Текст книги "В никуда"

Сьюзан не ответила.

Мы молча ехали по призрачным от туманной дымки горам. Солнце не имело сил пробиться сквозь плотный покров облаков. В вязком воздухе чувствовалась гарь лесных пожаров, промозглая сырость пробирала до самых костей и проникала в сердце. Мне казалось, я ненавидел это место.

Сьюзан что-то сказала шоферу, и тот остановился.

– В чем дело? – спросил я.

– Здесь есть тропинка, которая ведет на склон к деревне, – ответила она. – Хочу посмотреть на жилища горцев. – И, взяв аппарат, вылезла из машины.

Я посмотрел, как она принялась забираться на крутизну, бросил шоферу:

– Стой здесь. Смотри не смотайся. – И пошел за ней.

Мы поднялись метров на двести и оказались на плоской поляне, где стояли шесть хижин на сваях.

Рядом сидели дюжины две женщин и при них примерно вдвое больше детей. И женщины, и дети занимались домашними делами – в основном готовили еду. Все выглядело очень чисто – никакой поросли, кроме короткой травы, которую щипали низкорослые козочки и два стреноженных горных пони.

На женщинах были длинные, затянутые кушаками на талии темно-синие платья с белой вышивкой.

Нас учуяли собаки и тут же залаяли, но сами горцы даже не подняли глаз. Только несколько ребятишек прекратили свои занятия.

Собаки бросились навстречу. И хотя, как все псы во Вьетнаме, это были мелкие шавки, я пожалел, что не насыпал в карман собачьего корма.

– Они не кусаются, – успокоил я Сьюзан.

– Это все, что он успел ей сказать, – хмыкнула моя спутница.

– Только не нагибайся и не пытайся их гладить. Здесь собак никто не гладит, и они могут подумать, что ты хочешь раздобыть себе обед.

Сьюзан махнула аборигенам рукой и что-то сказала по-вьетнамски.

– Это племя трибинго, – предупредил я ее. – Каннибалы.

Со ступенек одной из хижин встал приземистый старик в расшитой рубашке с длинными рукавами, в черных брюках и кожаных сандалиях и пошел нам навстречу.

Я оглянулся, но не увидел ни юношей, ни зрелых мужчин. Все были на охоте или сушили головы в коптильне.

Сьюзан что-то сказала старику. Я услышал, как она произнесла слово "ми". Они поклонились друг другу А потом она познакомила с ним меня. И мне показалось, что его имя звучит вроде как Джон. По возрасту он вполне мог участвовать в войне и смотрел на меня так, словно я приехал отдать ему новый приказ.

Сьюзан еще немного поговорила с хончо – так японским словом мы называли деревенских вождей. Но я почувствовал, что они не очень понимают друг друга. И тут старик меня изумил.

– Ты солдат? – спросил он меня по-английски. – Ты здесь дрался?

– В долине Ашау, – ответил я.

Он показал рукой, чтобы мы следовали за ним.

– Похоже, нас хотят съесть, – обернулся я к Сьюзан.

– Пол, перестань идиотничать, – ответила она. – Это все потрясающе!

Вождь сообщил, что он и его народ – это племя таой. Оставалось надеяться, что они не из тех, кто приносит богам человеческие жертвы. Старик провел нас по деревне, у которой не было никакого названия. Сьюзан поняла, что ее называли Местом клана дай-уй Джона, или вождя Джона. "Дай-уй" еще означало "капитан", а Джоном вождя на самом деле не звали, просто мне так послышалось. Да, вряд ли эту деревню удалось бы найти в хаммондовском "Атласе мира", особенно если ее название меняется всякий раз, когда здесь другой вождь.

Сьюзан просила разрешения фотографировать все и всех. А собаки неотступно ходили за нами следом.

Джон показывал разные штуковины, которые, как он считал, нам безумно интересны, но на самом деле интересовали только одного из нас. Перезнакомил со всеми, даже с детьми. И все время что-то тараторил Сьюзан, а она переводила.

– Он спрашивает, мы будем с ними есть?

– В следующий раз. Нам надо ехать.

– Я проголодалась.

– Это пройдет, как только ты познакомишься со здешним меню. К тому же ухлопаем уйму времени. Здешние люди научились у французов просиживать за столом по четыре часа. Скажи, что нам срочно надо куда-нибудь ехать.

