Текст книги "Выбирая свою историю. Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов"

Европеизация от амуниции
1697

Зимой 1697 г. в Москве готовилось Великое посольство – укреплять союз европейских стран против “салтана турского, хана крымского и всех бусурманских орд”. Среди волонтеров, ехавших обучаться морской науке, под именем Петра Михайлова скрывался Петр I. Он хотел сам увидеть приоткрывшийся ему в московской Немецкой слободе западный мир с его деловым размахом, океанской торговлей, процветанием наук и искусств.

Во время подготовки миссии кем-то из чинов Посольского приказа был составлен документ о положении крестьян в странах Европы. Появление такой “аналитической записки” не случайно совпало с кануном Петровских реформ. Небывалый вояж “великого государя царя” (да еще в качестве простого работяги) в чужие страны означал конец российского Средневековья. “Дух времени” постепенно подрывал основы старой российской военно-государственной системы и средневекового мировоззрения.

Во Франции, сказывают, невольных никаких нет, а служат все за плату в урочные лета и с крестьян господам брать в слуги невольно. А волен во всех крестьянех король, естли кого из них хочет взять в салдаты и до протчих услуг своих. А господа их токмо берут с них уреченной оброк по уставу. В Англии и в Италии також, как сказывают, и в Гишпании, живут люди потому ж на урочные лета наемные; а как срок доходит, то должен слуга, естли впредь у господина наймыватся не хочет, за несколко месяцов то сказать господину своему, что он более у него служить не будет. Да и крестьян невольных у них нет, токмо имеют господа земли свои, которыя крестьяне у них оброчат на несколко лет, а потом по воле своей или когда не возмогут в оброке договориться, могут в ыное место жить перейтить; а сверх договору ни в какую работу дворовую их господа нудить не могут. Такое ж поведение и водность людем и крестьяном и в Голандии, с таким еще различием, что и купленые неволники, хотя и не християнские веры, могут, когда хотят, свободно от господина своего к иному господину. А крестьяня во всей Германии неволные… против того жив Датцкой земле во всем. В Польше сие известно многим, что содержат во крестьянех и слугах слуги наемные, а крестьяны невольные…”

(Выписка, каким образом в чужестранных разных государствах поступают со служителями и с крепостными людьми // Чтения в обществе истории и древностей российских. 1905. Кн. 3. Смесь. С. 30–31)

В основе структурного кризиса Московского государства XVII в. лежало нараставшее отставание России от стран Европы; но попытки выхода из кризиса порождали в правящих кругах как “реформаторские” настроения, так и оппозицию им. Приведший Петра к власти переворот 1689 г., вопреки обычным представлениям, был не победой молодого реформатора над косным боярством, а консервативной реакцией на умеренно западническую политику царя Федора Алексеевича (1676–1682) и царевны Софьи. Великий русский историк В. О. Ключевский был уверен: “Процарствуй Федор еще 10–15 лет и оставь по себе сына, западная культура потекла бы к нам из Рима, а не из Амстердама”.

“Первый министр” царевны князь Василий Голицын много потрудился для создания коалиции европейских стран для борьбы с Османской империей. По сообщениям дипломатов, князь готовился создать регулярную армию, ликвидировать государственные монополии и даже отменить крепостное право. Голицын стал и первым из плеяды официальных фаворитов при “дамских персонах”. К подобным вещам в его время современники еще не привыкли: с криком: “Временщик!” в 1688 г. бросился на князя убийца.

Если бы Голицын пришел в политику несколькими годами позже, он вполне смог бы стать достойным сотрудником Петра. Но в 1689 г. они оказались по разные стороны баррикад. Привлечение иностранцев и попытка устройства университета вызвали неудовольствие церкви. Не случайно Петра в конфликте с Софьей поддержал патриарх Иоаким, сразу же потребовавший изгнания из России иностранцев. В своем завещании патриарх умолял царя разорить “еретические” храмы и не допускать православных “общения в содружестве творити” с иноверцами. Приход к власти Петра I не оправдал надежд церковного руководства: церковь была вынуждена смириться с падением своей роли в политической жизни страны. И все же прошло несколько лет, прежде чем царь понюхал пороха в Азовских походах 1695–1696 гг. и приступил к преобразованиям.

В исторической науке с начала 90-х гг. XX в. появились попытки выявить альтернативные пути и “точки бифуркации” исторического развития страны. Некоторые историки полагают, что к концу XVII в. обозначилась объективная тенденция капиталистического развития страны. Другие сомневаются в такой готовности, но думают, что энергичный царь в условиях кризиса системы служилых “чинов” мог бы при желании сравнительно легко избавиться от крепостного права. Приведенная выше записка свидетельствует: в “верхах” о положении крестьян думали. И смотрели – во время знаменитого путешествия по землям Швеции, Пруссии, Голландии, Англии, Австрии, – каково оно в этих странах.

Молодой царь и его окружение, не скованные рамками посольского этикета, могли знакомиться с разными сторонами жизни западноевропейского общества. Они общались с коронованными особами и их министрами – и мастерами, торговцами, моряками, епископами, актрисами. Петр с одинаковым интересом работал на верфи, посещал мануфактуры, монетные дворы, театр и больницы, повышал квалификацию в качестве кораблестроителя и артиллериста, сидел в портовых кабаках и наблюдал за публичными казнями.

Гулял в “русском” стиле. “Спальня, убранная голубой отделкой и голубая кровать, обитая внутри светло-желтым шелком, вся измарана и ободрана. Японский карниз кровати сломан. Индийское шелковое стеганое одеяло и постельное белье запятнаны и загрязнены. Туалетный столик, обитый шелком, сломан и изрезан. Стенной орехового дерева столик и рундук сломаны. Медная кочерга, пара щипцов, железная решетка, лопатка – частью сломаны, частью утрачены. Палевая кровать разломана на куски…” – таким он оставил предоставленный ему особняк в английском Дептфорде, с поломанными деревьями и истоптанным газоном. Но после неумеренного “веселья” вел переговоры, наблюдал морские маневры, знакомился с Оксфордским университетом, заглянул в парламент: “Царь московский, не видавший еще до тех пор собрания парламента, находился на крыше здания и смотрел на церемонию через небольшое окно”.

Письма Петра, передающие его впечатления от калейдоскопа событий и достопримечательностей, предельно скупы и сообщают только о делах и передвижениях: “Здесь, слава Богу, все здорово, и работаем на Индейском дворе”; “Покупки, которые принадлежат к морскому каравану, от господина генерал-комисария искуплены, также и ружье, которое принадлежит к конным и пешим полкам, искупают же. Что станет впредь чиниться, писать буду Из Амстрадама, декабря в 1 день”; “…о железных мастерах многажды говорил Витцену”; “…мы третьего дни, слава Богу, возвратились из Англии все здорово и на будущей недели, Богу изволшу, поедем отсель в Вену. Piter”.

Где-то здесь, в центре деловой, динамично развивавшейся Европы, Петр решил внедрить в России западноевропейскую “модель” жизни, как можно скорее перенять все необходимое наперекор старому укладу и его традициям. Случилось ли это на королевской верфи в Дептфорде, где царь постигал высокие технологии своего времени – искусство кораблестроения, или в лондонской часовой мастерской Карте, где выучился на часовщика, сказать трудно. Но в то же время ясно, что западный мир московский царь воспринял как сложную машину, набор технических приемов и форм, которые надо как можно скорее использовать у себя дома. Другой вопрос – мог ли он понять основы качественно иного мироустройства, социальной структуры, отношения власти и подданных? Едва ли.

И все же он пошел на принципиальный разрыв с “московской” традицией и утверждал новую культуру, основанную на иной “знаковой системе”. Образцом для восприятия объявлялось не восточное благочестие, а культурный уклад Западной Европы; бороду надо было менять на парик, русский язык – на немецкий; античная мифология (“еллинская ересь”) стала официальным средством эстетического воспитания. К прошлому у него был и личный счет. На глазах десятилетнего Петра во время стрелецкого восстания 1682 г. погибли знатнейшие бояре и братья его матери-царицы; такой он навсегда запомнил прежнюю Русь.

Отсюда и темпы реформ: на следующий день после прибытия из-за границы царь лично обрезал бороды у потрясенных бояр, потом сам стал укорачивать рукава и приказал “всем служилым, приказным и торговым людям” носить иноземное платье. Указами вводилось новое летосчисление – от Рождества Христова. С набором рекрутов началось формирование новой армии. Реформа 1699 г. лишила воевод судебной власти над горожанами, которым разрешено было выбирать свои органы – “бурмистерские избы” (правда, за милость надо было расплачиваться двойным размером податей). Началась подготовка нового свода законов.

По единодушному мнению современников, Петр обладал огромным запасом энергии, необыкновенной любознательностью, целеустремленностью и вместе с тем практическим трезвым расчетом, умением использовать обстоятельства и выбирать людей – немногим правителям удавалось собрать вокруг себя столько одаренных и на все способных помощников. Петр вставал в пять часов утра, большую часть жизни провел в бесконечных переездах и, кажется, совсем не умел отдыхать – отдыхом ему служила смена занятий.

Царь отличался колоссальной работоспособностью и универсальными способностями. Сам он гордился, что владел и профессиями и был не только матросом и плотником, но и высококлассным артиллеристом, капитаном, инженером-кораблестроителем (специальностей выше по техническому уровню в начале XVIII в. не было), а еще токарем, часовщиком, каменщиком и даже врачом; если же лекарское искусство ему изменяло, мог вполне профессионально сделать вскрытие и установить свою же ошибку в диагнозе.

Разносторонняя образованность и горячая любовь к отечеству сочетались в нем с поразительной жестокостью и пренебрежением к человеческой личности. Не терпевший непрофессионализма ни в чем, Петр мог указать палачам на погрешности в их работе (“ноздри вынуты малознатно”, а надо – до кости!) или порадовать флорентийского герцога, приказав отловить в тундре ему в подарок шесть “самоедов” – ненцев – “подурнее рожищем”. Русский царь и первый меценат личным примером учил соблюдать светские приличия (в том числе, например, что нехорошо во дворце валяться на кровати в грязных сапогах) – и рубить головы восставшим стрельцам.

Очень трудно сказать, как пошло бы развитие страны, если бы не началась тяжелейшая война с одной из великих держав Европы, обладавшей 180-тысячной армией и мощным флотом. Но к этой войне Петр сознательно и последовательно стремился. Во-первых, потому что прорыв в Европу был невозможен, пока Швеция господствовала на море и берегах Балтики; во-вторых, царь был молод, нетерпелив, жаждал побед и славы. В ходе войны окончательно сложились и политические взгляды Петра.

На первом месте для него было процветание и могущество государства как движущей силы общественного прогресса и главного условия благосостояния не всегда разумных и усердных подданных. До конца жизни он демонстрировал собой образец служения государству, последовательно (и на деле!) исполняя воинский долг от “бомбардира” до генерала и вице-адмирала и получая соответствующее жалованье.

Этому служению он подчинял и личную жизнь, не щадя ни себя, ни близких. Этого же требовал и от других. Когда Петр в 1716 г. в Копенгагене не смог повидать поутру своего союзника – датского короля Фредерика IV (тот проводил время с любовницей), он сделал царственному “брату” замечание и в ответ на упрек, что и он, Петр, имеет “метресс”, возразил: “Мои шлюхи мне ничего не стоят. Но та, что содержите вы, обходится вам в тысячи риксталеров, которые вы могли бы потратить с гораздо большей пользой”. В ходе “троевременной школы”, как называл царь Северную войну, он создавал задуманное им “регулярное” государство; его основные черты обозначились на втором этапе реформ – примерно с середины 1710-х гг. Модернизация Московского царства шла стремительно, но Россия не стала похожей на Голландию.

Капитализм из-под палки

Исход войны решали не только полководцы и солдаты: при отце Петра железо в Россию ввозилось из Швеции, ружья – из Голландии, да и сам он еще несколько лет после Полтавской баталии вынужден был закупать оружие за границей. Но все же к 1725 г. количество мануфактур увеличилось с 20–30 до 200; появились новые отрасли: табачное, полотняное, шелкоткацкое, хлопчатобумажное, писчебумажное производства. Окрепли уральские металлургические заводы: объем их продукции вырос в пять раз и выдвинул Россию на третье место в мире.

Вырос настоящий “военно-промышленный комплекс”: крупные (на некоторых работало по тысяче и больше людей) предприятия – Тульский и Сестрорецкий оружейные заводы, Адмиралтейская верфь, Петербургский литейный двор, Хамовный, Канатный, Суконный, Портупейный, Шляпный дворы и другие мануфактуры смогли вооружить, одеть и экипировать армию, оснастить всем необходимым флот.

С 1702 года стали призываться иностранные специалисты – мастера, офицеры, ученые, ремесленники, в условия контракта которых включалось требование “учить русских людей без всякой скрытности и прилежно”. Выгодные условия привлекали мастеров, к неудовольствию их правительств; английскому послу со слугами однажды пришлось ночью громить мастерскую британского подданного, чтобы не допустить утечки технологических секретов. Вслед за специалистами “импортировались” организационно-экономические формы: в России впервые появились акционерные общества – “кумпании” – и биржа. Неудобную серебряную копейку заменили серебряные рубль и полтинник и медная мелочь.

Основанные казной предприятия передавались в частные руки с беспроцентными ссудами, беспошлинной продажей товаров и другими льготами. Берг-привилегия 1719 г. разрешала всем без исключения подданным разыскивать залежи полезных ископаемых и строить заводы даже на территориях частных владений. Таможенный тариф 1724 г. поощрял экспорт продукции отечественных мануфактур и охранял высокими пошлинами (до 50–75 % от стоимости товара) внутренний рынок от наплыва “заморских” конкурирующих изделий. В итоге форсированного развития промышленности в 1725 г. в структуре русского экспорта 72 % приходилось на готовые изделия и только 28 % – на традиционные виды сырья. Русское железо и парусина стали конкурентоспособными на мировом рынке.

Но Петр I не стремился внедрить в стране систему свободного предпринимательства. “Заводы размножать не в едином месте, так, чтобы в пять лет не покупать мундира заморского, и заведение дать торговым людям, собрав компанию, буде волею не похотят, хотя в неволю” – так он представлял себе развитие суконного производства в стране. Грозные указы повелевали строить исключительно “ново-манирные” суда или использовать предписанную свыше технологию изготовления юфти (кожи), “а кто будет делать юфти по-прежнему, тот будет сослан в каторгу и лишен всего имения”. Промышленникам назначались размеры капиталовложений, ассортимент изделий и объем производства. Главной обязанностью было выполнение казенных заказов; лишь “сверхплановая” продукция могла идти на рынок. Несоблюдение условий грозило конфискацией предприятий – в русском языке Петровской эпохи отсутствовало само понятие “собственность”.

Казна была крупнейшим предпринимателем и торговцем. Железо с казенных заводов (свыше 80 % всего производства) продавалось за границу. Государство ввозило для последующей продажи “в народ” соль, табак, курительные трубки, игральные карты, иногда вино. Оно же, особенно в первые, наиболее тяжелые годы войны, объявляло монополию на производство или торговлю определенными товарами (пенькой, строевым лесом, смолой, мехами, икрой, табаком, солью), что приводило к повышению цен и нарушению рыночной конъюнктуры. Распоряжения о запрещении вывозить экспортные товары через Архангельск и Ригу рвали налаженные хозяйственные связи.

Царь решил ввести полную государственную монополию и на производство, и на продажу водки. Указы 1708–1710 гг. запретили всем подданным – в том числе, вопреки старинной традиции, и дворянам – винокурение для домашних нужд; у “всяких чинов людей” предполагалось конфисковать перегонные “кубы”. Но попытка провести в жизнь этот план не удалась даже непреклонной воле Петра. Казенная промышленность не смогла нарастить достаточные мощности, чтобы заменить частное производство, а провинциальная администрация была неспособна – да и не очень старалась – проконтролировать все дворянские хозяйства. В итоге власть отступила: указ 1716 г. разрешил “всяких чинов людям вино курить по-прежнему про себя и на подряд свободно” при условии уплаты особого промыслового налога.

В конце петровского царствования власть отказалась от наиболее грубых методов вмешательства в хозяйственную жизнь. Но на смену прямым запретам пришла система государственного регулирования экономики. Берг– и Мануфактур-коллегии оформляли разрешения на открытие предприятий, распределяли среди них заказы, контролировали качество и объем товаров, выдавали ссуды и даже судили “фабриканов”.

Создание современной промышленности “сверху” не дополнялось массовым развитием предпринимательства “снизу”. Реформы и военные расходы тяжело сказывались на развитии деревни и особенно города (горожане составляли всего 3 % населения России). С началом губернской реформы в 1708 г. горожане опять, как в XVII в., попали в подчинение к местным властям – комендантам и воеводам. “Добрых и прожиточных” купцов и посадских с 1711 г. переселяли в неблагоустроенный Петербург. За право стать городским жителем крестьянин должен был уплатить двойную ставку налога, что не избавляло его от крепостной зависимости. В итоге даже петровское законодательство вынуждено было признать в 1721 г.: “Купеческие и ремесленные тяглые люди во всех городах обретаются не токмо в каком призрении, но паче ото всяких обид, нападков и отягощений несносных едва не все разорены, от чего оных весьма умалилось, и уже то есть не без важного государственного вреда”.

С начала войны на горожан и крестьян, в дополнение к прежним, обрушились новые денежные и натуральные повинности: “запросные”, “драгунские”, “корабельные”, на строительство Петербурга и т. д. Специальные “прибыльщики” придумывали, что бы еще обложить налогом; в этом перечне оказались бани, дубовые гробы и серые глаза. Крестьяне обязаны были возить казенные грузы, работать в счет податей на казенных заводах, строить новую столицу (по 40 тыс. человек в год), каналы и крепости. Первая перепись – “ревизия” – 1718–1724 гг. зафиксировала 5,6 млн душ мужского пола, из которых 4 млн принадлежали дворцовому хозяйству, церковным и светским владельцам. Им пришлось платить подушную подать: 74 копейки в год с каждой крепостной мужской души, по 1 рублю 14 копеек с государственных крестьян и по 1 рублю 20 копеек с горожан. Налоговая система принесла в 1724 г. доход в 8,5 млн рублей при девятимиллионном расходе, из которого 63 % шли на армию (собственно, ставка подушной подати и была определена путем деления военных расходов на число выявленных при переписи плательщиков). За четверть века, даже с учетом падения стоимости денег, казенные доходы выросли в три раза; с реальной души эти поборы увеличились не менее чем на 50 %.

Ежегодно, а то и два-три раза в год, деревня провожала новобранцев на бессрочную службу в армию. При Петре I в армию ушло около 400 тыс. рекрутов, то есть каждый десятый-двенадцатый мужик; 200 тыс. из них погибли в сражениях или от болезней, были ранены, искалечены, пополнили ряды бродяг и нищих. Оставшимся дома предстояло содержать войска. Это только в кино “обыватели” радовались входившему в городок полку: у солдат и офицеров не было казарм, и они жили на постое в частных домах; хозяева должны были обеспечить “гостей” помещением и дровами.

К казенным повинностям добавлялся крепостной гнет. В 1682–1710 годах дворянам было роздано 43 тыс. крестьянских дворов (примерно 175 тыс. человек). Петровская “ревизия” уравняла в бесправии владельческих крестьян и холопов; по закону имущество крепостных стало рассматриваться как собственность их владельца и могло быть конфисковано за его вину. В 1724 году были введены паспорта, без которых крестьяне и горожане не имели права покинуть место жительства. Результатом стало массовое бегство, в том числе за границу: в 1719–1727 гг. в бегах числилось почти 200 тыс. душ. На протяжении петровского царствования постоянно вспыхивали волнения: восстание в Астрахани в 1705–1706 гг., в Башкирии в 1705–1711 гг., движение Кондратия Булавина на Дону в 1707–1708 гг., Тарский бунт в Сибири в 1722 г. По дорогам империи бродили “разбойные партии” беглых и дезертиров. Вообще криминогенная обстановка в стране заметно ухудшилась, и это тоже необходимо включить в “цену” форсированной модернизации.

Но государственное вмешательство и усиление крепостничества – это еще не вся цена экономического скачка. Реформы “пересаживали” на российскую почву передовые формы производства; но, попадая в нее, элементы нового экономического и общественного порядка прочно “схватывались” сложившейся крепостнической системой отношений и деформировались ею.

В русских городах появились купеческие гильдии и ремесленные цехи (1721), но они стали не самоуправляемыми корпорациями с гарантированными правами, подобными западноевропейским, а группами “регулярных” налогоплательщиков, в которых наиболее состоятельные граждане обязаны были платить за неимущих. Государственное “ускорение” развития промышленности ставило предпринимателя в зависимость от бюрократии. Ликвидация слоя “вольных” и “гулящих” людей и массовый сыск беглых лишали его возможности рассчитывать на рыночную конъюнктуру и вольный найм рабочей силы и заставляли добиваться казенных привилегий и заводить крепостных рабочих.

К казенным предприятиям “приписывались” целые крестьянские волости. На мануфактуры стали принудительно отправлять нищих, бродяг и преступников (“виновных баб и девок”). Наконец, в 1721 г. Петр I издал указ, разрешавший частным владельцам заводов “деревни покупать невозбранно”. Потенциальные капиталистические предприятия превращались в “крепостную мануфактуру”; ее владелец становился хозяином своих рабочих и мог обращаться с ними по своему усмотрению, например “штрафовать цепью” за проступки, включая “сварливую жизнь в семействе”.

Сами мануфактуристы стремились любой ценой стать дворянами, чтобы получить привилегии и гарантии собственности; так поступали Строгановы, Демидовы, Баташовы и многие другие. Петровские законы намеренно открывали городской верхушке путь в “шляхетство” в обмен на “тщательное радение” в местных органах управления. Даже спустя много лет после Петра предприниматели оставались людьми “второго сорта” и жаловались: “А ныне, принеся казне большой доход, почтения и рангу себе больше не заслужат, как двух имян: первое – мужик сорокоалтынный, второе – подлой человек”.

Зависимость предпринимателей от казны (заказы, гарантированный сбыт, монополии, даровой труд “приписных”) не стимулировала технический прогресс и конкуренцию. Московские купцы критически отзывались о продукции отечественных шелковых мануфактур: “Против заморских работой не придут, а ценою продаются из фабрик выше заморских”. В торгово-промышленную деятельность устремились вельможи вроде князя Меншикова – хозяина первых в России доходных домов, винокуренных, кирпичного, хрустального заводов и совладельца шелковой мануфактуры. Такие “предприниматели”, как и “одворянившиеся” заводчики-купцы, смотрели на свои предприятия лишь как на источник доходов и не заботились о совершенствовании производства.

Созданная в кратчайшие сроки мощная экономическая база позволила догнать и даже перегнать по ряду показателей страны Западной Европы. Но оборотной стороной этого рывка был поворот промышленности на крепостнический путь развития, что привело к прогрессировавшему экономическому отставанию России с начала XIX в. Эта же причина предопределила экономическую и политическую слабость российской буржуазии: до самого начала XX в. она так и не сложилась в особую социальную группу с осознанными интересами.

“Регулярное государство”

В 1708–1718 годах были намечены контуры нового государственного аппарата. Высшим органом управления стал Сенат (1711), которому подчинялись коллегии (начали работу в 1719–1721 гг.). К этой реформе царь готовился заблаговременно. Начиная с 1712 г. чиновники и дипломаты получали указания собирать и изучать “права других государств”: законодательство Австрии, Дании и даже основного противника – Швеции. Для работы в коллегиях пришлось привлекать иностранцев – чехов, англичан, мекленбургских, саксонских, эстляндских, лифляндских “немчин” и пленных шведов.

Петр верил, что “лучшее устроение через советы бывает”, и потому требовал коллегиального обсуждения и решения дел. Новая система управления имела ряд преимуществ по сравнению с приказной: четкое разделение сфер компетенции, действие на всей территории страны, единообразие устройства. Впервые закон определял рабочее время чиновников, круг их обязанностей, зарплату и даже отпуска; вводились присяга чиновников, единые правила делопроизводства. Все это определялось подробными уставами и регламентами, многие из которых сочинил сам Петр.

В 1708 году Россия была разделена на губернии, которые, в свою очередь, с 1719–1720 гг. делились на провинции, ставшие основными единицами территориального деления. Провинции состояли из округов-дистриктов во главе с земскими комиссарами, избираемыми местным дворянством. При провинциальном воеводе появились камерир (ответственный за сбор налогов), ландбухгалтер, рентмейстер (казначей), ландрихтер (судья), контора рекрутских дел, контора розыскных дел и другие учреждения и лица, подчиненные соответствующим коллегиям. Так Петр пытался создать местные органы центральных учреждений, то есть ведомства. Он также впервые попробовал отделить суд от администрации и создал судебные органы, подчинявшиеся только Юстиц-коллегии.

