Текст книги "В никуда"

Глава 27

Следующие несколько часов я с путеводителем в руке осматривал достопримечательности, делал снимки, нанимал велорикш и такси, шел вперед и тут же возвращался обратно – в общем, портил кровь тем, кто, возможно, за мной следил.

Накануне люди допоздна встречали Новый год, и теперь мало кто собрался пройтись по туристическим местам. У меня возникло предчувствие, что связному придется дожидаться двух часов, чтобы затеряться в толпе.

Пока гуляли одни белые, так что я совсем не выделялся. И большинство утренних страдальцев ходили группами. Но постепенно стали выбираться из домов и вьетнамцы. Стены Цитадели простирались более чем на два километра с каждой стороны, и почти все люди находились внутри.

В половине двенадцатого я вышел из крепости через ворота, которые вели к спуску к реке, и пошел по набережной на юг. Здесь было людно и среди гуляющих сновали десятки велорикш и громогласно предлагали свои услуги:

– Эй, вело! Эй, вело!

Велорикши в Сайгоне и Нячанге казались осколком проигравшей в войне стороны. Победители сидели в иммиграционной полиции. Это была одна из тех войн, когда побежденные приспособились немного лучше, чем победители. Надежду я замечал только в глазах детей, да и то не всегда.

Я следовал дальше вдоль реки и подошел к воротам напротив флаговой башни, где мы были со Сьюзан вчера. Сегодня они оказались открыты для публики. Я снова вступил в Цитадель и мимо щелкающих аппаратами туристов перешел красивый мост. Теперь я находился в императорском чертоге, который некогда предназначался только для правителя и его двора. Дворец императора тоже был открыт, и я вошел в массивное строение. Первый зал был отделан черным и красным лакированным деревом и украшен множеством золоченых изображений драконов и демонов с сияющими глазами – обстановка, ничуть не способствующая облегчению похмелья.

Я сразу прошел внутрь, и предо мной оказался Зал мандаринов – номер 32 по моему путеводителю – еще одно орнаментированное строение. Справка в моей книжонке гласила, что после боев 68-го года он был восстановлен из пепла и теперь выглядел и по-новому, и по-старинному, словно павильон в "Диснейленде". Я щелкнул затвором фотоаппарата.

Без пятнадцати двенадцать я еще не представлял, где должен встретиться со своим связным. Зал мандаринов, как и все окружающие строения, казался огромным, имел внутреннюю и внешнюю стороны, но Конуэй не уточнял, где состоится контакт, хотя логично было предположить, что на случай дождя – внутри, даже если сегодня не было никакого дождя.

Я прошелся по периметру здания и окончательно убедился, что не привел за собой "хвоста". Не верьте телесериалам – нельзя три часа следить за человеком так, чтобы он не заметил.

Если теперь я засеку наблюдение, это скорее всего мой связной. Я твердо знал, что опасность не во мне: я научился уходить от "хвоста" не хуже, чем муж от ревнивой жены. Истинная опасность заключалась в том, что мой связной может быть на примете всех отделов министерства национальной безопасности. Обычно на таких встречах объявляется любитель из местных, которого нанял какой-нибудь придурок из Вашингтона, и тащит на хвосте пятнадцать человек, причем половина из них с видеокамерами.

Слава Богу, мне не должны передавать ничего компрометирующего вроде коробки с документами с грифом "Совершенно секретно".

Ко мне никто не приближался, но оставалось еще пять минут, и я вошел в ворота, которые вели в Запретный Красный город – святую святых императорского чертога. Цари любили уединение, и, как говорила Сьюзан, только правитель, его наложницы и евнухи допускались в это место. Другими словами, весь этот выгородок был сделан только для двух яиц. Вот бы мне такой.

К сожалению, здесь мало что осталось – ни императоров, ни евнухов, ни, что печальнее всего, наложниц. Только пустые пространства и низкие фундаменты, на которых некогда стояли строения. Только восстановленная императорская библиотека возвышалась среди руин – по путеводителю номер 23, вторая точка встречи в 14 часов.

В Красном городе было несколько иностранцев, и среди них супружеская пара среднего возраста – как я определил по акценту, из Штатов. Какой ужас, говорила женщина, что американская военщина превратила в руины это сокровище архитектуры. Муж с ней соглашался:

– Мы везде сеем смерть и разрушение, где бы ни появились.

Он явно имел в виду не себя – ведь они, где бы ни появлялись, сеяли одну только глупость. В качестве еще одного прикрытия я предложил сфотографировать их вместе на фоне руин. Они обрадовались и дали мне свой до идиотизма сложный аппарат, который клинило чаще, чем вашингтонское метро.

– А вы знаете, – спросил я их, наводя на резкость, – что коммунисты напали на этот прекрасный город во время перемирия – самую священную для буддистов ночь? Улыбнитесь. Знаете, что они уничтожили больше трех тысяч жителей Хюэ? Расстреляли, отрубили головы, закопали заживо? Улыбнитесь.

Супруги почему-то не улыбнулись, но я понял, что этот снимок они запомнят. Поэтому сделал два кадра – второй, когда мужчина уже шел ко мне и протягивал руку, чтобы отобрать фотоаппарат.

Он не сказал ни слова благодарности, и они с женой удалились – не такие высокомерные, как минутой раньше, но явно не обрадованные полученной информацией. Эй, а ведь надо узнавать новое, когда путешествуешь по чужой стране. Вот как я.

Я вышел из Красного города и вернулся в Зал мандаринов. Немного побродил внутри. Помещение было настолько огромным, что я не мог себе представить, как мой связной меня засечет. Вот если бы у нас обоих были "хвосты", они могли бы нам помочь – если бы сошлись сфотографироваться или выпить.

Несмотря на свое легкомыслие, я немного волновался. Я-то один. А вот своему связному я не доверял ни на йоту. Он один или нет?

В двадцать минут первого я все еще ходил по зданию, и огнедышащие драконы все больше соответствовали моему настроению.

Наконец я вышел наружу. Сквозь небольшие просветы в облаках пробивалось солнце, и немного потеплело. Я обошел вокруг Зала мандаринов, но со мной явно никто не хотел знакомиться.

Встреча не состоялась. У меня было около полутора часов, чтобы покопаться в своей голове. Я вышел из Цитадели на набережную, где было несколько закусочных. Взял литровую бутылку воды и рисовый шарик в банановых листьях. Сел на скамью подле молодой вьетнамской парочки, смотрел на реку, ел мороженое пластмассовой ложкой и пил из пластикового горлышка прохладную воду.

Куснул рисовый шарик. Ну и влип. Джеймс Бонд никогда не торчал с перепоя на скамейке и не жевал тягучий рис.

Из-за дождей течение в реке Перфум было сильным, и ниже я видел каменные пилоны, где когда-то был старый мост. Давным-давно я разговаривал с морским пехотинцем, который служил здесь во время войны. Он сказал, что русло можно было пересечь, прыгая по плывущим телам. Типичное преувеличение морпеха, но любая военная байка имеет в своей основе зерно правды, из которого вырастает гигантское дерево обмана. Я не слышал, чтобы с очередным рассказом военные байки становились скромнее.

Мимо прошли две вьетнамки в красных ао зай, и их длинные прямые, расчесанные на прямой пробор волосы напомнили мне о Сьюзан. Я встал, окликнул их и показал на свой фотоаппарат. Они остановились, хихикнули и встали позировать. Я сделал снимок и сказал:

– Чак мунг нам мой.

Они ответили на мое поздравление и, не переставая хихикать и оглядываться через плечо, пошли дальше.

Это меня немного подбодрило.

Большинство людей, думал я, ведут нормальную жизнь. А я – нет. В целом мире едва ли найдется несколько десятков мужчин и женщин – а то и меньше, – которые сейчас делают то, что я. Большинство тайных встреч носит сексуальный характер. Миллионы происходят прямо теперь, миллионы намечены на завтра и послезавтра. Кто-то из любовников не доживет до заветного свидания, но большинство бросится в объятия любимых.

Зато Пола Бреннера того и гляди арестуют. Или он получит информацию, которая приведет к аресту или гибели. Или в лучшем случае принесет ему несколько долларов к пенсии и женщину мечты в Штатах.

В Вашингтоне идея казалась неплохой – ну если не такой уж неплохой, то такой, которая принесет мне пользу. Так оно и случилось.

Я смотрел на реку и на Новый город на противоположном берегу. Видел тысячи людей, которые шли мимо. Несостоявшаяся первая встреча казалось чем-то вроде отсрочки приведения в исполнение приговора. У меня были законные причины прервать свою миссию. И немаловажная из них – полковник Манг. Пора возвращаться в гостиницу и сматываться из страны.

Я не тронулся с места.

А в половине второго встал и снова вошел в Цитадель – в стены крепости, затем в императорский чертог и, наконец, в Запретный город. Меня поразило, что символизм названия не ускользнул от склонных к драматизму болванов из Вашингтона. И понимал: здесь я встречусь либо со связным, либо со своей судьбой.

Глава 28

Я прошел мимо огородных делянок и цветочных клумб к императорской библиотеке, которая, как я успел заметить, была единственным уцелевшим зданием.

Около нее стояли несколько туристов, но большинство гуляли в садах.

Примерно в двадцати метрах на корточках сидел вьетнамец и разглядывал цветы. Он поднялся, сделал шаг в мою сторону и почти на безупречном английском спросил:

– Сэр, вам не нужен гид? – И прежде чем я успел ответить, продолжил: – Я преподаю в университете Хюэ и могу показать вам самые важные места Старого города. – А потом добавил: – Я очень хороший гид.

Ему было около тридцати пяти лет. Он носил традиционные черные брюки, белую рубашку и сандалии. На руке – дешевые пластмассовые часы. Лицо ничем не примечательное. Я мог бы пройти мимо него десять раз и не заметить в толпе.

– Сколько вы берете за свои услуги? – спросил я его и услышал условный отзыв:

– Заплатите, сколько сочтете нужным.

Я не ответил.

– У вас в руке путеводитель, – сказал он. – Можно взглянуть?

Я дал ему книгу, и он развернул страницы.

– Совершенно верно. Вы вот здесь, в Запретном Красном городе.

Я даже не посмотрел в путеводитель.

– Я знаю, где нахожусь.

– Вот и прекрасно. Превосходное место, чтобы начать экскурсию. Меня зовут Труонг Куи Анх. Пожалуйста, зовите меня мистером Анхом. А как называть вас?

– Пол будет вполне нормально.

– Понимаете, мистер Пол, мы, вьетнамцы, помешаны на формах обращения. – Он снова присел на корточки. – Посмотрите на эту мимозу. Вот я дотрагиваюсь до листьев – они чувствительны к прикосновению и сворачиваются.

Повезло – нарвался на говоруна. Пока мистер Анх изводил тисканьем мимозу, я осмотрелся – нет ли слежки.

Вьетнамец распрямился.

– Есть что-нибудь конкретное, что вы хотели бы осмотреть?

– Нет.

– Тогда выбор за мной. Вас интересуют императоры? Французский колониальный период? Вы воевали во Вьетнаме?

– Да.

– В таком случае для вас должна представлять интерес битва при Хюэ.

Я уже начал подумывать, что мой гид – в самом деле гид, когда он, не отрывая взгляда от путеводителя, спросил:

– Мистер Пол, вы уверены, что за вами не следили?

– Уверен. А как насчет вас, мистер Анх?

– Вполне. Я чист.

– Почему вы не появились на первой встрече? – спросил я его.

– Из предосторожности.

Его ответ мне не понравился, и я решил уточнить:

– Считаете, что вы под наблюдением?

Он замялся.

– Если честно... сдали нервы.

– Но теперь все в порядке? – улыбнулся я. И не признался, что сам чуть не отказался от встречи номер два. – Вы в самом деле преподаете в университете?

– Да. Не стану обманывать, власти присматривают за мной. Я вьет-кьеу. Вы знаете, что это такое?

– Да.

– Прекрасно. Но кроме этого, у них нет другого повода за мной следить.

– Вы никогда прежде ничем таким не занимались?

– Однажды, примерно год назад. Я готов помочь чем могу. Я вернулся во Вьетнам четыре года назад и время от времени выполняю небольшие поручения. Давайте пройдемся.

Мы шли по дорожкам Запретного города, и он говорил:

– Коммунисты утверждают, что это они восстановили здесь все. Но на самом деле именно они допустили, чтобы развалины императорского комплекса совершенно разрушились. Коммунисты подозрительно относятся к истории и к тому, что делается сейчас. Однако западные организации настояли, чтобы они занялись восстановлением утраченного во время войны. И, естественно, предоставили деньги. А теперь власти пожинают доход от туризма.

Мы находились во внешней ограде подле двора, и вьетнамец увлек меня в разбитый на разрушенном фундаменте цветочный сад.

– Мой отец служил в армии Южного Вьетнама в чине капитана. Убит прямо здесь, на месте этого сада, где когда-то стоял императорский дворец. Его нашли после боя в развалинах вместе с другими пятнадцатью офицерами и солдатами. Руки связаны за спиной, раны в головах. Их явно расстреляли.

Теперь понятно, почему у мистера Анха такие антикоммунистические настроения. Но откуда мне знать, может, весь его рассказ – чистейшая выдумка?

– Я был маленький, когда это случилось, но отца помню, – продолжал мой гид. – Он служил здесь, и здесь же жила моя семья. В тот вечер, в канун Тета шестьдесят восьмого года, мы были дома – в Новом городе, по другую сторону реки. Внезапно отец вскочил со стула и закричал: "Орудийный обстрел!" А мать рассмеялась и ответила: "Что ты, это салют".

Я смотрел на мистера Анха, а он обводил глазами сад и вспоминал:

– Отец схватил винтовку и бросился к двери, прямо в сандалиях, сапоги так и остались у двери. Нам он крикнул, чтобы мы спустились в убежище за домом. Мы испугались, потому что на улице слышались крики, а салют оказался настоящим обстрелом.

Он помолчал и потупился, прямо как первоклашка, который разглядывает собственные носки, стараясь вспомнить урок.

– Отец задержался, вернулся, обнял мать, бабушку и всех пятерых детей. А потом подтолкнул к выходу на задний двор, где было вырыто убежище.

Анх сорвал цветок, растеребил пальцами и бросил на землю.

– Мы сидели в убежище с двумя другими семьями неделю, пока не пришли американские морские пехотинцы. Когда мы вернулись в дом, то обнаружили, что вся праздничная еда исчезла, а мы были очень голодны. Передняя дверь была сломана, недоставало многих вещей, но дом остался цел. Мы так и не узнали, где схватили отца – прямо в доме или в тот момент, когда он спешил к своим солдатам. Наступление оказалось полной неожиданностью – коммунисты вошли в город, не встретив ни малейшего сопротивления. Мы знали, что отец предпочел бы умереть со своими солдатами, и сначала считали, что так оно и вышло. Но в марте, когда горожане вместе с солдатами стали расчищать развалины, обнаружилось множество тел расстрелянных. Мой отец носил выданный американцами медальон, и по нему удалось идентифицировать его тело на месте, где стоял императорский дворец. Видимо, расстрелы производились в самом здании. Хорошо, что на нем был этот медальон – мы получили тело и смогли его похоронить. Многие семьи были лишены даже этого.

Вьетнамец постоял и пошел дальше. Я последовал за ним. Мы вышли из Цитадели на берег.

– Так вы здесь служили? – спросил он.

– Первая воздушно-кавалерийская дивизия. Шестьдесят восьмой год. В основном Куангчи.

– В таком случае вы знаете этот район.

– Кое-что помню.

– И каким вам показался Вьетнам?

– Мирным.

– В этой стране сломлен дух народа.

– Кем?

– Режимом.

– Зачем же вы вернулись?

– Это моя родина. Если бы в Америке была диктатура, вы бы жили там?

Интересный вопрос.

– Если бы американская диктатура была такой же беспомощной, как здешняя, наверное, жил бы.

Анх рассмеялся.

– Это вам так кажется, что она беспомощная. Власти планомерно уничтожают всякую оппозицию режиму.

– Но до вас-то не добрались. И до многих других, кто, как мне кажется, ненавидит режим.

– Наверное, следовало сказать, организованную оппозицию, – поправился вьетнамец. – Коммунисты завоевали не так много сердец и умов.

Мы миновали мост Фухуан, и Анх настоял, чтобы я дал ему фотоаппарат. Он снял меня сначала на фоне реки, а потом под другим ракурсом – на фоне крепостных стен. Разговаривая со мной, Анх не слишком волновался, однако в его глазах я заметил тревожный блеск. Пока он фотографировал, я заметил:

– Если нас хотят арестовать, то скорее всего выждут, не встретимся ли мы с кем-нибудь еще.

– Вы правы. – Анх возвратил мне аппарат.

– Вы боитесь?

– Не то слово, – улыбнулся вьетнамец. – Но вы же знаете, насколько мы непроницаемы.

Мы шли дальше вдоль реки. Все, что мне требовалось от мистера Анха, чтобы он сообщил мне точное название деревни, ее местонахождение и все остальное, что его просили мне передать. Но он не спешил – может быть, и к лучшему: пусть считают, что мы в самом деле турист и гид.

– Я посещал Калифорнийский университет в Беркли, – объявил Анх.

– А мне казалось, вы хотели удрать от коммунистов, – хмыкнул я.

Он тоже хихикнул.

– Я жил в основном в северной Калифорнии. Но потом взял год и объездил всю Америку. Потрясающая страна.

– А откуда у вас столько денег? – спросил я.

– От вашего правительства.

– Очень любезно с его стороны. И теперь вы возвращаете долг?

Он ответил не сразу.

– Ваше правительство разработало программу... как бы это выразиться... формирования агентов влияния. Вьетнамцев вроде меня, которые обязались вернуться на родину на срок не менее пяти лет.

– Никогда о таком не слышал.

– И не услышите. Но нас тысячи, таких же вьет-кьеу, чьи симпатии больше на стороне Вашингтона, чем Ханоя.

– Понятно. И что вы должны сделать? Устроить революцию?

Анх рассмеялся.

– Надеюсь, что нет. Просто жить и исподволь влиять на умы остальных. Большинство вьет-кьеу – предприниматели, есть, как я, преподаватели, некоторые даже поступили на государственную службу или в армию. Порознь мы ничто. Но благодаря нам всем Ханой не спешит вернуться к социализму и изоляции. Частное предпринимательство, торговля и туризм должны остаться. Понимаете?

– Думаю, что да. И вы вкладываете эти подрывные мысли в головы своих студентов?

– Естественно, не в аудитории. Но они знают, куда обратиться, если хотят услышать правду. Вы знаете, что коммунисты запретили упоминать, что они расстреляли в этом городе три тысячи человек. Все знают. В каждой семье кто-нибудь погиб, но в учебниках об этом ни слова.

– Что ж, мистер Анх, если вам от этого легче, в американских учебниках тоже ничего не говорится о расправе в Хюэ. Если хотите прочитать о побоищах, найдите в оглавлении "Милай".

– Да. Я знаю.

Мы подошли к дальнему углу стены. Вблизи, на набережной, раскинулся большой рынок. К нему-то и повел меня вьетнамец.

– Хотите что-нибудь выпить?

– Кола будет в самый раз, – ответил я.

Он подошел к ларьку.

А я сел и огляделся. Во Вьетнаме трудно понять, видел ли ты дважды одних и тех же людей. Особенно это касается мужчин, которые все без исключения отдают предпочтение черным брюкам и сандалиям. Иногда встречаются рубашки других тонов, но в основном – белые. Волосы одного цвета, прически одного фасона. Ни бород, ни усов – их носят разве что очень глубокие старики. Никто не ходит в шляпах. Куртки – большая редкость, и все одного покроя и цвета – рыжевато-коричневые. На некоторых вьетнамцах я видел очки для чтения, но ни разу для дали, хотя водителям было бы недурно о них подумать.

Скопление вьетнамцев в Хюэ казалось еще более однородной массой, чем в Сайгоне и Нячанге.

Анх сел и поставил передо мной банку колы. А себе взял горячий чай и бумажную тарелочку орешков в скорлупках и с видимым удовольствием принялся их давить. И наконец перешел к делу:

– Вы хотите посетить определенную деревню. Так?

Я кивнул. Анх высыпал передо мной горсть нечищеных орешков.

– Она на крайнем севере Северного Вьетнама.

Не повезло. Я продолжал надеяться, что пункт моего назначения находится на территории бывшего Южного Вьетнама, где-нибудь поблизости. Но ведь Тран Ван Вин – солдат северовьетнамской армии. Так чего же я ожидал?

Анх сделал вид, что читает мой путеводитель, а сам говорил:

– Это маленькая деревня, и ее нет на картах. Но я хорошо, хотя и незаметно, поработал, и, думаю, это то самое место, которое вам нужно.

– А если нет?

Он прожевал несколько орешков.

– Я обменялся факсами кое с кем в Америке. Ваши аналитики считают, что деревня, которую я обнаружил, – то, что вы ищете. Сам я на девяносто процентов уверен в своей правоте.

– Высокая точность, если учесть, что это работа на правительство.

Анх улыбнулся:

– Этот район посещает очень немного людей с Запада. Вам надо иметь вескую причину, чтобы туда попасть.

– Личную?

– К счастью, – продолжал Анх, – рядом с этой деревушкой есть место, которым интересуются туристы. Оно называется Дьенбьенфу. Слышали когда-нибудь о таком?

– Последнее сражение во франко-индокитайской войне.

– Верно. Военные всех стран приезжают посмотреть это историческое поле битвы. Значит, и вам не возбраняется. А после того как посетите музей и сделаете несколько снимков, спросите кого-нибудь из местных, где находится нужная вам деревня. Она примерно в тридцати километрах от Дьенбьенфу. Но будьте осмотрительны – разговаривать можно не с каждым. На севере обо всем тут же докладывается властям. – Анх отпил из чашки. – Я был там и могу сказать, что в Дьенбьенфу много людей из горских племен. Они собираются у музея и на рынке и пытаются продать туристам свои поделки. Это в основном горные моны и таи. Вы помните по своему прошлому пребыванию во Вьетнаме, что горцы не слишком жалуют правительство. Но они не антикоммунисты, а анти-вьетнамисты. Следовательно, спрашивайте горцев, а не коренных вьетов. Некоторые из них говорят по-английски, но в основном, как правило, – по-французски, ведь большинство туристов в этом месте из Франции. Вы знаете французский?

– Un peu[68]68
  Немного (фр.).


[Закрыть].

– Bon[69]69
  Хорошо (фр.).


[Закрыть]. Постарайтесь сойти за француза. Я думаю, вы можете доверять этим людям.

– Тогда скажите, почему я должен доверять вам?

– Для доверия требуется время. Что бы я сейчас ни сказал, это вас не убедит. Но у меня, мистер Бреннер, сложилось впечатление, что у вас нет другого выбора.

– Откуда вы знаете мою фамилию?

– На случай чрезвычайной ситуации, если бы пришлось связаться с вами в гостинице.

– Очень необычно, что в данных обстоятельствах вам ее сообщили. Только не подумайте, что я расист. Но вы не коренной американец и не относитесь к категории людей, которым надлежит знать, кто я такой и куда направляюсь.

Анх пристально посмотрел на меня и улыбнулся.

– У меня есть родственники в новой стране. Ваше правительство мне доверяет, но на всякий случай организовало воссоединение семьи в Лос-Анджелесе. Мне надлежит отправиться в Штаты в тот самый день, как вы уедете из Хюэ. Если я не объявлюсь в Лос-Анджелесе, в Америке поймут, что я предал их и вас.

– Не слишком ли для меня поздно, коллега? – спросил я.

– Я не собираюсь вас предавать, мистер Бреннер. Наоборот, желаю вам успеха. В противном случае ни для меня, ни для моих родных ничего хорошего в Лос-Анджелесе не будет.

– Понятно. Но мы не расстреливаем людей.

– Мне об этом не сообщили.

Я промолчал. Вывод: ставки в этой игре очень высоки, что бы это ни была за игра. Анх то ли верен Дяде Сэму, то ли до смерти боится за своих родных. А может быть, и то и другое. В Вашингтоне попусту не треплются.

– О'кей. Извините, если я вас обидел, – проговорил я.

– Ничего. Законный и необходимый вопрос. На карту поставлена ваша жизнь.

– Спасибо.

– Для вас, собственно, не важно, верен я или работаю по принуждению.

– Отлично!

Анх помолчал и прожевал очередной орешек.

– Каким бы ни было ваше задание, я надеюсь, оно достаточно важно, чтобы рисковать жизнью. Если нет, садитесь в первый самолет, который летит в Ханой или в Сайгон, и уезжайте из страны. Здесь приятное место для обыкновенных туристов, но власти не прощают тех, кто выходит за рамки туризма. Меня просили помочь – я согласился и тем самым подверг себя опасности. Не представляю, о чем идет речь, но я – один из тех вьетнамцев, которые до сих пор доверяют американцам.

– А я нет.

Мы оба рассмеялись.

– Ну хорошо, – продолжал я, – если вы тот, за кого себя выдаете, спасибо. А если нет, полагаю, что увижу вас на своем суде.

– Суд – необыкновенная роскошь, – ответил Анх. – Возможно, вы не знаете, насколько правительство Ханоя сходит с ума по поводу FULRO. Слышали об этой группе – Front Unite de Lutte de Races Opprimees – Объединенный фронт борьбы за независимость угнетенных рас?

Я вспомнил фотографии, которые видел в Музее американских военных преступлений, и ответил:

– Да.

Мистер Анх припас для меня еще одну приятную новость:

– Вам придется следовать через территорию FULRO. Ханойское правительство безжалостно к подрывным элементам и тем американцам, которые пытаются установить с ними контакт. Если ваше задание состоит в этом и вас поймают, ждите пыток и расстрела. Я знаю это точно.

Мое задание состояло не в этом, но попробуй-ка объясни, если меня арестуют. Я считал, самое плохое, что меня ждет, – несколько недель или месяцев всяких неприятностей, а потом дипломатическое решение проблемы и высылка в Штаты. Но если подставить в уравнение еще и FULRO, не исключено, что я окажусь последним пропавшим без вести американцем во Вьетнаме.

Мистер Анх оказался бездонным кладезем интереснейших фактов:

– Сюда приезжали церэушники, спецназовцы и независимые наемники – намеревались оказать помощь FULRO. О большинстве из них никто не слышал.

– Вы меня утешили. Анх поднял на меня глаза.

– Вьетнам – несчастная страна. История повернулась так, что брат пошел на брата, отец на сына. Здесь, на юге, не знаешь, кому верить, но на севере верить нельзя никому.

– Кроме горцев?

Вьетнамец не ответил. Отхлебнул чаю и спросил:

– Ваш визит сюда всколыхнул воспоминания?

– Конечно.

– А в нашей стране почти все военное поколение либо ушло из жизни, либо убежало за границу. А те, кто остался, предпочитают о войне не говорить. Власти отмечают каждую годовщину побед и даже поражения превратили в триумф. Но, спрашивается, если у вас было тридцать лет сплошных побед, почему потребовалось так много времени, чтобы выиграть войну?

Вопрос был риторическим, но я на него ответил:

– Историю пишет победитель.

– Мне пришлось ехать в Америку изучать историю собственной страны. А послушать Ханой – и начнешь не доверять собственной памяти и сомневаться в своем здравомыслии.

– В Вашингтоне то же самое.

– Вы шутите, а здесь не до шуток.

– Сколько лет вам еще нужно здесь прожить?

– Год.

– А что потом?

– Не знаю. Может быть, останусь. Кое-что здесь меняется к лучшему.

– У меня есть приятельница-американка, которая живет здесь три года и никак не может уехать.

– У каждого свои причины оставаться или уезжать. Вьетнам – интересная страна, мистер Бреннер, во многих отношениях динамичная, выходящая из долгого кошмара, полная социальных и экономических перемен. Иностранцев, особенно американцев, здесь многое волнует и сулит широкие возможности. Один ваш соотечественник мне говорил, что для него Вьетнам – словно Дикий Запад: забываешь собственное прошлое и все направлено на то, чтобы сколотить состояние.

– Господи, спаси и помилуй Вьетнам, – отозвался я.

Анх улыбнулся:

– В Японии, Корее или Сингапуре можно умереть со скуки. Здесь это не грозит.

– В чем, в чем, а в этом я уверен. – Я допил колу и посмотрел на часы.

Анх заметил мой жест.

– Название нужной вам деревни не Тамки, а Банхин, в провинции Лайтяу, – произнес он по буквам. – Непростое путешествие. Авиационное сообщение всего дважды в неделю, и то из Ханоя. Но, насколько мне известно, вы едете не через Ханой. В любом случае билеты пришлось бы заказывать за недели. Так что придется добираться наземным транспортом. К сожалению, автобусы отсюда тоже не ходят – только из столицы. Дороги в сезон дождей нередко подводят. И вы уже знаете, что не имеете права взять напрокат машину – только с водителем.

– Может, лучше остаться дома?

– Решение за вами. Но если бы ехать пришлось мне, я бы нанял внедорожник с хорошим шофером. Расстояние между Хюэ и Дьенбьенфу около тысячи километров, в зависимости от выбранного пути. К счастью, первые пять сотен километров по шоссе номер один в сторону Ханоя. Затем южнее столицы надо выбрать дорогу, которая выведет на шоссе номер шесть, которое через горы следует к Дьенбьенфу. – Анх нашел нужную карту в моем путеводителе и пододвинул книжку ко мне. – Видите?

Я нашел Дьенбьенфу на самом северо-западе страны, почти у границы с Лаосом. И еще разглядел вьющееся к нему через горы шоссе № 6.

– А как дорога? – спросил я.

– Неважно в этот сезон, – ответил вьетнамец. – Но те, что соединяют ее и шоссе номер один, еще хуже.

– Хуже, чем Нью-Джерси?

Он улыбнулся:

– На карте есть две или три дороги от шоссе номер один к шоссе номер шесть. Не доезжая до Ханоя, вам необходимо выбрать одну из них. Какую – будет зависеть от погодных условий, состояния покрытия и других обстоятельств, которые вы будете принимать во внимание. – Он взглянул на меня.

– Понятно, – ответил я. – Теперь посоветуйте, как я должен объяснить водителю, почему не хочу ехать через Ханой.

– Скажите ему, что вам нравится кататься по опасным горным дорогам в дождь.

Не смешно.

– Если повезет, – продолжал Анх, – доберетесь до Дьенбьенфу за два дня.

Я помолчал. О чем там думали эти идиоты из Вашингтона?

– А нельзя нанять небольшой самолет из Хюэ до Дьенбьенфху?

– В нашей стране невозможно. Частные полеты строжайше запрещены.

– Как же в таком случае туда добираются французы?

Вьетнамец улыбнулся:

– Прыгают с парашютами. Есть другой путь: надо долететь до столицы Лаоса Вьентьяна, затем – в Луангпрабанг, и вы оказываетесь примерно в ста пятидесяти километрах от Дьенбьенфу. Но для этого надо сначала получить лаосскую визу, а затем снова пересечь по земле границу с Вьетнамом, что может вызвать определенные трудности.

– Что ж, спасибо за урок географии, профессор. Теперь я уверен, что доберусь до Дьенбьенфу прежде, чем кончится моя виза.

– Наймите очень хорошего шофера с хорошим внедорожником, – повторил он и добавил: – Только не обращайтесь в "Видотур".

– Я знаю.

Мистер Анх пошевелил кучку скорлупок на столе.

– Меня просили передать вам некоторые инструкции.

Я не ответил.

– Если вы найдете человека, которого ищете, предложите купить у него все его военные сувениры. Если он умер, необходимо документально подтвердить его смерть и сделать его родным то же предложение. Если он жив, сфотографируйте его и зафиксируйте на карте место жительства, чтобы ваше правительство в случае надобности могло с ним связаться.

Я снова промолчал.

Мистер Анх явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Или сами закончите дело, – продолжал он, – чтобы избежать новых поездок к вышеуказанному лицу.