Текст книги "Аахен – Яхрома"

183. Кайзерсверт
2004

Городок Кайзерсверт формально считается частью Дюссельдорфа. Хотя до него от центра Дюссельдорфа меньше получаса на трамвае, там совсем по-другому. В Дюссельдорфе после страшных бомбардировок ничего старого не сохранилось, все, что таким кажется, – аккуратный новострой. Кайзерсверт союзники не бомбили. Возможно, потому, что там никаких стратегических объектов, кроме развалин дворца Фридриха Барбароссы и знаменитого сумасшедшего дома, которым руководили – и руководят – католические монахини, не было. Кайзерсверт выглядит, будто не случилось ни мировых войн, ни индустриализации, ни постиндустриальной революции. Вернее, это очень постиндустриальный городок – именно потому, что в эре нанотехнологий он оказался сразу после эпохи Круппа.

Лучше в Кайзерверт не ехать на трамвае, а идти по дорожке вдоль Рейна, от Гольцхейма это недалеко. Туда-обратно едут велосипедисты, туда-обратно по реке тянутся баржи, низко ползут облака, зеленеют луга да поля, среди которых стоит иногда что-то очень сверхтехнологичное, и уходят к горизонту, как у Гоббемы, аллеи вибрирующих в перламутровом влажном воздухе пирамидальных тополей. Здесь очень чувствуется близость моря – но до него еще около двухсот километров. Видимо, это не мешает морским чайкам: они кружат над Рейном, стоят на берегу, поглядывают на велосипедистов.

В Кайзерсверте есть невысокий холм, на нем руины palatio Барбароссы, великолепно законсервированные и малоинтересные. Во времена Третьего рейха нацисты там устраивали дебильные ритуалы с факелами, сейчас здесь тихо, мирно, даже не элегично. Просто отлично ухоженные развалины, вокруг газон лучше, чем в Англии, а по соседству, в старинном доме, – ресторан. На вид очень дорогой.

За дворцом германского цезаря, большого любителя купания (не потому ли он одну из своих резиденций построил на берегу большой реки?), утонувшего во время Крестового похода в горной речке в Малой Азии, начинается собственно городок Кайзерсверт.

Готическая церковь. Несколько улиц – весело окрашенные средневековые, ренессансные и барочные уездные дома бюргеров. На дверях надраенные таблички. То зубной врач, то хиропластик, то дизайнерское бюро, то психолог, то архитектор, то патентное бюро. В этом городке, наверно, хорошо жить. Но долго оставаться там, не будучи жителем, трудно.

184. Кайл-оф-Лохалш
2002

Мы ехали по петляющей дороге над обрывистыми берегами на северо-западе Шотландии. Внизу сине-серое море, барашки еле видны, и вдалеке остров Скай. Красная «Мултипла» начала раздраженно пищать еще в Уллапуле. Сперва Ира думала (я в автомобилях не понимаю ничего, кроме их внешнего вида): она нас предупреждает о подъемах и спусках. Потом Ира предположила, что этот итальянское изделие реагирует на встречные машины. «Мултипла» тем временем пищала все чаще, будто ей стало совсем нехорошо. Она мешала слушать местное радио, которое мы понимали плохо: шотландский диалект отличается от BBC English, как привычный русский от белорусского. Тем более нам хотелось понять, о чем речь.

Ира стала нервничать, да и я тоже – кто знает, что происходит с этой машиной, что у нее в нахмурившейся голове? Приехав в поселок Кайл-оф-Лохалш, рядом с гостиницей, построенной в анекдотическом неоготическо-мавританском стиле, нашли автосервис.

Пожилой хозяин в замасленной куртке «бурбар» выслушал нас (лицо его было почти того же цвета, что у пищащей «Мултиплы») и сказал, что в этих dago-cars он не понимает ничего, типа, если «Ровер», так пожалуйста. И позвал сына, рыжего и веснушчатого. Тот долго, жуя губами, листал толстенное описание «Фиат-Мултипла». Через десять минут сообщил – загадка. Позвал решать загадку работника, не иначе племянника – тоже рыжие волосы и лицо с кирпичным загаром. Тот не стал читать книжку, а открыл капот и стал копаться в автомобильных кишках и нервах. Скоро сказал: «А! Я понял! Дураки-итальянцы напихали в железяку проводов, их и переклинило, радио замкнулось на электрику. Я тут один провод перекусил, вы про это в Hertz не говорите».

И мы поехали без писка и без радио в сторону Лох-Мари.

185. Кайруан
1996

На подъезде к Кайруану странно. Вокруг сушь, оливковых рощ нет, но ни с того ни с сего вдоль дороги началось болото: тростник и бочаги. В окно автобуса было видно, как тучами вьется мошкара. Наверно, когда-то там были поля, кормившие Римскую империю.

Дальше интересно. Плоские недостроенные дома, а над ними, на склоне холма, сверкают под солнцем белоснежные кристаллики. Это одно из самых святых мусульманских кладбищ. Лечь там – почти как в Мекке и Медине – прямой путь в рай.

Автобус остановился на площади перед Великой кайруанской мечетью, там в каждом доме лавки, торгующие коврами. Несомненно, они очень хороши, но мне было необходимо по малой нужде. Я почти побежал вдоль бесконечной глухой стены мечети по узкой улице – ни одного закоулка, ни звука, на моем пути лежало торжественное молчание.

И услышал дивный запах аммиака. Как собака, пошел на него, увидел синюю дверь и надпись toilettes над ней. Едва не споткнувшись на ступенях, вбежал: там было сумрачно, все покрыто серым, много лет не мытым кафелем, а на скамейке, стоявшей посреди помещения, лицом вверх спал старик в бурнусе. Я отлил. Тут старик приоткрыл тяжелые, как у игуаны, веки и протянул панциреобразную ладонь. Положив в нее монету, я выбрался под солнце.

Я себя чувствовал собакой, гяуром. Что же, Магомет вроде бы отрезал часть своего плаща, когда рядом с ним прикорнула собака. Ему не хотелось ее будить.

Вошел во двор мечети. Там не было ни души, кроме дедушки в белой тюбетейке, сидевшего в тени, под аркадой. Он спросил меня: «Comment allez-vous, monsieur?» Я ответил: «Ca va, inch’Allach». Дедушка, не глядя на меня, эхом отозвался: «Инш’Аллах».

186. Какопетрия
2000

Всегда трудно сказать что-то плохое про то, что едва знаешь. Про Какопетрию, поселок, находящийся на северном склоне массива Троодос, я не знаю почти ничего.

Беленькие дома, торговля кружевами-«лефкарией», халвой, православными образками и вязким мускатом Commandаria, оставшимся киприотам от рыцарей-иоаннитов. Или, наоборот, греки приучили католиков к этому тяжелому сладкому вину?

И вереница туристических автобусов на площади с маленьким памятником архиепископу Макариосу – такие во всех деревнях на Кипре.

Название у этого места неприятное: Какопетрия означает «дурные камни». Гид рассказывал, откуда оно пошло: возле церкви был большой камень, и новобрачные должны были после венчания его обходить. Однажды пара обошла этот камень и тут же умерла. Экскурсанты и экскурсантки слушали, кивали обгорелыми лысинами и подсиненными кудельками, шептали: «…oh, it’s terrifiс».

Ну и что? Не знаю.

187. Кале
1992

Мы сошли с дуврского парома поздним вечером. Было темно, мел мокрый снег, и ни автобуса, ни такси возле портового здания. Вышли на дорогу и побрели куда-то, где, как нам казалось, находился город Кале. Махали редким проезжающим машинам – никто не останавливался.

