Текст книги "Аахен – Яхрома"

16. Анакапри
1999

Мы с Сашей были на Искье в начале октября – прекрасное время для юга Италии. Уже не жарко, но и до зимней промозглости еще далеко. Сплавали на Капри, а через пару дней захотелось вернуться туда, особенно чтобы подняться на Монте-Соларо и полюбоваться оттуда панорамой Неаполитанского залива.

Утро было прохладное и солнечное, великолепно пахли лимоны в садике нашей гостиницы. Мы пришли в порт, и в кассе нам сказали: «Вы что? Какой Капри? Это здесь, в гавани, тихо, а в море черт знает что, шторм. Нет, на Капри сегодня никто не поплывет». Расстроились и уселись за столиком кафе – мороженое, что ли, есть. На горизонте на самом деле крутились страшные черные тучи. И тут мы увидели: у причала стоит маленький кораблик с надписью «на Капри» и люди на него поднимаются. Мы вприпрыжку побежали, еле успели. Когда вышли в море, стало ясно: действительно шторм. Саша успела спуститься с палубы вниз, в салон-трюм, а я испугался, что рухну со страшно крутой лестницы, и вцепился в поручни, будто обезьяна. Так час и висел на них: обливало соленой холодной водой, било в физиономию жестким ветром. Из трюма вылез матрос, попытался спасти и понял, что это опаснее, чем оставить дурака-straniero там, где он оказался. Потом меня треснуло боком о поручни – наверно, я заработал трещину в ребре.

Когда приплыли в Марину Гранде, распогодилось. Мы поднялись в городок Капри, ребро болело ужасно, но сияло солнце. Сели в маленький автобусик, поехали наверх, в Анакапри («над Капри»). Оказалось, что фуникулер на вершину Монте-Соларо не работает. Мы задумались, стоит ли идти смотреть главную достопримечательность Анакапри виллу Сан-Микеле, построенную норвежцем Акселем Мунте на руинах чего-то римского, и решили, что не надо. Вместо этого пошли в местную церковь, и оказалось, что не зря: там под ногами был восторг. Желто-сине-зелено-белый кафельный пол, изображающий земной рай.

Львы, лежащие рядом с ланями, лимонные деревья, обвитые змеями, кудрявые облака, звезды и порхающие меж ними птицы, веселые собаки, немыслимого вида крокодилы и полосатые, будто тигры, кошки. Или это тигры и были?

Повезло нам удивительно. Откуда мы знали, что в Анакапри есть такое чудо?

Спускались мы в Капри по крутой, многомаршевой Финикийской лестнице. Было красиво, ребро болело. Построенная почитателями Ваала и Астарты лестница нас привела прямо на улицу Трагара – тоже зрелище. Длиной метров сто, застроена низенькими крестьянскими домами, и в каждом магазин, как в Нью-Йорке – Лондоне – Париже – Токио – Милане. То «Вьюттон», то «Кавалли», то «Эрмес», то «Прада», то «Картье», то «Версаче» с кроссовками со стразами, или пуще – художественные галереи с Шагалом и золочеными скульптурами Дали. И толпа американских и японских туристов.

Мы пошли вниз, в Марину Гранде. И снова налетели тучи. Только уселись на террасе кафе что-то выпить в ожидании кораблика на Искью, как полил жуткий дождь, а ураган разыгрался такой, что зонтики попадали, пластмассовые стулья полетели в море. Спрятаться в кафе не было возможности: его хозяева почему-то всех выгнали вон и опустили железные занавеси. Мы прятались в соседнем магазинчике – ликер Limoncello, фаянсовые лимоны, луны и солнца, открытки с видами Капри и Анакапри, лимоны из марципана – в компании пожилых британцев, щебетавших на королевском английском о причудах погоды.

А потом снова прояснилось, и мы поплыли на Искью.

17. Андреевка
2008

Мы – Оля Лопухова, Андрей Филиппов и я – были в Бахчисарае, проводили рекогносцировку для выставки «Плененные Бахчисараем», закончившейся глупым провинциальным скандалом. Захотелось на море, и мы думали, куда ехать – в ближайшее Угловое или чуть дальше, в Андреевку? Угловое – место унылое, поэтому решили отправиться в Андреевку. Тем более что одного из нас звали Андреем.

Юго-западное побережье Крыма скучно. Это плоский берег с глинистыми буграми, санатории и пансионаты мерзкой брежневской архитектуры и дуроватые отдыхающие, по большей части из Донецка и Днепропетровска. Раньше в эти места они попадали по бесплатным путевкам, полученным в профсоюзах и парторганизациях оборонных заводов, теперь – по глупости и от безденежья. Они рады бы были попасть в Анталью, но надо же куда-то детей отвезти покупаться и подышать морским воздухом!

