Текст книги "Сладкий грех"

– Не желаете вернуться ко мне сегодня ночью? – спросила Лотта, легко касаясь его руки. Ни на секунду ей не хотелось бы показать ему свою боль.

– Нет, – после некоторой паузы ответил Эван. Лотте почудилось, что он улыбнулся, хотя она не могла в точности разглядеть в темноте. – У меня еще есть работа, вы будете только отвлекать меня от нее.

– Работа? – переспросила она. – Как это?

– Буду писать письма… – уклончиво ответил Эван. Лотте показалось, что он намеренно не стал объяснять деталей. – Также следует подготовиться к разговору с мистером Дастером, который отвечает за соблюдение правил нашего пребывания здесь, – закончил он, быстро и легко поцеловав напоследок, перед тем как покинуть карету. – Прошу извинить меня… До завтра.

– До завтра, – сказала Лотта.

Короткое путешествие в Монастырский приют показалось ей невероятно одиноким. Сидя в темноте кареты, она не вспоминала слова Эвана о чувствах к ней, пытаясь понять, что за работа может ожидать его сегодняшней ночью. Ей было бы легче думать об этом, чем допустить воспоминание о больно ранящих словах насмешки и презрения.

Значит, дела и письма… Как раз то, что требуется для Тео.

И то, что Эван никогда не станет обсуждать с ней.

Сомневаться не приходится, Эван слишком закрытый человек, ему никогда не придет в голову делиться чем-либо с ней, в особенности секретами, от которых может зависеть его жизнь. Нужно быть очень наивной или совершенно его не знать, чтобы на что-то надеяться. Лотта знала, что Эван не доверяет никому, и меньше всего ей.

Она снова припомнила события сегодняшнего вечера, особенно так поразивший холодный и оценивающий взгляд его синих глаз, который не раз останавливался на ее лице. Она даже поежилась от неприятного чувства и была почти уверена в том, что он подозревает ее. И это при том, что ничего плохого она еще не совершила. Когда дойдет до дела, следует соблюдать крайнюю осторожность. Теперь в ней созрела решимость предать его в пользу Тео. Сегодняшний вечер полностью развеял последние сомнения. Эван с пренебрежительной легкостью сказал ей о том, что будет, когда его желание иссякнет. Не стоит дожидаться столь печального финала. Она проявит волю. Она оставит его первой.

Стоя на ступенях «Медведя», Эван смотрел вслед скрывшейся из вида карете. Лотта оправдывала звание невероятно дорогой любовницы, но она стоила каждого вложенного в нее пенни, не давая ему ни на минуту заскучать. Губы Эвана скривились в невольной усмешке. Расположение батарей? Кавалерийские маневры? Эван бы удивился, если бы притворный интерес Лотты Пализер к подобным предметам не оказался приказом. Ее простые вопросы о намерении нарушить режим со всей очевидностью указывали на это.

Факты со всей очевидностью говорили о том, что Лотта подкуплена британцами, еще один шпион, подосланный, чтобы доносить властям. Для них не составило труда завербовать ее за те несколько дней, которые она пробыла одна в Лондоне. Кто еще мог подобраться к нему ближе, чем любовница. Ухмылка искривила его губы при этой мысли. Что ж, время покажет! Он лишний раз развлечется, наблюдая за тем, как не умеющая скрывать свои чувства и мысли плохая актриса Лотта Пализер попытается сыграть роль английской шпионки.

Веселье довольно быстро оставило его. Несмотря на смешные старания Лотты обмануть, Эван чувствовал странные уколы сожаления. Как бы ему хотелось доверять Лотте, что шло вразрез со здравым смыслом, вопреки его жизненному опыту. Раз за разом жизнь преподносила свой урок – не доверять никогда никому! Предательство Лотты – всего лишь последнее звено в длинной цепи. Почему-то от этого становится так больно! Все свидетельствует о том, что она ни на йоту не ценит его, в ней нет ни капли преданности. Это удивительно трудно принять. Она двулична – вот что вызывает злость! Стоило показать ей, что во всех смыслах она в его руках. Потому он с грубостью собственника обошелся с ней этим вечером.

Подобные мысли лишь подогревали желание Эвана ехать к Лотте в Монастырский приют и загладить впечатление от того высокомерия, с которым он обошелся с ней, приласкать ее. Ему требовалось немедленно обнять ее и любить с нежностью и страстью, вызывая ответный отклик, не требуя ничего.

Эван раздраженно повел плечом. Стоит ли думать о том, чему не бывать! Лотта идет на поводу у корысти. Продалась тому, кто больше предложил. В ней нет места чувству. Если она решила работать на власти, значит, ей предложили намного больше того, что он мог себе позволить. Ну а теперь стоит прекратить думать о ее вероломстве и своей страсти. Пора сосредоточиться на работе.