В систему новых учреждений при Петре была включена и церковь, сохранявшая до этого некоторую автономию от государства. В 1721 г. патриаршество было упразднено. Высшим церковным учреждением стал Святейший синод – “духовная коллегия” из епископов и других священнослужителей, где руководящая роль принадлежала сторонникам реформ Феофану Прокоповичу и Феодосию Яновскому и назначенному царем чиновнику – обер-прокурору. Как и прочие служащие, члены Синода получали жалованье и приносили присягу царю как главе церкви – “крайнему судии духовной сей коллегии”.

Храмы и монастыри получили утвержденные штаты и должны были устраивать за свой счет богадельни для отставных солдат. Утвержденный Петром I основной закон по делам церкви – Духовный регламент – обязывал священников доносить об открытых на исповеди политических преступлениях. Приходским священникам вменялось в обязанность во все недельные праздники после литургии зачитывать вслух воеводские “публикации”. Кроме того, от них требовали “подтвердительные сказки” “под лишением священства и под политическою смертью” об отсутствии беглых в приходах. В случае появления беглых священник обязан был доносить властям.

Модернизация государственного аппарата привела к увеличению числа чиновников. В 1715 году в центральном аппарате было 1396 подьячих, а в 1721 г. – уже 3101; на местах появились коменданты, вальдмейстеры, провиантмейстеры, комиссары. Новая система учреждений вызвала к жизни новый, бюрократический принцип работы этого механизма взамен старого, служебно-родового: любой чиновник независимо от его происхождения и статуса мог быть сменен или назначен на должность по усмотрению начальства.

Отныне продвижение по службе, включая получение дворянского звания, определялось личными заслугами, усердием и опытом. Новый порядок был закреплен Табелью о рангах (1722) – “лестницей” из 14 основных классов-чинов гражданской, военной, морской и придворной службы. Табель о рангах облегчала карьеру неродовитым дворянам, а выходцам из “подлых сословий” давала возможность получить потомственное дворянство (в XVIII в. – с VIII класса). Этот закон просуществовал с некоторыми изменениями до 1917 г. и лег в основу традиций российской бюрократии.

Дополнительными “пряниками” для служащих стали представление к орденам (до 1826 г. награждение любым орденом означало получение потомственного дворянства) и пожалование титулами – баронскими, графскими и даже княжескими, на которые отныне могли претендовать даже лица “никакой породы”.

Многие из петровских коллегий сохранили функции бывших приказов. Но в ходе реформ появились и совершенно новые учреждения. Для контроля над растущей администрацией в 1711 г. возник институт фискалов: 500 чиновников (по два в каждом провинциальном городе) обязаны были “над всеми делами тайно надсматривать и проведывать” и доносить в центр обер-фискалу о замеченных должностных преступлениях. Деятельность церковных властей контролировали духовные фискалы – “инквизиторы”.

В 1722 году тайный надзор был дополнен явным – прокуратурой. Первым генерал-прокурором Сената стал П. И.Ягужинский – “наше око и стряпчий о делах государевых”, как называл его Петр. Ему подчинялись прокуроры коллегий и надворных судов в провинции; они имели право вмешиваться в деятельность всех учреждений и требовать пересмотра дел в соответствии с законом. Прокуроры контролировали деятельность фискалов, но и фискалы могли доносить на прокуроров.

Другим рычагом проведения реформ стали органы политического сыска – Преображенский приказ в Москве и Тайная канцелярия в Петербурге. При Петре они впервые выделились в самостоятельное ведомство и пресекали все попытки сопротивления правительственному курсу “сверху” или “снизу”. Главный судья Преображенского приказа, жестокий, но неподкупно честный князь-кесарь Ф. Ю. Ромодановский даже замещал царя на время отъезда и сообщал ему о своей деятельности коротко и ясно: “Беспрестанно в кровях омываемся”. Процедура следствия по политическим делам оканчивалась массовыми расправами: в результате стрелецкого восстания 1698 г. было казнено 1091 человек; из 500 человек, привлеченных по делу о восстании в Астрахани (1706), 365 были приговорены к повешению, отсечению головы, колесованию.