Электронная библиотека » Никита Алексеев » » онлайн чтение - страница 13

Текст книги "Аахен – Яхрома"


  • Текст добавлен: 2 сентября 2024, 15:20


Автор книги: Никита Алексеев


Жанр: Книги о Путешествиях, Приключения


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 13 (всего у книги 57 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Шрифт:
- 100% +
144. Домодедово
1990

Мы с Мишей Рошалем ехали на машине к нему на дачу в Климовск, а почему оказались в городке Домодедово, забылось. В Климовск надо ехать через Подольск, Домодедово – довольно большой крюк.

В городке Домодедово была хотя и облупленная, но красивая барочная церковь петербургского, не подмосковного вида. Остальное, сколько помню, как в любом другом подмосковном городке: деревянные домики, пятиэтажки, кафе-стекляшка, что-то индустриальное.

Мы купили две бутылки водки, ярко-розовую колбасу из разряда гуманитарной помощи и двинулись дальше.

После этого я бывал только в аэропорту.

145. Донузлав
1983, 1984, 1985

Мимо этого странного места я проезжал шесть раз, когда добирался из Евпатории до мыса Тарханкут и обратно. Путь идет по плоской, словно бесконечной степи – буро-серая выгоревшая трава и валяющиеся то тут, то там щербатые камни. Вдруг на несколько минут налево и направо открывается простор воды, на кромке берега стоят (как помню, никогда не крутились) ветряки, вдали колоссальная тарелка Крымской астрофизической обсерватории, издали по масштабу соответствующая степной необъятности. Как она выглядит ближе, трудно представить.

Что такое Донузлав, геологи спорят до сих пор. Одни считают, что это озеро древнего лиманного происхождения. Другие – что это устье когда-то текшей здесь реки. Этим я не верю. Откуда в Крыму река с такой дельтой?

Донузлав вдается в землю на тридцать километров. Ближе к морю он шириной километров в десять, то есть, наверно, другой берег виден не всегда. Потом Донузлав постепенно сужается, превращается в сухое вонючее болото. Говорят, там очень полезно для ревматиков.

До войны Донузлав был изолирован от моря, потом там устроили военно-морскую базу и в перемычке прокопали канал, чтобы могли войти суда. База была страшно секретной: по слухам, там разводили боевых дельфинов и тренировали подводных бойцов, а также организовали станцию слежения ПРО. Тогда же на севере залива, в его узкой части, построили дамбу, по которой и ходил транспорт. В результате в южной части Донузлава поселились барабульки, бычки и скумбрии, а в северной – сазаны, карпы и сомы.

Если все было так секретно, не понимаю, почему мы на рейсовом автобусе или на попутках добирались через Донузлав в Черноморский или в Оленёвку, на Тарханкут?

Однажды, правда, остановившие автобус пограничники пытались арестовать студента Суриковского института, темного мулата с Кубы Мануэля Алькайде. Но друзья отстояли, объяснили, что он цыган. И поехали дальше по разбитому асфальту, мимо окоченевших от жары серебристых кустиков полыни.

Говорят, сейчас в Донузлаве гавань яхт и более-менее выносимое место для летнего семейного отдыха. Верится с трудом. Уж очень заброшенным, неприютным местом был Донузлав – и, может, ему таким бы оставаться?

146. Драмнадрохит
2002

Мы с Ирой прилетели в Инвернесс и взяли напрокат машину. Это оказался вишневый «Фиат-Мултипла» с брезгливо наморщенным лбом. На двоих нам машина, куда могут сесть семь человек, была не нужна, но другой в Hertz не оказалось.

Проехали мимо Каллоденского поля, проехали поселок Cantrabruich (как это произносится – «Кантрибридж»?). И потом под косым дождем открылся фьорд Beauly (шотландцы произносят «Боли») – широкое бурунное пространство серой воды под серым небом.