Засунув руки в карманы, Эван размашисто зашагал по узкому зловонному проулку в сторону постоялого двора. Здесь пахло гниющими овощами и рылись в помойках коты, пустые пивные бочонки и пробки от них валялись в ожидании сборщиков из местной пивоварни. Эван поднял одну пробку и машинальным движением отправил ее в карман. Затем повернул назад. Войдя в пивной зал постояло двора «Медведь» через боковую дверь по черной лестнице, он поднялся в свою комнату. Быстро разрезав деревянную пробку пополам, достал записку, спрятанную внутри.

«Август, 3. В полночь. В роще на холме».

Наблюдая за тем, как ярко горит дерево, а бумага в огне чернеет и превращается в пепел, Эван размышлял над тем, какую осторожность придется проявлять, если окажется, что Лотта и впрямь подослана британцами. Никакого доверия в обмен на то блаженство, которое она дарит ему в минуты близости. Он слишком искушен в этой игре, чтобы попасться в столь очевидную ловушку.

Циничная улыбка появилась на его губах. Если Лотта шпионка, она в данном случае замахнулась на то, что ей не по зубам. Обольстительная, двуличная Лотта Пализер! Она еще пожалеет о том дне, когда решилась предать его.

Глава 11

Дни пролетали, но никто не заходил к ней. Не было никаких приглашений. Но Лотта ничего такого и не ожидала. Она знала, что является изгоем для растревоженного общества Вонтеджа. Конечно, в кругу офицеров, товарищей Эвона, она была очень тепло принята, но не могла представить себя проводящей время в пабах или за игрой в бильярд с господами офицерами в «Медведе». Любительские спектакли ужасали ее, вставать ранним утром, чтобы принимать участие в верховых прогулках офицеров, ей не по силам.

Эван бывал у нее почти каждый день. Иногда оставался на ночь. Они стали очень близки друг другу физически. Тем не менее во всем остальном Эван держался особняком. Он ничего не рассказывал о себе, своих мыслях, чувствах. Ему никогда не приходило в голову вспоминать о детских годах, о сыне, о том, что составляло основу его жизни. Лотта знала, на что может претендовать в своем положении, но ей так хотелось от него большего. Жажда душевной близости отзывалась болью, которая разрасталась, не находя утоления.

Не то чтобы смертельная скука Вонтеджа оказалась неожиданной для нее. Лотта обедала вместе с Эваном, изредка в обществе его товарищей офицеров в «Медведе», но это вряд ли могло заменить возможность блеснуть в обществе. Когда Эван получил приглашение от лорда Кревена отобедать с ним в Эшдон-Парке и посоветовать пару егерей для его конюшен, Лотту не включили в число приглашенных. Вполне естественно – ведь она не жена, а всего лишь любовница. Графиня Кревен никогда не поощряла подобных знакомств. Лотта все понимала, но пренебрежение разъедало ее душу. Ей не осталось места там, где прежде она уверенно занимала высокое положение.

Она была готова к тому, что жизнь лондонской куртизанки будет очень не похожа на эту. Правда, у нее для услуг была Марджери, которая приносила ей по утрам чашку горячего шоколада в постель, готовила для нее ванну, но втайне Лотте было жаль заставлять бедняжку таскать тяжелые ведра из колодца, греть воду и поднимать ее по лестнице наверх. Здесь не было даже газет, чтобы почитать за завтраком, кроме разве что «Известий Вонтеджа». Но эта газета изобиловала объявлениями о продаже скота, статьями о строительстве местного канала и другой ерунде. Не было репортажей о премьерах модных пьес, известий о балах, выставках, а также сплетен, в которых замешаны ее друзья, – все, что так нравилось ей в лондонских газетах.

Безусловно, еще оставались магазины, плохие по лондонским и даже оксфордским меркам. Три магазина тканей жестоко конкурировали между собой. Однако Лотта нашла их безнадежно отставшими от моды, несмотря на то что торговому центру Джона Винквофа покровительствовали самые богатые семьи города. Мистер Винквоф не слишком восторженно встретил ее появление в своих владениях. С одной стороны, она могла оставить в его магазине кучу денег. С другой стороны, ее присутствие могло отпугнуть других покупателей. Лотта понимала, что он находится перед очень деликатной дилеммой. Стоило только ей ступить на порог, как он начинал увиваться вокруг нее, как большая ночная бабочка у пламени свечи, стараясь угодить и одновременно спрятать от глаз постоянных клиентов.

Несчастье произошло во время ее четвертого посещения. