Текст книги "Слово чести"

Глава 29

Генерал Уильям ван Аркен сидел в райке лекционного зала и слушал инструктаж полковника Амброуза Хортона, обратившегося с заключительным словом к двадцати студентам в первом ряду. Его грудной голос (произношение выдавало уроженца Вирджинии) эхом отдавался в пустом амфитеатре военно-юридической академии армии США. Учебное заведение размещалось на территории шарлотсвилльского кампуса университета Вирджинии, что в трех часах езды от Пентагона.

Взгляд полковника Хортона остановился на генерале ван Аркене, одетом в темно-синий костюм. Слушатели военно-юридической академии почли бы за честь быть представленными главному военному прокурору, но шестое чувство полковника Хортона подсказывало ему, что генерал хотел оставаться инкогнито. Хортон снова переключил свое внимание на первый ряд и продолжал:

– Как говорили войсковые командиры, поле боя – самое праведное место в мире. Мы, блюстители закона, тоже говорим это, когда речь идет о военных преступлениях. Порой, доискиваясь до того, как солдат выполнял свой долг на войне, мы сталкиваемся с уникальными хитросплетениями как обстоятельств, так и поступков.

Генерал ван Аркен слушал, как эхо слов полковника Хортона таяло в огромном пространстве зала. Куранты на башне пробили восемь раз, но студенты не двинулись с мест. Солнце тонуло в желтовато-розовом мареве заката, посылая в высокие окна зала прощальные лучи.

В заключение лекции полковник Хортон сказал:

– В следующий раз мы исследуем эти два понятия и попытаемся сопоставить их, заостряя особенное внимание на актах насилия. Выявим причины этого явления и, в конечном счете, выясним, как мы, военные адвокаты, должны разбирать такого рода преступления. Спасибо за внимание.

Слушатели встали, как только полковник сошел с кафедры и начал спускаться вниз к проходу. Ван Аркен встретил его на полпути. Хортон по-отечески приветствовал прокурора:

– Добрый вечер, генерал. Не чаял вас увидеть.

Они крепко пожали друг другу руки.

– Я к вам с неофициальным визитом, – сказал ван Аркен с притворной напыщенностью. – Давайте пройдемся.

Мужчины покинули зал и, выйдя на улицу, пошли вдоль безлюдного кампуса. Утомленный жарой ван Аркен сказал, тяжело дыша:

– Я бы хотел услышать ваше мнение по делу Тайсона.

Полковник Хортон, наклонив голову, спросил:

– Неофициальное?

– Конечно. – Ван Аркен искоса посмотрел на Хортона. Этот человек, которому было порядком за семьдесят, оставался единственным в армии лицом, участвовавшим в Нюрнбергском процессе. Многие считали его корифеем военной юриспруденции и учились у него так же, как студенты гражданских и военных учебных заведений, философии закона и этике. Вопреки его значительному влиянию Хортона дважды обходили присвоением звания бригадного генерала, и почти на всех постах военной службы его просили или принуждали отказываться от назначения. Ван Аркен предложил, подводя Хортона к широкой деревянной скамейке:

– Не присядете на минуту?

Удовлетворенный Хортон тяжело опустился на скамейку.

– У меня сегодня очень напряженный день.

Ван Аркен сел рядом и дипломатично ответил:

– Эта жара на меня тоже сильно действует. – Он посмотрел старику в глаза. – Могу я с вами поговорить конфиденциально?

Полковник расстегнул верхнюю пуговицу зеленой рубашки и ослабил галстук. Он ответил, задыхаясь:

– Конечно, если мы не будем касаться запрещенных тем, генерал.

Ван Аркен с минуту с любопытством разглядывал полковника. Хортон непонятным образом сковывал его, лишая свободы мысли и поведения. Старик был диссидентом и ко всему прочему редким занудой. Он повсеместно читал лекции о Нюрнбергском процессе, о деле Колли и Медины и других противоречивых случаях в военном законодательстве. Армия не всегда соглашалась с его точкой зрения. Ван Аркен тоже не вполне одобрял некоторые из его позиций, и по этой самой причине Хортон до сих пор оставался полковником. Сейчас ван Аркен нуждался в прямых ответах, а Хортон всегда отличался прямолинейностью. Генерал начал:

– Поговаривают, что Карен Харпер неумышленно напортачила с расследованием дела Тайсона.

– Ну что же, – пожал плечами полковник, – то, что случилось между Тайсоном и Харпер, насколько я могу судить, было очаровательно. В законе существует доктрина, которая гласит, что мы не можем наслаждаться плодами ядовитого дерева, хотя знаем, что вкус их восхитителен. Поэтому считайте, что расследование по статье 31-й прошло более чем удачно, генерал, и заканчивайте с этим как можно скорее.

– Я так и сделаю.

– Вот и хорошо. Есть ли у вас какие-нибудь догадки относительно рекомендаций Харпер?

Ван Аркен покачал головой.

– Тайсону самое время опротестовать показания доктора Брандта. Если он пойдет на это и если будут приведены достаточные подтверждения того, что он говорит о Брандте, тогда показания Брандта – ничто по сравнению с показаниями Тайсона. Я бы не хотел появляться в зале суда без неопровержимых доказательств, а какие-то там два сомнительных свидетеля не в счет. Думаю, так же поступит и военный прокурор.

– А что, – спросил полковник Хортон, – разве доктор Брандт так безупречен?

– Мне не известно. Я не контактирую с майором Харпер. – Ван Аркен посмотрел на Хортона. – Не хотите ли пройтись?

– Да. – Он поднялся и застегнул пуговицу. Они пошли по дорожке, пересекавшей поляну Грин-Лоун. От витражей в ряде зданий падали на темную траву светлые тени. Ван Аркен сказал:

– Во время процесса над Колли мало кто из прокуратуры сочувствовал осужденному. Что же касается Тайсона, то ситуация осложняется тем, что определенные верхи – Белый дом и министерство юстиции – начинают колебаться. Я считаю своим долгом перед армией и страной надавить на них. И мне интересно знать ваше мнение.

Полковник Хортон, сощурившись, смотрел на блестящие от заходящего солнца стекла витражей, и подумал про себя, что за многие годы работы привык к старому университету, как к родному дому. Это учебное заведение, основанное почти два столетия назад, еще до Томаса Джефферсона, представляло собой величественный ансамбль неоклассической архитектуры с характерными для нее колоннадами, куполами, балюстрадами и ротондами. Более того, это было место, где еще ценились такие понятия, как честь, традиции и рыцарство. Хортон, поразмыслив немного, спросил:

– Что бы нам посоветовал Джефферсон, генерал? – Ван Аркен посчитал вопрос риторическим. Полковник сам ответил на него: – Джефферсон рассматривал закон не как узкую специальность, а как средство понимания истории, культуры, морали и социальных институтов общества. Я думаю, если мы сейчас встретились бы с ним на этой дороге, он спросил бы, как же так получается, что американское правительство сомневается в том, имеет ли оно право судить своих граждан.

Генерал ван Аркен ответил:

– Вопрос, который я предложил вам, состоит в следующем: обязаны ли мы оказывать давление, несмотря на нашу... ну общую виновность в событиях 15 февраля 1968 года? Есть ли у нас такие обязательства перед страной?

Полковник угрюмо усмехнулся:

– Вы искали меня, чтобы подкрепить слова документом, генерал? Меморандум в Белый дом или министерство юстиции?

– Да. Что-то вроде рекомендации от вас как от уважаемого юриста. Юридически мы находимся на правильном пути, но по этому делу с обеих сторон подняты моральные и этические вопросы. Прокуратура хотела бы направить их в нужное русло, то есть подвести под них твердый философский фундамент.

Хортон потер кончик носа пальцем и задумчиво проговорил:

– Вы знаете, генерал, когда, будучи молодым офицером, я выступал в качестве обвинителя в Нюрнберге, то весь мир был на нашей стороне. Пресса фиксировала каждую минуту процесса, но теперь все знают, что тогда не проводилось никакого расследования, значит, мы сделали много неверных шагов – ошибки судопроизводства и тому подобное. Но самое главное – мы попрали закон, которому должны были следовать. Мы повесили тех, кого хотели повесить, и удивлялись сами себе, объявляя вместо смертного приговора срок заключения. Это был процесс без права апелляции. Смерть означала смерть.

Хортон невольно стал суровым от нахлынувших воспоминаний:

– Только некоторые проголосовали против союзнического трибунала. Я не относился к числу мудрых прорицателей, которые понимали, что мы вершим не правосудие, а месть. И даже если бы я понимал это тогда, у меня бы не хватило духа проголосовать с горсткой других смельчаков. – Он внимательно посмотрел на ван Аркена своими близорукими глазами. – Думаю, что Голливуд благословил нас вместе со Спенсером Треси и его «Нюрнбергским процессом».Не было ни малейшего сомнения в том, что мы отнюдь не ангелы. – Пока они чинно прохаживались по университетскому городку, ван Аркен вполуха слушал скучный вздор Хортона о былом, ни на минуту не забывая о цели своего визита. Внутренне противясь аналогам, проводимым полковником, он чувствовал тем не менее оседающую в его сознании мораль сказанного. Они прошлись немного молча, затем Хортон заметил: – Генерал, когда вы были молодым капитаном и вели дела по Вьетнаму, вы мыслили другими нравственными категориями и действовали, живя как бы в другом измерении. Пресса проводила расследование по своей инициативе и вынудила армию подключиться к нему. Эти дела не вызывали чувства гордости у президента, а опрос общественного мнения показал, что большинство проголосовало за освобождение осужденных.

– Да. Это мне запомнилось на всю жизнь.

– Вот именно. А так как мы теперь ветераны двух наиболее значимых военных процессов, то я надеюсь, мы не забудем уроки прошлого. Нам не будет прощения за судебные ошибки.

Ван Аркен нетерпеливо ответил:

– Все, что я понял после вьетнамских процессов, это то, что страна и мир не переносят насилия и жестокости, принимающих обличие сражения. – Генерал глубоко вздохнул. – А Нюрнберг тем не менее, невзирая на все ошибки, показал миру, что цивилизация не прощает насилия и варварства даже тогда, когда они становятся национальной политикой суверенного государства. Это мое глубокое убеждение. И если бы мы снова судили своих врагов или порицали их действия, то мы прежде всего должны были бы судить самих себя, как бы это ни было болезненно. А предполагаемый суд над Бенджамином Тайсоном должен послужить предупреждением любому офицеру в отношении полной ответственности за свои действия до конца жизни.

Полковника Хортона интересовало, защищал ли ван Аркен интересы справедливости, гуманизма, армии и страны или же личные интересы и свою карьеру. Полковник не хотел подозревать его в последнем, вполне вероятно, что ван Аркен говорил искренне. Он продолжил примирительно:

– Безусловно, генерал, все, что вы сказали, верно. Отойдя немного от теории, я хочу сказать о существовании некоторых сложностей в поисках истинного солдатского долга на поле боя. Ведь Тайсона послали во Вьетнам убивать, и трибунал должен решить, убивал ли он врагов надлежащим образом.

Ван Аркен ответил лаконично:

– Я за то, чтобы мораль войны была возведена в ранг защиты. В Нюрнберге вы действовали, придерживаясь определенной морали.

– Точно так же действовали и нацисты. Если вы поднимаете философские вопросы и пытаетесь вовлечь меня в их обсуждение как защитника правительства, то придайте делу больший размах и оно заиграет в руках защиты. Вот вам мой совет. И хотя я даю его с неохотой, потому что не кривлю душой, но не верьте, что восторжествует справедливость.

– Почему?

– Потому что обстановка, сложившаяся в 1968 году, располагала не только к преступлению, но и к тому, чтобы его покрыть. Теперь уже произошли основательные изменения в этических нормах поведения, в понятии офицерской чести в армии и стране. Мы многое откорректировали, но мы не можем вернуться назад и начать судить лейтенанта, не призывая к ответу генералов, гражданских лиц, стоявших у кормила страны в прошлом. И это еще одна вещь, которую я узнал в Нюрнберге.

– Я как раз боюсь, – тихо произнес ван Аркен, – что именно это и скажет защита. Я страшусь, что они предложат, что называется, нюрнбергскую защиту.

– Господь им навстречу! – прохрипел Хортон. – Меня часто посещают фантазии о созыве национального суда, на который хорошо бы было вызвать всех гадов, отправивших нас воевать во Вьетнам.

Дойдя до перекрестка, ван Аркен остановился.

– Могу я вас угостить обедом, Амброуз?

Полковник резко покачал головой.

– Спасибо, генерал, но мне нужно поработать над завтрашней лекцией. – Старик пронзил ван Аркена жестким взглядом. – Знаете, Бил, в вашей власти не раздувать дело Тайсона. Не хочу показаться критиканом, но вы заполнили вакуум, оставленный министерством юстиции, которому надлежит заниматься всем этим. У вас оказалось поразительное чувство преданности. Но... как вы видите, я чувствую, что наши гражданские боссы обязали вас. Они тоже кое-что научились после Вьетнама. Как говорят вояки, мы исполняли говенный долг.

Ван Аркен пожевал губами.

– Я все понимаю, но это не снимает с меня ответственности.

Полковник Хортон, казалось, терял терпение:

– Вы слишком уверены в себе, не так ли? Я имею в виду, что вы убеждены: вы отстаиваете правду и мораль. А я не уверен в этом.

– Что вы имеете в виду?

– А то, Бил, что вы здесь наговорили об ответственности. И меня больше всего интересует, если лейтенант Бенджамин Тайсон действительно командовал взводом, который уложил приблизительно сотню мужчин, женщин и детей, тогда в чем же заключается моральное оправдание уцелевших из его взвода – настоящих убийц?

Ван Аркен не ответил.

– Итак, вы видите, генерал, что все не так просто. И не говорите мне, что хотите покончить с этим, руководствуясь принципами чистой морали, потому что ее нет и в помине. Это самое главное, что я вынес после Нюрнберга.

Ван Аркен хотел было возразить, но Хортон его опередил:

– В Нюрнберге я часто спрашивал себя, почему службу СС, палачей и карательные отряды не причислили к большинству преступников. И когда их пытались призвать к ответу, они просто говорили, что выполняли приказ. – Хортон добавил: – Как вы знаете, генерал, толкование военных законов уникальная субкультура, чьи учения вытесняют все, что человек узнал в церкви или в воскресной школе, чему учили его родители, учителя и общество, то есть все, что он знал сызмальства. Поэтому когда солдат говорит, что он только выполнял приказы, это значит, что он выражает готовность прикрыть позор одного из своих командиров. Это и есть нюрнбергская защита.

– Итак, в любом эшелоне власти мы имеем одно и то же, и повсюду ответственность перекладывают с одного на другого, прикрываясь постоянными приказами-инструкциями, «подразумевающимися» приказами и так далее. И таким образом мы добираемся до самой верхушки, откуда берет начало моральная нечистота. Я с этим столкнулся в Нюрнберге. А стоящие у власти нацисты говорили: они, мол, не могли предположить, что их приказы неправильно истолковываются. Или еще была одна фраза, которую я слышал не раз: «Я понятия не имел, что это может случиться с моими подчиненными».

Ван Аркен глубоко вздохнул и осторожно заметил:

– Вы сделали слишком глубокий экскурс в философию закона, Амброуз. Вам следует спуститься с высот теории и приступить к практическим делам, о которых идет речь. Но, насколько я понял, нам не стоит обсуждать дело Тайсона.

Полковник улыбнулся и, склонив задумчиво голову набок, ответил:

– Тогда давайте обсудим абстрактное дело лейтенанта X, которого собираются судить за убийство. Все утверждают, что даже если его и признают виновным, он, в конечном счете, не понесет наказание – его не поставят к стенке. А это спасительное предположение греет ему душу, поскольку расстреливающему взводу не прикажут целиться в американца, служащего в вооруженных силах теперь, спустя около двух десятков лет. Мое понимание закона таково: если вы судите человека за тяжкое преступление, будь то убийство или же сон на боевом посту, тогда вы вправе послать его на смерть. Не думайте, что присяжные смягчат приговор или помилование отменит наказание. Это – игра, а закон – не игра. Поэтому, если вы не можете оправдать в душе тех, кто совершил убийство, если вам это претит, тогда вы должны снять обвинение.

