Текст книги "В никуда"

– Хочешь, поведу? – спросила Сьюзан.

– Нет.

Она начала массировать мне шею и плечи.

– Ты как?

– Прекрасно. Тут впереди есть местечко Бонгсон. Ищи значок Торговой палаты. Я там служил несколько месяцев.

– Сейчас посмотрю на карте. Почему ты мне не рассказываешь, как заработал увольнительную в Нячанг?

– Что там рассказывать?.. Вот доедем до этой самой долины Ашау, и я тебе покажу, где все произошло.

– Согласна. – Она помассировала мне виски. – Помнишь, в "Рексе" я сказала, как полезно говорить о таких вещах?

– Посмотрим, что ты запоешь, когда все узнаешь.

Сьюзан немного помолчала.

– Не исключено, что в этот раз, уехав из Вьетнама, ты оставишь здесь свою войну навсегда.

– Думаю, поэтому я и здесь, – ответил я.

Глава 22

Дальше на север нам попался прибрежный курорт Вунгро с несколькими пансионами и небольшой гостиницей с открытым кафе. Если бы не мистер Кам, мы бы остановились и выпили кофе или чего-нибудь покрепче – я в этом очень нуждался.

За Вунгро дорога отвернула от берега и стала снова пустынной – за окном тянулись темные пространства рисовых полей и каналов да время от времени мелькала редкая крестьянская хижина.

Кам молчал. Он, видимо, понял: если бы его намеревались убить, то давно бы это сделали. Такое прозрение одних успокаивает, а другим приходит в голову мысль, что можно попытаться бежать.

Я продолжал поглядывать в зеркальце – не появятся ли позади фары. Это означало бы крупную неприятность.

– Главная дорога страны – и ни одной машины, – заметил я Сьюзан.

– В провинции редко ездят по ночам, – ответила она. – Разве что случайный автобус. А днем шоссе прилично загружено. Вряд ли разгонишься быстрее тридцати миль в час. Мне говорили, – добавила она, – что полиция прекращает патрулирование шоссе примерно через час после наступления темноты.

– Повезло.

– Не очень. Армейские патрули разъезжают по шоссе всю ночь. Копы останавливают в городах. А военные кого угодно на дороге.

– Какой следующий большой город?

Сьюзан сверилась с картой.

– Здесь есть местечко под названием Кинхон. Но шоссе проходит западнее – так что нам нет необходимости въезжать в сам город.

– Бывший американский госпитальный центр, – заметил я.

– Ты его помнишь?

– Да. Там занимались проблемами, с которыми не могли справиться на госпитальных судах. Лечили также вьетнамцев – военных и гражданских. А за городом был лепрозорий.

– О... я слышала об этом месте. Лепрозорий существует до сих пор.

– У нас был санитар, который настолько перегорел в боях, что вызвался работать в этом лепрозории. А мы после этого шутили: когда дела будут совсем швах, мы все туда подадимся. – Сьюзан не рассмеялась. – Тебе бы там пожить, – добавил я и спросил: – Он далеко?

– Мне кажется, впереди, в нескольких километрах.

– Ты читаешь карту или с ней трахаешься?

– Слова озабоченного.

– Хин лой.

Сьюзан ущипнула меня за плечо. Мистер Кам вытаращил на нее глаза.

– Вот видишь, жена мистера Кама никогда не щиплется, – сказал я. – Надо будет жениться на вьетнамке.

– Они такие послушные – наскучат так, что свихнешься.

– Вот и хорошо.

– Я рада, что ты приободрился, – улыбнулась Сьюзан.

– Меня немного тревожит водитель того грузовика.

– Но он не знает, что мы иностранцы. Наверняка подумал, что свои же удирают от полицейских. А больше ничего не видел.

– Будем надеяться.

Мы проехали поворот на Кинхон. На перекрестке стояло несколько строений, в том числе бензозаправочная станция. Но она оказалась закрытой.

– Как ты считаешь, хоть одна бензозаправка сегодня работает? – спросил я у Сьюзан.

– С какой стати?

– И то верно. Но, боюсь, на одном баке мы до Хюэ не дотянем. Даже с канистрами.

– Выключи фары – экономь бензин. Мистер Кам тебе бы то же посоветовал.

