ бойцы не тупые, а совсем наоборот – полные отличники боевой и политической подготовки.

В общем, если бы не наши десантники, то вместо всех этих удач было бы у нас там одно только говно в складочку, как оно позже и было…

– Вот когда наша десантура пойдет гулять по Москве – ты на тех хатах и отсидишься, – напомнил Серега про свою маляву.

– Если бы что-то сделать, чтобы они вообще никуда не полетели, – мечтательно протянул я.

– Тебе хватит. – Серега забрал у меня кружку.

– А что?.. Нынче такой бардак везде, а сейчас так и выше крыши… Взорвать там у них что-нибудь на полосе… Или командира дивизии долбануть, чтобы его – в больницу, а не в Москву. – Я цеплял одну чушь в другую, лихорадочно придумывая, как можно бы и на самом деле тормознуть вылет десантников. – Если командира выбить из строя, то скорее всего – не взлетят. По крайней мере, завтра. А в таком деле и один день – очень много. За день столько всего может перемениться…

Серега внимательно смотрел на меня, а мне все более нравилась моя идея.

– Серега, помоги мне, а?.. Только узнай адрес этого командира и дай ствол… У тебя же есть ствол?

– И что ты сделаешь?

– Подкараулю его вечером у дома – он же придет с семьей попрощаться… Подкараулю и замочу… И завтра никуда они не полетят… Хорошее дело сделаем… Ты не веришь?..

– Почему – не верю? Ясный пень – хорошее… Убить человека – что может быть лучше?..

– Издеваешься?..

– Не без того… Но это не главное… Подожди меня и никуда не прыгай. Мне надо позвонить… – Серега обернулся из-за калитки и окликнул меня: – Знаешь, Мешок говорил, что скоро появятся такие маленькие телефончики, чтобы у каждого был при себе, и можно будет перезваниваться с любого места…

– Это он еще балет не смотрел, а если все у них по-лебединому станцуется, то мы будем не перезваниваться, а перестукиваться…

Серега появился минут через двадцать и скомандовал собираться.

– Куда едем?

– В Витебск – все как ты хотел… Вечером идем в гости – постарайся выглядеть подобрее…

– Неужто к командиру?

– Нет – к замполиту.

– Тоже неплохо – и без него, наверное, не взлетят… Почему он тебя пригласил?

– Он не пригласил – он еще ничего не знает… Жена его пригласила.

– Ты знаком с женой замполита дивизии?

– Ты тоже знаком – это наша Галка…

– Постой-постой, та, что “свой парень”?

– А я и позабыл, что мы ее так называли… Зато помню, как называли другие, – с класса пятого, а то и раньше.

– И я помню: говорили – “с бляццой девка”, а я долго не мог взять в толк, что за бляца такая, думал, типа блесны, и совсем не понимал этих придурочных взрослых…

– У меня по этому поводу был забавный разговор с одним грузинским авторитетом. “Дыкий, – говорит, – у вас, у белорусов, язык, и народ, наверно, дыкий. Вы даже в нэжное слово “билят” на конце ставите не “т”, как все нормальные люды, а “ц” да еще и с мягким знаком. Дыкий народ”…

Мы гнали на раздолбанном Серегином “москвиче” в Витебск, пересмеивались, заталкивая поглубже нервную дрожь, и вспоминали Галку – “своего парня”.

У Галки были невероятно рыжие волосы. Этот пылающий костер на голове с раннего детства привораживал к ней восхищенные взгляды. Но ее голос с трещинкой был еще привлекательней, чем медяные космы, если бы только она этим потрескивающим голосом не порола всякую хрень – и без умолку…

