Текст книги "Аахен – Яхрома"

87. Валетта
2003

Очень умными архитекторами были Франческо де Кортона и Джироламо Кассар, спроектировавшие столицу Мальты. Там прохладно даже в самую жару: ветер продувает ее пересекающиеся под прямым углом улицы, там в любое время дня есть тень, и в створе каждой улицы виднеются небо и морской горизонт.

Весь город построен из местного камня, белого, когда его извлекают из карьеров, и настолько мягкого, что его почти можно резать ножом. На воздухе он твердеет и постепенно приобретает медовый оттенок, рифмующийся с цветом неба и моря. Одни здания аскетичны, другие покрыты каменным кружевом. Собор Святого Иоанна удивителен. Снаружи он скромен, ничто не обещает пышности его интерьеров. Внутри стены и своды сплошь украшены причудливой резьбой, а пол полностью покрыт могильными плитами рыцарей («Идущие по мертвым, помните, что пройдут по вам»), выложенными мозаиками из разноцветного мрамора.

И – «Аллах Акбар!». Когда я вошел в собор, шла месса на мальтийском языке, молитвы звучали как в мечети.

Я походил по музеям, полюбовался шедеврам и ценностями, накопленными мальтийскими рыцарями, их пышными доспехами и оружием, но настоящим открытием стала «Спящая женщина» – крошечная неолитическая статуэтка, найденная в загадочном гипогее в Таршине. Я ее раньше видел на фотографиях, но по ним было неясно, насколько гениальна эта скульптура.

Потом я сидел на краю исполинского бастиона в Большой гавани, напротив корабля Ее Величества «Святой Ангел». Спустился к воде, там барахтались ребятишки, галдели то по-английски, то по-мальтийски. Взобрался наверх, еще побродил по Валетте и на старинном, но идеально сохранившемся британском автобусе поехал в Сент-Джулианс, в гостиницу.

88. Валь Д’Аост
1989

Мы проехали по длиннющему туннелю Монблан, и я впервые очутился в Италии, в долине Аосты. Мне показалось, здесь все другое, нежели во Франции. Другой воздух, солнце светит теплее. Но присмотрелся – странная Италия. Дома такие же, как с той стороны Монблана, и надписи по-французски. По своему невежеству я тогда не знал, что Валь Д’Аост – это автономный регион, населенный почти исключительно франкофонами.

Никола остановился у бензоколонки, чтобы заправить наш алый «Рено-Фуэго», возле машины тут же появился небритый, очень загорелый парень в расстегнутой до пупа белой рубахе, с видеомагнитофоном под мышкой, и хрипато спросил: «Брат, видак не нужен?»

Мы поехали дальше. Постепенно горы расступались, долина становилась шире, вместо елей появлялись сосны и платаны, менялась архитектура – Италия становилась все больше похожей на ту, какой я себе ее представлял.

89. Варшава
1987–1993

Когда-то я сносно говорил по-польски, более или менее свободно читаю до сих пор. Но в Польше, по сути, не бывал, только много раз пересекал ее на поезде. И Варшаву я видел только из окна вагона да проводил какое-то время на вокзале варшавского предместья Праги, на восточном берегу Вислы.

В первый раз – в марте 87-го. Выехав из Москвы, в вагоне я познакомился с африканским студентом, учившимся в каком-то московском институте и тоже ехавшим в Париж. Как его звали, уже не помню, но он был одет в майку с надписью Sunny, и эта надпись ему очень подходила. Мы с ним выпили припасенную мной бутылку водки, смотрели на советско-польскую границу, миновали Бяла-Подляску, часа через полтора поезд остановился в Праге, стоянка была долгой. Я вышел, оказался на замызганной привокзальной площади, обстроенной совершенно советского вида пятиэтажками. Нашел ларек и купил пять бутылок пива Piast по доллару за штуку – в Москве мне часть рублей поменяли пятидолларовыми бумажками, и это был первый в моей жизни случай, когда я платил иностранными деньгами.

Вернулся в вагон, и мы с Санни стали пить пиво. Поезд тронулся, пересек мост – в окно я мельком увидел Варшавский замок и кафедральный собор. Через несколько минут остановились на подземном перроне Главного вокзала, как сказал проводник, минут на десять. Мне очень хотелось постоять на польской земле, и я вышел на перрон, Санни вместе со мной. Было холодно, мел занесенный с поверхности снег, а мой попутчик, несмотря на тропическое происхождение, оказался хладостойким, из вагона вылез в тапочках и майке. Только мы встали с пивом на перроне, поезд двинулся с места. Санни проявил джентльменство и сказал: «Прыгай первым». Я ринулся в вагон, проводник подхватил меня, я раскровенил коленку о ступеньку, а Санни, блаженно улыбаясь, остался в Варшаве – в майке и тапочках, без паспорта и денег.

Прибежал еще один работник, которого уже оповестили о пропаже пассажира, он спросил проводника, втащившего меня в вагон: «Кто отстал-то?» – «Этот, негр». – «А, ну и хуй с ним!» Впрочем, на следующей остановке они передали документы Санни польским полицейским, и я надеюсь, что все у него кончилось благополучно.

Поезд долго тащился по варшавским новостройкам, они мало чем отличались от московских. Даже машины почти такие же: польские «Фиаты» – те же «Жигули». Мы ехали на запад, и пейзаж менялся, становился менее привычным.

В какой-то из проездов я снова вышел прогуляться на пражском вокзале. В одном из темных углов кучка «челноков», шурша бумажками, производила без какой-либо вычислительной техники головоломные трансакции – меняли злотые на марки, марки на рубли, рубли на доллары, доллары на украинские купоны, купоны на белорусских «зайчиков», «зайчиков» на злотые и так далее во всех возможных комбинациях.

В последний раз мы проезжали Варшаву с таксой Долли. Я вывел ее на пражский перрон, она наложила кучу. Стоявший неподалеку польский железнодорожник никак на это не отреагировал.

А родившаяся в Москве Долли, много лет прожившая в Оттаве и Париже, через пару лет умерла на родине.

90. Васильевское
1993–1995, 1999

В начале 90-х Коля Панитков начал строить дачу в Васильевском, на Москве-реке, недалеко от Звенигорода. Места там красивые, холмистые, с чистыми светлыми лесами. Дом у Коли получился занимательный, под стать ему – весь вытянутый вверх. Рядом с ним построил себе дачу Колин приятель, человек, телосложением похожий на положенный на бок параллелепипед, – и дом такой же вышел. Другим соседом стал Сережа Волков, начал строительство, но нервы у него сдали, он не выдержал общения с работягами и местным начальством. Пару лет на его участке красовались бетонированная яма и куча бревен, потом Сережа участок, бревна и яму продал.

Я несколько раз ездил к Коле в гости. Мы выпивали, жарили шашлыки, ходили купаться на реку. Купание там забавное: в верховьях Москва мелкая, зато очень быстрая, мы поднимались на километр выше пляжика, недалеко от которого находилась Колина дача, забирались в воду и то плыли, то бежали вниз по течению.

Я там давно не был. Коля жаловался, что поле, на которое выходит его участок, все застроили кирпичными новорусскими коттеджами и очень много народа стало. Еще бы – Васильевское это уже почти Николина гора.

91. Веве
1999

Увидел главную шоколадную фабрику Nestlé. Не очень большая. Потом пошел на рыночную площадь, где проходил праздник сбора винограда. Очень приятное мероприятие: покупаешь за пять франков стакан да ходишь по рядам, где разные виноградари тебе наливают даром свою продукцию. Вино в этом районе Швейцарии отличное, его мало знают за пределами страны: швейцарцы его выпивают сами, да и, будучи импортированным, оно слишком дорого. И очень приятно им запивать раклет, который готовят тут же на огромных сковородах.

Походил по городку, чистенькому, тихонькому, несмотря на толпы туристов, – в этой атмосфере они как-то умолкают. Посидел на берегу Женевского озера, поглядел на яхты и облака. Потом встретился с попутчиками – надо было селиться в гостиницу, куда наш багаж уже отвезли.