Одна, мигнув желтыми глазами, все же затормозила. Водитель, белобрысый chtimi с птичьим профилем, объяснил, что мы идем не в ту сторону: надо вернуться, а потом свернуть направо, ну а там по прямой. Через полчаса мы дошли до Кале, и как же было хорошо, когда нас обступили стены с тепло светившимися окнами, когда мы тут же нашли жилье в маленькой гостинице, отогрелись в ду́ше и пошли ужинать в соседний ресторанчик, окна которого укрыты от улицы занавесочками-ришелье. Там пахло давно и хорошо обустроенным жильем.

Мы ели нормандских устриц в длинных глубоких раковинах (Пушкин сказал бы «жирных», но ему не посчастливилось попробовать таких устриц) и запивали их местным темным пивом. И поняли, что устриц вовсе не обязательно есть с шабли, шампанским или эльзасским рислингом. Рыбаки из Фландрии хорошо знают, что правильное пиво еще лучше.

Наутро поехали в Париж – по дороге деревья мотали ветвями под сырым зимним ветром.

188. Калининград
1965

Зимой мы с Валентином Ивановичем поехали в Минск в гости к Людвику Антоновичу Кавчинскому, дяде Лене. Из Минска отправились на день в Вильнюс, заехали в Каунас, а потом в Калининград.

Это было странное место, и дул с моря ветер, пробирал до костей. Калининград – пустынный.

Новый город, как я понимаю, построенный на отшибе от старого немецкого, выглядел абсолютно по-советски.

Взрослые спросили шедшего навстречу морского офицера с белым шарфом под черной шинелью, как найти могилу Канта, он ответил: «Без понятия». Мы ее все же нашли – она примыкала к руинам огромного готического собора. Я не знаю, аберрация памяти это или нет, но надпись на надгробном камне, кажется, была по-русски. Почти все здания в старом городе стояли пустые, в развалинах, будто война закончилась несколько месяцев назад. Помню каналы со стылой черной водой и мощный форт из красного кирпича, на стене надпись: «Проверено, мин нет».

Я думаю, для Валентина Ивановича Кёнигсберг был лично важен: здесь горел в танке – еле выжил – его отец Иван Васильевич.

Пришли в местный музей. У входа в первый зал висел транспарант: «Калининградская область – исконно славянская земля». Валентин Иванович и дядя Леня ухмыльнулись, да и я уже представлял, что до того, как Восточную Пруссию захватили немцы, там жили балты-пруссы, но никак не славяне.

Мы посмотрели на обуглившиеся от времени долбленые челны, ржавые топоры и какие-то горшки, пошли дальше. В следующем зале – десяти веков как не было – была выставлена продукция калининградских заводов: покрышки для грузовиков, станки, ну и глыбы янтаря.

Интересно было бы снова съездить в Калининград.

189. Калистово
1966, 1968, 1977, 1978, 1979, 1980, 1983

Конечно, это название должно писаться с двумя «л». Одно когда-то потерялось, упало частью смущенного сознания Шалтая-Болтая c высокого плетня, но Калистово оттого не стало менее прекрасным. Потому что выпадение необходимого слагаемого иногда дает сумму более верную, чем дважды два.

Родители снимали дачу возле платформы 55-й километр, а Калистово – предыдущая от Москвы станция. По соседству дачниками были дядя Слава и тетя Ира Манухины, в гости часто приезжали дядя Володя и тетя Света Лакшины, с ними Аркадий Белинков. Это примечательная личность, автор очень интересной книги про Тынянова, а следовательно, про Чаадаева и Грибоедова.

Валентин Иванович пытался ее напечатать у себя, в издательстве «Искусство», не получилось. Она вышла фельетонами, в кастрированном виде, в каком-то сибирском журнале («Байкал», что ли), но даже это вызвало скандал, и Белинков с треском эмигрировал. Он был одним из первых, если не первым советским писателем, выброшенным за границу по политическим причинам в послесталинские времена. Вскоре он умер в Лондоне. Я его помню туманно, но думаю, он не хотел бы умереть в России. Как и его герои: Тынянов, Чаадаев и Грибоедов. Двум первым это не удалось, третьего зарезали в Персии. Тегеран – это заграница, да.

После ужина мы шли к железнодорожному переезду возле платформы Калистово. В темноте жужжали комары, мелькали ночные бабочки в свете редких светившихся окон или в луче китайского фонарика. И непонятно было, что ярче – серебряный цилиндрик в ладони или мутное пятно света под ногами.

Взрослые о чем-то беседовали, а я знал, что у переезда, пока они будут вести свои разговоры, я увижу два поезда, следующие один за другим, и буду наблюдать, как мерно, сопровождая себя упредительным гудком, мелькают льющие теплый свет вагонные окна и за ними сидят неизвестные мне люди, которых я вряд ли когда-нибудь узнаю.

Первый поезд был Москва – Вологда. Второй: Москва – Пекин. Возможно, мое пристрастие к дзен-буддизму в большой степени было рождено этими светлыми прямоугольниками, всегда разными и в своем постоянстве вечно непонятными.

Днем мы иногда ходили за переезд в Радонеж через рабочий железнодорожный поселок, находившийся в состоянии перманентной войны с дачниками, – одного меня туда не хотели отпускать. За бараками начиналось обширное поле, засаженное хмелем: наклонные трельяжи высотой в два человеческих роста, увитые лианами с вырезными листьями. Я больше никогда не встречал ничего подобного в России, но, когда увидел хмелевники в Германии, Бельгии, Словакии и Франции, удивился не очень.

В Радонеж мы шли не то чтобы из религиозных соображений, просто тогда так было принято среди московской интеллигенции. А место – прекрасное. Я думаю, родись святой Сергий в Люберцах в ХХ веке, ему было бы намного труднее стать тем, кем он стал.

По дороге к Радонежу справа от лесной дорожки открывалось торжественное болото – теплый, волнами дягиля пахнущий воздух и стрекозы, – за ним небольшое озеро, мирно отражавшее небо, а над ним песчаный косогор, поросший соснами.

Вот я и предложил в 1983 году устроить на этом болоте, озере и косогоре выставку APTART en Рleine Аir, оказавшуюся в результате приятным социальным событием. Не то пикником, не то микро-Вудстоком, не то привычным для советских жителей турпоходом с печеной картошкой и ночным полупьяным разговором.

Я не мог избавиться от Калистова ни до «APTARTа в натуре» (ерническое название, придуманное Свеном Гундлахом), ни после. До «болотной» выставки уговорил Андрея Монастырского ехать с фиолетовым фонариком не на Киево поле, а в Калистово. Мы чудовищно замерзли, а я еще прибивал к штакетнику на окраине деревни свои оргалитовые обманки, изображавшие почтовые ящики и алюминиевые умывальники, – мела метель, было темно и бесприютно.

В окрестностях Калистово я считал, утопая в снегу, десять тысяч шагов. Таскал по снегу привязанные к ногам комья смятой черной бумаги. Володя Мироненко спросил: «А хули так мучиться?» У меня не нашлось ответа, его нет до сих пор. Но я знаю, что это все недаром. Володя давно не занимается искусством. Кажется, играет на бирже. Наверно, он оказался разумнее меня – и все же я рад, что мне не надо читать биржевые сводки.

190. Каллоден
2002

Мы миновали Нэрн и поехали в сторону Инвернесса. На полпути увидели указатель «Каллоденское поле» – здесь в 1746 году армия Георга II Ганноверского разгромила шотландские войска Миляги Принца Чарли Стюарта. Тот сбежал на континент, поселился в Риме, где и жил до смерти, не отказывая себе в плотских удовольствиях, и на земле Великобритании больше сражений никогда не было. Спасибо Миляге Чарли.

Но шотландцам почти на сто лет запретили носить килты и пользоваться тартанами, отличавшими один тейп от другого.

Поле было широкое, зеленое, за ним виднелось бурное море.

По небу низко плыли, как очень большие лодки, белые облака с сине-черной оторочкой.