Проехали поселок Lochend (это понятно) и поселок Laigsmore (неужели «больше озера»?) и покатили по узкому шоссе вдоль Лох-Несса. Небо было странного для северного марта глубокого кобальтового цвета, а в нем – далекие перистые облака. Озеро обступали темные лесистые горы, на верхушках – снег. Вода в Нессе была мрачной, асфальтово-фиолетовой, как перья у промокшего голубя.

Мы добирались в поселок Драмнадрохит, что на кельтском значит «драконий мост». У берега торчали кариесными зубами обросшие оранжевым лишайником и обильным средиземноморским плющом руины замка рода Уркварт.

В Драмнадрохите мы сняли комнатку в B&B, традиционном гранитном домике, стоявшем без фундамента на гранитной подошве. На каменном полу – коврики, точно такие же, как раньше делали русские бабушки из обрезков ткани. Добродушная хозяйка спросила: как нам больше нравится – чтобы было жарко или нормально? Мы радостно ответили: конечно, не слишком жарко. И поехали в Балмакаан.

Вернулись в темноте, вошли в комнату, а там холод, как в погребе. Хорошо, что у нас была бутылка виски, купленная в Инвернессе. Мы грелись в «Мултипле».

Утром изо рта шел пар. В ванной окно было распахнуто настежь, вода – ледяная. Пока я не сообразил, что надо открыть соседний кран, – из него полился кипяток.

Вышел из дома – на выгоне клочьями висел туман, паслись серые овцы и существа, которых я сначала принял за яков. Потом выяснилось, что это горная шотландская порода коров: тяжелые сморщенные лбы, круто загнутые рога, кудлатая рыжая шерсть до земли.

Я пошел вверх, в центр Драмнадрохита – надо было поменять доллары на фунты. Меня обогнала стайка школьников. У них были красные обветренные лица, изо ртов валил пар, руки в цыпках, все они были в тишотках с радужными надписями и рисунками.

Возле банка стояла очередь из местных тетенек. Все с лицами такими же красными, как у их детей, в стеганых кацавейках болотного или рыже-пурпурного цвета и в тапочках на босу ногу. Они обменивались впечатлениями: «Как же холодно сегодня, Мэри». – «Да, сегодня холодно, Кэти».

Я поменял доллары на бумажки с надписью Bank of Scotland, усомнившись в их действительности за пределами Шотландии. Ничего, пакистанский торговец в Лондоне, в Хэмпстеде, безразлично мне продал за эти деньги бутылку Lafroigh c дивным запахом подгнившего торфа.

Я посмотрел на Nessy Museum, над входом которого висел серо-зеленый пятиметровый пластмассовый диплодок с редкостно приветливым лицом, и спросил не то у Мэри, не то у Кэти, где в Драмнадрохите можно купит сигареты. «Так на почте».

В почтовом отделении и правда краснолицый пожилой господин в зеленой кацавейке торговал не только марками, но и сигаретами, печеньем, сникерсами, детскими игрушками, алкоголем, шампунем и мылом, солью и сахаром.

Туман развеялся. Шотландский як возле нашего студеного ночлега, подозрительно посмотрев на меня, продолжил жевать клок сена.

И мы поехали в Форт-Огастус.

147. Друсиа
2000, 2001

Не знаю, как правильно произносить название этой кипрской деревни, расползшейся по холму над мысом Акамас. Если на старом койне, то «Друсея», если на современном демотики – «Друсиа», а если на шепелявом киприотском диалекте, то почти «Друща». Остановлюсь на нормативном новогреческом.

Из Друсии красивый вид на городишко Полис, где я не прочь бы пожить неделю. В остальном неинтересное место, там стоит остановиться разве только ради закопавшегося в укромное ущелье монастырька Айос-Неофитос, где тихо и мирно и где есть недурные, но зареставрированные до открыточного состояния фрески XII века.