Хозяин туристического агентства Гена Габриэлян, устроивший эту поездку в Швейцарию, уже третью для меня за его счет, поселил нас в роскошную небольшую гостиницу, находившуюся над Веве, на горе Мон-Пелерен, в окружении виноградников. Мы поднимались туда на фуникулере: внизу то скромно-роскошные виллы, то луга, на которых пасутся коровы.

С террасы гостиницы – открыточный, но от этого не менее прекрасный вид на озеро и противоположный французский берег.

Не дураки были Гюго, Грэм Грин, Достоевский, Генри Джеймс и Чаплин, долго жившие в Веве.

92. Вена
1998

Мы приехали в Вену из альпийского Цель-ам-Зее, где провели неделю. Поселили нас в венском «Хилтоне», уродливом многоэтажном здании 60-х годов. Недалеко от гостиницы сиял яркой позолотой памятник Иоганну Штраусу. Как мы быстро заметили, венцы очень любят золотить все, что можно: купола, шпили, карнизы; даже каска и штык у памятника советскому солдату-освободителю были позолочены.

Мы три дня бродили по Вене, вели себя, как положено туристам, хотя погода не способствовала: сеял противный осенний дождик.

Были в Художественно-историческом музее. Я по репродукциям понимал, что Брейгель-старший – это один из первых гениев живописи. И с детства любил его. Но когда увидел не репродукции, а картины, остолбенел. После такого каждый художник, если он не полный кретин и не законченный мошенник, должен знать свое место. Но в этом музее ведь столько еще всего… Спасибо Габсбургам, что собрали такую коллекцию. И ведь они были первыми в Европе: наши Романовы, по сути, подбирали крошки со стола. Иногда очень успешно.

К сожалению, почему-то не попали в Альбертину. Кажется, она была закрыта. Не пошли в Хофбург – туда стояла длинная очередь. Вместо этого отправились в MAK (Музей прикладного искусства), где увидели работы «Коллективных действий» (КД).

Посмотрели Шёнбрунн – замечательный загородный дворец. До сих пор чудится: вот императрица Сисси проехала в сияющей лакированной коляске, вот по бесконечной буксовой алле под локти ведут Франца Иосифа II, с его бакенбардов сыпется летучая известковая пыль. Пытались разглядеть собор Святого Стефана. Он наверняка очень хорош, но увидеть его невозможно, настолько он затиснут домами XIX–XX столетий. Ходили по Рингу, смотрели на мрачноватые и больные постройки времен юности Зигмунда Фрейда. Да, от такого можно задуматься о смысле зонтика, тем более что между этими тяжелыми домами с золочеными карнизами и дверными ручками пузырятся в экстазе, до которого Бернини не опустился бы, церкви, воздвигнутые мастерами австрийского барокко.

Но откуда я знаю, может быть, Бернини как раз о таком мечтал, но в Риме не вышло?

В Вене получилось.

Я потащил Сашу в Пратер, почему-то думал, что это красивейший австро-венгерский городской сад. Оказалось, что заурядный луна-парк с колесом обозрения, там пахло жареными сосисками и картошкой. Мы, кажется, были единственными посетителями. Потом вышли на набережную Дуная, река была совсем не голубого, а мутного горохового цвета. Протащилась баржа, груженная песком. Заглянули выпить кофе в речной вокзал, там висели рекламы, соблазнявшие сплавать в Братиславу и Будапешт. Мне остро захотелось в Братиславу, но… были обратные билеты в Москву, и было скудно со временем и деньгами.

Мы еще день ходили по Вене, ели фиакр-гуляш – странное блюдо из картошки, капусты, мяса, паприки и яичницы-глазуньи; наверно, такое полезно кучерам повозок, зимним вечером сидящим в ожидании седоков. Ели венские шницели. В сущности, это то же самое, чем кормили в советских столовых: плоть, отбитая до молекулярного состояния, потом обвалянная в хлебных крошках, которые жалко выбросить, и в яйцах. Иногда получается лучше, иногда хуже, смысл – остается.

Ели торт «Захер». Саше понравилось, а я не специалист по части кондитерских изделий. К слову «захер» у меня, естественно, тут же добавлялось слово «мазох».

Пили с тележки недоброженное молодое вино – просто веселый виноградный сок – на Гробовой улице. Из витрин ювелирных лавок мрачно сияло золото, тускло горели под дождем золотистые фонари. В Вене даже фонари светят сусальным светом.

Зачем-то пошли посмотреть Хундертвассерхаус, построенный придурочным художником, – гадость невероятная. Хуже, чем венский стул, покрытый позолотой.

Пили кофе, в том числе в кафе Zentral, где то же делали Ленин и Троцкий, Фрейд и Юнг, Витгенштейн, Шикльгрубер, Эйнштейн и еще много кто. Кофе был хороший.

Мы, как все прилежные туристы, пытались разобраться в венском кофейном искусстве. Просили то «шварцер», то «браунер», то «феркерт», то «меланж», то «фиакр», то «мазагран», то «францисканер». Кофе везде безошибочно оказывался великолепным, но ныне я предпочитаю аскетический итальянский эспрессо.

В кафе было много пожилых дам и господ в гороховых пальто и жакетах из лодена. Они читали подшивки газеты «Венский вестник», привязанные бечевкой к покрытым красным лаком палкам.

Хотел бы жить в Вене? Нет. Вернуться – да. Вена – это великолепный способ задуматься о том, что происходит, когда недавно пала империя. Австрийцы из этого конфузного положения вышли с кровью, позором и трудом. Результат – Вена, как бы то ни было, мне симпатичнее, чем безмозглый Третий Рим. Даже если мне там неуютно.

93. Венеция
2001, 2005–2008

У меня появилась привычка: подлетая к аэропорту Марко Поло, я смотрю в иллюминатор, разглядываю зелено-рыжие кружева paludi и уверенно вижу в Лагуне острова Бурано, Торчелло, Мурано, Сан-Эразмо, Сан-Ладзаро, Лидо, Джудекку и собственно Венецию. Вот базилика Сан-Джованни э Паоло, вот Сан-Марко, вот Сан-Пьетро ин Кастелло, вот Санти-Апостоли.

Когда выходишь из аэропорта, даже керосиновый чад не может перебить запах подгнившего моря, и этот болотный аромат для меня счастье.

Ну а дальше – что сказать о Венеции? Я там бывал много раз, вроде бы понял и выучил этот страннейший город. Легко могу найти дорогу по его запутанным улочкам и каналам, да и вообще Венеция – крошечная.

На самом деле я Венецию знаю плохо, и не только потому, что не бывал во многих ее музеях и церквях. Я даже в базилике Сан-Марко не был, так как у входа всегда была длинная очередь. Дело в другом. Венеция столь многослойна, что надо прожить там всю жизнь, чтобы приблизиться к пониманию.

Точно знаю только мои любимые места. Это площадь возле церкви Сан-Джованни ин Брагора: там тихо и тенисто, хотя в трех минутах туристский галдеж. Это улочки рядом с Сан-Пьетро ин Кастелло, на самом восточном кончике Венеции. Это мрачный, закопченный Калле де Фумо, где каждая вторая лавка торгует кладбищенскими товарами, а в створе улицы, когда приближаешься к Новым набережным, под небом вдали светится кладбищенский остров Сан-Микеле. Это Сакка делла Мизерикордия, площадь возле тюрьмы, и я обожаю заплесневелое кафе, с террасы которой открывается вид на зарешеченные окна. Это просторная площадь Святой Маргариты, и это Кампо делла Конфратернита, где на разогретых солнцем камнях зевают собаки, а их хозяева, присматривая за детьми, гоняющими мяч, медленно пьют один спритц за другим. Это малюсенькая, но удивительным образом просторная площадь возле церкви Сан-Себастьяно в Дзаттере.

Еще я знаю, что лучше всего Венеция зимой и ранней весной, когда нет душной жары, комары не кусают и нет стад одуревших туристов, похожих на медуз, тающих на берегу.

В такие зимние дни стоишь на берегу – и вдруг туман сносится ветром, за островом Сан-Микеле встает сияющая снегом стена Альп.