– Куда? Мы с тобой посреди ничего.

Я поднял глаза на старика, постучал по циферблату часов и, надеясь, что он поймет, проговорил:

– Кесанг.

– Ах, – кивнул вождь.

Мы завершили экскурсию по деревне, и я заметил, что детишки не бежали за нами и, как в Сайгоне, не клянчили деньги и леденцы. Только собаки так и шли шаг в шаг. Старик подвел нас к ступеням, где мы его видели в первый раз, и пригласил в хижину. По всей лестнице стояли сандалии и самодельная обувь, и мы со Сьюзан догадались, что надо разуться. Джон тоже снял сандалии.

Деревянное строение было примерно пятьдесят футов в длину и двадцать в ширину. Дощатый пол устилали цветные половички. В середине возвышался ствол, который поддерживал конусообразную крышу.

Маленькие окошки были затянуты тонкой тканью, которая пропускала совсем немного света. Внутри горело несколько масляных ламп. Электричество сюда еще явно не успели провести. В центре помещения находился глиняный очаг, но без трубы. Дым шел вверх, к крыше, и распугивал в домике москитов.

В хижине никого не было: сложенные гамаки висели на стенах. И я попытался представить, как здесь, в дыму, устраивались на ночлег двадцать человек разного возраста и пола. Неудивительно, что этих горцев так же много, как и вьетнамцев.

– Ты когда-нибудь занималась любовью в гамаке? – спросил я у Сьюзан.

– Может, поговорим о чем-нибудь более умном? – ответила она.

Джон пригласил нас в середину вигвама. Поскольку он был хончо, лучшее место принадлежало ему. Здесь стояли бамбуковые сундуки и коробки. На стене висели ножи и мачете, кожаные ремешки и какие-то шарфики.

Середину хижины занимал квадратный стол высотой в фут, уставленный чашками и горшками.

Это племя, как ни странно, воплотило в быт коммунистический идеал сообщества, хотя сами горцы ненавидели власть красного правительства и отличались свободолюбивым независимым духом. И к тому же не любили вьетнамцев.

Джон сел у стола и сложил ноги крест-накрест. И так же поступила Сьюзан. Я тоже последовал их примеру: все-таки сидеть легче, чем, подобно вьетнамцам, стоять на корточках.

Джон открыл сундук, достал зеленый берет и подал мне. Я заглянул внутрь и увидел ярлык американской фабрики. Старик что-то сказал, и Сьюзан перевела:

– Он говорит, что этот берет дал ему во время войны его американский дай-уй.

Я кивнул.

Он достал еще один зеленый берет.

– А этот дал американец, бывший солдат, который приезжал сюда три года назад.

– У меня нет с собой зеленого берета, – признался я.

– Тогда подари ему часы.

– Лучше подари свои. Что, черт возьми, он будет делать с моими часами?

Старик вынимал из сундука все новые сокровища: солдатский ремень, пластмассовую флягу, десантный нож, компас и всякую другую военную ерунду. И я вспомнил, что у меня в подвале, как и у миллионов других американцев, тоже стоит чемодан с армейской чепухой.

Наконец он вынул небольшую синюю коробочку, и я узнал очень похожий на чехол для драгоценностей футляр для наград. Открыл с величайшим почтением и показал круглую бронзовую медаль на красно-белой ленте. На бронзе был выбит сидящий на книге и мече орел и по кругу слова: "Старание. Честь. Верность".

Это была награда за примерное поведение. Я вспомнил, что ребята из спецназа покупали такие в армейских магазинах на базе и награждали горцев за отвагу. Медали не имели никакого отношения к отваге, но горцы об этом не подозревали. А отцы-командиры не возникали из-за того, что спецназовцы раздавали своим стрелкам ничего не значащие награды.

Я принял коробочку из рук вождя так, словно в ней была Почетная медаль конгресса[71]71
  Высшая военная награда США. Учреждена во время Гражданской войны в 1862 г. Вручается президентом США от имени конгресса.


[Закрыть], и показал Сьюзан.

– Видишь, Джон получил ее за исключительное мужество. Он совершил гораздо больше, чем требовал от него долг.

Сьюзан кивнула и что-то почтительно сказала старику.

Джон улыбнулся, взял у меня коробочку, закрыл и осторожно положил в сундук.

Я вспомнил свой вьетнамский крест "За храбрость", который, расцеловав в обе щеки, вручил мне вьетнамский полковник, и подумал: может, у них это тоже награда за чистый подворотничок?

Но вот старик достал из сундука последний предмет – нечто длинное в промасленной тряпке. Оказывается, вождь владел десантной винтовкой "М-16". Пластмассовый приклад и пистолетная рукоять блестели от масла. А вороненая сталь ствола и алюминий ствольной коробки выглядели так, словно только что закончился ротный смотр.

Он протянул мне ее обеими руками, будто священный талисман, и наши взгляды встретились. Я положил ладони на винтовку. Вождь посерьезнел, и я тоже посуровел лицом. Мы кивнули друг другу – вспомнили прошлое: войну, погибших товарищей и поражение.

Джон молча завернул винтовку в тряпку, положил в сундук и закрыл крышку. Мы встали и вышли из хижины.

Старик вывел нас на тропу. Мы помахали всем на прощание. И пока шли, он что-то сказал Сьюзан, она ответила. И повернулась ко мне:

– Джон желает нам благополучной дороги и приглашает снова приехать в горную страну.

– Передай Джону, – ответил я, – что я ему благодарен за то, что он показал мне медаль и познакомил со своим народом. – Я не знал, справляют ли горцы Тет, и поэтому сказал: – Я желаю его племени удачи, доброй охоты и счастья.

Джон улыбнулся и что-то ответил.

– Он хочет знать, – перевела Сьюзан, – когда вернутся американские солдаты.

– А как насчет того, чтобы никогда? Это достаточно скоро? Скажи ему, американцы вернутся только с миром. Войны больше не будет.

Мне показалось, что вождь немного обескуражен. Он и без того слишком долго тянул и не мог начать гробить вьетнамцев.

Я полез в карман и достал перочинный нож. Джон улыбнулся – он явно видел такие штуки, потому что начал открывать лезвия и другие приспособления.

– Это крестообразная отвертка, – объяснил я, – на тот случай, если понадобится отвернуть кому-нибудь яйца, а эта странная хреновина – штопор: можешь откупоривать шато-лафит "Ротшильд", а можешь захреначивать в комиссарские головы.

Я демонстрировал все преимущества ножа, а Сьюзан в это время закатывала глаза.

Джон снял с шеи шарф и повязал на шею моей спутнице. Они обменялись несколькими словами, и мы распрощались.

– Потрясающе и очень... трогательно, – призналась Сьюзан, пока мы спускались по тропе. – Он до сих пор боготворит американцев.

– Еще они любили французов, – поддакнул я, – и в обоих случаях проявляли неспособность здравомыслия. А ненавидят только вьетнамцев. И те отвечают им взаимностью.

– Я могу это понять. – Сьюзан немного подумала и добавила: – Как странно: я здесь уже три года и ничего об этом не знала.

– Естественно. Об этом не пишут ни в "Уолл-стрит джорнал", ни в "Экономик таймс".

– Не пишут. Ну как, ты рад, что мы остановились?

– Это ты остановилась. А я пошел проследить, чтобы ты не попала на вертел. – Мы были уже почти у самого подножия, когда я заметил: – Готов поспорить, что мистер Лок висит на дереве вниз головой с перерезанным горлом, и собаки лакают его кровь.

– Пол, ты говоришь ужасные вещи.

– Извини. Очень хочется сесть за руль.

Мы обнаружили шофера за рулем машины – живого и в полном здравии, но немного раздосадованного и разнервничавшегося.

– Ку-ди, – сказал я ему.

– Вспомнил-таки вьетнамский, – рассмеялась Сьюзан.

– А то! – Мой вьетнамский лексикон был в основном связан с тем, как бы потрахаться. Но я помнил и кое-какие общие выражения. И не преминул выдать одно из них: – Сат конг. – Это значило: "Убивай коммунистов!"

Мистеру Локу моя фразочка не понравилась, и он обернулся ко мне.

– Смотри на дорогу, – приказал я.