191. Калмыкия
2008

Андрей Филиппов и я отправились в Гюмри через несколько дней после того, как закончилась война с Грузией. Самолет, будто грузины собирались его сбивать, летел крюком – над Волгоградом, а потом Калмыкией, Дагестаном и Азербайджаном. Над Калмыкией небо было ясное, и я с большим интересом разглядывал эту страну. Плоская степь, кое-где, как плевками, испещренная солончаками. Изредка можно было различить домишки, от них расходились ниточки дорог и терялись в степи.

Я до сих пор не понимаю, как буддисты-калмыки умудрились в XVII веке пройти путь в несколько тысяч километров по землям, населенным мусульманами, чтобы обосноваться возле Кавказа. Но если очень надо, куда угодно дойдешь.

192. Калоча
1998

Приехали в Калочу по пути из Кечкемета в Печ, я раньше о ней не слышал. А городок прелестный. Один из самых древних в Венгрии – там во времена расцвета Венгерского королевства была одна из четырех архиепископских кафедр в этой стране.

На площади барочный собор с великолепным органом (Лист специально приезжал несколько раз в Калочу, чтобы играть на нем) и богатый Архиепископский дворец с красивым садом, вокруг желтенькие старинные дома.

Мы пошли в Музей паприки, единственный не то в Венгрии, не то в Европе, маленький. На выставке – карты да тексты, объясняющие, откуда в Венгрии взялась паприка и как она стала национальным достоянием мадьяр. Поднялись на чердак музея, он был завешан гирляндами десятков сортов паприки – и большие стручки, и крошечные, и длинные, и круглые, и грушеобразные, и овальные. Прогретый летним солнцем воздух был пропитан волшебным сладко-горько-пряным ароматом. Я мучился от насморка, но он тут же прошел.

Вышли на улицу и увидели цыганскую свадьбу: по проезжей части валила толпа женщин в цветастых юбках и усатых мужчин в черных костюмах и белоснежных сорочках, грохотал барабан, пели скрипки, кларнеты и аккордеоны.

Потом обедали в саду ресторана, стоявшего на берегу реки. У входа хозяин угостил нас домашней абрикосовой паприкой, чем кормил – не помню, зато осталось в памяти представление, которое нам показали. Женщины (почему-то все за шестьдесят лет), наряженные в народные костюмы (на них было по полдюжины юбок с разными узорами) выделывали замысловатые кренделя ногами, а потом лихо забрасывали себе юбки на голову, выставляя напоказ длинные кружевные панталоны.

193. Кальяно
2006–2008

В городке (или это деревня?) Кальяно я несколько раз на полчаса-час задерживался, когда ждал автобуса, возвращаясь в Роверето с прогулки в замок Безено. Здесь речка Кавалло впадает в Адидже, городок обступают виноградники – и тихо и сонно. Площадь с полуготической, полубарочной церковью, узкие петляющие улочки со старинными домами, тяжелый заброшенный палаццо XVII века, черный от десятилетиями копившейся копоти.

Я заходил в темное и прохладно-теплое в любое время года крошечное кафе, где обычно никого не было, а иногда сидели местные крестьяне. Заказывал стаканчик вина, и приходило время идти к автобусу.

На выезде указатель: Calliano. Ниже написано: Kaliams. Видимо, это название городка на местном диалекте, а рядом еще одна табличка, оповещающая, что Кальяно – безъядерная зона. Я не знаю, что это значит.

194. Камбрилс
2001

Мы с Сашей были в Салау, скучном месте – только море и пляж. В один из дней поехали в близлежащий городок Камбрилс. Там тоже ничего особенного не оказалось, но хотя бы не было многоэтажных гостиниц.

Широкая бухта, множество рыбачьих лодок и баркасов и сплошь рыбные рестораны – Камбрилс ими славится. И справедливо, морская паэлья, которую я ел, была замечательная. Жалко только, Саша не могла разделить мое удовольствие: у нее аллергия на рыбу.