Еще мне там показывали, когда я на Кипре оказался в лживом качестве обозревателя киприотского девелоперства, очередную туристскую деревню: аккуратненькие домики якобы «традиционной средиземноморской архитектуры», чахлые розы на преувеличенно зеленых газонах, британский, канадский, немецкий и голландский флаги у въезда.

Русские тогда в холмах не селились. Они, еще не приобретши первичных средиземноморских рефлексов, норовили что-то купить поближе к морю – на голом склоне, под палящим солнцем.

Но главная особенность Друсии – это туристский аттракцион на пологом холме, спускающемся в сторону Пафоса. Если там остановить автобус или легковушку и выключить мотор, машину потянет обратно вверх. Метров на сто. Русскоязычная дура-гидша однажды это объяснила тем, что святой Неофит молился-молился – вот наш автобус и возвращается.

Куда?

Киприотка с геологическим образованием, возившая меня по недвижимостям, растолковала проще. Под Друсией мощные залежи меди, поэтому есть некий магнитный эффект, который хороший водитель может использовать. И продемонстрировала это – машина тупо поползла задом на холм.

Глупо, непонятно и восхитительно.

148. Дубна
1994, 2005

Как всякий советский человек моего поколения, я с детства знал, что в Дубне трудятся физики, находящиеся в любовном противостоянии с лириками, и делают там что-то важное с протонами, мю-мезонами и нейтронами. Позже я выяснил, что Дубна – это место, где с нашими физиками работают иностранные и они вместе решают важнейшие проблемы как совместного бытования на планете, так и мироздания вообще.

В Дубну я впервые попал в 1994 году: у отца Лены, жены моего брата, там имелась служебная квартирка – он был директором ИЯФ. Мама и Валентин Иванович туда поехали с внучкой Верой, тогда совсем маленькой.

Я вышел из электрички, было жарко. По дороге к дому, где жили родители, стояли обветшавшие дома времен хрущевского модернизма, перед ними – прозрачные березы. Улицы и площади были очень широкими. Зачем? Знать бы… Чтобы мерзнуть зимой и любоваться белизной снега?

У родителей окна занавешены мокрыми простынями – они выходили прямо на юг, в пустое пространство; хоть и север, а палило нещадно.

Мы пошли к Волге по просторному березовому лесу, среди травы во множестве росли грибы – зеленые и красные сыроежки, подберезовики. На солнце в небе, над голубоватой водой золотилась листва.

Во второй раз Дубну я увидел, когда мы с Сашей возвращались на «Салавате Юлаеве» из Елабуги. Вдоль берега стояли сараи и эллинги, трогательно сварганенные из старых кроватей, капотов «Жигулей» и кровельной жести.

Я подумал: физики и лирики перестали спорить. Этика и эстетика утекли: какой там Аристотель, Ландау и Евтушенко в наши тяжелые времена?

Теперь они просто живут на берегу воды.

149. Дубровицы
1985

Приехал в Дубровицы с Машей Мордкович и Мишей Рошалем – давно хотел посмотреть на эту очень странную церковь, построенную не то итальянцами, не то швейцарцами, во всяком случае, вовсе не похожую на русские православные храмы. Церковь на самом деле изумительная. Удивляющая смесь европейского барокко (потом я увидел нечто подобное в Италии, причем на юге) и русского, «нарышкинского», – это особенно заметно по проработке деталей. Архитектор наверняка был иностранец, а мастера – русские. И она драгоценно смотрелась на широком зеленом лугу. К сожалению, не удалось взглянуть на нее внутри – церковь тогда не действовала. Не получилось посмотреть и стоявший рядом усадебный дом графа Дмитриева-Мамонова, там был какой-то научно-исследовательский институт. Не знаю, осталось ли что-нибудь от времен этого фантастического персонажа, героя войны 1812 года, масона, основавшего Орден русских рыцарей, оборудовавшего свой дом как настоящую крепость, потом высочайше объявленного сумасшедшим и сорок лет, до смерти, просидевшего под домашним арестом.