Я посмотрел на указатель и прикинул в уме. Получалось, что на том, что оставалось в баке, мы могли проехать двести или двести пятьдесят километров, смотря по тому, сколько литров умещалось в баке и каков расход. Десять литров в канистре увеличивали запас хода еще на пятьдесят – шестьдесят километров.

– Спроси-ка мистера Кама, где он ночью покупает бензин, – попросил я Сьюзан. Она перевела ответ:

– Он не знает. Он никогда не заезжал так далеко на север. И редко водит машину ночью.

Я рассмеялся.

– Где же он собирался заправляться?

– Он явно не собирался везти нас в Хюэ, – ответила Сьюзан.

– Это понятно. Вот так ему и скажи.

Сьюзан сказала. Вьетнамец опять оробел. А она повернулась ко мне:

– Помнится, ночные заправки есть в Дананге.

– А до Дананга далеко?

Она заглянула в карту.

– Около трехсот километров.

Я посмотрел на указатель.

– Надеюсь, дорога под гору. Иначе никак не дотянем. Может, выкинуть из машины косоглазого?

– Он нам нужен, чтобы качать бензин. И о чем мы только думали, Пол?

– Я думал, что у этой машины бак больше, а расход меньше. Если дойдет до крайности, остановимся, подождем дня и найдем работающую заправку.

Впереди, над плоским горизонтом, возникло марево света.

– Это что, Бонгсон?

– Должно быть, – отозвалась она.

Я снизил скорость и огляделся. Пустынный пейзаж показался мне знакомым.

– Вот здесь я видел слона, – сказал я скорее себе, чем Сьюзан.

– Какого слона?

Несколько секунд я молчал.

– Это такое выражение. Так говорят те, кто первый раз видел сражение: "Я видел слона". – Я посмотрел по сторонам шоссе: именно здесь я впервые видел настоящий бой – утром в ноябре 67-го, на следующий день после Дня благодарения[59]59
  Национальный праздник США. Празднуется в четвертый четверг ноября.


[Закрыть].

– Что это значит?

– Не знаю. Но к Вьетнаму не имеет никакого отношения. Может быть, восходит ко временам Рима, когда Ганнибал перешел со слонами Альпы. Я видел слона, – повторил я.

– Звучит почти мистически, – заметила Сьюзан.

Я кивнул:

– Самые большие мистики, самые верующие и самые суеверные люди на свете – это солдаты. Я видел, как перед боем мужики крестились и целовали распятие... клали в чехол каски патрон от "АК-47" – считалось, что это та самая пуля, которая должна была в них попасть. Прикрепляли к каскам туз пик, потому что у вьетнамцев это символ смерти. Да мало ли было всяких талисманов и ритуалов... И все, конечно, молились.

Сьюзан на мгновение притихла.

– Так здесь ты видел своего первого слона?

– Да, здесь я видел слона.

Она подумала и сказала:

– Мне кажется, когда нам стреляли в спину, я тоже различила слона.

– Тебя леденил страх, ты почувствовала, как пересохло во рту, сердце вырывалось у тебя из груди?

– Да.

– Значит, ты видела слона.

Впереди показался мост через реку Анлао. За ним раскинулся городок Бонгсон.

Сьюзан надела темные очки.

– Я похожа на местную?

Я посмотрел на нее в зеркальце заднего вида: расчесанные на прямой пробор длинные волосы, очки – в несущейся машине она могла сойти за вьетнамку. Я повернулся к мистеру Каму: он тоже мог сойти за вьетнамца, потому что и был вьетнамцем. Проблема была во мне.

Я снова посмотрел на Кама, и у меня возникло ощущение, что он собирается рвануть из машины, как только мы въедем в город.

Пришлось остановиться и обернуться к Сьюзан.

– У меня в чемодане есть кроссовки. Сними с одной шнурок и принеси сюда.

Она вышла из машины, открыла багажную дверцу и порылась в моем чемодане и в своем рюкзаке.

– А здесь холодно.

Я опустил стекло – мне показалось жарко. Но я не прожил здесь трех лет. Пахнуло знакомым запахом влажной ночи, земли и реки.

