Текст книги "Выбирая свою историю. Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов"

В XIX веке получившие университетское образование господа рассуждали о соборности (в смысле христианского единства, противостоящего как западному индивидуализму, так и социалистическому коллективизму) и нравственности природы мужика. Их оппоненты веровали в особую склонность того же мужика к социализму. Вот только мужик об этом не подозревал, что стало сюрпризом и для тех, кто пошел “в народ” звать его “к топору”, и для умилявшихся верности народа “престол-отечеству”.

Утверждение общинной собственности на землю произошло не само собой и не в силу особого “русского духа”. В XV веке общинник еще мог свой участок продать соседу или человеку со стороны, хотя и с согласия односельчан и с условием несения тех же повинностей (тянуть тягло), что и прежний хозяин. Но чем больше требовал от мужиков вотчинник, чем сильнее давил налогами князь, тем больше следила община, чтобы “тягло” несли все поровну.

Князья же в это время раздавали земли светским и духовным слугам. Получавшие новые владения (относительно небольшие вотчины) слуги стали называться “детьми боярскими”. Во второй четверти XV в. они уже предстают сплоченной общностью воинов, состоявших на службе великого князя Московского Василия II Темного. Среди них были потомки князей (например, утратившие титул Волынские, Ржевские), обедневшие бояре (Аксаковы, Апраксины, Румянцевы), совсем незнатные вотчинники и даже выделившиеся из общины и поступившие на княжескую службу крестьяне (Касаговы, Нелидовы-Ракитины) и слуги бояр (Козодавлевы).

В XV веке городовые корпорации детей боярских принимали участие во всех важнейших военных акциях московских князей: они защищали Василия II от родственников во время борьбы за московский стол, сражались с татарами и литовцами. Их было не очень много: в сражении с татарами 7 июля 1445 г. под Суздалем участвовало 1,5 тыс. воинов, в 1456-м против Новгорода Василий II послал пятитысячную рать.

Уровень экономического развития страны был невысок: в обычном княжестве XIV в. было два-три города, в то время как в Германии в XIV–XV вв. появились сотни новых городов. В Москве только в XIV в. появились объединения купцов, торговавших со странами Средиземноморья (“гости-сурожане”, известны с 1357 г.), Литвой и “немцами” (“суконники”, известны с 1382 г.), в Вильно, Риге и Дерпте находились русские кварталы. У “гостей” занимали крупные суммы даже князья, а иные купцы становились в Москве видными администраторами, как Василий Ховрин – “гость да и болярин великого князя”. Вместе с “гостями” городскую общину составляли “черные люди”, объединенные в сотни и слободы, во главе их стояли купеческие старосты, участвовавшие в суде вместе с княжеским наместником.

Но в русских городах так и не произошла “коммунальная революция” – создание собственного самоуправления и суда. Представителем городской общины перед князем был тысяцкий. В первой половине XIV в. его власть в Москве была настолько велика, что в договоре Семена Гордого с братьями для тысяцкого отведено место тотчас после великого князя. Назначал тысяцкого князь, но это не мешало тысяцким при поддержке бояр и горожан становиться силой, с которой приходилось считаться, тем более что тысяцкие стремились передать свою должность по наследству. В Твери она сделалась наследственной в роде Шетневых, в Москве – в руках бояр Хвостовых и Воронцовых-Вельяминовых. В Москве в XIV в. вокруг этого поста началась борьба.

В 1356 году старый московский тысяцкий, боярин Алексей Петрович Хвост, был убит. “Убиение же его произошло как-то удивительно и непонятно, – рассказывает летописец-современник, – точно он был убит неведомо от кого и неведомо кем, только оказался лежащим на площади, некоторые говорят, что на него втайне составили заговор и приготовили западню, и так от всех бояр общею думою был убит”. Загадочное убийство вызвало срочный отъезд из Москвы на Рязань “больших бояр” и “мятеж” на Москве.

Должность была опасной для княжеской власти. Не случайно Дмитрий Донской решил ее упразднить. Оскорбленный сын умершего тысяцкого Василия Вельяминова Иван в 1375 г. бежал в Тверь и получил в Орде для тверского князя Михаила Александровича ярлык на великое княжение владимирское, что вызвало новую московско-тверскую войну. Вельяминова же схватили “хитростью”, привезли в Москву и публично казнили: “Множества народа стояще, и мнози прослезиша о нем и опечалишася о благородстве его и о величествии его”. Можно предположить, что за Вельяминовым и Некоматом стояла группа гостей, для которых мир с Золотой Ордой был чрезвычайно важным. Однако рядовые горожане скорее теряли от уничтожения должности тысяцкого, связанного с посадом и защищавшего его права и интересы.

Загадка Дмитрия Шемяки

Во второй четверти XV в. в Москве вспыхнула война между сыном Василия Дмитриевича Василием II (1425–1462) и его дядей, князем звенигородским и галичским Юрием, и его детьми Василием Косым, Дмитрием Шемякой и Дмитрием Красным. Юридической основой спора, приведшего к войне, были духовные грамоты Дмитрия Донского, “приказывавшего” свою отчину “всем детем своим” – Василию, Юрию и другим, и противоречившее им завещание Василия I, отдававшее Москву и “великое княженье” не братьям, а сыну Василию II.

Дважды князь Юрий Дмитриевич лишал соперника московского стола. В 1434 году Василий II бежал в Новгород, оттуда в Тверь, но поддержки не встретил нигде и даже собирался… уйти в Орду. Его счастливый соперник уже чеканил монету с изображением всадника, поражающего змия (будущий московский герб), но внезапно умер. Неудачливый Василий II вернул себе столицу только с помощью сына своего врага – Дмитрия Шемяки. Серия сражений окончилась разгромом Василия Косого. Но Василий Васильевич не чувствовал себя бесспорным главой государства, о чем свидетельствует хотя бы чеканка “деньги” от имени двух “великих князей” – его и двоюродного брата Дмитрия, ставшего в 1444 г. новгородским князем.

В 1445 году Василий II вновь был разбит, на этот раз войском казанского царя, попал в плен к татарам и обязался выплачивать огромный “окуп”. Тогда Дмитрий Шемяка в 1446 г. вновь захватил Москву, он выколол Василию глаза и взял с него “проклятую грамоту” об отказе от великого княжения. И вновь свергнутый и слепой князь сумел объединить своих сторонников: в декабре 1446 г. его отряд захватил Москву, а в следующем году Василий II вернул себе великое княжение. В 1450-м начался заключительный этап долгой борьбы: великокняжеское войско двинулось на столицу Шемяки – Галич. Дмитрий отправил жену и детей в Новгород. Будучи наголову разбит, он все-таки не сложил оружия: Новгород по-прежнему признавал Шемяку великим князем, и еще несколько лет его отряды действовали на Севере, захватили и удерживали Устюг, воевали с Тверью.

В июле 1453 г. проклятый церковью Шемяка умер в Новгороде. Ссылаясь на “людскую молву”, независимая Ермолинская летопись сообщала, “что будто со отравы умер, а привозил с Москвы Стефан Бородатый” – дьяк Василия II. Стефан передал зелье “Исаку посаднику, а Исак деи подкупил княжа Дмитреева повара именем Поганка, тот же даст ему зелие [то есть яд] в куряти”.

Спустя 500 с лишним лет версия убийства подтвердилась: исследование мумифицированных останков князя показало, что Шемяка был отравлен соединениями мышьяка. Проигравший враг Москвы стал Новгороду не нужен. По иронии судьбы непримиримого противника Василия отправил на тот свет посадник Исак Борецкий, чья жена Марфа и сын Дмитрий будут отстаивать независимость Новгорода от сына победителя в этой драме.

Вплоть до XX в. основным направлением русского исторического процесса считалась борьба между мудрыми строителями государства и сторонниками раздробленности – “удельно-княжеской оппозицией”. При этом историки постоянно опирались на традицию, сложившуюся в XVI в., когда летописцы рассматривали события прошлого века с позиции победителя.

Но так ли уж справедливо утверждение В.О. Ключевского, что “все русское общество… духовенство, князья, бояре и другие служилые люди решительно стали за Василия”? Ведь известно, что в 1446 г. московские торговые люди были на стороне Шемяки. Клан Юрия Дмитриевича и Дмитрия Шемяки действительно часто опирался на торгово-ремесленные посады Севера России – на мужиков-солеваров, по выражению А.А. Зимина. Именно на Севере – в Галиче, Вятке, Устюге – тогда развивалась соледобывающая промышленность, существовало свободное крестьянство и намечались пути, осторожно скажем, предбуржуазного развития России.

В одной из последних своих книг замечательный историк русского Средневековья Александр Александрович Зимин выделил “три тенденции, или силы, поступательного развития. Первая – Новгород и Тверь, которые богатели на транзитной торговле с Западом и Востоком. Как в торговле, так и в политике они балансировали между другими странами и землями. Вторую силу составляли Север и отчасти Поволжье, точнее, Галич, Вятка, Углич и Устюг. Север во многом еще смотрел в далекое прошлое, грезил о золотых временах безвластия. В варварстве северян был один из источников их силы. Север и Поволжье этнически были не чисто русскими землями, а многонародными, имперскими. Кто знает, кого там жило больше – русских или пермяков, удмуртов или мари, чувашей или мордвы. Их язычество еще было достаточно сильно и враждебно казенному православию. Северу была присуща ценность, которой не знала Москва, – любовь к свободе…

Третья сила – хлебородный Центр с его холопьей покорностью властям и благочестивостью бессловесной паствы… Его средоточию – Москве – суждено было одержать победу в борьбе за единство Руси. Ключ к пониманию этого лежит в особенностях колонизационного процесса и в создании военно-служилого войска (Двора)… Ненасытные бояре и дети боярские, обнищавшие князья-изгои и пролезавшие в щели ветхого великокняжеского дворца дьяки ждали своего времени, будучи готовы на все, с тем чтобы получить землицу, а еще лучше – варницу за участие в походах великого князя против его недругов… “Оставя грады и домы” служилые князья, бояре и дети боярские создали ядро войска, для которого война стала делом всей жизни… Стоял вопрос, по какому пути пойдет Русь: по предбуржуазному, который развивался на Севере с его соледобывающей промышленностью, или по крепостническому?

(Зимин А. А. Витязь на распутье: феодальная война в России XV в. М., 1991. С. 200–204, 209)

В то же время другие специалисты скептически оценивают шансы “победы” торгово-ремесленных посадов и свободного крестьянства русского Севера над московским военно-служилым и землевладельческим Центром.

(Панеях В.М. Панорама истории России XV–XVI вв. А. А. Зимина // Отечественная история. 1992. № 6. С. 79)

Трудно разделить участников этой войны на “сторонников феодальной раздробленности” и “проводников централизации”. Отец Ивана III не был борцом ни против уделов, ни за освобождение от ордынского ига. Напротив, в столкновениях с Юрием Дмитриевичем, а затем с Шемякой Василий Васильевич не раз опирался на помощь хана. Новгородские летописи сообщают, что успех заговора против Василия II был обусловлен его неудачей в борьбе с татарами и сбором огромного выкупа, дабы выручить Василия II из ордынского плена. Дмитрий Шемяка и его союзники схватили великого князя и ослепили его с обвинениями: “Чему еси татар привел на Рускую землю, и городы дал еси им, и волости подавал еси в кормление? а татар любишь и речь их паче меры, а крестьян томишь паче меры без милости, а злато и сребро и имение даешь татаром”.

Противники московского князя были энергичными правителями и полководцами. Они не выступали за возвращение к временам раздробленности и, в отличие от Василия II, стремились к борьбе с Ордой, хотя, когда ситуация вынуждала, за помощью к “царю” Мамутяку обращался и Шемяка. Юрий и его дети яростно сражались за Москву, но скорее стремились восстановить “старину” в виде федерации самостоятельных княжеств под московским руководством и опирались на свои “дворы” и свои провинциальные земли. Дмитрий Шемяка даже успел воссоздать на короткое время ликвидированное Василием I Нижегородско-Суздальское княжество. Потеряв Галич, он пытался создать особое, союзное с Новгородом государство на севере страны с центром в Устюге.

Во всяком случае, на Руси были люди, которые так мыслили. Составленный в 1430-е гг. в Новгороде или Смоленске летописный свод (Новгородско-Софийский) имел общерусский характер. Его главная идея – единство Русской земли и ее князей в борьбе с ее внешними врагами, осуждение внутренних раздоров и усобиц. Свод подробно рассказывал о тверском восстании против татар в 1327 г., Куликовской битве, ее герою посвящено “Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского”. Но вместе с тем летописец постоянно напоминал о правах новгородцев “вводить” к себе князей и “показывать им путь”, если они не соблюдают новгородский “наряд” (то есть порядок, устройство), хвалил мужество тверских и смоленских князей, осуждал предательство Олега Рязанского во время Куликовской битвы. Отмечая заслуги Москвы, он признавал права и независимость отдельных земель, подчеркивал необходимость соблюдения князьями договоров.

В Москве XIV – первой половины XV в., в отличие от западноевропейских королевств, не было выработано правового порядка передачи власти ни по прямой нисходящей линии, ни по “очередной системе” – старейшему в роде. В XIV веке воля хана была законом, спустя 100 лет уже можно было обойтись без нее. В борьбе соперники использовали разные формы легитимизации власти: опору на старейшинство, передачу власти по наследству и по завещанию, а также путем завоевания, дворцового переворота, приглашения на престол, обращения к хану. В такой борьбе могла родиться новая правовая формула монархии, твердый порядок престолонаследия, но этого не произошло: в московском обществе не нашлось ни политического лидера, ни сил, которые бы смогли утвердить новые представления об устройстве государства. Победила в итоге “вотчинная” традиция, когда государь-отец делит государство на уделы с преимуществом для старшего сына.

Не слишком удачливый, хотя и храбрый Василий II победил потому, что за ним пошел “государев двор” – военно-административная корпорация знатных и незнатных слуг московских князей. В завещании Ивана Калиты среди прочих встречается распоряжение: “А что есмь купил село в Ростове Богородичское, а дал есмь Бориску Воръкову, аже имет сыну моему которому служити, село будет за ним, не имет ли служити детем моим, село отоимут”. Неведомый Бориска стал одним из первых русских помещиков, владевших землей только при условии пожизненной и безусловной военной службы. Хитрый князь одним из первых оценил преимущества поместного землевладения.

Эти люди в той или иной мере способствовали принципиальному изменению политического порядка – смене вольной личной службы личной зависимостью всех служилых людей. В последней четверти XV столетия начала создаваться поместная система: на место сравнительно небольшого числа привилегированных вотчинников и их вассалов выдвинулись десятки тысяч помещиков, сидевших на государственной земле (нередко конфискованной у князей и бояр) и обязанных постоянной и безусловной службой своему государю.

Новгород и Тверь, занятые внутренними делами, не вмешивались в борьбу Василия II и Юрия Дмитриевича. Новгородцы по очереди принимали к себе проигравших князей – сначала Василия, потом Дмитрия. Тамошние летописцы с некоторым превосходством описывали московские неурядицы: “Князь Василей выбежа во Тферь, и приехаша к нему князи и бояри и татари, и слышав князь Дмитрий и князь Иван Можайский, и выехаша за Волгу и Галич и на Кострому и на Вологду, и стоаху [стояли] противу себе о реце о Волге, а новгородци не вступишася ни по едином, а землю Русскую остаток истратиша, межи собой бранячися”.

Скоро новгородцам пришлось расплатиться за близорукость: в 1456 г. многочисленное, но нестройное новгородское ополчение было разгромлено профессиональной московской конницей. Статья Яжелбицкого договора 1456 г., подписанием которого завершилась эта война, предписывала “Великому Новугороду… Ивана Дмитреевичя Шемякина и его детей, и его матери княгини Софьи и ее детей и зятьи Новугороду не приимати”.

Поражение Новгорода в 1456 г. стало поворотным моментом в его отношениях с Москвой. Но, кажется, тогда бояре этого не поняли. Они “сдали” Василию жену и детей Шемяки, как тремя годами ранее его самого, выплатили огромную контрибуцию и успокоились. В 1478-м сын Василия II без особой борьбы ликвидировал новгородскую независимость. В 1485 году настала очередь Твери, столь же напрасно полагавшейся на союз с Литвой и помогавшей Москве в войне с Новгородом.

Наконец, был еще один, никем не планируемый результат многолетней усобицы. Как полагается во время гражданской войны, великие и удельные князья “и воевали, и грабили, и полон имали”, людей “безчислено пожигали”, “в воду пометали”, “иным очи выжигали, а иных младенцев, на кол сажая, умертвляли”. Татары продолжали опустошительные набеги “до самого рубежа Тверского”. Жителей разоренных городов и сел пугали “лютая зима”, “великий мор”, частые неурожаи: “Мнозе от глада падающе умираху, дети пред родители своими, отцы и матери пред детьми своими; и много разидошася: инии в Литву, а инии в Латиньство, инеи же бесерменом и жидом ис хлеба даяхуся [то есть продавали себя в холопство] гостем”.

В этих испытаниях потихоньку исчезли городские вечевые собрания. Судя по междукняжеским договорам, князья имели право посылать своих наместников в города, чтобы “очищать холопов наших и сельчан”, то есть возвращать ушедших в город подданных. Этим русские “посады” отличались от развитых центров Западной Европы, где “городской воздух делает свободным”: по прошествии года и одного дня проживания в городе человека нельзя было вернуть в зависимость от прежнего владельца. Последующее “собирание земель” в одном Московском государстве завершило этот процесс, уничтожило почву, на которой могли действовать вечевые институты. Как писал А. А. Зимин, “градус несвободы повысился”. И все же в конце XV – первой половине XVI в. самодержавие не могло существовать без “земства” и местного самоуправления – у него еще не было армии солдат и чиновников. Самодержавно-крепостнический путь развития еще не был предопределен.

Подробнее на эту тему

Борисов Н. С. Иван Калита. М., 1995.

Зимин А. А. Витязь на распутье: феодальная война в России XV в. М., 1991.

Кривошеев Ю. В. Русь и монголы: Исследования по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв. СПб., 1999.

Лурье Я. С. Две истории Руси XV века. СПб., 1994.

Пашуто В. Т. Голодные годы в Древней Руси 11 Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1962. Минск, 1964.

Опричнина против земщины
1564

В воскресенье 3 декабря 1564 г. Москва застыла в недоумении. Царь по обычаю уезжал в Коломенское праздновать Николин день. Но на сей раз царский “подъем” был совершенно необычен. Царь забирал с собою не только “святость” – иконы и церковную утварь, но и всю свою казну и даже объемистую “либерею” (библиотеку). Избранные бояре, ближние дворяне и приказные получили распоряжение следовать за государем с женами и детьми. Сопровождать гигантский царский поезд из двух сотен подвод должна была отборная дворянская конница “со всем служебным нарядом”. Ясно было, что “богомолье” предстоит из ряда вон выходящее. Царь что-то затевал, но даже маршрут поездки держался в сугубой тайне.

Объяснение появилось ровно через месяц. Третьего января 1565 г. из Александровской слободы, где обосновался государь, пришло его послание митрополиту Афанасию, немедленно оглашенное на импровизированном Земском соборе. Свой отъезд царь объяснял “гневом” на “государевых богомольцев” – церковных иерархов, а также бояр, детей боярских и всех приказных людей. Царь подробно “исчислял” “измены боярские и воеводские и всяких приказных людей”. Бояре и воеводы, если верить царю, растаскивали казну и присваивали государевы земли, а оборонять страну от крымских татар, Литвы и “немец” вовсе не желали. Вина церковных иерархов состояла в том, что они заступались за тех неугодных царю слуг, которых он хотел “понаказать”. В завершение послания царь объявлял, что “не хотя их многих изменных дел терпеть, оставил свое государство” и поехал поселиться, где “его, государя, Бог наставит”. Одновременно в особой грамоте торгово-ремесленному люду столицы Иван IV писал “чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет”.

В совокупности послания Ивана составляли очевидный единый ультиматум. Городская чернь натравливалась на верхи общества и после оглашения царского послания выразила полную готовность собственноручно царских “изменников” истребить. Условия ультиматума были немедленно приняты. В тот же день митрополит Афанасий послал в слободу депутацию с соборным приговором, предлагающим царю править страной “как ему, государю, годно”.

Пятого января царь принял в слободе московскую депутацию, сообщил ей о милостивом согласии вернуться к управлению государством, но на особых условиях, а именно “учинить ему на своем государстве себе опричнину”. Опричное (особое, личное царское) войско послужило инструментом установления неограниченного самовластия. Путь построения сословно-представительной монархии, начатый реформами предшествующего десятилетия, был отвергнут.

Земское строение

Двадцать первого июня 1547 г. в Москве случился страшный пожар, какого прежде не бывало. Загорелось на Арбате в церкви Вознесения, при сильном ветре занялся весь западный посад до Москвы-реки, потом огонь перекинулся на Кремль и Китай-город, а там и на большой посад вдоль Покровки. Унять огонь не было никакой возможности. Выгорело пол-Москвы, погибших насчитали более 1,5 тыс. В Кремле задыхались от дыма. Царю ничего не оставалось, как бежать в село Воробьево.

Двадцать шестого июня в Кремле на площади у Успенского собора бояре опрашивали рядовых горожан – “черных людей” – о причинах несчастья. В толпе поднялся крик, что город подожгли Глинские. Будто бы княгиня Анна Глинская “со своими детьми волховала, вынимала сердца человеческие, да клала в воду, да тою водою, ездя по Москве, кропила, оттого Москва и выгорела”. Среди бояр, наряженных вести следствие, стоял на площади и князь Юрий Глинский. Почуяв недоброе, он бросился спасаться в собор, толпа кинулась за ним, выволокла из собора и побила камнями на площади. Труп его бросили вне Кремля на торжище, где казнили преступников. Народ начал громить дворы Глинских, перебил их слуг, а заодно досталось и многим государевым дворянам, некоторые из них, впрочем, сами участвовали в погроме. На третий день толпа, собранная городским палачом, пришла в царскую загородную резиденцию. Ближним боярам с трудом удалось успокоить ее, убедив, что Глинских в Воробьеве нет. Через день мятеж в городе улегся.

Никаких требований, никакой программы, кроме истребления Глинских, бунтовщики не выдвигали, отчего современные историки-социологи называют июньское восстание в Москве “примитивным бунтом”. Но примитивный бунт не был бессмысленным. Пало правительство Глинских, а с ним вместе окончилась эпоха “боярского правления”. В годы малолетства Ивана IV, особенно после кончины в 1538 г. матери царя Елены Глинской, реальная власть неоднократно переходила от одного боярского клана к другому: в 1539-м Бельские свергли Шуйских, в 1542-м Шуйские – Бельских, в 1544-м близ царя утвердились Глинские. Временщики стремились не упустить момент и извлечь для себя как можно больше выгод, растаскивали казну, обзаводились вотчинами… Вовлекая великого князя в свои склоки, фавориты Ивана баловали, потакали всем его капризам, и он стал предаваться диким и неистовым “потехам”. В двенадцать лет он развлекался, сбрасывая с колоколен кошек и собак, с четырнадцати начал “человеков ураняти”.

Самовластное хозяйничанье соперничающих боярских кланов больно отражалось на рядовых обывателях. Вся система государственной администрации, созданная в правление Ивана III и Василия III, опиралась на местнический принцип организации служилого сословия. Служебное старшинство боярина определялось его “местом” в собственном роде и “местом” его рода среди других родов. Дети, племянники и внуки одного боярина должны были находиться на службе в таком взаимоотношении с потомками другого, в котором когда-то служили их предки. “Отеческая честь” зависела от происхождения, но ее необходимо было поддерживать службой. Поэтому бегство с поля боя или отъезд в Литву одного представителя семьи могли привести весь род к царской опале и “закосненью”, то есть род оказывался на задворках местнической иерархии. Честь рода определялась прецедентами, поэтому нельзя было пропустить “невместное” назначение, от этого была “поруха” всему роду. Нередко бывали случаи, когда назначенный в поход боярин отказывался выступать под командой менее “честного” воеводы. Верховным судьей в местнических спорах был сам государь, который до известных пределов мог “высить” род своим благоволением. Когда наверху властной пирамиды оказывался слабый, малолетний великий князь, административная система начинала давать сбой. К 1547 году административная и военная организация страны в результате олигархических склок была сильно расшатана. Власть не могла даже обеспечить надежной защиты от набегов своевольных татарских мурз. По сообщению иностранного путешественника, в одном только 1551 г. в Казани продавалось на невольничьем рынке до 100 тыс. пленников из Московии (все население страны, по расчетам демографов, не превышало тогда 6 млн человек). Московский бунт, а подобные мятежи происходили и в других городах, ясно показал, что требовалось немедленное и энергичное “устроение” Московского государства.

В понятиях того времени настроения, царившие в Москве после июньского пожара и бунта, описывались как всеобщее “покаяние”. Необходимо иметь в виду, что покаяние означало не только христианское таинство, но и отказ от прежней, дурной, греховной жизни и сознательный переход к лучшей, праведной. В этом смысле следует понимать сообщение Степенной книги о том, что сам “благочестивый царь” и “вельможи его до простых людей все сокрушенным сердцем… греховные дела возненавидев”, “умилились и на покаяние уклонились”.

В правительственной среде нашлись люди, которые давно замышляли реформы. В 1548 году к власти приходит неформальный кружок администраторов во главе с Алексеем Федоровичем Адашевым, который иногда историки называют “избранной радой”. Название это неудачно во многих отношениях. Оно впервые было пущено в оборот князем Андреем Курбским в “Истории о великом князе Московском”, сочиненной после многих лет жизни беглого воеводы в Польше, где он усвоил многие польско-литовские политические термины. Разумеется, на Москве не пользовались словом “рада”, и само понятие, определяющее политический институт Польско-Литовского государства, едва ли в данном случае применимо. Кружок реформаторов был сугубо неформальным и не составлял правительства, облеченного ясно очерченными полномочиями. Правильнее говорить, видимо, о фактическом правительстве, душой которого был Алексей Адашев при формальном “председании” царя. Помимо Адашева, в этот ближний круг входили священник кремлевского Благовещенского собора Сильвестр, посольский дьяк Иван Висковатов, бояре Захарьины-Юрьевы. Вопреки распространенному заблуждению Андрей Курбский не входил в этот правительственный кружок, “воинский чин” в нем представляли бояре Иван Шереметев и Михаил Воротынский.

Правительство должно было разрешить несколько важнейших проблем, и прежде всего упорядочить военное дело и финансы. Указами 1549–1550 гг. было ограничено ведение местнических споров, причем служебное начало при назначении на должности было поставлено выше родового. Местничать воеводам в военное время было запрещено. В 1556 году был введен в действие детально разработанный Устав о службе, выровнявший тяготы всех “воинников” – один конный воин в полном снаряжении должен был выставляться с каждых 100 четвертей пахотной земли, состоящей в поместном или вотчинном владении. Упорядочено и унифицировано было налогообложение. Единицей обложения стала соха, включавшая 800 четвертей поместной, 600 – церковной или 400 – крестьянской земли.

Однако важнейшую и наиболее болезненную часть реформ составляло упорядочение государственного управления и суда. Реформаторы рассчитывали укрепить правопорядок, предоставив всем сословиям возможность соучаствовать в выработке и реализации властных решений. В 1549 году было введено первое важное новшество – состоялся “собор примирения”, на заседаниях которого помимо Боярской думы и церковного “чиноначалия” присутствовали воеводы и дети боярские. Московские великие князья и прежде устраивали подобные расширенные совещания, но они обсуждали исключительно военные проблемы. На соборе 1549 г. восемнадцати летний царь публично заявил о необходимости радикальных перемен в государственном устройстве, и собор приговорил разработать новый свод законов – Судебник. Казенный приказ, во главе которого стоял Адашев, энергично принялся за дело, и в 1550 г. новый свод законов был утвержден Боярской думой, а некоторые его положения через год обсуждались и утверждались собором.

Новый Судебник существенно ограничивал произвол назначаемых царем наместников-кормленщиков, отныне вершить суд (а надо заметить, что в те времена слово “суд” означало и административную деятельность) они должны были при непременном участии земских выборных. Адашевское правительство завершило начатую еще при Елене Елинской губную реформу. В новых административных округах (губа, как правило, включала два-три уезда), созданных в центральной части страны – “Замосковном” крае, – местное управление и полицейские функции передавались выборным губным старостам из “детей боярских”, то есть служилых людей, будущих дворян. В 1552 году в тех уездах, где губные институты не могли быть сформированы за малочисленностью служилых людей, главным образом на севере страны, начинается проведение земской реформы, в ходе которой наместники заменялись земскими старостами и “излюбленными головами” из посадских людей и черносошных крестьян. Земские старосты, опираясь на нижестоящих выборных сотских и десятских, проводили разверстку и сбор налогов, вели следствие и суд. Выборность и сменяемость этих новых “чиноначальных” людей ставили государственную власть под контроль подданных, приобретавших черты граждан. Выборность местных властей сокращала масштабы злоупотреблений и произвола, в частности, выборные должны были наблюдать, чтобы судьи не брали “посулы” – взятки от тяжующихся сторон. Центральная власть поступалась частью своих прерогатив в пользу “лучших людей” на местах.