Галка липла к нашей компании не вспомнить с какого раннего времени, но мы ее нещадно изгоняли прочь. Сначала – потому что мы были мушкетерами, а она так сильно походила на Миледи из иностранного кино, что водись она с нами – нам пришлось бы в конце концов отрубить ей голову вместе со всем рыжим великолепием на ней. Потом, когда мы выросли из мушкетеров, мы иногда позволяли ей забраться вместе с нами в какую-нибудь из наших укромок, но больше нескольких минут не выдерживали и могли взаправду оттяпать ей голову, лишь бы она умолкла и не потрескивала беспрерывно таким притягательным голосом такую невыносимую билиберду про кружева и драгоценности, про то, как она выучится на актрису и специально приедет на несколько дней в Богушевск, чтобы все, кто ей разное такое говорят вслед и в глаза, передохли от зависти, а потом ходили за ней по пятам и им было бы стыдно за все, что сейчас – в глаза и вслед, а она на них – фунт презрения и даже бровью не шевельнет, а пройдет себе королевой из фильма, и только ее кружева будут презрительно колыхаться – и те кружева, что на шее и по всей груди, и те, что на руках, а более всего те, которые на еле-еле будут пениться из-под юбки, а юбка такая вся из темного бархата – может, даже и темно-красного, а по ней спереди от самого пояска такая вставка – вся в узорах из драгоценных камешков, и они все…

Серега выволакивал щебечущую Галку за руку на самую ближайшую от нас тропинку к поселку и орал, чтобы она сваливала отсюда во всю прыть, а она до слез обижалась и говорила, что и мы будем ходить следом, передохлые от зависти, а она…

– Не доводи до греха! – орал Серега. – Чеши домой…

– А что будет, если до греха? – любопытствовала Галка, и всегда сдержанный Серега выл в голос и убегал сам, а мы следом за ним.

– У меня от нее зубы болят, – шептал Мешок.

– А меня укачивает так, что даже тошнота подступает, – с огорчением признался Тимка. – Но если бы не укачка, было бы здорово посмотреть под эти ее кружева…

С восьмого класса Галка всей своей огненной головой погрязла в великой любви, и ей было не до нас. Ее избранником был курсант авиационного училища Вадик Карпович – тонкий парень, живший недалеко от сгоревшего Тимкиного дома и красивый какой-то нездешней южной и киношной красотой. Они по-книжному переписывались в ожидании, когда Вадик в очередной раз приедет на побывку, и Галка картинно страдала от разлуки на зависть всем одноклассницам и всем девицам поселка вообще, все время сверяясь в зеркале, насколько похожи ее страдания на те, которые в кино и в телевизоре показывают про настоящую любовь. На лето после десятого класса была слажена свадьба, потому что тем же летом Вадик заканчивал свое училище и в новеньких лейтенантских погонах ожидался прямо к свадебной церемонии, а потом вместо положенного по любовным книгам путешествия счастливая пара – рыжая в огонь и черный в уголь – отправлялись к черту на рога, где начнет свою блестящую карьеру Галкин Вадик, чтобы очень быстро дослужиться до генерала и, украсив свою жену кружевами в бриллиантах, привезти на несколько дней обратно – всем нам на зависть…

По крайней мере так все планировала сама Галка к окончанию десятого класса, а по причине того, что больше там в ее планах ничего уже подправлять не надо было, она могла расслабиться и несколько отойти от довольно утомительной роли классической благородной невесты, которую она бы сыграла еще лучше, если бы выучилась на актрису – но не судьба. В это время Галка опять вспомнила про нас и довольно крепко прибилась к нашей компании. Трещала она по-прежнему и без остановки, но мы научились не очень разделять ее трескотню на отдельные слова, и оказалось, что в этом случае можно просто наслаждаться ее замечательным потрескивающим голосом, как каким-то неведомым народным инструментом для музыки – типа расчески с папиросной бумагой. Тогда она и стала нам “своим парнем”. Точнее, сразу после того как спасла Тимку от дурацкой женитьбы, в которую уперлась вдруг его шалая судьба.

Наша одноклассница, Галкина тезка и тоже чуток рыжая веснушками по носу и вокруг, вздумала оженить Тимку на себе сразу после окончания школы и перед Тимкиной армией. Может быть, и от зависти к Галке, чья скорая свадьба предполагалась такой грандиозной, что к ней уже начали готовиться, запасаясь закусками и раздувая самогонные пары. Галка-вторая вбила себе в голову эту же свадебную блажь и безуспешно скандалила сначала с Тимкой, а потом и с его матушкой. Зверея от злости, она кричала под Тимкиными окнами о чистой любви и грозила утопиться, но предварительно посадить Тимку до конца дней за изнасилование. Тимка хорохорился, что за это столько не дают, но на самом деле несколько пришалел и даже слегка потерял аппетит к барышням. Родители горе-невесты каждый вечер приходили к Тимкиной матушке и виновато оправдывались, что не в силах сладить с дочкой, но, мол, и твой кобель – тоже хорош, и, значит, по всему выходит, что надо их оженить, а то она и правда со дня на день отнесет заявление в милицию. Вот тут Галка и вмешалась в эту маленькую любовную историю, грозящую Тимке крупными неприятностями.