Сьюзан закрыла багажную дверцу и вернулась в салон. Она принесла кожаный шнурок с моей кроссовки и шелковую блузу с высоким воротом, которую надела поверх рубашки-поло.

Я взял кожаный шнурок и дал знак Каму наклониться вперед и завести руки за спину. Он все беспрекословно выполнял – был несказанно рад, что его связывали, а не душили.

Я стянул ему большие пальцы, а свободный конец шнурка привязал ему к поясу.

Сьюзан подала мне темные очки.

– Пройдоха носил их день и ночь. Так что ты не будешь выглядеть слишком странно.

Очки я надел, но не мог избавиться от ощущения, что со своим немаленьким носом и вьющимися волосами больше похож на белого ростом в шесть футов, чем на миниатюрного вьетнамца.

Я включил передачу, и "ниссан" тронулся к реке.

– Видишь бетонные бункеры по углам моста? – спросил я у Сьюзан. – Их построили французы, а потом здесь несли дежурство американские взводы. Хорошая служба – лучше, чем в глуши. Кругом колючая проволока и минные поля. Раз в несколько недель вьетконговцы наведывались проверить, не спим ли мы. Они хотели взорвать этот мост, но так и не смогли прорваться через колючую проволоку и минные заграждения. Мины ставили еще французы, и у нас не было карты проходов. Так что когда красные подрывались, мы не могли оттащить их тела. Они так и лежали – кормили канюков и личинок мясных мух. Вонь стояла ужасная. А теперь ничего. – Я поднял стекло.

Сьюзан не ответила.

Мы пересекли впадающую в Южно-Китайское море реку Анлао. Я перешел на вторую передачу и глубже вжался в сиденье.

За мостом начиналась главная улица. С тех пор как я был здесь, город мало изменился. Те же опрятные оштукатуренные домики, повсюду пальмы. Бонгсон совсем не сильно пострадал от войны.

Когда-то здесь было много ресторанчиков, которые держали китайцы и индийцы, но теперь я не замечал вывесок с характерными именами. А солдатские бары, массажные салоны и бордели и в то время располагались на боковой улице – подальше от добропорядочных граждан.

Но зато теперь здесь стало много велосипедов и мотоскутеров. И что еще важнее, проезжали машины, так что мы были не одни.

– Там дальше, в конце города, был штаб национальной полиции, – сказал я. – В нем служили детки из известных семейств – так их спасали от армии. Те еще были садисты. Видишь каменную стену справа? И большие кованые ворота?

– Да.

– За ними – французское колониальное здание. Ратуша или что-то в этом роде. Однажды группа вьетконговцев просочилась в город и атаковала этот дом. Национальная полиция одних убила, других взяла в плен. Через несколько дней я с ребятами приехал на джипе посмотреть, что можно купить или обменять на черном рынке. Полицейские повесили на этих воротах дюжину красных. Некоторых сплошь в дырках, а других – живыми. И не за шею, а за большие пальцы рук. Южновьетнамская армия расстреливала пленных. Национальная полиция не отличалась столь добрым нравом.

Я посмотрел в зеркальце. Сьюзан отвернулась от ворот. А я так и видел, как на них болтаются повешенные.

– Воняло просто ужасно.

Она не ответила.

– Мы рассказали своему ротному, и он передал по команде. Полицейские были вне себя: как мы посмели вмешаться и испортить их наглядный урок? Пойми меня правильно – мы тоже были не ангелами. Но нельзя же переходить грань. Война есть война. Но это уже не война. С другой стороны, вьетнамцы так давно дрались и потеряли так много друзей и близких, что свихнулись задолго до того, как в этой стране появились мы.

После Нового года Первую воздушно-кавалерийскую дивизию вывели из Бонгсона и передислоцировали в Куангчи, где оказалось намного хуже, чем здесь.

Я снова посмотрел в зеркальце: Сьюзан застыла и сидела не шевелясь.

– Мне тогда было восемнадцать, – добавил я.

Слева показался штаб национальной полиции. Теперь на доме развевался красный флаг с желтой звездой. Напротив входа стояли четыре желтых джипа. Рядом курили и разговаривали шестеро полицейских в форме. Я вжал голову в плечи, проехал мимо и направился дальше.

– После победы коммунистов все ждали кровавой бани. Но получилось не так страшно, как предсказывали. Расправы были выборочными – врагов строя в основном направляли на перевоспитание. Но национальную полицию ненавидели все. И тех, кто в ней служил, систематически преследовала новая национальная полиция. Что посеешь, то и пожнешь, – добавил я.

Сьюзан держала в руке пачку сигарет и зажигалку, но даже не пыталась закурить.

– Ничего подобного я в Сайгоне понять не могла.

– Война в провинции была очень грязной. Но такова история. Память меркнет, жизнь продолжается. Следующее поколение будет другим. – Я посмотрел на Кама. Интересно, какова его история? Надо будет потом спросить.

Еще сотня метров, и город Бонгсон кончился.

– Слева в нескольких километрах некогда располагался большой американский лагерь, который назывался "Английский район высадки", – сообщил я. – Стоял на равнине Анлао, где среди холмов берет начало река. Мы очистили равнину от жителей – расселили по стратегическим деревням, чтобы они не могли снабжать едой и работать на местных вьетконговцев и северовьетнамскую армию. Долина превратилась в зону свободного огня – все, что двигалось, в том числе оставленные домашние животные и дикие звери, подлежало немедленному уничтожению. Даже птиц мы расстреливали из автоматических "браунингов". Сожгли все строения, свалили фруктовые деревья, отравили рисовые поля, а леса срезали специальными машинами, которые называли римскими плугами. А потом разбросали с воздуха картонные заряды с кристаллами, выделявшими ядовитый удушающий газ. Мы переименовали долину Анлао в долину Смерти. – Я помолчал. – Интересно, живет здесь сейчас кто-нибудь или нет?

Сьюзан не ответила.

Я разогнал "ниссан" до ста километров в час, и мы продолжили наш путь на север.

Шоссе № 1 снова повернуло к морю. По берегу тянулись белые песчаные пляжи. На песчаных дюнах росли низкие кустарники.

– Вот здесь я встретил Рождество шестьдесят седьмого года. Белые пески Бонгсона. Мы делали вид, что это снег. Сорокавосьмичасовое перемирие. Множество посылок от Красного Креста, организаций и частных лиц. В то время, до Тета, люди поддерживали если не войну, то армию.

На Рождество выдался особенно жаркий день. На белом песке не было ни единой тени. Рождественский ужин доставили на вертолете, мы сидели прямо на земле, ели индейку со всевозможными приправами, старались отогнать песчаных мух и смахнуть песок с еды.

Савино, паренек из Бруклина, увидел воткнутую в песок длинную бамбуковую жердь и решил притащить ее к столу, нацепить плащ-палатку и устроить тень. Ему кричали, чтобы он этого не делал. Но парень не послушался – потянул за кол, а тот оказался прицеплен к мощной мине. И Савино улетел в свой Бруклин... в цинковом гробу.

Несколько человек ранило, полвзвода оглохло, а ошметки Савино пришлось соскребать со стола и солдатских кружек. Счастливого Рождества!

– Здесь на мине-ловушке подорвался парень из моего взвода, – сказал я вслух.

– Он был твоим другом?

– Он был здесь недолго. Не имело смысла заводить дружбу с новичками. У них был очень низкий уровень выживаемости, и они тянули за собой других. Но если выживали больше тридцати дней, можно было жать им руки, и все такое.

Территория моих бывших военных операций осталась позади, и я больше не узнавал окрестности.

Мистер Кам ерзал – ему стало неудобно со стянутыми руками.

– Надо бы его развязать, – предложила Сьюзан.

– Нет.

– Но на такой скорости он никуда не денется.

– Нет.

Сьюзан наконец закурила. Мне тоже захотелось сигарету. Наверное, потому, что мои мысли все еще витали в зоне военных действий под Бонгсоном, когда я высаживал в день по пачке.

– Хочется послушать мистера Кама. Спроси-ка, помнит ли он войну, – попросил я Сьюзан.

Сначала Кам не хотел отвечать, но все-таки разговорился.

– Когда война кончилась, ему было тринадцать, – перевела мне Сьюзан. – Он жил в деревне к западу от Нячанга и помнит, как пришли коммунисты. До этого через деревню с плоскогорья отступали тысячи южновьетнамских солдат, и все понимали, что войне конец. Многие убежали в город, но он остался с матерью и двумя сестрами.