94. Венсенн
1990–1993

Это было первое – и последнее – жилье в Париже, которое мы с Юлей могли считать полностью своим. Мы ведь сами снимали эту двухкомнатную квартирку-распашонку, как могли меблировали ее, там почувствовали себя дома. И Юлина такса Долли там познакомилась с моим котом Чернухой, осознала, что надо жить вместе. Сперва они дичились, потом вместе сидели на узеньком балкончике и наблюдали за происходящим на улице.

Вообще-то Венсенн – не Париж, а юго-восточный пригород. Десять-пятнадцать минут от центра на метро или RER. Чистый и обеспеченный: когда знакомые узнавали, что мы поселились в Венсенне, спрашивали: «Вы разбогатели?»

Нет, не разбогатели, а на время повезло.

От станции десять минут пешком до rue Commandant Mowat, где стоит наш дом.

Стоит как стоял: на днях я залез в видеопутеводитель «Гугла», нашел дом, увеличил изображение, посмотрел на наши окна: там цветочки, мелькнул кот. Кто-то живет в нашей квартирке, это очень хорошо.

Плохо, что я не удосужился узнать, кто такой коммандан Мова и почему у него в фамилии не присущий французскому языку w. Наверно, один из героев Сопротивления и «Свободной Франции»; возможно, родом из Фландрии.

В Венсенне было много военных – там большие казармы. По воскресеньям полковники в песочной парадной форме и их загорелые жены в норковых жакетах, увешанные золотом, шли в церковь. Потом они, наверно, заходили домой – появлялись на воскресном рынке с собачками. Или с лабрадорами и бретонскими бриками, или с чихуахуа и йоркширами.

Напротив рынка было кафе национально-французской ориентации. Хозяин там был жирный усатый кретин в тельняшке, у стойки дремала огромная немецкая овчарка. На табуретах вековали, пили пиво дальнобойщики, пожилые коммунисты, переквалифицировавшиеся в фашистов, и молодые хулиганы в куртках-бомберах.

В Венсенне было много всего.

Рядом с нашим входом – аlimentation generale, где торговал колченогий иранский еврей, которого я сначала сдуру принял за араба. Ногу ему прострелили во время ирано-иракской войны, и он, когда я у него что-то покупал, все рассказывал, какой великий человек Хомейни. Теперь вместо его лавки – прачечная.

Напротив была парикмахерская, где я вполне прилично стригся за пятьдесят франков, рядом почта, правее – зеленная и булочная. Хлеб там был изумительный, недаром на двери висела табличка, оповещающая, что ее хозяин получил года за три до того диплом участника конкурса лучших пекарей Франции. Дальше – отличный винный магазин Nicolas, со старичком-продавцом я быстро подружился. За углом – кафе-табак, то есть было все, что надо. И главное, как я увидел в «Гугле», есть и сейчас.

Только иранский еврей куда-то делся.

Еще метрах в ста были сырная и мясная лавки, а чуть дальше – унылый супермаркет Ed, та же «Пятерочка», и мы туда ходили, когда с деньгами становилось совсем плохо. Или чтобы купить дижонской горчицы, пасты Barilla и недорогого вина, которое в «Эде» стоило еще дешевле, чем в «Никола».

За перекрестком и линией RER начинался Венсеннский лес, я ходил туда с Долли. Конечно, это не был настоящий лес, но все же что-то вроде Лосиного острова либо Измайлова. Бродил, шуршал палыми листьями, любовался небом.

Был – и есть – очень странный Венсеннский замок, где пламенеющая готика слиплась с классицизмом Ле Во, а раннесредневековые стены вросли в вобановские бастионы.

В заросшем травою рву – беленький памятник на месте расстрела принца Энгиенского (разве может это не отозваться в сердце русского, хоть раз читавшего «Войну и мир»?).

Еще метров пятьсот – и вход в Ботанический сад. Я ходил туда читать книжки.

Платишь три франка – и целый день можно сидеть то в тропическом павильоне (духота, лианы, избыточная зелень мхов), то в павильоне Сахары (куча песка, скукоженные опунции) или в средиземноморском павильоне (пинии, запах чабреца, моря нет).