В конечном счете они совершенно правы.

Андреевка оказалась много лучше Углового. Там было зелено, за куртинами темных тополей, каштанов и акаций белели и розовели, будто испуганные нимфы, дома с кудрявыми пилончиками, карнизами и аттиками – той же архитектуры, что в Москве на Хорошевке когда-то под присмотром советских архитекторов строили немецкие пленные.

И на берегу оказалось хорошо. Пусто. Дул свежий западный ветер из Стамбула, а кисленькое вино «Жемчужина Инкермана» вполне соответствовало Андреевке.

18. Анже
1997

В Анже я был проездом. Но помню тихую речку Мен и огромную крепость с полосатыми черно-бело-красными башнями. А вот «Ковер Апокалипсиса» я не видел – не удосужился, не успел пойти в музей. Жалко. Вместо этого полчаса проторчал на берегу речки, глядел на тростник и на изумрудные водоросли, тянущиеся по течению.

В Анже когда-то жил в свое удовольствие Добрый Король Рене, суверен Неаполя, Двух Сицилий, граф Прованса и Анжу, а вдобавок – король иерусалимский. Вообще-то Рене был только титулярным королем, еле-еле сохранил под своей рукой кусочек Анжу, но при нем начал зреть тот французский язык, на котором потом сочиняли Вийон и Ронсар, а анжуйские виноделы достигли таких высот, что французы теперь не знают, как правильнее писать о вине из Анжу: angevin или раздельно – ange vin. Что, конечно, противоречит французской грамматике.

Так ведь и Паскаль тоже родился по соседству. Ну а водоросли – они были совсем такие же, на первый взгляд, как в речке Воре, под Москвой.

19. Арава
2000, 2003

Жара была жуткая. Такая, что все за окном автобуса дрожало как студень. Проехали Иерихон, замаячила Иордания и иссохшие камыши по берегу Иордана. Кумранские скалы лезли в пустое небо клыками мертвой челюсти.

Наш автобус обогнал джип с солдатами: как они, в бронежилетах, с раскаленными автоматами, могут это выдержать? Мы с Даней Филипповым вышли из кондиционированного автобуса на берег Мертвого моря. Это был ветер? Наверно. Но больше было похоже на удар по голове подушкой, раскаленной на сковороде. Волны горячего воздуха гоняли по берегу пластмассовые стулья. Те, что унесло в воду, болтались на поверхности вверх ножками. Мы полезли купаться в желеобразную воду, и я, как все до меня, почувствовал себя совершенно по-идиотски.

Ясно: сиди в этой жиже как в шезлонге, но ни в коем случае не трепыхайся, а то слезами изойдешь. Грязь смыли и поехали дальше в сторону Красного моря, мимо Гоморры и Содома.

Во второй раз в Араве я оказался с Сашей. Было прохладно, даже цвели какие-то бледные белесые цветочки, наподобие асфоделей. Или это и есть лилии полей? Ветра не было, купаться не хотелось. Вышедший вместе с нами из автобуса юный французский еврей спросил, не знаем ли мы, как идти в Масаду.

Зачем этот вопрос – не знаю. Рядом висел знак, указывающий, что Масада там – направо и вверх. Наверно, он считал, что еврейский героизм в Израиле повсюду, и не мог найти азимут. Мы с Сашей подумали, не пойти ли нам тоже в Масаду. Решили, что нет. Во-первых, лень было карабкаться в гору, а во-вторых, коллективное самоубийство все же не повод для туристского любопытства.

И поехали обратно в Иерусалим.

20. Арагац
2001

В тот раз я попал в Армению по поводу 1700-летия принятия христианства: отправился туда с фотокорреспондентом «Иностранца» Наташей якобы делать репортаж. Летели мы колоритно – на Ил-86, нанятом Союзом армян России и груженном под завязку разным народом. Там были: очень богатые армяне, небогатые армяне, несколько депутатов Госдумы, какие-то российские чиновники и парочка православных священников. Богатые армяне и приближенные к ним лица начали подогревать свои чувства по поводу путешествия в Армению коньяком (не армянским, а французским) еще в Шереметьеве. Прочие пили что могли. В аэропорту Звартноц почти все выгрузились сильно пьяными. Встречали нас красной ковровой дорожкой и духовым оркестром. Попутчиков мы с Наташей увидели снова, когда летели обратно, – они присмирели.

Переночевали мы у Сусанны Гюламирян, а с утра художник Артак Погосян вызвался повозить нас по окрестностям Еревана. Мы залезли в разбитые «Жигули» и сначала поехали в Хор Вирап, полюбовались монастырем, который я очень люблю, посмотрели на Арарат, дрожавший в жарком мареве, и на турецкую границу. Заглянули в Арташат, вернее, в деревеньку на его окраине.

Потом Артак повез нас в сторону горы Арагац. Добрались до крепости Амберд – очень красиво, особенно хороша строгой и элегантной архитектуры церковь, стоящая на краю головокружительной пропасти.

Далее он предложил отправиться вверх на Арагац – там вроде бы где-то высоко есть озеро, куда можно доехать на машине. Он там никогда не был, но слышал – места фантастические. По разбитой дороге начали карабкаться в направлении неба, «Жигули» хрипели и возмущенно тряслись.

Потом закипел мотор. Пока он остывал, пошел снег. Мы двинулись дальше, оказались на узкой перемычке между двумя отрогами – с обеих сторон склоны под семьдесят градусов, лети да лети, – и уперлись в колдобину, пересечь которую можно только на БТР.

Стало ясно, что до горного озера мы не доберемся, надо возвращаться. Артак предложил нам выйти из машины, но мы заявили, что если погибать, так вместе. Он зверским образом развернул дряхлый автомобиль (несчастный мотор надсадно взвыл, камни из-под колес посыпались в пропасть – прямо канал Discovery), и мы покатили вниз.

В очередной раз повезло.

21. Аржантёй
1997, 2002, 2004

Сейчас там не осталось ничего, что было при импрессионистах и Сера, – никто уже не купается в Уазе. Обычный пригород, населенный парижанами средневысокого достатка. Соответственно, мало арабов и блэков, живущих в соседнем Сен-Дени в многоэтажках, много адвокатов, врачей, торговцев антиквариатом, инженеров, чиновников в ранге столоначальников и менеджеров по продажам, трудящихся в больших компаниях.

Скука.

Это – претендующие на разнообразие, но удручающе однообразные двухэтажные особнячки-«павильоны», отгороженные от улицы заборчиками из кованого железа, и аккуратные палисадники с буксом, шиповником, жимолостью и туями.

За каждым павильоном – узенький длинный садик, огороженный увитой плющом стеной из аккуратно дикого камня. Обязателен крошечный пруд, иногда с фонтанчиком, несколько яблонь и вишен, качели для детей и парочка грядок с чабрецом, тмином, кудрявой петрушкой и морковкой – чтобы радоваться своей, а не купленной в супермаркете зелени.

Я вряд ли попал бы в Аржантёй (бывал в десятке подобных пригородов), если бы там не жили некоторое время моя приятельница Пакита Миро-Эскофе и ее дочки-красавицы Настя Блинова-Миро и Ева Латышева-Миро. У Пакиты тоже был забор из кованого железа, букс и жимолость, грядка с чабрецом, качели, прудик и две старые яблони. Но еще у нее в саду цвела магнолия, оставшаяся от предыдущих хозяев, а по стенам в доме были развешаны картины русских художников из ее коллекции.

Например, великолепная маленькая картинка Бори Матросова с кривым-косым деревенским забором и его же «Комната повешенного».

В том и дело, видимо, что современный Аржантёй, над которым легко издеваться по антибуржуазным причинам, ничем не хуже того, что было, есть и будет. Не исключено – даже лучше.

22. Аркашон
1999

Ниже Жиронды берег Бискайского залива тянется монотонной прямой линией до самого Сан-Себастьяна. Только в Аркашоне он вдруг образует глубокий, почти замкнутый залив.

Мы отправились в Аркашон из Бордо, это недалеко, около шестидесяти километров. В Бордо было солнечно; когда приехали к океану, моросил дождь, по небу неслись низкие серо-синие облака. На волнорезе девочка в ярко-желтой пластиковой накидке, борясь с прихотями ветра, запускала желтого воздушного змея – он все время норовил упасть в море.

В конце концов змей все же плюхнулся в волны, девочка его выудила, как большого ската, стряхнула воду и побежала к родителям, выгуливавшим на берегу косматого ньюфаундленда.

Потом мы ели в ресторанчике восхитительных устриц, крошечных рапан – забыл, как они называются по-французски, – ракушки coque, мидии, морских ежей, лангустин и мелких серых креветок, запивали прохладным белым бордо.

23. Арланда
1990

Интересно, по-шведски Arlanda – это то же самое, что Air Land? Со шведов станется, если они свой главный автомобиль назвали «Вольво», что на языке Цицерона значит «качусь». Почему бы свой главный аэропорт не назвать «страной воздуха»? В Арланде я оказался, когда еще совсем плохо знал другие европейские аэропорты. Но именно там я задумался о том, что аэропорт – очень ясный символ страны. Шереметьево – это действительно Россия, Мальпенса – Италия, а Руасси – Франция.

В Арланде было как в фильмах Бергмана. Или так показалось. Скорее, показалось. Там было просторно, деловито и очень прохладно. Пограничник, взглянув на мой советский паспорт и французский вид на жительство, спросил, зачем я прибыл в Швецию. Я пожал плечами и ответил, что просто так. Он тоже пожал плечами и шлепнул печатью.

24. Арнея
2002, 2003, 2006, 2007

В этом чистеньком, уютном, пахнущем медом городке в Халкидиках мы останавливались каждый раз на пути в Девелики или возвращаясь в Салоники. Чтобы запастись продуктами, но главное – полюбоваться.

Арнея лежит в долине между зеленых даже в августовскую жару, прохладных, хотя и невысоких гор. Их склоны заставлены разноцветными ульями, и это дает любопытный оптический и ментальный эффект: вблизи понятно, что смотришь на фанерные коробки, выкрашенные в голубой, белый, зеленый, желтый, красный, лиловый, оранжевый цвет; вдали они обманчиво глядятся цветочками – и какого же размера должны быть пчелы, сосущие их нектар?

На маленькой главной площади Арнеи почти во всех домах «захаропластейоны», то есть кондитерские, где торгуют медом разных видов, фруктами, сваренными в меду и восхитительными пирожными, сделанными с молоком буйволиц и медом. Аромат горного меда пропитал охристый известняк, из которого сложены дома Арнеи, жужжат пчелы, а посреди площади стоит огромный древний платан.

Из-под его корней бьет родничок, к стволу на длинных цепочках приделаны две металлические кружки, чтобы каждый мог напиться. Как вкусна эта вода!

А на скамеечке в тени дерева вечно сидят два усатых старика в черных костюмах и белоснежных сорочках, смотрят на приезжих и перебирают четки-коболой. Это одни и те же старики или разные? Не знаю.

25. Арташат
2001

Артак повез нас в Арташат – у него там был знакомый, который объяснил бы мне разницу между монофизитами и монотелетами. Мы три раза прокатились по одним и тем же пыльным улицам, застроенным социалистическими блочными бараками, выцветшими от лютого армянского солнца. Тут он понял, что забыл адрес. И мы поехали в соседнюю деревню. Ее название, к сожалению, я не запомнил.

Там увидел, как пекут в тандырах лаваш, и это оказалось важнее, чем тринитарная теология.

Где я, где богословие, где плоский хлеб, где мои плоские мысли?

В низенькой кухне земляная печь излучала невыносимый жар; в полутьме, пересеченной снопами солнечного цвета, золотыми искрами плясала пыль. Толстенькая женщина в черном платье шлепала лепешки теста на стенку тоныра, вытаскивала оттуда готовый хлеб и укладывала его в деревянный ящик из-под голландских помидоров, устеленный соломой.

При чем здесь помидоры из Нидерландов, при чем божественная воля и природа? Только при том, что видеть, как пекут лаваш, и тут же его есть – прямой путь к блаженству.

А блаженство есть блаженство есть блаженство есть блаженство есть блаженство…

26. Архангельское
…–1989

Сколько себя помню, бывал в Архангельском. В детстве часто: там лечились время от времени в военном санатории мои дедушки – генерал и адмирал. Папа и мама их навещали и возили меня с собой. Подростком несколько раз туда ездил на этюды – пытался рисовать аллеи парка. Потом в Архангельское я попадал реже, но это было тем более интересно. Я начал понимать, какие молодцы были наши магнаты екатерининских времен, если построили себе загородные дворцы вполне европейского качества.

Да, архитектура – вторичная, не Ренн и братья Адам. Театр в Архангельском – не палладиевский Олимпико в Виченце. Картинная галерея – не хуже, но и не лучше, чем у Дориа-Памфили в Риме. Так ведь до Шереметевых и Юсуповых в России ничего подобного вообще не было.

Потом в Архангельское приезжал раз лет в пять. Последний – в конце 80-х, зимой, было страшно холодно. От парковых скульптур, спрятанных в ящики, по снегу тянулись ослепительные тени. Дворец был закрыт на ремонт.

Я все собираюсь снова побывать в Архангельском.