195. Капан
1995, 1997

В Капан, находящийся на юге Армении, я попал впервые в 1995 году, после того как мы сделали в Ереване выставку «Вопрос ковчега». Полковник Арам, большой начальник в армянской полиции и родственник кого-то из армянских художников, устроил нам недельное путешествие по стране. Тогда я город Капан не запомнил; впрочем, ничего примечательного там и нет – это центр добычи и обработки меди. Раньше металлургический комбинат был важен; сейчас, как почти вся промышленность Армении, он умер. Зато воздух чистый.

Но не забуду ужин, который нам устроил Эдуард Самсонович, отставной не то полковник, не то генерал милиции, а по сути – местный князь. Он принимал нас в саду своей виллы на холме над Капаном. Возле здоровенного дома, окруженного розами, стояли кремовый «Вольво» – небывалая тогда в Армении штука – и еще две иностранные машины. Эдуард Самсонович кормил очень вкусным шашлыком, изготовленным в земляной печи, от души поил коньяком и тутовой водкой. Наш слух услаждали вызванные из Капана старички-музыканты: дудук, аккордеон и бубен. Боря Матросов пошел в пляс. Эдуард Самсонович посмотрел и меланхолически процедил: «Э, неправильно танцует, упадет». Боря и правда через минуту рухнул в клумбу.

Потом в Капане мы оказались с Сашей, когда возвращались из Мегри. Туда, на границу с Ираном, нас довез таксист, родственник братьев Самвела и Манвела Багдасарянов. Обратно в Ереван надо было добираться самим, и выяснилось, что автобусного сообщения нет. Один из обитателей Мегри согласился забросить нас за головокружительный Мегрийский перевал, в Капан, и сказал, что поможет с попуткой.

Довез до поста ГАИ на выезде из Капана, зашел в будку, где сидели милиционеры, о чем-то поговорил с ними и уехал, сказав, что проблем не будет. Солнце палило нещадно, мы уселись в жидкой тени одинокого тополька. Ничего не происходило.

Раз в пятнадцать минут мимо, не останавливаясь, проезжали машины. Прошел мальчик, ведя на поводу ослика. Через час я заглянул в будку, спросил, что нам делать. Милиционер ответил: «Чка проблем», то есть «проблемы нет». Через полчаса мальчик с ослом вернулся, повел его в другую сторону. Проехал открытый газик с вооруженными автоматами солдатами. Потом появились два парня уголовного вида, присели рядом на корточки. Спросили, кто мы, откуда. Узнав, что из Москвы, удивились: «Из самой Москвы? Ну даете!» Рассказали, что они из Ростова, приехали к братану на свадьбу, все деньги пропили, а теперь не могут выбраться в Ереван. Посидели с нами с полчаса, встали на ноги, сообщили, что «хуй из этого ебаного Капана уедешь», и ушли куда-то. Я снова пошел в будку и снова услышал «чка проблем». Ситуация становилась абсурдной.

Еще через полчаса гаишник вышел из будки, встал у обочины и начал чего-то ждать. Прошло минут пять, подъехал огромный грузовик «Вольво» с иранскими номерами. Гаишник остановил его и что-то веско сказал, показав на нас, шоферу – молодому персу с черной коротко подстриженной бородой.

Мы полезли в кабину, шофер был недоволен, особенно когда Саша, пробираясь на лежанку за сиденьями, задела ногой свисавшие рядом с рулем четки.

Потом смягчился. И мы поехали по жутким серпантинам Зангезура.

По дороге на смеси английского и русского, а также жестами общались. Саша помалкивала.

Я спросил, откуда и куда он едет, что везет. Шофер сообщил, что везет «шуз» из Амстердама в Горис, в пути уже вторую неделю: Голландия – Германия – Австрия – Словакия – Венгрия – Румыния – Болгария – Турция – Иран – Армения.

Мне было непонятно, зачем в крошечном Горисе фура голландских ботинок. В Ереване друзья объяснили, что он вез списанные натовские ботинки для карабахской армии.