Ужасная колея вела все дальше на север, и нам попалось местечко, которое на карте называлось Тайай, – скопище примитивных бамбуковых хижин на плоском горном лугу. Ее жители выглядели вьетнамцами. Вьеты жили в деревнях и возделывали землю; горские племена обитали на холмах и на кручах и жили за счет земли. Потрясающе, как выразилась Сьюзан. Я бы тоже восхищался этим фактом, если бы сам не хлебнул на этих холмах.

Мы проехали еще одну деревню – судя по карте, Тонке, и дорога повернула на запад, к лаосской границе, потом скатилась в узкую долину и петляла по ней, пока через час мы не выехали на рисовые поля, где путь пролегал по дамбе мимо деревни Литон. Тропа Хо Ши Мина. Удивительно, если задуматься. Тем более удивительно сейчас – в мирное время.

Через два часа после того, как мы покинули Алуой, нам встретился в Дакронге бетонный мост, а через несколько километров тропа Хо Ши Мина пересекала шоссе № 9 – двухполосную дорогу с асфальтовым покрытием, за которое частично спасибо американским инженерным войскам. Лок повернул налево, и мы направились в Кесанг.

– С начала января по апрель шестьдесят восьмого года, когда происходила осада Кесанга, эту дорогу блокировали коммунисты, – сообщил я Сьюзан. – Но в начале апреля мы выбросили десант на холмы вокруг блокированного лагеря, и примерно через неделю бронированная колонна с несколькими полками морской пехоты и южновьетнамскими солдатами освободила дорогу и сняла осаду.

– Ты там был?

– Да. Первая воздушно-кавалерийская дивизия много где побывала. Хорошо, когда есть сотни вертолетов и можно быстро перебросить солдат в любую точку. Но солдатам почему-то, как правило, не хочется лететь туда, куда их везут.

Мы еще немного проехали по шоссе № 9. Движение было не сильным – в основном мопеды, велосипедисты и грузовички.

Направо раскинулось плато, где находилась база Кесанг, а за ним возвышались подернутые туманом лесистые холмы. Географически это место напоминало долину Ашау, хотя казалось не таким диким и не было так сильно зажато склонами.

В прошлом здесь, как в Ашау и Дьенбьенфу – в Богом забытых долинах, – сосредоточивались западные армии, чтобы дать вьетнамцам бой. Дьенбьенфу стал местом сокрушительного поражения, а Кесанг и Ашау – примером блестящих патовых ситуаций и в итоге психологическим провалом американцев, потому что общий счет и победа совсем не одно и то же.

Мы миновали плато и въехали в Кесанг – город, который, подобно Алуой, исчез во время войны, но потом возродился опять.

Небо все еще хмурилось, облака низко висели над головами. Точно так же было в апреле 1968 года: мрачный, тяжелый, как мое настроение, небесный свод, место, где вонь тысяч разлагающихся тел предрекала собственную судьбу.

Глава 32

Теперь в Кесанге на прилично мощенных улицах появились солидные каменные дома под красными черепичными крышами.

Мы въехали на широкую площадь, где строилось большое здание рынка. Город был явно показным. Это было место со значимым именем, и власти хотели, чтобы Кесанг нравился туристам и журналистам. И действительно, на площади стояло пять экскурсионных автобусов, и западные туристы бродили вдоль рыночных лотков и наверняка задавали себе вопрос, на кой черт их занесло в этот удаленный уголок страны.

Лок завернул на бензоколонку, а мы со Сьюзан вылезли из машины и потянулись.

– Хочу холодного пива, – объявил я.

Сьюзан что-то сказала наполнявшему бак шоферу, и мы направились через площадь в уличное кафе.

– База ведь была не здесь? – спросила меня Сьюзан.

– Не здесь, – ответил я. – На плато, которое мы проезжали по дороге. База получила название по имени города, но сам город к тому времени перестал существовать. Мы туда съездим потом.

По пути к желанному пиву нам попалось несколько ларьков, и верная себе Сьюзан останавливалась у каждого. Большинство торговцев продавали двухкилограммовые пакеты кофе, видимо, местного производства. Другие – ананасы и овощи. Еще торговали военными сувенирами, в основном всяким хламом из медных снарядных гильз, который пытались превратить в украшения. Я заметал 105-миллиметровую медную гильзу, в которой рос цветок, – сложный, противоречивый образ, если именно такой задумывая автор. Были тут вазы из гильз крупнокалиберного пулемета и кружки из трубы гранатомета, к которой приделали ручки.