27. Аштарак
2001

Там мы оказались с Артаком. Он заявил, что надо обязательно посмотреть в Аштараке три древние церкви: Циранавор («Пурпурная»), Спитакавор («Белая») и Кармравор («Красная»), – но уточнил, что видел их давным-давно и мало что помнит.

Церкви оказались хоть и полуразрушенные, но отличной архитектуры (как большинство старинных армянских церквей) и внушительного размера. Куда интереснее, что все три были приблизительно одного темно-серого цвета, ничего пурпурного, белого и карминного не виднелось. Возможно, из-за того, что под слепящим солнцем все теряет цвет. О нем можно только думать.

В Аштараке я подумал, кроме прочего, о вине «Аштарак», похожем на херес. Недаром Микоян в «Книге о вкусной и здоровой пище» рассуждал об «особенном хересном направлении армянского виноделия». Это вино я с удовольствием пил в юности, впоследствии распробовал настоящие хересы и амонтильядо из Андалусии. «Аштарак» рядом с ними – вполне достоин. Думаю, потому, что в Андалусии наверняка такое же безжалостное солнце, как в Армении; история этих двух стран, как ни парадоксально, имеет много общего, так что синтез горечи и сладости вполне естественен и для танцующих фламенко, и для играющих на дудуке.

28. Аю-Даг
1958–2008

В Крыму я бывал с раннего детства, сначала – на Южном берегу. Следовательно, я не мог не запомнить очертаний мыса Аю-Даг, он же Медведь-гора. Он и правда похож на сонного медведя, уткнувшегося носом в бесконечное время. Конечно, это самая гармоничная по форме из прибрежных Крымских гор.

Много позже я влюбился в эту гору еще и благодаря ее названию – нелепому смешению (как в конечном счете нелепа вся история Крыма) греческого и тюркского языков.

Назывался бы этот мыс Куцали-Даг или Айос-Орос, все было бы, так сказать, нормально. Но Аю-Даг тем и отличается от Святой горы, то есть Афона, что там нет хотя бы сколько-нибудь внятных следов христианской святости. Откопали вроде бы нищие руины храмиков времен Иордана Готского и кесаря Феодосия – ну и что?

Мусульмане не имели обычая строить места поклонения вдали от городов и сел. На Медведе следов читателей Корана еще меньше, чем христианских. Почему же для крымских татар эта гора Hagios?

Возможно, святость горы восходит к эллинским временам? Это убедительно, ведь древние греки относились к медведям с большим почтением. Но и следы тех, кто придумал «комедию», «медвежью песню», на Аю-Даге стерлись давным-давно.

У меня есть странное предположение. Аю-Даг свят по эстетической причине. Его очертания, увиденные и с востока, и с запада, все время хочется вспоминать и рисовать.

Б

29. Бабин
1977, 1978, 1979

Подниматься в эту маленькую деревеньку надо от предместья Косова, перейдя речку Рыбницу по вихляющемуся подвесному мосту. Потом разбитая глинистая дорога, на которой кое-где торчат лбы отполированных валунов, круто идет вверх, и неба не видно в густом, серебряно-мшистом буковом лесе. По обочине – лисички, рыжики, маслята, белянки, иногда золотые цесарские грибы и, если очень повезет, «баранчик», похожий на аллонжевый парик времен императрицы Марии Терезы.

А потом лес раскрывается пологим и широким зеленым склоном. На нем – дюжина деревянных хат и церковь, будто построенная японцами, случайно перенесенными в Карпаты. Она похожа силуэтом на грибы, обступившие обочину дороги в Бабин, и одновременно – на древнейшие синтоистские храмы. А внутри церкви – чудесное тщание гуцулов. Деревянные стены завешаны килимами со строгими геометрическими узорами. На алтаре – деревянная утварь. В бабинской церкви я впервые увидел потир, выточенный из дерева. Идеальной аскетической формы и гениально украшенный умными народными узорами. Зато какие рипиды, прислоненные к входу в сакристию! Тоже деревянные, но как щедро они покрыты позолотой, и такие пухлые щеки, такие кудрявые волосы у херувимов, улыбающихся из их сердцевин!

На обедне женщины стояли в бабинце, отделенном от средокрестия, как в синагоге, аркой, трогательно расписанной зверями, цветами и ангелами. Празднично наряженные мужчины тяжело смотрели на выстроившихся у алтаря юношей и отроковиц в пионерских галстуках, державших в руках рипиды, словно переходящие знамена.

От церкви виднелась долина Рыбницы и противоположный склон с высаженной из маленьких елочек надписью: «Слава КПРС». С каждым годом деревца подрастали, буквы смазывались – и через два года уже почти не читались.