– Чаго ты дуришь? – убеждала она свою тезку. – Навошта табе связывать усю жизнь с этим голодранцем?

– Дык ён мяне сапсавау, – оправдывалась та. – Хто мяне такую возьме?

– Сапсавау не сапсавау… Тожа мне бяда! – отмахивалась Галка. – Деукай меньш – бабай больш… Глянь на сябе – любой возьме, а не за любого идти нада. Я свого Вадика попрошу – он тебе с офицером познакомит. Вот за кого надо идти. Сённи лейтенант, а потым капитан, майор, полковник, и там ужо – заживешь…

И – уболтала.

Тимка для нее готов был… В общем, Тимка практически всегда был готов.

Вскоре Тимка неведомо откуда приволок и, напуская свой обычный таинственный туман, выложил перед нами сшивку затрепанных машинописных листков с какими-то запрещенными индийскими мудростями о любви. Это был наш первый самиздат, хотя и слова такого для нас тогда не существовало. Шрифт был бледным, а местами только угадывался, и мы с максимальными предосторожностями конспирации отложили расшифровку на более удобное время. Наверное, наши предосторожности были или не самыми максимальными, или – чересчур, но Галка что-то такое пронюхала, и в конце концов для расшифровки запрещенных истин мы все собрались у нее.

Там мы скоренько врубились в основную суть древнего учения, разогнули скрепки и, разобрав мудрости в отдельные листочки, взялись вчитываться каждый в доставшееся ему, изредка обмениваясь впечатлениями, потому что и вправду было интересно. Только настырная Галка хотела читать с самого начала и, как положено, по порядку, но чтобы все было понятно.

– А чаму такое дзиунае название? – вопрошала она.

– “Кама” – это по-индийски значит любовь, – объяснял Тимка, гордый своей ролью нашего проводника, – а “с утра”, потому что у них в Индии жара несусветная и этим делом лучше заниматься с утречка. Ну а пишется в одно слово – у них так принято.

– А чаму у кажном новом упражнении – знова девушка? Девушка то, девушка сё, и все еще – девушка? – не отставала Галка.

– Ты про йогов слыхала? – поучал Тимка. – Они все с детства так научились растягивать эту вашу преградную пленку, что им все такие упражнения – как с гуся вода… Потому что там, если не девушкой вышла замуж, убьют до смерти. Там только законный муж имеет право делать из девушек женщин, а для этого случая у них совсем особые упражнения – не те, что здесь… Хотя, может, и здесь они есть – надо все изучить…

– Добра им – не то что у нас тут, – позавидовала Галка.

Надо признать, что если бы не Галка, то большая часть описанных запрещенных этюдов так и осталась бы для нас пустыми фантазиями, невозможными для воспроизведения в нормальных человеческих телах – разве только ихними йогами. Но Галка до шестого класса занималась в школьном акробатическом кружке и оттуда или откуда еще про возможности тел знала куда больше нашего. И все равно изучить все индийские премудрости никак было не успеть – даже Тимка не продвинулся дальше третьей страницы, потому что в самый разгар изучения грянула грандиозная Галкина свадьба, и она увезла наставления мудрецов в качестве нашего свадебного подарка в далекое стойбище летунов – к черту на рога.

– Ты только не спеши и не паникуй, – попросил Серега, прежде чем позвонить в Галкину с замполитом квартиру, и усмехнулся: – Почему-то до смерти хочется жить…

Открывшую дверь Галку я сразу и не признал: волосы перекрашены во что-то обыденно блондинистое, лицо выпито поцелуями да ласками и заново нарисовано яркой косметикой, и только голос не спутать ни с каким.

– Вот уж кого не ждала, не чаяла… Захо́дте-захо́дте…

– Ну, мать, и здорова ты стала, – восхитился Серега, попристраиваясь половчее, чтобы Галку обнять, и даже, казалось, слегка пораздвинув для этого цветастых драконов на ее халате.

– У нас все основательно, – смеялась Галка.

– А твой-то каков? Наверное, шибздик? Скачет по тебе вдоль и поперек да нарадоваться не может…

– Не-а… Он весь в меня – только трохи нижей.

– И как вы, – Серега покрутил ладонями одна перед другой, – два таких роскошных шарика?

– А у тых Тимкиных листочках все есть, – хохотала Галка, – и для шариков, и для жердочек… А ты с какими любишься – с шариками или с жердочками? Или уже не хочется?..

– К сожалению, хочется гораздо реже, чем хотелось бы… – хмыкнул Серега. – Ну расскажи, как живешь? Как муж – не бьет? Он у тебя не из этих? – Серега щелкнул по горлу. – С чего Вадика бросила? Где дети? Сколько их у тебя? Наверное, целый взвод настрогала?.. Твой-то, видимо, генерал? Ты у нас всегда хотела быть генеральшей. А где он сам, твой генерал?

Серега засыпал Галку вопросами, но ее можно было и не спрашивать. Она и сама по-прежнему трещала без перерыва, накрывая на стол, наливая нам по рюмочке “для разгону”, похохатывая вдоль своим же откровениям и радуясь, что есть с кем наговориться всласть.

“Мой Николаша – чистая прелесть… Он у меня ласковый, как теля, и такой трогательный – бывает, я разозлюсь на что-нибудь, а он подойдет и давай утешать – лапает-лапает, тискает-тискает, трогает-трогает, ну и злости как не бывало, а я вся становлюсь такой растроганной – до слез прям… Это он с подчиненными на службе зверем рычит, а дома нежней нежного… Сейчас время худое, что-то пишут непотребное, разоблачают, а он у меня совестливый до не могу – так расстраивается, что ему ни есть, ни спать невмочь… Вось на тыдне, помню… Нет, вру – на прошлым тыдне, в общем, звонок ночью, представляете?.. Николаша трубку, значит, берет – у нас телефон у постели, но с егоной стороны, чтоб, если что, то адразу… Короче, звонит какое-то чмо, и ни здрасте, ни как дела, а с ходу: ты, говорит, падла последняя, тебя, говорит, убить мало – такой ты гадина, чтоб тебе, говорит, жизнь твоя паскудная поперек глотки встала… Просыпаюсь позжей – нет Николаши… Просыпаюсь под утро – а его все нет. Я на кухню, а он там сидит бледней простыни и трясется. Галочка, говорит, если бы ты знала, какой я гад… Как, говорит, стыдно – сил нет… Я его успокаиваю, мол, без стыда рожи не износишь, а он все об своем. Как только, говорит, меня земля носит!.. А в руке пистолет… Нет мне, говорит, прощения, но ты, мол, не беспокойся – тебя и детей я всем обеспечил. На даче, говорит, под печкой пошукай и знойдешь – на всю жизнь вам хватит, а я больше не могу – такой, мол, я гад… Даже подумать боюсь, как бы все кончилось, но тут звонок. Звонит тот же мерзавец, что и ночью, и говорит: извините, мол, ошибся номером, простите, это я не вам звонил и никакой вы не гад… Слава богу, что так. Но ведь столько нервов зазря истрепетал… Николаша мой адразу повеселел, потребовал водочки, и так вот счастливо все обошлось… Совестливый он настолько, что уже и нельзя так… А уж как по службе убивается – весь испереживался… Только летом чуток успокаивается… Мы же летом на даче все. Это сегодня на самом рассвете за ним приехали – вот вы нас и застали так удачно. У них там какой-то переполох, навроде тревоги. У нас эти учебные тревоги – все время. Вот и сейчас так не-ожиданно раптам – учебная тревога. Надо срочно лететь в Москву и учить тамошних москвичей уму-разуму… Только вы про это никому – это у нас военная тайна… Так я и говорю, что летом мы завсегда на даче. Там сейчас все наши детки и остались. Их у нас трое, и младшенькая – ну вылитый Николаша, только с кудряшками… А старший почему-то на Вадика похож, хотя мы тогда уже с Николашей жили. Напэуна я тогда об Вадике переживала, что такую боль над ним сотворила, вот сын и стал на него похожим. Ему в этом годзе двадцать стукнуло… Вот уже сколько годочков я с Николашей своим – даже и больше… Меня Вадик когда привез с собой, я прям ахнула – голая пустыня кругом и ветер песком фр-р в одну сторону, фр-р – в другую… Первые дни прям плакала с тоски… Вадик целыми днями на службе и всего себя тратит так, что домой возвращается уже ни на что не годный. Не то чтобы по Тимкиным листкам учиться – ему и по-обыкновенному ничего не надо… А дом наш? Дощатая будка, и ветер об нее песком – фр-р… Хоть помирай, так было тошно… А потом Вадик меня устроил работать в офицерскую столовую, и стало повеселей. Вот вскорости и появился мой Николаша. Я его сначала и видеть не видела – ходит какой-то плешивый капитан да облизывается, а мне и смотреть на него сорамна. Пущай, думаю, облизывается, мне-то что? Вокруг такие парни пригожыя… А одним вечером вот как сейчас – тревога у них учебная и никого в столовой. Все повара и официантки (я официанткой там работала) по домам разбежались, а я Вадика жду – он меня всегда сам из столовой домой забирал… Ну и заходит этот капитан… Я его холодными закусками обслужила, а больше-то и нет ничего – все разбежались… Стала за ним прибирать, а он следом за мной – на кухню. Ну, тут он меня маленько придушил и немножко снасиловал… Так у нас и началась наша семейная жизнь… Вадик спачатку…”