– И что случилось потом?

Сьюзан подбодрила нашего пассажира, и он заговорил спокойнее:

– Все очень боялись, но северовьетнамские войска вели себя хорошо. В деревне оставались женщины и дети. Но женщин не насиловали. Нашли одного молодого офицера с ампутированной ногой и куда-то увели. Потом приехали политработники и стали всех допрашивать. Обнаружили двух бывших правительственных чиновников, которые прикидывались крестьянами, и тоже увели. А в деревне никого не расстреляли.

Я кивнул.

– А что произошло с его отцом. С его братьями?

Сьюзан спросила.

– Отец погиб в бою много лет назад. У него был старший брат. Он служил на плоскогорье в южновьетнамской армии. Но домой так и не вернулся. Мать до сих пор его ждет.

Я покосился на Кама и понял, что он искренне расстроен. Сьюзан тоже как будто тронула его история. И мне в голову полезли воспоминания тех лет.

Когда пускаешься в путешествие вроде нашего, надо готовиться к самому худшему и не поддаваться разочарованиям.

Мы ехали по темному шоссе сквозь ночь, назад в прошлое.

Глава 23

Мы удалились от Нячанга примерно на триста километров. Время приближалось к десяти. Я снизил скорость, чтобы сэкономить горючее – мы ведь все равно никуда не спешили, – и бросил взгляд на указатель топлива – стрелка колебалась на четверти бака.

– Далеко до Дананга? – спросил я Сьюзан.

Она уже успела свериться с картой.

– Около ста пятидесяти километров. Как с бензином?

– Мы много сожгли, когда удирали от полицейских. Надеюсь, с канистрами до Дананга дотянем. Или встретим круглосуточную заправку.

– Мы миновали триста километров и видели всего две бензоколонки. И обе были закрыты.

– Мы проезжаем через Куангнгай?

– Да. Он прямо на шоссе. Столица провинции. Отсюда около семидесяти километров.

– Достань мой путеводитель и посмотри, что там говорится про бензоколонки.

Сьюзан открыла путеводитель.

– Так... здесь есть маленькая карта города... Гостиница, пагода, церковь, почта, какое-то заведение, которое называется "Рисовый ресторан тридцать четыре", автобусная станция...

– Здешние машины могут ездить на рисе.

– Надеюсь. На карте бензоколонка не показана. Но в таком большом городе их должно быть по крайней мере несколько. И не исключено, что одна открыта. Если нет, после Куангнгая перед Данангом есть еще один город, до которого мы можем дотянуть. Он называется Хойан – древний китайский порт. Много туристов, очаровательное место. Я туда ездила из Хюэ. Там много всяких заведений. Думаю, что есть работающая бензоколонка. Туда мы скорее всего доедем. Но между Хойаном и Данангом больше ничего не будет.

– Ладно. Посмотрим, что получится.

Мистер Кам понял, что мы обсуждаем топливо, и что-то сказал Сьюзан.

– Он теперь наш друг, – повернулась она ко мне, – и говорит, что иногда им удается покупать бензин у частных продавцов.

Говорит, что он бывает в ларьках вдоль дороги. Надо искать раскрашенную вывеску "етксанг", что значит "бензин".

– И они открыты всю ночь?

– Вроде того. Нужно зайти в ближайший от вывески дом, и там продадут бензин. Я так покупала для своего мотоцикла. Его фасуют в бутылки из-под прохладительных напитков и заламывают приличную цену.

– Сколько бутылок колы влезает в бак?

– Я не взяла калькулятор. А ты лучше следи за вывеской "етксанг".

– Скажи мне еще раз, – попросил я Сьюзан, – почему мистер Кам не станет исполнять свой гражданский долг и не обратится в полицию? Только учти, от твоего ответа зависит его жизнь.

Она немного помолчала, а затем ответила:

– Я даже не сумела бы перевести на вьетнамский понятие "гражданский долг". Если он заработает сотню долларов для себя, две сотни для мистера Тука и получит несколько сотен на ремонт машины, ему ни к чему обращаться в полицию. Когда в Сайгоне происходит авария, потерпевшие меньше всего хотят, чтобы вмешивались копы.

