Текст книги "Выбирая свою историю. Развилки на пути России: от Рюриковичей до олигархов"

Тридцать душ – цена “конституции”
1730

В ночь на 19 января 1730 г. в московском Лефортовском дворце (он и поныне стоит на берегу Яузы) умирал от оспы Петр II. Члены высшего государственного органа страны – Верховного тайного совета – должны были решать судьбу монархии: 15-летний император был последним мужчиной в роду Романовых.

Кто же реально управлял империей в царствование внука Петра Великого? Это братья князья Голицыны, предки которых соперничали с Романовыми на “выборах” в 1613 г. Старший, Дмитрий Михайлович – президент Камер-коллегии; младший, фельдмаршал Михаил Михайлович, за годы Северной войны стал одним из лучших российских полководцев и командовал расположенной на Украине армией.

Наиболее близкими к умиравшему Петру II были князья Долгоруковы – ведавший царской охотой Алексей Григорьевич (его дочь так и осталась царской невестой), умный и опытный дипломат Василий Лукич и фельдмаршал Василий Владимирович, недавно вернувшийся из завоеванных персидских провинций.

Формальным главой этого “правительства” был пожилой канцлер (так называли в России руководителей внешнеполитического ведомства – Коллегии иностранных дел) Гавриил Иванович Головкин, но истинным руководителем российской дипломатии был его заместитель – бывший немецкий студент, ставший российским бароном, Андрей Иванович Остерман.

Эти семь человек избрали на царство представительницу старшей линии династии – дочь царя Ивана, герцогиню Курляндскую Анну[8]8
  В качестве претенденток на престол рассматривались также великая княжна Елизавета Петровна и даже невеста Петра II Екатерина Долгорукова. Выбор пал на Анну Иоанновну, скорее всего, в расчете на ее податливость. Овдовевшая после нескольких дней замужества (курляндский герцог скончался по дороге со свадебных торжеств, не выдержав безмерных петровских возлияний) и влачившая довольно жалкое существование в нищей сравнительно с Петербургом Митаве Анна действительно готова была принять корону на любых условиях.


[Закрыть]. Но вслед за этим Д.М. Голицын предложил собравшимся “воли себе прибавить”. “Хоть и зачнем, да не удержим этого”, – откликнулся на это заявление В. Л. Долгоруков. “Право, удержим”, – настаивал Голицын и пояснял: “Будь воля наша, только надобно, написав, послать к ее величеству пункты”. Так появились на свет “кондиции” (позднее Анна назвала их “коварными письмами”), которые принципиально меняли вековую форму правления.

…По принятии короны российской, в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника, ни при себе, ни по себе никого не определять. Еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит, того ради мы ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восми персонах всегда содержать и без оного Верховного тайного совета согласия:

1) Ни с кем войны не всчинять.

2) Миру не заключать.

3) Верных наших подданных никакими новыми податми не отягощать.

4) В знатные чины, как в статцкие, как и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета.

5) У шляхетства и имения и чести без суда не отымать.

6) Вотчины и деревни не жаловать.

7) В придворные чины, как русских, так и иноземцев, без совету Верховного тайного совета не производить.

8) Государственные доходы в расход не употреблять. И всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать.

А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской

(Цит. по: Корсаков Д. А. Воцарение императрицы Анны Иоанновны. Казань, 1880. С. 17–18)

Этот шаг министров, прошедших огонь, воду и медные трубы петровских войн и реформ, не был внезапным. Петр хотел пробудить у подданных инициативу, ответственность, чувство долга – но оставлял их при этом в условиях всеобщей несвободы. Сосредоточение в руках монарха всей полноты власти с опорой на армию и бюрократию не могло рано или поздно не вызвать оппозиции со стороны самой опоры этой власти – российского служилого дворянства. Ведь именно в петровское царствование эти самые дворяне (и прежде всего наиболее знатные) по воле царя-реформатора познакомились с европейскими нравами и порядками.

Побывавший послом во Франции Людовика XIV Андрей Матвеев был в восхищении от “Версальской слободы” и увидел “на обеде у короля чин слово в слово весь двора московского старого”. Но он же подчеркнул в своих записках: “Но хотя то королевство деспотическое или самовладечествующее, однако самовластием произвольным николи же что делается, разве по содержанию законов и права, которыя сам король, и его совет, и парламент нерушимо к свободе содержит всего народу”.

Первая попытка такого рода была предпринята уже в 1725 г. Во время предсмертной болезни императора Д. М. Голицын, В. Л. Долгоруков, Г. И. Головкин и ряд других “министров” выступили против передачи трона жене Петра – Екатерине. Это было не выступление аристократов против бывшей мужички неизвестной национальности (существует восемь версий происхождения этой российской императрицы!) и не борьба между “боярами” – сторонниками сына царевича Алексея с одной стороны и продолжателями Петровских реформ – с другой, как это до сих пор изображается во многих учебниках. Сенаторы и президенты коллегий хотели авторитетом Сената ограничить власть регентши Екатерины при маленьком императоре Петре II. Произвол абсолютной власти несколько упорядочивался бы рамками “европейского” образца.

Тогда не удалось. Противники оказались сильнее. Искусный дипломат П. А. Толстой пугал собравшихся во дворце вельмож неизбежной усобицей при царе-мальчишке. Напористый фельдмаршал Меншиков привел с собой гвардейских офицеров, от имени которых выступил майор Андрей Ушаков: ‘Твардия желает видеть на престоле Екатерину и… готова убить каждого, не одобряющего это решение”. Неутешная вдова Екатерина нашла силы, чтобы приготовить для своих защитников “векселя, драгоценные вещи и деньги”. Расходные книги царского кабинета сообщают, что воцарение императрицы обошлось в 30 тыс. рублей, из которых 23 тыс. рублей выплатили солдатам гвардии; остальное пошло на “тайные дачи” майору Ушакову и другим офицерам, в том числе сержанту Петру Ханыкову, который со своим бессменным караулом обеспечил изоляцию умиравшего императора от всяких нежелательных посетителей.

Министры проиграли. Но все же впервые в России вопрос о престолонаследии решался в открытом споре, пусть и далеко не парламентском. Манифест о начале нового царствования был издан не от имени Екатерины: присягать новой государыне “правительствующий Сенат и святейший правительствующий Синод и генералитет согласно приказали” – это означало слегка замаскированное избрание монарха. Добрая, но неграмотная императрица управлять государством не могла, да и не имела времени: петербургский двор, как доносил своему правительству польский посол Иоганн Лефорт, “целую ночь проводит в ужасном пьянстве и расходится, это уж самое раннее, в пять или семь часов утра”. При государыне пришлось создать в 1726 г. Верховный тайный совет, который с тех пор фактически управлял страной.

Теперь наконец настало “время, чтоб самодержавию не быть”. Посланцы Совета во главе с В. Л. Долгоруковым срочно выехали к Анне в Митаву с письмом, утверждавшим, что избрана она не только самим Советом, но “и духовного и всякого чина свецкими людьми”, что не соответствовало действительности. Вечером 25 января 1730 г. Анна подписала “кондиции”: “Тако по сему обещаю без всякого изъятия содержать”. Росчерком пера самодержавная монархия в России стала ограниченной ровно на месяц – с 25 января по 25 февраля 1730 г., до следующего государственного переворота. Большинство подданных об этом так никогда и не узнали, но при ином раскладе политических сил эти ограничения могли бы стать рубежом в нашей истории. Неудивительно, что и оценки этого события оказывались противоположными.

“Официальная” точка зрения сложилась уже в XVIII в.: коварные вельможи избрали на престол Анну Иоанновну (1730–1740) и обманом ограничили ее власть ради собственного “властолюбия”. Но благородные дворяне не могли вынести такое унижение монарха, вручили императрице самодержавную власть и низвергли “бояр-олигархов”.

Коронованный историк Екатерина II однозначно оценила их возможную победу как катастрофу: “Безрассудное намерение Долгоруких при восшествии на престол императрицы Анны неминуемо повлекло бы за собой ослабление и – следственно, и распад государства; но к счастью намерение это было разрушено здравым смыслом большинства”. Однако в общественной мысли появилась и иная позиция. Историк князь М. М. Щербатов в своем памфлете “О повреждении нравов в России” полагал, что те, кто в 1730 г. потерпел неудачу, “предопределили великое намерение, ежели бы самолюбие и честолюбие оное не помрачило, то есть, учинить основательные законы государству, и власть государеву Сенатом или парламентом ограничить”.

В новейших отечественных учебниках также можно встретить эту традиционную оценку действий членов Верховного тайного совета как попытку установления “олигархической формы правления” в интересах старинных боярских родов. Между тем еще маститые историки XIX – начала XX в. (С. М. Соловьев, Д. А. Корсаков, П. Н. Милюков) показали, что не все было так просто: на самом деле собравшиеся в Москве дворяне в спорах создали несколько проектов нового государственного устройства России и вовсе не сразу попросили Анну принять самодержавие. Некоторые авторы даже полагают, что победа “верховников” означала бы “культурный сдвиг” в истории России, то есть участие общества в управлении страной и контроле над государственной властью.

Если бы перенести современные средства передвижения в то время, то немедленное прибытие растерянной Анны с подтверждением “кондиций”, пожалуй, могло бы и вправду резко изменить политический строй страны и упрочить положение Совета.

Подписанные императрицей “кондиции” тут же были бы опубликованы вместе с соответствующим манифестом и проведением присяги – все это поставило бы власти империи перед совершившимся фактом. А затем от имени Анны последовали бы раздачи чинов, наград и должностей для одних и отправка подальше от столицы других: в полки, в персидские провинции, на воеводства и губернаторства. Позднее начались бы коронационные торжества с новыми милостями… Быстрота, пожалуй, сулила членам Совета – “верховникам” известные шансы на успех хотя бы на какой-то срок.

Но время работало против “верховников”. Для доставки Анны и ее свиты необходимо было приготовить не менее 1500 подвод и множество лошадей. Да и путешествовать с курьерской скоростью императрица не могла: необходимы были торжественные встречи с парадами войск и молебнами, остановки для отдыха и ночлега, для чего искали подходящие дома, где бы “тараканов не было”. Только утром 29 января Анна отправилась в путь, занявший почти две недели.

В России и тогда было “все секрет, но ничего не тайна”. Властные действия Совета и отсутствие точной информации не могли не волновать и не раздражать дворян, съехавшихся в столицу на царскую свадьбу и попавших на похороны Петра III. В этой среде обсуждали слухи о каких-то посланных к государыне письмах и подозревали правителей в желании захватить власть. В то же время, судя по донесениям иностранных дипломатов, шли споры насчет будущей “формы правления”: “Одни хотят ограничить права престола властью парламента, как в Англии; другие – как в Швеции; иные думают сделать престол избирательным, по примеру Польши; иные же, наконец, высказывают мнение, что нужно разделить всю власть между вельможами, находящимися в государстве, и образовать аристократическую республику…”

Только 2 февраля “верховники” объявили в Кремле о согласии Анны и предъявили “кондиции”. От такой новости “шляхетство” пришло в смущение – с чего это государыня сама себя “изволила” ограничить? Но князь Дмитрий Михайлович Голицын не допустил возражений – он предложил собравшимся самим разработать и подать в Совет проекты нового государственного устройства.

Дворянское “общенародие” и его проекты

До нас дошли составленные в те дни семь дворянских проектов. Наибольшее значение из них имел самый представительный “проект 364” (по числу подписей под ним). Этот проект, как и остальные, отражал чаяния пережившего годы войн и реформ служилого сословия: отмену закона о единонаследии 1714 г.; определение сроков дворянской службы и неназначение дворян рядовыми солдатами и матросами, “порядочное произвождение” по службе.

Главным же был вопрос о формировании верховной власти. “Проект 364” предусматривал создание “Вышнего правительства” из 21 “персоны”. Это правительство, а также Сенат, губернаторов и президентов коллегий предстояло “выбирать и балатировать генералитету и шляхетству… а при балатировании быть не меньше ста персон”. Таким образом, проект предполагал упразднить Верховный тайный совет в его прежнем качестве и составе – при выдвижении кандидатов надлежало “более одной персоны из одной фамилии не выбирать”. Кроме того, предлагалось создать еще одно “собрание”, которое бы назначало на ключевые должности в системе управления и устраняло от этого “Вышнее правительство”.

Принять такое устройство “верховники” не могли: оно означало отстранение от власти их самих – тех, кто первым предложил ограничить деспотизм. В ответ Совет подготовил свой “проект формы правления”. Дворянам было обещано производство по “заслугам и достоинству”, освобождение от службы в рядовых солдатах и матросах и жалованье “без задержания”. Совет согласился на увеличение своего состава путем выборов (но не более пяти новых членов), признавал выборы сенаторов и президентов коллегий и созыв представителей сословия для решения “новых и важных дел”. Но выбирать должны были… только сами “верховники” вместе с Сенатом!

Такое “представительство” не устраивало “оппозицию”, и члены Совета это поняли. Они даже не стали оглашать свой план и в последующие дни попытались создать новый документ: “Способы, которыми, как видитца, порядочнее, основательнее и тверже можно сочинить и утвердить известное толь важное и полезное всему народу и государству дело”. Князь Голицын и его коллеги сделали еще один шаг навстречу оппозиции. Они предложили, чтобы “шляхетство” избрало бы “единосердечным согласием… годных и верных отечеству людей от дватцати до тритцати человек и утвердили б их письменно так, что оне внизу написанным порядком к ползе отечества сочинят и утвердят, и то имеет вечно твердо и нерушимо быть”.

“Внизу написанный порядок” подразумевал создание чего-то вроде Учредительного собрания из 20–30 человек для сочинения нового государственного устройства, куда могли бы приглашаться не только дворяне, но и представители других сословий (духовенства, купечества и “от всякого чина”) при обсуждении дел, касающихся этой группы. Сами депутаты должны были иметь “от своего чина выбор и верющие письма за руками”.

Но если приглядеться к содержанию этого документа, то можно увидеть, что и эта уступка была весьма относительной. Во-первых, только Верховный тайный совет имел законодательную инициативу на весь период составления нового законодательства. Во-вторых, депутатов еще предстояло выбрать с участием всех дворян империи. Сколько бы ушло времени на “избирательную кампанию” при понятных технических трудностях и обычном “нетстве”, то есть уклонении дворян от вызова в столицу на очередную тягостную службу? И в-третьих, новые законы должны были последовательно и единогласно приниматься сначала депутатами, затем Сенатом и… самим Верховным тайным советом. Таким образом, “верховники” гарантировали себе решающую роль в управлении. Но это означало, что они не смогли договориться с оппозицией в главном вопросе о власти.

С другой стороны, при взгляде на “проект 364” и другие “прожекты” с точки зрения нашего современника, хоть немного знакомого с проблемой становления более “демократической” политической системы, нельзя не заметить некоторой невнятности предлагавшихся мер. Как, например, можно и нужно было организовать выборы в собрание из 100 “персон” по всей стране? Кто мог избирать и избираться? Перед кем такой избранник отвечал бы? Какие именно вопросы были бы в компетенции такого собрания и как его деятельность сочеталась бы с практикой “общего совета” с генералитетом и шляхетством? Как разграничивались бы его полномочия с “Вышним правительством” и императором, о котором проекты вообще не считали нужным упоминать?

Но кто же решал судьбу империи в зимней Москве 1730 г.? Там присутствовало примерно 2/3 “чинов” первых четырех классов (74 человека), то есть те, кто реально держал в руках власть в стране. Кроме “генералитета” в спорах участвовало еще около 500 дворян низших рангов – они оставили свои подписи на проектах и засвидетельствовали знакомство с “кондициями”.

Сейчас мы располагаем сведениями о чине и служебном положении большинства дворян (85 %), подписавшихся под “проектом 364”; известны также возраст и имущественное положение примерно половины из них. Эти данные дают возможность представить “коллективный портрет” участников “проекта 364”. Из 318 человек, чины которых нам известны, 58 % принадлежали к среднему звену по Табели о рангах: полковники и коллежские советники, подполковники, майоры и коллежские асессоры, капитаны. Из лиц с известным нам возрастом (127 из 185) 69 % составляют люди зрелые и пожилые (51 человек в возрасте 41–50 лет и 76 в возрасте 51–60 лет). Почти половина из тех, данными о чьем землевладении мы располагаем (73 человека из 153), обладали имениями с количеством крепостных от 101 до 500 душ, у 32 человек было более 500 душ, у 39 – менее 100 душ, у 9 человек вотчин не было.

Получается, что в оппозиции Верховному тайному совету были те, кто составлял “становой хребет” российской государственности – опытные и зрелые (с осторожностью можно сказать, что и не самые бедные) офицеры и чиновники, занимавшие средние командные должности в армии и государственном аппарате. Заметно меньше представлена дворянская молодежь, зато довольно высока доля отставных – 26 % (78 из 303 участников с известным нам служебным положением).

Среди них были посланные в свое время за границу “пенсионеры”, капитаны и лейтенанты нового флота, боевые офицеры, заканчивавшие карьеру на мирных должностях провинциальных воевод. Рядом стоят имена верных денщиков Петра I и проворовавшихся чиновников. В центр событий попали вызванные на смотр армейские офицеры и другие “командированные” – ожидавшие новых постов бывшие прокуроры или назначенные Сенатом для сбора недоимок в провинциях офицеры. Уничтожавший власть императора проект подписали чины московской полиции во главе с обер-полицмейстером, а вместе с ними – начинавшие карьеру камер-юнкеры. Рядом со старинными чинами “стольников” и “жильцов” подписи ставили представители иного поколения – обучавшийся в Париже и прикомандированный к Академии наук (и одновременно французский шпион) Алексей Юров и “архитектурного и шлюзного дела мастер” Иван Мичурин.

Смешение имен, чинов, карьер, поколений, знатности и “подлости” не дает однозначного ответа на вопрос, что заставило этих людей вступить в “политику”. Можно отметить только отраженное во всех проектах осознание сословных шляхетских интересов. Но вопрос о власти расколол “генералитет”. В числе членов Совета находилось два российских фельдмаршала – М.М. Голицын и В. В. Долгоруков. На стороне их противников оказался весь наличный “русский” состав высшего армейского командования: три генерал-лейтенанта и шесть генерал-майоров. На стороне “оппозиции” оказалось трое из шести сенаторов – И. Г. Головкин, В. Я. Новосильцев, А. М. Черкасский.

Среди подписавших “проект 364” мы находим: президентов нескольких коллегий и их советников; руководителей других учреждений (главу Доимочной канцелярии, обер-прокурора Синода; начальника Оружейной и Мастерской палаты). Таким образом, в рядах оппозиции оказалось руководство не только армии, но и центрального государственного аппарата. Наконец, в рядах оппозиции выступили влиятельные придворные – камергеры А. Г. Строганов, С. Г. Нарышкин, С. В. Лопухин; старый обер-гофмейстер Петра I и Екатерины I, бывший глава Дворцовой канцелярии М.Д. Олсуфьев и ее нынешний директор гофмейстер А. Елагин.

Как и о чем спорили дворяне в условиях небывалой “гласности”? Редкие письма и следственные дела эпохи донесли до нас отзвуки дискуссий. Вице-президент Коммерц-коллегии Еенрих Фик (один из создателей коллежской системы центрального управления в России), по словам сослуживцев, радовался, что “не будут иметь впредь фаворитов, таких как Меншиков и Долгорукой”, и мечтал “о правительстве как в Швеции”. На это асессор Рудаковский “ответствовал ему, что в России без самодержавства быть невозможно, понеже Россия кроме единого Бога и одного государя у многих под властью быть не пожелает”.

Капитан-командор Иван Козлов тоже был доволен: императрица может по своей воле потратить только выделенные ей 100 тыс. рублей, “…а сверх того, не повинна она брать себе ничего, разве с позволения Верховного тайного совета; также и деревень никаких, ни денег не повинна давать никому…”. Но подписи самого автора под проектами нет, хотя он был в это время в Москве и даже удостоился аудиенции в Верховном тайном совете. Рисковать карьерой желали не все, как не все интересовались заморскими порядками. Многие культурные начинания затронули лишь узкий слой дворянства. Если для просвещенного Феофана Прокоповича Гуго Гроций был “славным законоучителем”, то в дворянской массе скорее можно было услышать:

 
Гроциус и Пуфендорф и римские правы —
О тех помнить нечего: не на наши нравы.
 

Отсюда и иной уровень споров. “В смысле укора неограниченной власти в России, – докладывал датский посланник Вестфален, – выставляют случай, бывший в правление царицы Екатерины. В кратковременное свое правление она израсходовала для своего двора венгерских вин на 700 тыс. рублей и на 16 тыс. рублей данцигских водок в то самое время, когда тысячи ее подданных терпели недостаток в насущном хлебе. На этот рассказ люди иных воззрений отвечают: «Одна ласточка весны не составляет»”.

“Батюшка де мой з другими… не хотел было видеть, чтоб государыня на престоле была самодержавная. А генерал де Ушаков – переметчик, сводня; он з другими захотел на престол ей, государыне, быть самодержавною. А батюшка де мой как о том услышал, то де занемог и в землю от того сошел”, – передавала состояние генерала Г. Д. Юсупова его дочь, сосланная в том же 1730 г. по доносу родного брата за то, что собиралась “склонить к себе на милость через волшебство” новую императрицу. Князь Юсупов, как и “другие” из генералитета, был не против умерить власть императрицы, хотя отнюдь не был “конституционалистом”, просто “наперед слышал, что она будет нам неблагодетельница”. Видимо, для знатного генерала, как и для мелкопоместного служивого, сравнение достоинств той или иной заграничной “формы правления” отступало на задний план перед простыми и понятными примерами. И примеры эти “работали” как против “верховников”, так и против “конституционалистов”.

Пока члены Совета молчали (ни один из их планов не оглашался и не обсуждался), подняли головы их противники – те, кто не желал никаких перемен. Талантливый публицист и “имиджмейкер” петровской монархии архиепископ Феофан Прокопович умело обращался к разным уровням восприятия в своей агитации против Верховного тайного совета: “Все проклинали необычное их дерзновение, несытое лакомство и властолюбие. И везде в одну, почитай, речь говорено, что если по желанию оных господ сделается (от чего сохранил бы Бог!), то крайнее всему отечеству настоит бедство. Самим им господам нельзя быть долго с собою в согласии: сколько их есть человек, чуть ли не столько явится атаманов междоусобных браней, и Россия возымет скаредное оное лице, каковое имела прежде, когда на многия княжения расторгнена, бедствовала”.

Для одних здесь на первое место выставлялись “лакомство и властолюбие” “верховников” – семейство Долгоруковых использовало свою близость к трону для обогащения. Для более грамотных Феофан приготовил ссылку на эпоху раздробленности страны: утверждение у власти нескольких знатных родов грозит распадом империи! Эти угрозы действовали – казанский губернатор Артемий Волынский именно так и оценивал доходившие из Москвы новости: “Боже сохрани, чтоб не сделалось вместо одного государя десяти самовластных и сильных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать”.

Иной же опыт государственности, похоже, не вспоминался. Дворянские проекты не упоминали ни Земские соборы XVI–XVIl вв., ни попытки ограничения самодержавия в эпоху Смуты. Воспитанным в эпоху реформ участникам событий было трудно ломать созданную самим Петром Великим государственную машину. И это обстоятельство умело использовалось их противниками. Дипломаты отмечали: имя Петра I стало в 1730 г. аргументом в шляхетских спорах в виде “громогласных обвинений, словесных и письменных, против Голицыных и Долгоруких за непримиримую их ненависть к памяти Петра Великого и к его несчастному потомству”.

“Конституционалистам” противопоставляли величие и заслуги Петра. Конечно, люди уровня князя Д.М. Голицына нашли бы что ответить. Но что было делать тем служивым, кто не привык к ученым спорам? Тем более что многих из них именно Петровские реформы “вывели в люди”, дали возможность получать чины, ордена, крепостные души. Даже идейный “прожектер” Василий Никитич Татищев в своей “Истории российской” оценил Петровскую эпоху такими словами: “Все, что имею – чины, честь, имение и, главное над всем, разум – единственно все по милости его величества имею, ибо если бы он меня в чужие края не посылал, к делам знатным не употреблял, и милостию не ободрял, то бы я не мог ничего того получить”.

А “верховники” продолжали молчать. Члены Совета съезжались, решали текущие дела, но так и не обнародовали никакой новой “формы правления”. Быть может, правители были слишком уверены в себе? Или правы дипломаты, докладывавшие о разногласиях среди них? Совет так и не решился опубликовать “кондиции”, вопреки “особливой секретной записке” фельдмаршала В. В. Долгорукова. Документальным свидетельством споров в рядах “верховников” осталась записка В. Л. Долгорукова: опытный дипломат уговаривал коллег как можно скорее “убегнуть разногласия” и “удовольствовать народ”, а для этого немедленно пополнить Совет новыми членами, то есть принять главное требование оппозиции. Но ничего сделано не было – правители упускали инициативу.

Возможно, они уже были готовы капитулировать? Именно так можно расценить информацию посла Лефорта: за день до “революции”, 24 февраля, правители решили “объявить ее величество самодержицей, что и исполнили все члены собрания вместе. Она ответила им, что для нее недостаточно быть объявленной самодержицей только восемью лицами”. Так это было или иначе, но в любом случае пассивность “верховников” сыграла на руку крепнувшей “партии” сторонников самодержавия.

Хроника “революции” 25 февраля 1730 г.

Ядро этой “партии” стало складываться сразу, как только стало известно имя новой императрицы и поползли слухи об ограничении ее власти. Это родственники Анны Салтыковы, и прежде всего ее дядя В. Ф. Салтыков и двоюродный брат, майор Преображенского полка С. А. Салтыков; затем третий фельдмаршал князь И. Ю. Трубецкой и придворные вроде камергера Р. Левенвольде. Другую группу представляли фигуры, всем обязанные Петровским реформам: генерал-прокурор Павел Ягужинский и Феофан Прокопович. Ягужинский первым просил “прибавить нам как можно воли”. Но как только он понял, что оказался за пределами избранного круга правителей, то быстро переменил позицию и тайно отправил своего гонца – доложить Анне об обстоятельствах ее избрания и предостеречь от подписания “кондиций”. Загадочной остается роль А. И. Остермана. Не исключено, что опытный бюрократ и дипломат вполне мог вписаться в новое государственное устройство, но вот играть первую скрипку при решении внешнеполитических вопросов Д.М. Голицын и В. Л. Долгоруков ему вряд ли позволили бы. Остерман демонстративно “заболел” и устранился от участия в работе Совета, но он же после переворота стал одним из наиболее доверенных лиц императрицы и ее бессменным кабинет-министром.

Феофан был искренним сторонником реформ, и принять ломку этой системы ему было трудно, если не невозможно. Не исключено, что и его можно было склонить к сотрудничеству – Феофан был одним из немногих лиц, разбиравшихся в политической теории и идеях своего времени. Но ему надо было обеспечить достойное место в политике, а князь Д.М. Голицын откровенно презирал пресмыкавшееся перед властью высшее духовенство. И новгородский архиепископ стал руководителем пропагандистской кампании против “затейки” правителей.

Умелая пропаганда на фоне молчания правителей помогла создать нужные настроения в гвардии. Считается, что в 1730 г. гвардейцы участвовали в подготовке проектов. Однако среди подписавших можно найти не более десятка преображенцев и семеновцев. В обсуждениях и подписании проектов участвовала гвардейская верхушка (майоры и подполковники) и некоторые вчерашние гвардейцы, опять-таки люди старшего возраста и высокого служебного ранга. Однако это движение не затронуло основную массу гвардейских офицеров и солдат. Эта гвардейская среда и стала ударной силой последовавшей “революции”.

Спустя два дня после прибытия в село Всехсвятское под Москвой Анна рискнула нарушить принятые ею “кондиции” при представлении ей батальона Преображенского полка и кавалергардов. Гвардейцы во главе с майором Василием Нейбушем “с криками радости” бросились в ноги своей “полковнице”, а более высокие по чину и положению кавалергарды удостоились приема в “покоях” и получили из рук Анны по стакану вина. Эта “агитация” была куда более доходчивой, чем какие-то политические проекты… Ответным ходом правителей был их визит к Анне, и князь Д.М.Голицын в приветственной речи напомнил Анне о взятых на себя обязательствах.

Но это были не более чем слова. Императрица “набирала очки” в глазах гвардейцев. Двенадцатого февраля она произвела Преображенского сержанта Григория Обухова в прапорщики и трех солдат в капралы. На следующий день капитаны того же полка Александр Лукин и Дремонт Голенищев-Кутузов стали майорами, то есть вместе с третьим майором Семеном Салтыковым – фактическими командирами полка. Шестнадцатого февраля императрица пожаловала адъютанта И.Чеботаева через чин сразу в капитан-поручики, “дабы на то другие смотря, имели ревность к службе”.

Пятнадцатого февраля Анна, как сообщал газетный “репортаж” тех дней, “изволила пред полуднем зело преславно, при великих радостных восклицаниях народа в здешней город свой публичный въезд иметь”. Она поклонилась праху предков в Архангельском соборе и проследовала под пушечную и ружейную пальбу полков в свои “покои” в Кремлевском дворце. В тот же день все гвардейские солдаты получили от Анны по рублю; на следующий день началась раздача вина по ротам, а 19 февраля полки получили жалованье.