150. Дубулты
1963

В Дубултах было так же, как в Булдури, но в глазах до сих пор стоят очень высокие сосны и небо между ними. И зрелые стручки акации, еще не готовые, чтобы делать свистки, а ядрышки уже перезрелые – есть невкусно.

Много позже я узнал, что в мелком море у дачного поселка Дуббельн утонул Писарев, что там пережидал свои кошмары Николай Семенович Лесков и что рижские немцы в начале века называли Дубулты Юденбургом, потому что состоятельные рижские евреи там строили себе дачи. Позже Лева Рубинштейн сказал про подмосковную Малаховку: «Еврей сосну любит».

151. Дувр
1992

Мы с Олегом доехали от вокзала Виктории до Дувра, чтобы добраться до Кале. В кассе нам сказали, что шторм и в ближайшее время паромы ходить будут вряд ли. Но через час движение возобновилось. Мы погрузились, никакого шторма на пароме не чувствовалось, прибыли в Кале затемно.

152. Дьетробезено
2006, 2007, 2008

Спускаешься по лесной тропинке со склона горы Финонкио к бегущей по камням речке Кавалло и переходишь деревянный мостик к Мулино-Веккьо, «Старой мельнице». Вот где я мечтал бы жить. Ущелье, по которому течет Кавалло, здесь расступается и образует широкую чашу. К востоку и северу горы поднимаются все выше, за спиной стена северо-западного склона Финонкио, а на западе, на холме – корона замка Безено.

На зеленом даже зимой лугу стоит старинное двухэтажное здание мельницы, там кто-то живет, за домом садик и огород. Поднимается крутая дорожка, обрамленная виноградником, яблонями, абрикосами, вишнями и хурмой, приводит к поселению Дьетробезено («за Безено»). Это несколько похожих на башни старых домов, переплетенных деревянными галерейками и сросшихся в одно целое. Дьетробезено вытянулось вдоль узкого шоссе, ведущего в горы, в Фолгарию и дальше за перевал, на долину – в Виченцу. В Дьетробезено я несколько раз проводил полчаса-час в ожидании автобуса домой, в Роверето, либо проходил мимо, чтобы подняться к Кастельбезено.

153. Дюссельдорф
1992, 2003, 2004

Впервые я попал в Дюссельдорф в 1992 году на пару дней – Юрген Хартен, директор Дюссельдорфского кунстхалле устраивал выставку художников из еще СССР, называвшуюся, я так и не понял почему, Binazionale, и заказал мне статью для каталога, а потом пригласил на открытие. Я с удовольствием поехал, приятно было повидаться с друзьями. В тот раз я города почти и не посмотрел, почти все время провел в выставочном зале. После открытия все страшно напились. Утром, когда надо было разъезжаться по домам, встретились в гостиничной рецепции. Москвичей трясло с похмелья, питерцев – Тимура Новикова, Африку, Гурьянова – тоже трясло, но от чего-то другого. Москвичам было легче – они купили пива в первом же ларьке. А бедные питерские коллеги прыснули, как тараканы, в сторону вокзала искать спасения.

Потом я несколько раз проезжал мимо Дюссельдорфа.

Через много лет, в 2003-м, Оля Свиблова предложила мне участвовать в выставке «Новое начало», которую устраивала в том же кунстхалле. Строительство моей инсталляции, состоявшей из четырех зеркал, расположенных на четырех мольбертах, много времени не заняло, и я дня три вольно слонялся по городу.

Ночевали мы с Николой Овчинниковым в близком пригороде Дюссельдорфа, Гольцхейме, – десять минут на трамвае до центра. Это было построенное в 1937 году здание – мастерские с жильем для художников. П-образное, с садом посередине и с отдельными садиками, примыкающими к каждой мастерской. По какой-то причине нацистские власти, борцы за арийское искусство, построили его в отчетливо японском духе: острые крыши с большим выносом, белые стены, темные деревянные опоры.