– Ясно. Проблема закрыта.

Мистер Кам захотел курить, и он заслужил сигарету. Сьюзан щелкнула зажигалкой и держала сигарету у рта вьетнамца, пока тот втягивал и выпускал дым.

Мы приехали в местечко Сахюинх – окруженную солеными болотами живописную деревню. И не успели оглянуться, как опять оказались в ночи. Мы неслись дальше – шоссе свернуло в глубь суши, туда, где среди рисовых полей раскинулись одинокие деревушки.

Я посмотрел на указатель топлива – стрелка упала ниже четверти бака. Дорога была плоской, и я снизил скорость до восьмидесяти километров в час, надеясь выдавить несколько лишних капель, чтобы добраться до Куангнгая. На худой конец у нас было двадцать литров в канистрах.

На дороге не было указателей, которые сообщали бы расстояние между городами. И даже указателей с названиями самих городов. Мы ориентировались исключительно по карте. Дорога была то приличной, то совершенно жуткой. Этому краю еще развиваться и развиваться, но, говоря по совести, после тридцати лет войны он уже к чему-то пришел.

– Приближаемся к Куангнгаю, – сообщила мне Сьюзан. – Он по нашу сторону реки Трахук. Шоссе переходит в главную улицу. Может быть, не стоит в такой час стараться прорываться через город? Даже если мы обнаружим открытую колонку, тебе надо поменяться с Камом местами.

– И что ты предлагаешь?

– Я предлагаю поставить машину под первое встречное дерево и подождать до утра. А утром въедем в город и заправимся.

– Хорошо. Ищи место.

Я снизил скорость, и мы стали искать место, где машина не бросалась бы в глаза.

До Куангнгая оставалось всего несколько километров, и на горизонте уже виднелось марево городских огней. Удивительно, как города отличаются от окружающей местности, подумал я. Ни пригородов, ни магазинов, ни заправочных станций. И ни одного копа на шоссе с тех самых пор, как мы тронулись в путь, – кроме тех, которых я загнал в кювет. Но Сьюзан сказала, что в темное время суток дорогу патрулируют военные. Так вот, если на шоссе обнаружится хотя бы один армейский патруль и он натолкнется на гражданскую машину – нашу, – нас захапают без всяких причин. Хотя у нас, конечно, есть туз в рукаве – "кольт" сорок пятого калибра. Этого они не ожидают.

До Куангнгая оставалось не больше километра, но я так и не нашел места, где приткнуться. Нам попадались только рисовые поля и деревеньки да одна пальмовая рощица, в которой не спрячешь машину.

Посреди рисовых посадок я заметил возвышение, связанное с дорогой то ли грязной гатью, то ли дамбой. И хотя видел раньше такие места, не сразу догадался, что это такое.

– Могильник. Мы можем поставить машину за ним, и никто нас не заметит.

Я замедлил скорость и свернул на топкую гать, которая шла по орошаемому полю.

Кам встрепенулся и что-то забормотал.

– Что с ним такое?

– Он говорит, что это могильник.

– Я знаю. Мы в таких могильниках окапывались на ночь. Земля легкая, высота, хороший сектор обстрела...

– Он спрашивает, зачем ты повернул к могильнику, и говорит – туда нельзя.

Я остановился на полдороге, и Кам успокоился.

– Что он лопочет?

Сьюзан перебросилась с вьетнамцем несколькими фразами.

– Я ему сказала, что мы собираемся провести там ночь. Он не в восторге.

– Вот еще... Там же все мертвые. Скажи ему, мы будем вести себя очень почтительно и станем всю ночь молиться.

– Пол, он не станет ночевать на могильнике. Тебе придется вязать его по рукам и ногам. Они очень суеверны, а это святотатство.

– Но я-то не суеверен, и меня не трогают культовые предрассудки.

– Пол!..

– Ну хорошо. – Я включил заднюю передачу и попятился по узкой дорожке, выбрался на шоссе и перешел на первую скорость. Стоит сделать что-нибудь хорошее, как удача сразу оставляет тебя.