– Ответственность не уменьшается от того, что не вышел закон о снисхождении к преступлениям за давностью лет.

Полковник Хортон прищурился, от чего выражение его лица стало жестким.

– Я понимаю. Мы возвращаемся к нашим баранам. Итак, мистер Тайсон может быть повинен в преступлении, совершенном почти двадцать лет назад, хотя правильнее было бы его осудить, допустим, за то, что он скрыл это преступление. И теперь это должно уже стать преступлением первостепенной важности или ничем.

Ван Аркен понимающе кивнул.

Полковник тоже кивнул, будто только что обнаружил что-то интересное. Он сказал, расправив плечи:

– Ну, я должен идти. У меня возникла идея для завтрашней лекции. Спасибо, генерал. – Полковник Хортон отдал честь, и, ловко повернувшись на каблуках, удалился.

Генерал ван Аркен следил какое-то мгновение за ним, потом зашагал в обратном направлении. Впервые он почувствовал неуверенность в правильности собственных убеждений. В душе он считал Тайсона виновным, но, как подчеркнул Хортон, он не желал вникнуть в суть происшедшего, а только стремился проучить его в назидание всем остальным, носящим погоны. Тем не менее в своем рвении поддержать этическую революцию, которая встряхнула бы вооруженные силы после Вьетнама, он вновь столкнулся со спорными вопросами, казалось, отошедшими в прошлое.

Однако дело началось, и, как смертоносную лавину его уже невозможно было остановить. Этот странный гул рос, сотрясая воздух и доносясь до слуха Бенджамина Тайсона.

Глава 30

Бен Тайсон разглядывал стоявшую на лестнице Марси, одетую в обрезанные выше колен джинсы, белую майку и сабо, придававшие ей вид бродяги. Спереди на майке синел армейский лозунг «Не бросай хорошего солдата!». Взбешенный, Тайсон не мог представить, откуда она взяла эту тряпку. Он заметил, что ее руки были подозрительно красными, секунду спустя ему в нос ударил пахучий запах нашатырного спирта. Марси занималась уборкой.

Марси Тайсон, спустившись по лестнице, пересекла маленькую гостиную и протянула руку Карен Харпер.

– Я так рада, что мы наконец встретились.

Карен пожала руку Марси.

– Я тоже.

Обе женщины рассматривали друг друга чуть дольше, чем диктовали правила приличия, решил Тайсон. Он вмешался.

– И я рад так же, как и вы. – Он обратился к Марси: – Мы с майором Харпер беседовали на воздухе.

Марси обвела их взглядом, потом заметила:

– Наверное, вы хотите подняться наверх и обсушиться?

Карен ответила:

– Пожалуй, нет. Я только одолжу у вас зонт, если можно. Мне здесь недалеко.

– Останьтесь хоть ненадолго, – попросила Марси.

– Да нет, спасибо.

– Я привезла бутылку шампанского. Помогите нам выпить ее. – Она взяла Карен за руку и подвела к лестнице.

Карен показалось, что столь быстрый уход скорее поставил бы ее в щекотливое положение, чем пребывание у Тайсонов. Она поблагодарила за приглашение и поднялась наверх.

Марси посмотрела на мужа, лукаво улыбнулась и, не сказав ни слова, пошла на кухню.

Бен буркнул себе под нос:

– Тайсону везет последнее время.

Поднявшись наверх, он прошел мимо закрытой двери ванной и услышал жужжание фена. Он вошел в спальню и обомлел, увидя заваленную сумками кровать, которую обступала неприступная чемоданная стража. Тайсон стянул мокрые спортивные трусы и футболку, наскоро вытерся махровым халатом и надел джинсы и тенниску, а на ноги сандалии.

Он пригладил взлохмаченные волосы и, выйдя в крошечный холл, наткнулся на майора. Да, в сухой блузке и с легким макияжем она выглядела совсем неплохо, подумалось ему.