Выставка настолько понравилась городским начальникам, что они пожаловали всем участникам мероприятия двухмесячные стипендии: жилье и место для работы и вполне ощутимые суточные. Мастерская мне досталась в том же Гольцхейме.

Вот мы и поехали с Сашей в конце февраля 2004 года в Дюссельдорф.

Попали аккурат на карнавал, который в католическом Дюссельдорфе празднуют с размахом, но без особой изобретательности. Наряжаются либо чертями, либо ангелами, либо ковбоями, либо древними германцами в рогатых шлемах и с надувными шипастыми дубинами. Пьют много пива, мочатся на стены домов, галдят и играют в «ручеек».

На следующий день снова вышли погулять по центру города – подметки липли к мостовой, обильно орошенной пивом и мочой.

Когда мы приехали в Дюссельдорф, была настоящая весна, все буйно цвело. Через несколько дней вдруг повалил снег, пушистыми шапками укрывший цветы и деревья в нашем садике. Зрелище было совсем японское. Этот нижнерейнский дзен усугублялся тем, что среди цветов и снега порхали зеленые попугаи размером со скворца.

Дело в том, что во время войны союзники, когда ковровым способом бомбили Кёльн и Дюссельдорф, разрушили и тамошние зоопарки. Попугаи разлетелись по округе и прекрасно акклиматизировались.

Еще более японскость Дюссельдорфа акцентировалась тем, что по городу во множестве ходили японцы и японки, и даже в кимоно. По какой-то причине в этом городе самая большая японская колония в Европе.

Мы с Сашей гуляли, ходили вдоль медленного Рейна, глядели на перекошенные постройки Гэри, впечатляющие, но не так чтобы приятные.

Дюссельдорф – город комфортабельный, особенно его приречная часть. В нем странно и органично сочетаются постиндустриальная и деревенская жизнь. На берегу Рейна пасутся овцы, тут же – лихой постмодерн района Медиахафен. Едешь на трамвае – то офисы хай-тековых и одежных компаний, то луга с коровами и поля.

Дней через десять Саше пришлось вернуться в Москву, а я продолжал бродить вдоль Рейна и много работал. Сделал пятидесятиметровый свиток Final Cut, подготовил выставочку для маленькой дюссельдорфской галереи. Работать было легко и весело – отличная светлая мастерская, тишина и покой.

Е

156. Евпатория[1]1
  Номера 154 и 155 отсутствуют.


[Закрыть]

1983, 1984, 1985

Я бывал в Евпатории несколько раз, когда добирался через этот город на Тарханкут или возвращался оттуда. Самое сильное впечатление – матери, озабоченные поиском пищи для детей, привезенных на лечение. Они зверели от этих поисков. Их можно было понять: в те времена купить творог, молоко и что там еще нужно детям было нелегкой задачей. Почти как для нас – запастись алкоголем для пустынной жизни на Тарханкуте, не отстояв часовую очередь.

157. Егехнадзор
1997

Мы с Сашей остановились в этом унылом городке на обратном пути из Мегри в Ереван. Хотели поселиться в маленькой частной гостинице на берегу реки Арпы на отшибе, приглянувшейся, когда мы ехали на юг Армении. Явились туда, и оказалось, что хозяин еще не закончил ремонт. Пришлось идти в советской постройки полуразвалившуюся гостиницу в Егехнадзоре. Она была населена армянскими офицерами, воды не было, снова умывались «Джермуком». Раковина почему-то была расположена почти на уровне колен, зато унитаз стоял, будто трон, на бетонном возвышении.

Провели в Егехнадзоре два или три дня. Добрались до монастыря Нораванк, где я уже был в первый приезд в Армению. Это одно из самых красивых мест страны, а его церковь Сурб-Аствацацин, творение великого Момика (кто про него слышал, кроме армян?), – настоящий шедевр. Смотришь и не понимаешь, как можно было столь точно найти пропорции и (ни на метр не подвинешь) вписать здание в пейзаж.