Зазвенел, затеребенил нутро властный звонок, и Галка поплыла открывать дверь. Мы с Серегой встали в ожидании хозяина дома. Серега мне подмигнул и поправил волыну за поясом, укрытую рубашкой навыпуск.

Генерал вкатился, сверкая лысиной и приглаживая скудный волосяной венчик сзади нее. За генеральской спиной маячил еще какой-то сухонький и малоприметный организм. Замполит Николаша и вправду был под стать Галке, однако все равно до ее пышности недотягивал, хотя бы и потому, что при всем старании не смог бы отрастить себе такую необъятную грудь, но лицо он отрастил…

– Николаша, это мои школьные друзья – я тебе говорила, – представила нас Галка, подставляясь щекой под генеральский чмок.

– Ну, здравия желаю, – вполне приветливо глянул на нас Галкин Николаша. – Хлопотунья моя, – обратился он к жене, одобрительно осмотрев приготовленный стол, – дай-ка нашему Степанычу рубликов двести в долг. Совсем не умеет хозяйство вести – даром что до полковника выслужился…

Галка быстренько прошелестела в соседнюю комнату и мигом вернулась, отсчитывая на ходу деньги и торопясь спровадить запинающегося благодарностями полковника. Расселись за столом. Галка раскладывала закуски, рассказывая, как она все это готовила, как спешила и старалась, а генерал внимательно разливал водку в солидные стопарики, которыми по его взморгу Галка заменила прежние мелкие рюмки.

– За нашу славную армию! – трубанул тост генерал и сделал даже движение, чтобы встать, но передумал и остался как есть. – За нашу единственную защитницу ото всех на свете несчастий.

Видимо, генерал ждал от нас какого-то одобрения своему тосту, и повисла странная пауза, в которой генерал с поднятым стопарем сверлил Серегу востренькими глазами.

– Молчи громче, солдат, – непонятно потребовал он.

– Не понял, – поднял свой стопарь Серега, – это за армию или за Галку?..

– За обоих, – одобрительно хмыкнул шутке генерал. – Спрашивается вопрос, – прервал свое вдумчивое жевание генерал и прицелился вилкой в Серегину грудь. – Кто ты таков?

– Ну, Николаша, я же тебе говорила, – начала было объяснять Галка.

– Про школьных друзей я понял… Я спрашиваю, чем ты занимаешься?.. Что ты делаешь на благо нашей великой Родины? – Он одобрительно кивнул Галке, наполнявшей опорожненные стаканчики.

– Да делаю то же, что и ты – по соответствующему приказу мочу врагов нашей правильной жизни…

Серега сидел, отвалившись на спинку стула и чуть отодвинувшись от стола. В левой руке он держал стопарь, а правая лежала готовно – на бедре. В глазах у него плясало хорошо мне знакомое по детским дракам шалое веселье. Я замер дышать…

– Молодец, солдат, – одобрил генерал. – Тогда – за погибель всех врагов… Но в твоем возрасте, солдат… – продолжал он после глотка и занюха, раздумчиво выбирая, чего бы подцепить на свою вилку из заново наполненной Галкой тарелки перед собой. – В твоем возрасте уже пора не выполнять чужие приказы, а отдавать свои.

– И в твоем тоже, – не остался в долгу Серега.

– Ты думай, что говоришь! – возмутился замполит. – Я генерал… а ты солдат. Ты мне даже тыкать не могешь…

– Здесь ты генерал, а сидели бы у меня – я был бы генералом… И у меня – я отдаю приказы, а ты и у себя – по чужим бегаешь…

Замполит недоверчиво оглядывал Серегу, но тон на чуток сбавил.

– Как это – по чужим?.. Я здесь главный…

– Ты в Москву летишь по своему приказу или по чужому?

– Откуда ты знаешь про Москву? – Генерал попробовал грозно встать в рост, но это было хлопотно. – Откуда ты вообще взялся?..

– Да брось ты туман надувать – весь город знает, что летите в Москву… Там приказали, и вы, как бобики…

– Вона им с их приказами. – Генерал выставил жирную фигу и подробно показал ее всем нам по очереди. – Никуда не летим. – Он налил очередной стопарь и заглотнул без тоста, не предложив нам присоединиться. – Где Язов? Где Крючков? Почему их не было на пресс-конференции, рядом с этой новой властью? Откуда нам знать, что они поддержали этих… этих клоунов с трясущимися руками?..

У замполита и у самого изрядно тряслась рука, расплескивая водку мимо стопки.

– Так что – никто мне не указ… А вас кто подослал? – Генерал снова глотнул и, забыв о закуске, опять прицелил вилкой в Серегу.

– Да побойся Бога, – расслабленно смеялся тот, скоренько разливая водку. – Мы Галкины одноклассники…

– Николаша, я же тебе говорила…

Кажется, я только теперь заново начал дышать. Расслабилось скрученное в жгут тело, и не передать, как славно растекалась по нему холодная водка. Серега взялся тамадить, и генерал еле успевал покрякивать вслед его тостам. Очаровательные парочки пастушков и пастушек, ранее мирно беседовавшие на розовых обоях со всех сторон вокруг нас, вдруг взялись приплясывать, кружить, а некоторые, кажется, приспособились даже исполнить сложные композиции камы-с-утра, хотя сейчас никакое им не утро, а самая глубокая ночь. Я попытался сказать про то, что надо быть снисходительными к этим пастушкам, и даже если они и занимаются тем, что не всем нравится, – не надо никаких солдат и вообще никого натравлять на них, но сильно нетрезвые мысли цепляли слова так же неловко, как пьяные пальцы пытаются уцепить иголку – и роняют, не успевая сшить фразу…

Я смотрел на дату Серегиной записи в Мешковой тетрадке о том, чтобы десантура не вылетала в Москву, и прикидывал, когда он успел написать эту строчку, если у нас с собой Мешковой тетрадки не было. Наверное, в те полчаса, когда он еще в Богушевске бегал кому-то звонить? Может, он и вообще все это написал уже потом специально для спокойствия Мешка, потому что не может быть таких совпадений… А если и не так, то все равно – это лишь совпадение, и ничего больше…

Но в любом случае Серега очень точненько придумал, что тогда надо было для справедливости завтрашних дней. Хорошо было это придумывать той звонкой порой, а сейчас, когда полотно жизни прогнило, изъеденное лжой, как молью, – попробуй придумать!..

Я вспомнил, как верно назвал Серега это наше нынешнее время – “время шнырей”… Такое время… Даже самые успешные и вроде бы состоявшиеся – всего лишь шныри… И позавидовать некому. Хотя совсем недавно одному старику я сильно позавидовал. Он передо мной покупал в киоске очки и просил такие, в которых удобно читать лежа.

– Что вы там такое читаете – лежа? – презрительно спросила девица в киоске.

– Жюль Верна, – радостно заулыбался старикан.

Вот бы и мне так.

А вместо Жюль Верна мне надо исполнить вырванное Мешком обещание и придумать какую-то хрень, что могла бы сделать более справедливой всю хрень вокруг… Я злился на Мешка, но чувствовал, что мне самому это надо. Не для записи в дурацкую тетрадь, которой Мешок будто бы передал свое выдуманное могущество. И не для Мешка, который тихо сходит с ума в своих выдумках. Мне самому стала интересна эта игра: можно ли вообще придумать что-то конкретное для защиты любого-каждого от беспредельного измолота властных (и всех прочих) над ним жерновов?

Что колет мою душу самой болючей несправедливостью?

Пожалуй, постоянно нацеленный на меня властный контроль. А еще год-два – и контроль станет тотальным… Большой Брат видит тебя… Братец, конечно, умом не блещет и не сильно отличается от Серегиных братков, но все рычаги унизительного контроля у него. Интернет, телефон, почта, камеры слежения – все, чем я пользуюсь в жизни, можно повернуть против меня. Детально обрабатывать всю эту бездну информации властвующим братанам, конечно, не по уму, но нацелить на любого, кто стал им поперек горла, – это запросто. При этом сами они – за черной стеной нашего неведения…

Защититься от их контроля законами или воплями о правах человека – дохлый номер. Будут кивать, соглашаться, но в каждый момент возникшей им надобности используют все системы, которые есть в наличии, и закажут в разработку еще более мощные. Это неравновесие разрывает единую ткань жизни. Так и распадаются связи времен…

Прогресс не запретить и не остановить, и, значит, могущество контроля будет только усиливаться.

А если бы все эти технологии развились так, чтобы у любого оказались в руках все те возможности, которые сейчас только во властных лапах? Пусть кто угодно может узнать, что ему угодно и о ком только угодно…

Вроде бы – неуютно… Но почему просвечивающий взгляд какого-то пети-васи хуже такого же взгляда васи-в-штатском? А ведь эти, что все в штатском, могут просвечивать нас уже сегодня… и просвечивают…

Итак, информационные системы такие совершенные, что каждый и о каждом может узнать что ему угодно. Сначала, разумеется, шок от того, что все на свете гады, сволочи, подонки, обманщики, хапуги и вообще – не очень интеллигентные люди. Но потом все более и более люди станут поворачивать глаза и уши и избирательные голоса к тем, кто почище и почестнее. Глядишь, и возникнет заново ценность репутации, честного слова, достойной жизни – все то, что сегодня втоптано в прах…

Конечно, неуютно жить, сознавая, что любой момент твоей жизни может быть освещен и выставлен на обозрение. И за какие-то моменты может стать невыносимо стыдно, но вдруг все это и так на обозрении – например, у Бога? Так что же нам станет более стыдно перед соседом, чем сейчас – перед Богом? Да и не будет никакой сосед тратить свою жизнь на изучение твоей. Он бы и сегодня мог накупить жучков и изучать – недорого… Частная жизнь частного человека если и будет кому интересна, то его близким, а с ними он как-нибудь договорится – на то они и близкие. Но вот если ты захотел пробраться во власть или чего-нибудь умное вещать и проповедовать другим, тогда – извини. Тогда – будь весь на виду, а не за черным занавесом…

А как быть с преступниками, которые в вооружении таких возможностей чего только не натворят? Стоп – это ерунда. У сыскарей возможности те же, и числом они – побольше. Наоборот, после какого-то первого всплеска вся преступность увянет – кому охота идти на заведомо провальное дело, если все просветят и до всего дознаются. Это как в открытой нараспах деревушке, где все про всех знают – там и сейчас только обычные бытовые происшествия: сдуру или по пьянке, но никакой тебе организованной преступности или иных спланированных злодейств. Вот так и будет – как в открытой любому соседскому глазу деревне…