– Если вам нужен фен, заходите, я уже высушила волосы, – сказала она.

– Вот и хорошо.

Они обменялись взглядами, и Тайсон тихо попросил:

– Останьтесь, пожалуйста.

– Лучше не надо.

– Я чувствую, что жена расстроится, если вы уйдете.

– Сомневаюсь, но если вы имеете в виду, что вам нужно десять минут затишья перед бурей, тогда я останусь.

– Да. Пожалуй, именно это я и имел в виду, – улыбнулся Тайсон. Он медленно подошел к лестнице, жестом пропуская ее вперед. – После вас.

Они вместе сошли вниз, и Марси встретила их в гостиной.

– Теперь вы выглядите гораздо лучше.

Раздался выстрел вылетевшей пробки, и Марси разлила шампанское в три пластиковых стаканчика, стоявших на журнальном столе.

– Когда ты мне сказал, что здесь нет посудомоечной машины, – обратилась она к Тайсону, – я решила привезти побольше одноразовой посуды.

– Хорошая мысль. А где же Дэвид?

– Джорданы присматривают за ним. Мелинда вне себя от радости по случаю такого гостя.

Тайсон объяснил Карен Харпер:

– Это подруга моего сына. Джорданы летом отдыхают в Саг-Харборе, а Тайсоны, очевидно, проведут остаток каникул в Форт-Гамильтоне.

Карен спросила Марси:

– Значит, вы остаетесь здесь?

Марси, передав ей стакан, ответила:

– Да. Я подумала, что Бену здесь одиноко. – Она улыбнулась и спросила Тайсона: – Ты удивлен? Выглядишь ты очень удивленным.

– Я? – Тайсон взял свой стакан. – Просто за удивлением скрывается моя радость.

– Скоро к нам присоединится Дэвид, – добавила Марси.

Тайсон помрачнел:

– Это не очень хорошая затея.

– И тем не менее, – возразила Марси, – мы урезали свои каникулы, чтобы быть с тобой. – Она взглянула на Карен. – Когда все это решится?

– К середине октября. Закон...

Тайсон перебил:

– Почему бы вам с Дэвидом не вернуться в Гарден-Сити? Мы были бы ближе и...

– Нет, дорогой, мы хотим быть рядом с тобой здесь. – Она прошлась по комнате. – Безусловно, здесь тесно, прямо как в нашей первой квартире.

Тайсон не находил этого, но пререкаться ему не хотелось. Он осторожно заметил:

– Вот майор Харпер считает, что мне полезно испытать некоторые лишения и вообще изменить образ жизни.

– Рада слышать, что майор Харпер интересуется становлением твоего характера. – Она добавила: – Я сдала на август дом в Саг-Харборе за приличную цену, так что обратной дороги нет. А что касается Гарден-Сити, то не думаю, что создавшаяся ситуация благоволит нашему возвращению. – Марси пристально посмотрела на Карен. – Дэвид достаточно претерпел от ровесников. Дети такие жестокие. У вас есть дети?

– Нет. Я еще не замужем, если вы читали мою биографию.

Марси подняла стакан.

– За наш новый дом.

Они выпили. Тайсон поставил стаканчик на журнальный стол.

– Во всяком случае, я рад, что две женщины моей жизни имели возможность встретиться. Поэтому...

Карен обратилась к Марси:

– Я бы хотела, чтобы вы знали, миссис Тайсон, – я уже говорила вашему мужу об этом... Видите ли, мне очень не по себе от того, что пресса продолжает мусолить вашу... вашу культурную деятельность и другие формы протеста во время вьетнамской войны. В то время я была еще недостаточно взрослой, чтобы многое постичь, хотя, мне кажется, я могу понять добровольную компрометацию собственного имени, а также иные формы протеста, которые вы выбрали... чтобы продемонстрировать свое отношение к войне. И я хочу заверить вас, что негативные отзывы в ваш адрес никоим образом не влияют на расследование армией этого дела.

Марси не спускала глаз с Карен. Ливень за окном бешено хлестал по стеклам, заполняя наступившую тишину.

– Надо заметить, – наконец ответила Марси, – что вы были достаточно взрослой, чтобы помнить о войне, к тому же каждый имеет право на собственную точку зрения.

Тайсон подумал, что ему следовало бы вмешаться и изменить тему разговора, но какое-то упрямство заставило его прислушаться к диалогу женщин.

– Я хочу, – сказала Марси, – чтобы вы знали также, что я никогда не верила тем гнусным инсинуациям, распространяемым бульварной прессой относительно вас и моего мужа.

– Хорошо, что вы говорите об этом, – холодно ответила Карен. – Как бы мне хотелось, чтобы остальные оказались такими же разумными. – Она поставила пластиковый стакан на стол и протянула руку Марси. – Спасибо за вино.

Марси пожала руку, посмотрев ей в глаза.

– Но я не настолько глупа или наивна, чтобы не заметить, что между вами и Беном установились близкие отношения. Я уверена, вы поняли, что мой муж – замечательный и достойный человек, и если закон вообще снисходителен к таким людям, то он заслуживает этого снисхождения.

Карен выдержала взгляд Марси.

– Я поняла это, миссис Тайсон, но, к сожалению, многого еще не успела сделать. Всего доброго. – Карен направилась к двери, потом оглянулась и сказала на прощание: – Под влиянием прессы у меня сложилось другое представление о вас. Сначала я думала, что вы были помехой в деле мужа, но теперь вижу, что вы вносите неоценимый вклад в расследование. Сейчас ему, как никогда, нужна поддержка и... – Она повернулась к Тайсону: – Удачи вам.

Тайсон улыбнулся.

– Увы! Удача бежит от Тайсонов, но зато им достает ума, очарования и интеллигентности. Спокойной ночи, Карен!

– Спокойной ночи, Бен!

Тайсон вручил ей зонт и отворил дверь. Он смотрел вслед убегающей по мокрому асфальту фигурке, и ему на память пришел первый день их встречи и прощание перед его домом, другим домом, в майский дождь. Он закрыл дверь и с суетной покорностью посмотрел на жену.

Марси еле заметно улыбалась, и он знал по долгому опыту, что заговорит первым он.

– Когда женщины знакомятся, они ведут себя так натянуто и сухо, словно готовы вцепиться друг другу в волосы. Так или иначе, а я рад, что ты наконец научилась чему-то и у дам из Гарден-Сити.

Марси недобро прищурилась.

Он деликатно откашлялся и добавил:

– Наступают времена, когда спасителю угодны всякие непристойности и эмоциональные взрывы.

– Отвяжись от меня.

– Сейчас, сейчас...

– Вы здесь оба были до прогулки, не так ли? Я это сразу поняла. Сколько времени вы здесь пробыли?

– Не так долго для мужчины моего возраста, чтобы совершить половой акт. – Он налил себе еще немного шампанского. – Послушай, мне льстит твоя ревность, но я безгранично предан тебе.

Марен, казалось, немного успокоилась.

– Хорошо... но иногда случается что-то помимо нашей воли.

Он выпил шампанское.

– Что это за бурда?

– "Кордон Негро".

– Что? Шампанское из Африки?

– Да нет, идиот. Испанское. Неплохое, зато дешевое.

– Испания сняла запрет на спиртное?

– Да, после смерти Франко. Разве я тебе не говорила?

– Нет. Значит, теперь я могу купить испанское шерри?

– О чем речь. И еще настоящие испанские оливки для мартини. Я думаю все-таки, что психологически ты был готов помарьяжиться с девушкой. Она достаточно взрослая, чтобы понять такого мужчину, как ты, но она еще юна, чтобы быть соблазненной духовно.

– Сколько отдала за бутылку?

– Около семи долларов. Невероятно. Доллар против песо. Она пожелала тебе удачи с таким видом, будто между вами все решено. Не значит ли это, что ваши официальные отношения переходят в личные?

– Оказывается, шампанскому тоже не под силу сгладить ситуацию.

– Ну... У тебя есть пиво в холодильнике.

– Никому не говори об этом. Между прочим, я что-то «вольво» не вижу.

– И не увидишь. Вы так стремились в эту душную конуру...

– Вряд ли я бы так охарактеризовал наше убежище от дождя. Где машина?

– Ока тихо почила, и я устроила ей похороны. Теперь за окном стоит новая «тойота».

– Что?Ты купила японской автомобиль? Ты с ума сошла! Я в него не сяду. Как ты могла это сделать, зная, что я не переношу японскую продукцию, заполнившую страну и...

– Не пытайся увильнуть от разговора. У тебя будет возможность снова встретиться с ней в Вашингтоне?

– Нет. Предварительно расследование закончено, и я больше с ней не заговорю без адвоката.

– Отлично. – Марси выпила шампанское. – У тебя неплохой вкус. Она хорошенькая. Естественная здоровая красота. Даже в таком виде выглядит неплохо. Интересно, почему она не замужем? Ты спрашивал ее?

Тайсон решил, что не может больше говорить на эту тему.

– Она помолвлена с полковником. В газетах об этом не писали.

– Я не увидела обручального кольца.

– Ну... раз помолвлена, значит, помолвлена. А ты что, на самом деле переехала?

– Да. Как только мы обоснуемся, приедет Дэвид.

– Зачем?

– Затем, что на семейном совете мы решили не оставлять тебя одного. К тому же снова звонила твоя мама. На этот раз она внушила мне, что жена должна быть рядом с мужем. Я этого не знала. А ты знал о том, что, пока твой отец учился в летной школе, она жила в каком-то курятнике в Форт-Стюарте, в Джорджии?

– Да. Она говорила об этом сто раз, пока я рос. И действительно меня зачали в этом курятнике, но родился я в частной больнице на Парк-авеню.

– Это многое объясняет. Во всяком случае, если она пережила подобное, то и я смогу, черт возьми.

– Не сбрасывай меня со счетов.

Марси посмотрела на него.

– Дэвид приедет сюда так или иначе. Он сказал, что любит тебя и добровольно бросает свою первую подстилку, чтобы быть рядом с тобой. Неплохо зная мужчин, я бы сказала, что это – величайшая жертва. – Она добавила: – Иногда подростки ведут себя как взрослые, а иногда наоборот.

– Я скучаю без вас, но как-то стыдно... мне показываться тебе вот так... – признался Тайсон.

Она подбодрила его:

– Ты офицер армии США, и нечего этого стыдиться.

– И я должен все это слушать!

– Я не настолько категорична, как ты привык думать обо мне. Не знаю, хорошо это или плохо для нашей семейной жизни, но я люблю тебя и безумно тоскую.

Тайсон притянул жену к себе, и они обнялись.

– Ты гордый человек, Бенджамин Тайсон, – говорила Марси сквозь слезы. – Даже слишком гордый, чтобы выжить в таком месте. Тебе необходимо продемонстрировать свои слабости, пусть твои друзья и семья разделят твою боль.

Он крепче сжал ее.

– Я знаю, Марси. Я был невнимательным мужем, безразличным отцом, малодушным другом и недостаточно старательным на службе. Я не очень стремился к тебе и Дэвиду, к своей работе и ко многому другому. И это началось задолго до неразберихи.

– Я знаю. Другие люди заметили это. Но не надо заниматься самоедством.

– Почему это? Я даже рад, что получил пинок под зад. Это основательно встряхнуло меня. Я не собираюсь причитать, как хорошо было раньше, но жизнь былахорошая. У меня было неверное представление о доме, семье, работе и друзьях. Не знаю почему, но это было.

– В этом и моя вина тоже, Бен. Только не думай, что совместная жизнь потеряла смысл. Когда все кончится, мы заживем чертовски счастливо.

Тайсон помолчал немного, затем сказал:

– Может быть, меня упекут далеко-далеко...

Она крепко обняла его.

– Нет! Нет! Этого не будет.

Он нежно поцеловал Марси, и они еще крепче обнялись. Она положила мужу голову на плечо, и он услышал ее всхлипывания. Бен попытался отшутиться:

– Где ты взяла эту идиотскую майку?

– А-а... Я купила ее в том магазине в Саутгемптоне, – ответила она, не глядя на него. – Она поразила меня. «Не бросай хорошего солдата!» – Марси рассмеялась. – Понятно?