Я брал с собой бутылку вина и книжку. Читал «Семинары» Лакана и «Моби Дика».

Мелвилл – лучше.

95. Верона
2006–2008

Адидже обнимает Верону двумя крутыми петлями; в центре одной из них, на площади Бра, что означает «широкая», – римская Арена, вроде бы вдохновившая Данте на описание кругов ада. Несколько сотен метров по улице Мадзини, запруженной таращащимися в витрины дорогих магазинов туристами, – и выход на длинную площадь делле Эрбе, что значит «зеленной рынок», бывший «Форум». Над ней, бросая на отполированную тысячами ног брусчатку резкую черную тень, тянется в небо высоченная башня Ламберти. А за углом – волшебной красоты лоджия дель Консильо. И чуть дальше перед церковью Санта-Мария Антика щерятся гробницы Скалигеров.

В детстве я застывал в восхищении перед копией одной из них, стоящей в «Итальянском дворике» музея Пушкина.

Судя по всему, страшные были люди Мастино, Кансиньорио, Кангранде делла Скала – эти псы Вероны. Шлемы их надгробных портретов, ныне стоящие в Кастельвеккьо, увенчаны собачьими головами, в разинутых пастях стальные зубы, ошейники утыканы стальными шипами, и ужасают сонные, какие-то монголоватые лица. Недаром Набоков, ненавидевший диктаторов, но обожавший далекие сближения, гордился своим якобы родством с родом делла Скала.

Я очень люблю Верону, возвращение туда – всякий раз новое. Идешь по улице Новых ворот, минуешь это великолепное сооружение Санмикеле, приближаешься к Пьяцца Бра, и пронизывает ощущение спокойной радости. Я бывал в Вероне много раз, обошел ее вдоль и поперек, знаю маленькие улочки, куда редко заглядывают посторонние, но, конечно, увидел малую часть ее сокровищ и неброских чудес – про известные всем что говорить!

Этот город не так богат всемирного значения достопримечательностями, как Рим, Флоренция или Венеция, но обшарпанные переулки заречной народной Веронетты мне не менее милы, чем палаццо Большого канала. Я обожаю пустые, ничем не блещущие улицы бывших рабочих кварталов возле монастыря Сан-Бернардино и зеленые бульвары, разбитые на бывших городских фортификациях. Я помню мало мест, столь родных моему сердцу, как набережная Адидже позади романской церкви Сан-Лоренцо: вода бежит по камням, кое-где выступают песчаные отмели, ивы склоняются к реке, кружат чайки.

И великая базилика Святого Зенона, первого епископа Вероны, покровителя рыбаков. Муратов пишет, что в его времена, в начале ХХ века, окрестности Сан-Дзено были совершеннейшей деревней, сады да огороды, какие-то бедные домишки. Но и сейчас широкая площадь, обрамленная ничем не примечательными зданиями, построенными не то при Муссолини, не то уже после войны, пустынна, изредка проезжают машины, и трудно поверить, что в десяти минутах ходьбы гудит городская суета. Поднимается в небо колокольня, совершенство ее пропорций оттеняют стройные кипарисы, и над ней небо, светлое здесь даже в пасмурную погоду. И эта дивная резьба, обрамляющая вход, и алтарный шедевр Мантеньи (по-настоящему оценить его можно только в церкви, для которой он предназначен), и нелепая, но радостно святая средневековая статуя Святого Зенона (пальцы благословляющей руки как сардельки, с завитка посоха свисает на проволочке жестяная рыбка).

Рядом с собором мой любимый бар Вероны, где лучше всего делают спритц – смесь кампари, белого вина и газировки. А сидеть на солнышке на террасе бара, прихлебывать этот напиток цвета заката – одно из блаженств моей жизни.

Однажды зимой я ехал из Венеции в Роверето. За окнами вагона стоял густой туман, небо заволокли темные тучи. Когда поезд приблизился к Вероне, туман вдруг развеялся, небо стало голубым, открылась теплая терракотовая панорама города, а за ней сияла белая стена Альп.

И волшебным образом над Вероной поднялась ярчайшая радуга: мне показалось, что одним концом она упиралась прямо в Арену.