К Нораванку от автомобильной дороги идешь по узкому ущелью с отвесными стенами. Постепенно они расступаются, и оказываешься в небольшой долине, которую окружают красные скалы, испещренные зеленью кустов, цепляющихся за камни. Играют тени на тонкой резьбе церкви, и покрывает купол яркого синего неба.

Покажешь фотографию – скажут: не бывает таких красных скал, такое синее небо невозможно, это обработано на компьютере.

…И позвякивали о камни молоточки камнерезов, реставрировавших соседнюю церковь Сурб-Карапет, лежащую в руинах.

Мы часами сидели на берегу быстрой и чистейшей Арпы в тени огромной шелковицы, нависшей над водой. Или залезали в реку, одной рукой цеплялись за камни, чтобы не унесло, другой срывали сладкие ароматные ягоды. Их фиолетово-черный сок тут же смывала вода.

На рыночке в Егехнадзоре я искал тутовую водку. Пожилой армянин сказал, что «тути» сейчас еще нет ни у кого, зато: «Смотри, вот что есть, шестьсот градусов, от всех болезней помогает, если угадаешь что, даром отдам». Сунул под нос бутылку с коричневой жидкостью, плеснул в стакан, дал попробовать. Я ответил: «Виноградная водка на грецком орехе». – «Молодец, джан, бери, пей на здоровье!» Я пытался заплатить, он наотрез отказался. Грецкая чача была действительно очень хорошая.

158. Елабуга
2005

Про Елабугу я не знал почти ничего, кроме того, что там повесилась Цветаева. И представлял себе это место как безнадежное, заброшенное в голую степь. Когда увидел – сильно удивился. Кама вообще очень красивая река, но рядом с Елабугой она оказалась особенно хороша. Корабль подошел к причалу – высоченные берега со стройным сосновым лесом. Мы сели в автобус, поехали в город. Он хорошо поставлен на мысу у впадения реки Тоймы в Каму, зелен, сохранил много крепкой купеческой архитектуры – когда-то Елабуга была очень богата. Да и сейчас благодаря нефти и газу явно не бедствует. Конечно, во время войны все было не так, но тем не менее не могла тогда Елабуга быть полным адом. Хотя интересно, что во времена Ивана Грозного она называлась «Чертов, Елабуга тож».

Естественно, нас повезли смотреть дом-музей, где жила и повесилась Цветаева. От старой обстановки, похоже, ничего не осталось, да и не любитель я подобного рода музеев. Ну а дом – крепкий (или хорошо перестроенный) провинциальный деревянный дом, не халупа. Повезли на кладбище, показали могилу с новеньким надгробием – могила определена предположительно. В Елабуге не очень любимый мной поэт Цветаева – туристская приманка. Возле дома-музея слащавый памятник: Марина с романтическим выражением лица стоит в беседке с тонюсенькими колонками. Нет, Марину Цветаеву довели (и сама себя она довела) до того, что, наверно, удавилась бы где угодно.

Повезли в Музей-усадьбу Натальи Дуровой, это было интересно. Особенно что касается старости этой выдающейся личности, когда у нее выросли усы; она курила трубку с длинным чубуком и пугала елабужских обывателей своими экстраваганцами: прилюдно ругалась матом, а в церкви требовала, чтобы место ей оставляли прямо перед амвоном.

Потом отвезли на Чертово Городище – высокий холм над Камой, где был домонгольский булгарский город. От него осталась не то сторожевая башня, не то мечеть, странно похожая на арабские постройки, которые я видел в Тунисе.

За Камой вдалеке дымили трубы Набережных Челнов.

На обратном пути мы проплыли мимо Чистополя. Уже было темно, я ничего не разглядел. А что, если Чистополь, ассоциирующийся у меня исключительно с тюрьмой, тоже очень красив?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации