Текст книги "Американский доброволец в Красной Армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейсхтага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945"

30 апреля 1945 года. На подступах к столице Германии. Немецкий мальчишка-фаустник

3.30, время московское. По сообщению мюнхенского корпункта американской военной радиостанции, войска США освободили немецкий концентрационный лагерь смерти Дахау. Обнаружены горы человеческих тел вблизи крематориев (похожую картину мы видели в польском Майданеке в июле 1944 года). Немецкие местные жители вблизи Дахау – взрослые и дети – занимались грабежом: обыскивали карманы в одежде трупов, камнями выбивали у них золотые зубы. Потрясенные увиденным, американские солдаты в ярости закричали: «Kill ’Em!» («Убей их!») и открыли огонь на поражение по местным жителям, убив около 80 гражданских немцев. Любой эсэсовец, попадавшийся на пути американским солдатам, расстреливался в упор. Казнены были и 122 эсэсовца, сдавшиеся в плен.

6.00. Совинформбюро подтвердило число уничтоженных и захваченных вражеских танков на Зеелах —1500. Я открыл свой блокнот и прочитал запись: немецкий генерал Хейнрици на Зеелах располагал всего 525 танками, которые у него были на ходу. 19 апреля мы убедились, что далеко не все они остались на поле боя подбитыми или сожженными, часть из них явно ушла на юго-запад на соединение с немецкой 4-й танковой армией. Информационная война велась со всех сторон, в том числе и с нашей. Но особенно много лживой информации в последние дни войны сообщалось немецкими радиостанциями. «Совинформбюро не следовало бы подражать ведомству Геббельса», – подумалось мне. Но высказывать подобные мысли вслух, будучи и без них на крючке у Смерша (как сказал мне в свое время Батя), небезопасно, если я желаю вернуться на родину живым.

6.30. Сообщение из Италии на английском языке: «После трех недель переговоров немецкий гарнизон в Италии безоговорочно капитулировал. 22 немецкие дивизии и шесть итальянских фашистских дивизий (около миллиона человек) сложили оружие и вошли в лагеря для военнопленных».

Радио Би-би-си: в Вене Красная армия создала временное австрийское правительство; американские и японские войска на Окинаве «зашли в тупик». Надо признать, довольно странная формулировка, подробности комментатор британской вещательной станции не объяснил.

Немецкая радиостанция из Гамбурга: в воскресенье, 29 апреля, в Берлине советник Вагнер был доставлен в рейхсканцелярию, где совершил свадебный обряд между фюрером и Евой Браун. Оба они поклялись, что они всецело арийского происхождения. Невеста подписалась как «Ева Гитлер».

7.30. Все четверо офицеров разведки благополучно вернулись. Майор Заботин, майор Шустров, капитан Троев и старший лейтенант Липко были очень уставшими. Не успев толком умыться и привести себя в порядок, они вошли в кабинет полковника Костина, чтобы доложить результаты своих наблюдений за передним краем корпусов и подразделений 2-й гвардейской танковой армии. В некоторых местах они принимали непосредственное участие в ожесточенных боях в квартале Берлин-Вес-тенд и районе Шарлоттенбург.

Я полагал, что полковник Костин даст сначала высказаться офицерам, прибывшим с передовой, но он неожиданно для меня произнес:

– Послушаем, что нового услышал сегодня ночью по радио старший лейтенант Никлас.

Почему «старший лейтенант»? Ведь на моих погонах всего две звездочки… Оговорился полковник?..

Я доложил о том, что услышал ночью в радиоэфире.

Потом докладывал майор Заботин. Я всегда любил слушать, как лаконично и конкретно, «без воды», майор излагает проверенные факты и вносит конкретные, рациональные предложения.

– На передовой, – начал Заботин, – вместе с танкистами 1-го мехкорпуса генерала Кривошеина я провел более сорока часов, посетил все бригады, батальоны и роты на пути их наступления. Первое: чем ближе они выдвигаются к центру, тем плотнее становится оборона противника. Противник использует массивные железнокаменные, четырехметровой толщины баррикады, а также высокие старые здания со стенами метровой толщины. Входы и окна у немцев заделаны и превращены в амбразуры, через которые ведется снайперский, пулеметный, гранатометный огонь, а также стрельба фаустпатронами. Второе: все эти огневые средства находятся в таких зданиях с первого до верхнего этажа. Третье: на танках 1-го мех-корпуса катастрофически мало десантников-автоматчиков, которые могли бы поэтажно обезвредить такие здания. Мной установлено, что командиры танковых рот вынуждены на время останавливать свое продвижение вперед, оставлять в танке лишь по одному танкисту, в то время как остальные члены экипажа проламывают заделанные двери зданий и поэтажно зачищают дома. На это уходит много времени, и корпус теряет убитыми и ранеными ценные кадры. Предлагаю: потребовать от штаба 1-го Белорусского фронта направить незамедлительно в состав 1-го мехкорпуса одну мотострелковую дивизию или как минимум одну бригаду, которая должна заняться поэтажной зачисткой зданий и разрушением баррикад противника. Это сократит потери личного состава и боевой техники…

Следующей была Ана Липко, посетившая 12-й гвардейский танковый корпус в районе станции метро «Тиргартен». Липко доложила, что все бригады и подразделения 12-го гвардейского танкового корпуса, где она провела около сорока часов, «не топчутся на месте», а ведут интенсивные бои с ожесточенно сопротивляющимся противником.

– Прошлой ночью, – докладывала Ана, – 34-я гвардейская мехбригада захватила мост через канал Ландвер. Другие бригады следуют за 34-й, стремясь выйти к Тиргартен-парку. Все военнопленные, с которыми мне довелось беседовать, заявили, что группа противника, засевшая в парке, готовится во что бы то ни стало прорвать советское кольцо окружения и сдаться в плен союзникам. Страшатся возмездия… Простые граждане в Берлине голодают. Я видела, как в некоторых местах дети, старики и женщины толпами набрасывались на продуктовые магазины и ларьки. Убитую лошадь растащили по кускам за десять минут… Немки посылают своих детей к нашим полевым кухням, те просят у солдат кусочки хлеба, сахара, немного супа или каши… В районе метро «Тиргартен» вдоль улиц я видела повешенных на деревьях немецких военных и гражданских мужчин, женщин и подростков с табличками на груди: «Тот, кто был недостаточно храбр, чтобы драться, должен был умереть!» В местах, где не было деревьев, людей вешали на фонарных столбах. Людей казнили отряды фанатиков из СС.

На обратном пути в шесть утра, – продолжала Липко, – я случайно наткнулась на спящего в окопчике мальчишку. Лежал в обнимку с фаустпатроном. Я забрала у него фауст, когда он еще спал. Разбудила его и допросила. Оказалось, он был среди тех детей, которых доставили во двор рейхсканцелярии 20 апреля, в день рождения Гитлера. К ним вышел из бункера сам фюрер и вручил тем из них, кто на Зеелах поджигал фаустпатронами советские танки, Железные кресты. Я привела этого мальчишку сюда, у него может быть ценная информация.

– Очень хорошо! – похвалил полковник Костин. – Приведите его ко мне после того, как нам доложат майор Шустров и капитан Троев.

Первый доложил о положении дел в 9-м гвардейском танковом корпусе, а второй – о действиях разведполка 2-й гвардейской танковой армии.

Наконец Ана привела в кабинет Костина мальчишку-фаустника. Худой как тростинка, пытался стоять по стойке «смирно», но руки и ноги у него тряслись, он не знал, куда их деть.

Ана сказала ему что-то вполголоса, и он начал говорить.

– Ich heisse… (Меня зовут…) – начал он дрожащим голосом, – Гюнтер Винер…

Подросток рассказал о себе: родился в Берлине 11 августа 1931 года, в районе Лейпцигской площади – это в квартале от имперской канцелярии. Когда он упомянул имперскую канцелярию, я заметил, что полковник Костин и подполковник Андреенко обменялись многозначительными взглядами.

– Рассказывай дальше, – строго велела мальчишке Ана Липко.

– 11 апреля этого года, – продолжил тот, – меня и двенадцать моих одноклассников, членов гитлерюгенда, зачислили в фауст-отряд фольксштурма.

Трясущимися руками Гюнтер вынул из нагрудного кармана книжку (удостоверение) члена гитлерюгенда, открыл первую страницу, потом вторую – со своей фотографией, именем и фамилией.

Подросток рассказал, что ни он, ни его одноклассники не хотели идти в фольксштурм, но у них не было выбора. Если мальчики его возраста прятались, их вылавливали и вешали на деревьях или фонарях, как предателей.

– Спросите его, – сказал подполковник Андреенко Ане Липко, – может ли он нам сейчас нарисовать план расположения рейхсканцелярии, ее двора и бункера, из которого выходил к ним фюрер? Спросите также, как далеко от Тиргартен-парка находится вход во двор рейхсканцелярии.

После того как Гюнтер дрожащими руками нарисовал все, что от него потребовали, Костин внимательно посмотрел на рисунок и затем передал его Андреенко.

– Все свободны до 10.00. А старший лейтенант Липко и мальчишка остаются здесь на некоторое время, – объявил нам полковник Костин.

Ровно в 10.00 я вошел в кабинет полковника Костина. Там уже сидели Заботин, Троев и Ана Липко.

– Садитесь, старший лейтенант Никлас, – сказал мне полковник.

Снова ошибся начальник или… или меня повысили в звании, ни слова мне сказав?

Все увидели удивление на моем лице и заулыбались. И я понял: действительно, теперь я – старший лейтенант.

– Петля вокруг логова фашистского зверья затягивается, – вновь заговорил полковник, – вокруг двух важнейших центров: Рейхстага и имперской канцелярии, во дворе которой находится бункер фюрера. В 9.30 мы получили приказ разведуправления штаба фронта, подписанный генералом Трусовым, согласно которому мы должны сформировать особый отряд из наших наиболее опытных разведчиков и отправить его в сад рейхсканцелярии для поиска «крупной рыбы» – живой или мертвой. Командующий армией генерал-полковник Богданов приказал: отряд будет состоять из взвода самых опытных бойцов нашего разведполка, двух опытных саперов с овчарками-нюхачами, прошедшими обучение в Малаховке под Москвой, и четырех офицеров-разведчиков штаба армии. Генерал-полковник Богданов назначил майора Заботина командиром этого отряда особого назначения. Его заместителем назначен капитан Троев. Старший лейтенант Ана Липко несет ответственность за немецкого гида, а старший лейтенант Никлас будет осуществлять радиосвязь отряда с подполковником Андреенко – руководителем этой ответственной операции.

До 22.00, – продолжил полковник Костин, – вам предстоит внимательно ознакомиться с топографической картой местности вашего маршрута в направлении имперской канцелярии, а также со многими фотографиями и трофейными лентами кинохроники с главарями Третьего рейха.

22.00. Тремя бронетранспортерами М3А1 отряд доставили к переправе через канал Ландвер, о котором упоминала Ана Липко в своей информации Костину. Лишь у переправы я с удивлением узнал, что так называемым немецким гидом будет у нас не кто иной, как Гюнтер.

Майор Заботин изложил четкий порядок нашего движения и время, когда мы должны начать движение по-пластунски от юго-западной окраины Тиргартен-парка вдоль Тиргартенштрассе до переулка, граничащего с садом имперской канцелярии.

– Впереди отряда двигаются, – объявил майор Заботин, – два сапера со своими собаками – нюхачами мин; на расстоянии вытянутой руки от них следуют Ана Липко и Гюнтер; за ними на таком же расстоянии следую я и Никлас с портативной рацией; далее – взвод разведчиков вместе со своим командиром; замыкает отряд капитан Троев. Большую часть маршрута будем двигаться по-пластунски под жестоким перекрестным артиллерийским, минометным и пулеметным огнем. Справа от нас ведет огонь 8-я гвардейская армия генерала Чуйкова, слева в Тиргартен-парке – большая группировка противника, которая намерена прорваться на запад. Все ясно?

– Ясно! – за всех ответил капитан Троев.

– А теперь несколько слов для нашего гида Гюнтера, – сказал тихо и твердо майор Заботин. – Прошу перевести мои слова дословно: «Если ты, глупый фаустник, хочешь утром 2 мая увидеть своих маму и папу – не вздумай нас обмануть или ввести в заблуждение. Иначе вместо встречи с родителями ты встретишься с крупной пулей, выпущенной из вот этой штуки тебе в лоб. Понял?»

Ана перевела слово в слово.

– О нет-нет, я вас не обману и не подведу, герр майор, – испуганно залепетал Гюнтер.

Не успели мы приблизиться к Тиргартен-штрассе, как вдруг справа от нас заговорили минометы генерала Чуйкова. Мы залегли. Мины летели через наши головы в Тиргартен-парк. Оттуда последовал ответный, тоже минометный огонь и тоже через наши головы. Я думал: стоит кому-то из минометчиков чуть-чуть неточно направить мину, и она полетит не через наши головы, а прямо на них… Скольким из нас удастся увидеть сад имперской канцелярии?

1 мая 1945 года. Возле Тиргартен-парка

Огонь минометов, начавшийся неожиданно, так же неожиданно прекратился. Но от места, где мы залегли, мы уже до полуночи не удалялись. Потом продолжили двигаться по-пластунски.

С наступлением 1-го Мая Заботин разрешил всем выпить по глотку чистого медицинского спирта из наших фляг.

– Твой отец рабочий человек? – спросила шепотом у Гюнтера Ана.

– Ja! – ответил немецкий пацан.

– Можешь хлебнуть из моей фляги за 1-е Мая, – разрешила ему Липко.

Он пригубил и закашлялся, зарывшись в рукав.

В час ночи мы вошли в небольшую лощину. Залегли отдохнуть.

– Связывайся с командиром, Никлас! – приказал Заботин.

– Есть! Что передать?

– Передать: «01.05.1+».

Связался, передал. Такие короткие сообщения ни один пеленгатор не засечет!

Вскоре пришел ответ: «15161-41171-186».

– Приказано продолжать, – доложил я Заботину.

Поползли дальше. Слева вспыхнуло огромное зарево, и тут же Чуйков открыл артиллерийский огонь по площадям в Тиргартен-парке. Противник не остался в долгу. Снова снаряды с двух сторон пролетают над нами. Хочется влипнуть в землю и лежать не двигаясь. Но мы так никогда не доберемся до сада имперской канцелярии, надо ползти вперед. Если мне суждено остаться живым после этого особо важного задания, смогу ли я маме, Майку, Кате или Валерику когда-нибудь объяснить, что это значит – ползти под перекрестным артиллерийским огнем час, два, три? Я думал: а что, если летящие навстречу друг другу снаряды или мины встретятся лоб в лоб прямо над нами? Страшно подумать!

Огонь со стороны 8-й гвардейской армии по Тиргартен-парку становился все интенсивнее. Парк отвечал тем же. Одна крупная мина (непонятно чья) разорвалась в последней шеренге взвода наших разведчиков: трое убитых и трое, включая капитана Троева, раненых. Ранения – мелкие осколочные. У капитана – в голову и шею. Перевязку всем троим сделала Ана. Ей помогал Гюнтер. Все трое раненых заявили Заботину, что могут двигаться вперед.

Убитых похоронили в воронке. Записку с фамилиями заложили в пустую флягу.

Полдень. Саперы со своими собаками на нашем пути обнаружили огромную яму.

– Связь, Никлас! – приказал Заботин.

– Вызываю! – ответил я. И через минуту: – Есть связь! Текст?

– Текст, – сказал Заботин, – такой: «05.01.12+1».

Вскоре пришел ответ: два плюса.

– Перекур с дремотой до 13.00, – дал команду Заботин. – Никлас, включите рацию на прием!

– Включаю! – ответил я.

Надел наушники. В начале каждого часа Би-би-си давала новости. Услышал и перевел:

– «Русские водрузили красный флаг над Рейхстагом…»

Все мы хором, дружно произнесли три раза тихо: «Уррааа! Уррааа! Урррааа!»

– «…Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер при посредничестве графа Бернадота пытался связаться с фельдмаршалом Монтгомери и генералом Эйзенхауэром. Оба ему отказали».

– Найдите Москву, Никлас! – сказал Заботин.

Нашел. Застал окончание приказа Сталина, который

зачитывал, если не ошибаюсь, Юрий Левитан. Развернул один наушник, чтобы слышали все:

– «…Приказываю: сегодня, 1 мая, произвести салют в столицах союзных республик, а также в городах-героях: Ленинграде, Сталинграде, Севастополе и Одессе – двадцатью артиллерийскими залпами. Да здравствует наша могучая Советская Родина! Да здравствует великий советский народ, народ-победитель! Да здравствуют победоносные Красная армия и Военно-морской флот! Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины! Вперед, за окончательный разгром гитлеровской Германии!»

Заботин разрешил всем, как он выразился, «принять на грудь» по глотку спирта. Саперы покормили своих четвероногих помощников-нюхачей.

В 13.00 мы продолжили двигаться вперед, в основном по-пластунски. В 21.00 оказались рядом с перекрестком, по которому били советские «Катюши» 8-й гвардейской.

Это было ужасно, ни описать, ни рассказать словами. Конец света! Настоящий ад! Их залп во сто крат страшнее бомбежек или обычных артобстрелов.

В 23.30 мы достигли сада рейхсканцелярии, где слышались беспрерывные разрывы гранат, автоматные, пулеметные очереди и душераздирающий ор рукопашного сражения. Но нам приказано в бой не вступать. Вблизи Герман-Геринг-штрассе, четко обозначенной на рисунке Гюнтера, для нашей временной базы нашелся подвал разрушенного авиабомбой огромного здания с метровой толщины стенами. В подвале над нами козырьком навис большой кусок пола первого этажа.

2 мая 1945 года. Возле рейхсканцелярии

00.10.

– Связь! – приказал Заботин.

Я послал в эфир позывные и QRK (вопрос).

– Готов, – громко докладываю Заботину.

Он мне в ответ:

– Шифруй: «В саду идет жестокий бой. Ваше решение?»

Я передал шесть групп цифрами: «31751-99519-1821493122+61662-26196 QRK».

Через минуту поступил ответ: «7518!» – и после паузы: «17111-92194-11219+144».

– Приказано ждать, – кричу сквозь гул и грохот Заботину. – И слушать Гамбург.

– Переходите на прием Гамбурга! – следует приказ Заботина.

По радио не только из Гамбурга, но и со всех немецких радиостанций звучит музыка Вагнера. Потом – барабанный бой и вслед за ним – национальный гимн Германии. А после всего этого – заявление гроссадмирала Дёница. Я его записал на слух и перевел «с листа» для Заботина:

– «Наш фюрер Адольф Гитлер умер сегодня днем на своем командном пункте в рейхсканцелярии, борясь до последнего вздоха против большевизма. 30 апреля 1945 года фюрер назначил меня своим преемником. Моей главной задачей является сохранение немецкого народа от уничтожения руками большевиков. Для этого война будет продолжаться… Мне необходимо заручиться вашим доверием, потому что ваш путь – мой путь… Если мы сделаем все, что сможем, то всемогущий Бог не оставит нас, ибо мы так много страдали и принесли так много жертв…»

Я переключился на русскоговорящее радио и сразу понял, что гроссадмирал Дёниц врет. Гитлер не умер 1 мая 1945 года на своем «командном пункте», он и Ева Браун покончили жизнь самоубийством 30 апреля 1945 года.

Жестокая автоматная стрельба и разрывы гранат в саду рейхсканцелярии стали затихать. Майор Заботин тут же отправил на разведку в сад командира взвода разведчиков и двух его солдат.

– Полчаса туда, полчаса там и полчаса назад, – дал команду Заботин.

Затихающей стрельбой воспользовался Гюнтер. Он подошел ко мне и жалобным тоном спросил:

– Herr Nicholas, habe ich ehrilch die aufgabe beendet, die sie mir gegeben haben? (Я честно выполнил все, что мне было поручено выполнить?)

– Ja, ja, Gunther, du bist ein guter junge. (Да-да, Гюнтер, ты молодец.)

– Danke, Herr Nicholas, – заискивающе поблагодарил Гюнтер и добавил: – Darf ich Herr Major fragen, op ich jetzt nach hause gehen kann? Ich weiss nicht ob meine Mama und meinen Papa am leben sind (Можно мне попросить господина майора, чтоб он меня отпустил домой увидеть, живы ли мои мама и папа?)

– Du kannst, Gunther, du kannst. Aber es ist besser, wenn ich es für dich tua. (Можешь, Гюнтер, можешь. Однако лучше, если сделаю это я.)

– Vielen dank, Herr Nicholas! (Спасибо большое, господин Никлас!)

– Товарищ майор, – обратился я к Заботину, – мне кажется, этот Гюнтер выполнил все, что мы от него потребовали. Он даже помог Ане перевязывать наших раненых. Что, если мы позволим ему вернуться домой? Он хочет увидеть, живы ли его мама и папа.

– Это отличная идея, товарищ майор! – услышав наш разговор, подключилась Ана. – Пусть Гюнтер пойдет домой, товарищ майор. Пожалуйста!

Майор Заботин наконец улыбнулся и протянул Гюнтеру свою огромную, как у моего отца-сталевара, руку и сказал:

– Держи!

Гюнтер смутился. Он не понимал, что майор Заботин имеет в виду.

– Dies ist für Einen händedruck (Это для рукопожатия), – объяснила ему Анна, и он протянул майору свою тоже. Через секунду Гюнтер аж присел от боли: рука у майора была как железная перчатка – такая же в свое время была у моего Пап.

– Хорошо, – сказал мальчишке майор Заботин. – Ступай и знай наших!

Ana перевел эти слова, и Гюнтер воскликнул:

– Danke, Herren! Vielen Dank! (Спасибо, господа! Большое спасибо!)

Мальчишка бросился бегом прочь и словно растворился в темноте. Доберется он домой живым и увидит ли он своих маму и папу живыми? – думал я. Что он им расскажет о советской Красной армии в Берлине?

– Зря отпустили! – с досадой произнес один из раненых разведчиков. – Они сожгли живьем моих родителей!

– А моих расстреляли в Киеве, – со вздохом добавила Ана.

Но я понимал: мои уставшие от войны боевые товарищи просто зло ворчали, никто не хотел, чтобы глупый малолетний фаустник был расстрелян.

3.00. Вернулись три наших разведчика. Но их ждали раньше.

– Что вас задержало? – встретил их раздраженным вопросом майор Заботин.

Один из разведчиков, лейтенант, начал рассказывать:

– До входа в рейхсканцелярию мы двигались по саду только по-пластунски. Сплошные воронки, сотни убитых… Наших и не наших. Двери в канцелярии чуть приоткрыты. Заглянули, внутри было довольно светло. Видим: двое наших солдат с автоматами ППШ охраняют немцев, лежащих на мраморном полу лицом вниз. «Вы кто?» – спросили солдаты, вскинули на нас автоматы. Отвечаем: «Разведка, 2-я гвардейская танковая Богданова». Они автоматы опустили. Мы задаем вопрос: «А вы чьи?» – «5-я ударная Берзарина». Мы: «Так это вы штурмовали?» Отвечают: «Кто ж еще? Два батальона. Половина наших полегло». Потом мы спросили, кто это на полу лежит, нашивки у них странные. Отвечают: «Это эсэсовцы. Один немецкий и восемь французских. Приказано всех доставить живьем Берзарину». Потом попросили нас помочь связать пленных.

– Неужто французские эсэсовцы? – спросил капитан Троев.

– Мы тоже удивились, – отвечал лейтенант. – Но потом к нам подошел офицер, переводчик из 5-й армии, и подтвердил – да, мол, это так. Батальон французских СС охранял территорию сада. Спрашиваем: «Фрица тоже доставите Берзарину?» Отвечает переводчик: фриц утверждает, что он из охраны фюрера. Немец рассказал, что Ева отравилась цианистым калием, а Гитлер застрелился. Их обоих и овчарку Блонди отнесли в глубокую воронку вблизи бункера, облили четырьмя канистрами бензина и сожгли…

– Вы сами бункер видели? – спросил лейтенанта майор Заботин.

– Нет. Вход разворочен минами или крупнокалиберным снарядом.

– Хорошо! Молодцы, отдыхайте, – сказал разведчикам Заботин. – Как только начнет светать, отправляемся туда на поиски живых или мертвых главарей. Если найдем, то наш марш-бросок будет не напрасным.

4.30. Мы не без труда «перелезли» через Герман-Геринг-штрассе, заваленную бетонными глыбами. Трасса была разворочена минометами, завалена грудой орудийных гильз разного калибра, оружием, множеством неубранных трупов советских и немецких солдат. Было видно, что вокруг правительственного квартала шли ожесточенные и кровопролитные сражения. Поблизости все еще слышались орудийные и пулеметные очереди.

Мы приблизились к тому месту, где у Гюнтера на рисунке значились «зеленые ворота», и вошли на территорию сада рейхсканцелярии, который сейчас правильнее было бы назвать кладбищем. Повсюду виднелись взорванные и обгорелые стволы деревьев, обломки тяжелого вооружения, развороченные минометы и пулеметы, канистры и консервные банки и, наверное, не менее двух сотен погибших советских и немецких солдат. В воздухе, несмотря на мелкий холодный дождь, пахло порохом, кровью, дымом и горелым мясом. Были видны следы рукопашных схваток. В одной глубокой воронке от авиабомбы мы с майором Заботиным увидели лежащих чуть ли не в обнимку советского и немецкого солдата. Узнать, кто из них чей, можно было лишь по обуви и оружию. С одной стороны лежал ППШ – 7,62 миллиметра, с другой – «Шмайссер МР38» – 9 миллиметров. Воронки от авиабомб, артиллерийских снарядов и крупных минометов служили последним пристанищем в последнюю военную ночь в Берлине для более, наверное, чем двухсот молодых людей различных национальностей. Мы ползали от воронки к воронке и всматривались в мертвые лица и профили, особенно тех, кто лежал в военной форме с погонами высокого ранга, и тех, кто был одет в гражданский костюм.

В 6.00 вокруг нас и вдалеке наступила странная, неслыханная многие годы на фронтах тишина. Заботин насторожился и сказал:

– Включите приемник, Никлас. Что-то странное происходит.

Я включил и, как иногда бывает, попал на станцию, работавшую очень близко от нас. Диктор сказал что-то мне непонятное по-немецки и сразу после этого перешел на русский с немецким акцентом. Я сразу повернул один из наушников так, чтобы Заботин мог услышать:

– «Солдаты, офицеры и генералы! На тридцатый день апреля фюрер покончил жизнь самоубийством, предоставив нас, давших ему нашу клятву, самим себе. Вы уверены в том, что по приказу фюрера мы все еще должны бороться за Берлин? Ведь нам не хватает тяжелого оружия, боеприпасов и продовольствия, что делает нашу дальнейшую борьбу бессмысленной. Каждый час нашей борьбы увеличивает ужасные страдания гражданского населения Берлина и наших раненых. Каждый, кто умирает сейчас в Берлине, в настоящее время напрасно приносит себя в жертву.

Таким образом, от имени Верховного командования советских войск, я призываю вас прекратить сопротивление немедленно».

Диктор сообщил, что был зачитан приказ Хельмута Вейдлинга, генерала от артиллерии, командующего обороной Берлина.