И в доказательство впереди в километре вспыхнули фары. Я вырубил свет и замедлил скорость. Для грузовика встречные фары светили слишком низко над дорогой. Значит, это машина поменьше, например, джип военного патруля.

– Пол, съезжай с дороги! – закричала Сьюзан.

– Вижу, – отозвался я. И, включив передний мост, направил "ниссан" с насыпи. Кювета здесь не было – под насыпью сразу начинались рисовые посадки. Я повел машину с выключенными фарами параллельно дороге – правые колеса месили жижу на рисовом поле, а левые шли по откосу насыпи. Мы накренились под сорок пять градусов, и я тревожился, как бы автомобиль не перевернулся. Задние колеса начали буксовать и увязать в грязи. Я остановился.

Посмотрел вверх и понял, что насыпь меня не скрывала. Но поскольку было темно, оставалось надеяться на лучшее. И готовиться к худшему.

– Дай-ка мне твою сумку, – попросил я Сьюзан.

Шум мотора приближался, луч становился все ярче.

Сьюзан передала мне сумку, я сунул руку внутрь и нащупал пистолетную рукоятку. Я не хотел, чтобы Кам видел оружие, – опасался, что вид "кольта" убедит его обратиться в полицию.

Ощутил ладонью тыльную часть магазина и снял пистолет с предохранителя.

– Обойма полная? – спросил я Сьюзан.

– Да, – ответила она.

– Патрон дослан в патронник?

– Нет.

– Запасные обоймы?

– Две. Я боюсь, – добавила она.

До мистера Кама стало что-то доходить. У него был такой вид, словно он репетировал, что будет говорить властям. Удачно еще, что я не согласился его развязать.

Через несколько секунд автомобиль поравнялся с нами – большой джип, не желтый, а темный. Как я определил, военный. Я разглядел шофера – он внимательно следил за дорогой. Сзади сидел еще человек.

Крыша "ниссана" оказалась вровень с насыпью. Синий цвет не выделялся в ночи, и боги были на нашей стороне. Военный автомобиль проехал мимо.

Мы, как мне показалось, еще долго сидели не двигаясь. Затем я включил задний ход. Задние колеса зацепились за грунт, и "ниссан" вылез на насыпь.

Несколько секунд я не включал фары и оглядывался. Но было так темно, что в десяти ярдах не удавалось ничего рассмотреть.

Затем, не включая света, я повел машину в сторону Куангнгая. В мареве города по обеим сторонам шоссе выделялись силуэты домов. И вдруг я заметил кое-что показавшееся мне многообещающим. Повернул в сторону черной тени и врубил фары.

Справа, в конце грязной дорожки, стояло разрушенное строение без крыши. Оставалось надеяться, что это не буддийский храм, иначе у нас бы снова возникли проблемы с мистером Камом.

Я аккуратно свернул в грязь и поехал к белой оштукатуренной стене. Разрушенная башенка напоминала остатки церковной колокольни.

– Католический собор, – обернулся я к Сьюзан. – Надеюсь, наш друг не католик?

Сьюзан о чем-то переговорила с Камом, и тот кивнул.

Я въехал в широкий вход. Попятился и поставил машину в угол, чтобы ее не было видно с шоссе. Фары освещали то, что некогда было стенами здания, а сквозь мощеный пол обильно проросла трава.

Я выключил свет и зажигание.

– Ну вот вам и ночлег.

Мы вышли и потянулись – все, кроме мистера Кама, которому со связанными руками показалось не слишком удобно тянуться. И я его развязал.

Сьюзан достала из машины воду и закуски, и мы хоть и на редкость отвратительно, но все же поужинали.

– А что, на той бензозаправке не было ни "Ринг-динг"[60]60
  Фирменное название дешевых сладостей.


[Закрыть], ни крекеров? Что это за гадость?

– Не знаю. Что-то сладкое. И перестань жаловаться. Ты должен быть благодарен.

Мистер Кам смолотил явно больше своей доли непонятной субстанции из целлофановых пакетов и выпил целый литр воды.

У меня не оставалось выбора – пришлось опять его связать. Я стянул ему за спиной большие пальцы рук, отнял сандалии и пустил на заднее сиденье "ниссана", где он преспокойно улегся.

А мы со Сьюзан сели, скрестив ноги, в противоположном углу. Единственным освещением был проникающий сквозь разобранную крышу свет звезд.

– В свое время была симпатичная деревенская церковь, – заметила Сьюзан.

– Когда я был здесь, такие стояли повсюду, – ответил я. – Разрушенные церкви и пагоды. Самые крепкие строения в округе. Поэтому люди собирались под защиту их стен. Пули они выдерживали, а ракеты и мины – нет.

– Трудно представить, что здесь каждый день бушевала война, – проговорила она. – Я рада, что, снова попав в Бонгсон, ты можешь рассказывать о прошлом.

Я не ответил.

Сьюзан достала сигарету, профессионально прикрыла зажигалку от ветра и прикурила, как бывалый солдат. Зажала сигарету в кулаке и затянулась.

– Замерзла. Можно позаимствую что-нибудь из твоего чемодана?

– Конечно. Сейчас принесу.

– Захвати и мой рюкзак.

Я открыл багажник, достал из чемодана блейзер, взял ее рюкзак и вернулся к Сьюзан. Она поежилась и, закутавшись в мой пиджак, сказала:

– Спасибо. А тебе не холодно?

– Шутишь? Сейчас около семидесяти градусов.

Она достала из рюкзака дорожный будильник и завела на полночь.

– Будем переставлять каждый час. Так что если отключимся оба, он нас разбудит.

– Договорились. Я первым заступаю на дежурство. А ты постарайся поспать.

Сьюзан легла на каменный пол, а рюкзак положила под голову вместо подушки. Мы немного поговорили, но вскоре я понял, что она задремала. А я достал из ее сумки "кольт", дослал патрон в патронник и положил оружие себе на колени.

Будильник зазвонил в полночь, но я выключил его, пока он не разбудил Сьюзан. Поставил на час. Как ни странно, мне не спалось, и я дал ей подремать до четырех. Потом мы поменялись местами, и я отдал ей пистолет.

Я положил голову на ее рюкзак и вспомнил, как вещмешок целый год служил мне подушкой, а винтовка – партнершей в постели. Спали в одежде и в сапогах – боялись москитов, боялись змей, боялись красных. Грязные, несчастные. Иногда промокшие, иногда замерзшие, иногда изнывающие от жары, но всегда напуганные.

Так что сегодня не худшая ночь во Вьетнаме. Отнюдь. А если на что и жаловаться, то только на самого себя.

* * *

Небо посветлело, и я понял, что, как бывает в тропиках, это ложный рассвет. Настоящий наступил через час, и я услышал, как закричал петух. Сквозь арочное окно правее того места, где некогда был алтарь, ударил луч света. От уцелевшего в раме кусочка витража по полу побежала голубая дорожка и уперлась в противоположную стену.

Мы со Сьюзан поднялись. Разгорался рассвет.

Стала ясно видна вся внутренность церкви – побеленные стены, раскрошившаяся штукатурка, вмятины, где ударили пули, и царапины, где шрапнель содрала краску с изображения Девы Марии.

В церкви не осталось ни единого кусочка дерева, только угли: кто-то разводил костер на алтарном возвышении.

На рисовые поля птицы обычно не слетаются, но я услышал снаружи щебетание. И наконец увидел на дороге первую машину.

– Сегодня канун Лунного нового года, – сказала Сьюзан и взяла меня за руку. – Не думала, что когда-нибудь испытаю такое счастье, увидев рассвет.

Проехал грузовик, затем мотоцикл. Я высунулся из пустого дверного проема: по дороге переваливалась крестьянская повозка, а за ней крутили педали две девушки на велосипедах.

Я вспомнил время, когда первым транспортным средством на дороге были минные тральщики – специальные танки, которые могли обезвреживать установленные ночью и присыпанные в рытвинах мины. За ними следовали джипы и грузовики с американскими и вьетнамскими солдатами – винтовки и пулеметы наготове, чтобы встретить любую засаду.

А уже потом появлялись гражданские: шли пешком, ехали на повозках и на велосипедах – в поля, в школу, по своим надобностям. За час шоссе № 1 постепенно очищалось и от самой дельты Меконга оставалось свободным до вечера.

– Путь на Хюэ открыт, – повернулся я к Сьюзан.