– Откуда все это барахло? – спросила Сьюзан.

– Из Соединенных Штатов Америки, – ответил я.

– Боже, но его так много!

– Осада продолжалась сто дней. Артиллерия славно поработала.

Сьюзан подошла к прилавку с обломками оружия: пластмассовыми прикладами от винтовок "М-16", чеками, снятыми с ручных гранат, картонными телескопическими трубами от легких противотанковых ракет "М-72" и тому подобным. Тут же валялись пластиковые солдатские фляги, ремни, подсумки, ножны, пряжки и прочие археологические свидетельства того, что здесь некогда воевала армия. А теперь – сувениры на продажу тем, кто остался в живых и хотел привезти домой кусочек ада.

Сьюзан спрашивала меня о назначении каждого предмета. Я отвечал и добавлял: "А где холодное пиво?"

– Подожди, а вот это что?

– Как ни странно, чехол от саперной лопатки. Он крепится на ремень, а лопатка держится внутри.

Сьюзан положила чехол и перешла к другому лотку, где семья горцев торговала своими поделками.

– Пол, ты знаешь, что это за племя?

Торговцы были в ярких красных с синим украшенных вышивкой одеждах; женщины заплетали волосы на макушке в большой пучок и перевязывали ярким шарфом. В ушах дамы носили огромные кольца и курили длинные трубки.

– Мне кажется, они из Калифорнии, – предположил я.

– Все смеешься! Из какого они племени?

– Откуда, черт возьми, мне знать? Горцы, и все. Спроси у них сама.

Сьюзан обратилась к старухе и удивилась, что все торговцы говорили по-вьетнамски, хотя признала, что ей их трудно понимать.

– Ну и что из того? – пожал я плечами – Я и тебя-то с трудом понимаю.

Вокруг нас собралась вся семья: женщины пыхали трубками, мужчины курили сигареты, и все одновременно болтали. Обсуждали повязанный на шее Сьюзан шарфик таой и показывали свои, более яркие. Но вдруг перевели взгляды на меня, и я догадался, что Сьюзан им сообщила, что я здесь не впервые.

Ко мне подошел маленький старичок с кривыми ногами в перевязанном кушаком оранжевом балахоне. Взял меня за руку и заглянул в глаза. Его руки и лицо были сплошь в морщинах, как плохо выделанная кожа. Он что-то пытался мне объяснить.

– Он говорит, – перевела Сьюзан, – что был американским солдатом.

– Неужели? Но он как будто не подходит по росту для строевой службы?

Старичок продолжал говорить, а Сьюзан переводила:

– Он воевал на стороне американцев... с "зелеными беретами"... был с ними семь лет... они ему хорошо платили... дали отличную винтовку и нож. Он убил много, очень много. Ты слышишь, он говорит по-французски: "Beacoup, beacoup"?

– Beacoup, beacoup! – повторял старик и при этом резко взмахивал рукой, будто резал глотку врагу.

Я повернулся к Сьюзан.

– Спроси, его винтовка все еще у него?

Старик выслушал вопрос, посмотрел на меня и едва заметно кивнул.

Невероятно сморщенное лицо, щелочки-глаза. Мы стояли на площади Кесанга и держались за руки. Было ли у нас что-то общее? Ничего, кроме того, что мы воевали на одной войне, которая могла никогда не вспыхнуть.

– Он спрашивает, – перевела Сьюзан, – не знаешь ли ты капитана Боба, который был его командиром?

– Скажи ему, – ответил я, – что я как-то встретил его в Америке. Капитан Боб живет хорошо и всем рассказывает о своих храбрых горских стрелках.

Старик поверил всему. Он еще крепче сжал мои руки, а потом взял с лотка бронзовый горский браслет и протянул мне. Такие браслеты они продавали. Но если человек нравился или если он был храбр, они могли подарить. Он защелкнул тонкий браслетик на моем левом запястье, отошел на шаг и отдал мне честь. Я ответил тем же.

Вокруг нас собрались несколько американцев и десяток вьетнамцев. Последние были явно раздосадованы.

– Поблагодари его, – попросил я Сьюзан. – И скажи, что мы с капитаном Бобом вернемся и организуем новую горскую армию.

Сьюзан что-то сказала старику. Он улыбнулся, и мы пожали друг другу руки. А ей внезапно потребовалось целых шесть платков и цветных кушачков, и впервые во Вьетнаме Сьюзан не стала торговаться и сразу дала старухе десятку. Конечно же, ей захотелось пофотографировать. И хотя я предупреждал, что ей отрежут голову, она попросила у горцев разрешения. И те ее не тронули. Мы тоже позировали в горских платках, а потом попрощались с продавцами и пошли в кафе.

– Они из племени бру, – объяснила мне Сьюзан. – Дай-ка посмотреть твой браслет.

Я протянул ей руку.

– В нем есть какой-то смысл?

– Это знак дружбы. У меня уже один такой хранится дома. Теперь будет два.

– Правда? А кто тебе подарил?

– Естественно, горец.

– А почему он это сделал? Или это была она?

– Он. Мы не приставали к их женщинам, иначе наши кочаны вполне могли насадить на кол.

– Ну хорошо, он. За что он подарил тебе браслет?

– В знак дружбы. Они легко с ними расстаются, если человек им нравится. Но к несчастью, горцы ждут, что друг разделит с ними стол, а их трапеза куда отвратительнее, чем ротный рацион.

– Неужели?

– Самое ужасное блюдо – это вьетнамцы. Горцы вообще любители мяса: олени, медведи, птица и другая дикая живность. Они запекают добычу в золе. Но предлагают запить кушанье стаканом крови. А это с непривычки непросто.

– Ты сумел выпить кровь?

– Ничего. Под мясо нормально идет.

Когда мы вошли в кафе, было около часа и за столиками оказалось много белых: европейцев, американцев, даже рюкзачников. Кое-кто по возрасту мог участвовать в войне, но в основном – групповые туристы. И у них Кесанг не вызывал никаких ассоциаций – просто экскурсионный город. Видимо, им предложили в Хюэ прокатиться сюда, и они согласились. Клюнули на рекламу: "Кесанг! Город, где три месяца находилась в кольце американская военная база! Почувствуйте из салона снабженного кондиционером автобуса смертельный ужас тридцати тысяч осажденных! По дороге заезд в горскую деревню. Стоимость обеда включена в путевку".

Все столики были заняты. Но я заметил один, где сидели всего двое: американец и вьетнамец. Они пили пиво.

Я подошел и спросил:

– Не возражаете, если мы сядем?

– Валяйте, – ответил американец – крупный малый примерно моего возраста.

Мы со Сьюзан сели.

– Меня зовут Тед Бакли, – сообщил наш сосед и протянул руку.

– Пол Бреннер. А это Сьюзан Уэбер, – ответил я.

Американец пожал Сьюзан руку.

– А это мистер...

– Мистер Трам, – представился вьетнамец, которому на вид было лет шестьдесят. – Рад с вами познакомиться.

– Представляете, – продолжал Тед Бакли, – мистер Трам служил в северовьетнамской армии – был капитаном. Он воочию видел здешние бои. Так?

Трам улыбнулся краешками губ и кивнул.

– А я служил с января по июнь шестьдесят восьмого в двадцать шестом полку морской пехоты. Так что мы с мистером Трамом были здесь в одно время, но по разные стороны колючки.

Я посмотрел на Трама, и наши глаза встретились. Он пытался понять, был ли и я здесь, а если воевал, затаил ли злобу или, как Тед, тоже считал наше противостояние гнусным совпадением.

– Мистер Трам предложил мне быть экскурсоводом на базе, – сказал американец. – А вы, ребята, туда собираетесь или уже были?

– Собираемся.

Подошла официантка, и мы со Сьюзан заказали пиво – не важно, какого сорта, было бы холодное.

Тед покосился на меня и спросил:

– Морской пехотинец?

Я ответил традиционным:

– Вот еще! Неужели я кажусь настолько тупым? Он рассмеялся.

– Пехота?

– Первая кавалерия.

– Не мандишь? – Он повернулся к Сьюзан. – Ах, извините. Так ты точно был здесь?

Я ответил в лучшем духе добродушного соперничества между родами войск:

– Неужели забыл, как кавалеристы упали с небес и вытащили из дерьма ваши задницы?

– Враки! Мы держали красных там, где хотели.

– Это они вас держали три месяца там, где хотели, – в окружении.

– Потому что мы так хотели.

Мы оба рассмеялись. Забавно получилось, подумал я.

Сьюзан и Трам курили и молча слушали, о чем мы говорили.

– Этот человек тоже здесь был, – сказала ему Сьюзан. – Вы поняли?

Вьетнамец кивнул и повернулся ко мне:

– Вы прибыли сюда первого апреля. Так?

– Верно.

– Я очень хорошо помню этот день.

– И я тоже.

Принесли пиво, и мы подняли бутылки.

– За мир, – предложил Тед. Все чокнулись бутылками и выпили.

Тед Бакли был крупным малым, но явно прибавил несколько фунтов с тех голодных месяцев в осаде. Морщинистое лицо, огрубевшие руки – он явно зарабатывал себе на жизнь физическим трудом.

– Вы здесь один? – спросила его Сьюзан.

– С женой. Она осталась в Хюэ. Сказала, у меня будет больше впечатлений, если я поеду без нее. Мы приехали туда из Сайгона с тургруппой на микроавтобусе. И вот только что я познакомился с мистером Трамом. Он обещал мне персональную экскурсию. Присоединяйтесь.

– Спасибо. С удовольствием, – поблагодарил я.

Тед повернулся к Сьюзан:

– А вас-то как сюда вытащили?

– Я сама вызвалась.

– Никогда не следует вызываться самому. Так, Пол? – пошутил американец. И спросил: – Вы, ребята, остановились в Хюэ?

– Да, – ответила Сьюзан.

– Мы вчера осматривали Цитадель, – продолжал он. – Господи, большая часть до сих пор в руинах. Ты там был?

– Нет, – отозвался я. – Мы стояли в основном в Куангчи.

– Да, конечно. Район высадки Шарон. Помню-помню. И что ты делал в кавалерии?

– Тянул солдатскую лямку.

– Вот и я тоже. Шесть месяцев угробил в этой сраной дыре. Простите, – снова извинился он перед Сьюзан. – Не подберу другого слова.

– Ничего, – хмыкнула она. – Я в последнее время привыкла. – И повернулась к вьетнамцу: – А вы сколько здесь были?

– Четыре месяца, – сказал он. – Прибыл в декабре шестьдесят седьмого, а в апреле был отозван. – Он поднял на меня глаза. – Так что мы разминулись с мистером Полом. – Это показалось ему смешным, и он хихикнул.

– А каково было по вашу сторону проволоки? – спросил его Тед.

Трам понял вопрос и на мгновение задумался.

– Очень плохо. Американские бомбардировщики прилетали ночью и днем. И ночью, и днем стреляла артиллерия. Очень плохо... и у нас... и у вас... но бомбардировщики – совсем нехорошо.

– А я, приятель, три долбаных месяца огребал от вашей артиллерии.

– Да, война – это плохо для всех.

Тед повернулся ко мне:

– Слушай, ты способен поверить? Поверить в то, что вернулся?

– Пытаюсь.

– А вы, – повернулся он к Сьюзан, – выглядите слишком молодо, чтобы помнить о войне.

– Это верно. Но Пол любезно делится со мной воспоминаниями.

Тед явно хотел спросить о наших отношениях, и пока его совсем не замучило любопытство, я решил действовать на опережение.

– Мы познакомились в Хюэ, – сказал я. – И сегодня я пригласил Сьюзан поехать со мной.

– Вот как? Значит, вы только что познакомились? Сами-то откуда?

– Из Ленокса. Штат Массачусетс.

– Да? А я из Чатема, Нью-Йорк, прямо по другую сторону границы штата. Владею маленькой строительной компанией. В свое время накопал здесь так много траншей и построил такую прорву бункеров, что, когда вернулся в Америку, мне захотелось обложить дом мешками с песком и нарыть вокруг окопов. Но мой старикан удружил мне работенку каменщика.

Сьюзан улыбнулась.

– А ты откуда? – спросил меня Тед.

– Вообще из Бостона. А теперь живу в Виргинии.

– А вы? – Сьюзан повернулась к Траму.

– Я, – улыбнулся вьетнамец, – из маленького городка на побережье. Называется Донгхой. Раньше находился в Северном Вьетнаме. Но после объединения границы больше не существует, – добавил он. – А в Кесанг переехал с семьей шесть лет назад.

– Зачем? – спросил его Тед.

– Здесь зона экономического развития.

– Да? Почему здесь?

Трам помедлил и ответил:

– Я помню красивые зеленые холмы и долины, которые здесь были до битвы... Многие вьетнамцы перебираются сюда с побережья. Там очень много людей. Здесь, как бы вы сказали, новый фронтир[72]72
  Рубеж, новые земли (исп.).


[Закрыть].

– Фронтир – понятно. Земли индейцев, – хмыкнул Тед.

– А вы здесь гид? – спросила вьетнамца Сьюзан.

– Я преподаю английский в школе, – ответил он. – Но сегодня праздник, и я пришел сюда посмотреть, не смогу ли оказать услугу туристам. Только ветеранам.

Я посмотрел на Трама. Приятный на вид человек. Если он и работал на министерство общественной безопасности, то только по совместительству. В любом случае это я на него набрел, а не он меня нашел. Так что ему нет до меня никакого дела. Хотя не исключено, что он и Лок знали друг друга.

– Могу я спросить, кем вы работаете? – поинтересовался вьетнамец.

– Конечно. Я в отставке, – ответил я.

– В Америке так рано уходят в отставку? – удивился он.

– Пол выглядит моложе, чем есть на самом деле, – объяснила Сьюзан.

Трам и Тед хихикнули. Тед покосился на нас – он явно решил, что мы уже переспали.

Мы немного поболтали, заказали еще по пиву, и каждый сбегал в туалет.

Мистер Трам был не первым северовьетнамским солдатом, с которым я здесь познакомился, но я еще ни с кем не пил пиво, и мое любопытство росло.

– Что вы думаете об американцах, которые снова приезжают сюда? – спросил я его.

Он ответил без всякого колебания:

– Я считаю, что это хорошо.

Я не люблю вдаваться в политику, но все-таки задал вопрос:

– Вы полагаете, та цель, за которую вы боролись, стоит всех смертей и страданий?

Трам снова ответил, ни секунды не раздумывая:

– Я сражался за объединение страны.

– Хорошо. Страна объединилась. Но почему Ханой так плохо обращается с югом? Особенно с ветеранами южновьетнамской армии?

Кто-то пнул меня под столом. И я догадался, что это не Трам и не Тед.

– После победы было допущено много ошибок, – сказал вьетнамец. – Правительство это признает. Настало время думать о будущем.

– У вас есть друзья, которые раньше служили в южновьетнамской армии? – спросил я его.

– Нет. Моему поколению трудно забыть вражду. Когда мы встречаемся на улице, в автобусе или кафе, мы вспоминаем, какие страдания причинили друг другу. Смотрим друг на друга с ненавистью и отворачиваемся. Это ужасно, но я думаю, следующее поколение будет лучше, чем мы.

Мы снова занялись пивом. Странно: бывший капитан Трам пил с двумя американцами, которые неподалеку от этого самого места пытались его убить. Но не имел сил даже поздороваться с бывшим южновьетнамским солдатом. Я подумал, что причины этой вражды между южанами и северянами крылись не столько в войне, сколько в том, что происходило потом. Война – простая штука. А вот мир – вещь невероятно запутанная.

– Автобус отходит через полтора часа, – сообщил Тед. – Я думаю, никто не станет возражать, если вы присоединитесь к нам.

– У нас машина с шофером, – ответил я. – Вы можете поехать с нами.

– В самом деле? Хорошо. – Он посмотрел на гида. – Вы не против?

– Нисколько.

Тед настоял, что за пиво будет платить он, и мы вышли из заполненного людьми кафе.

Лок был там, где мы его оставили. Он что-то сказал Сьюзан, та ответила, и это повергло Теда в совершеннейший шок.

– Вы говорите по-косоглазому? То есть я хотел сказать, по-вьетнамски?

– Немного, – ответила она.

– Господи, кто может одолеть эту тарабарщину?

Я, Сьюзан и мистер Трам втиснулись на заднее сиденье, а большущий Тед устроился на переднем, и мы поехали.

Мы направились на восток по шоссе № 9, и Трам принялся зарабатывать свой гонорар: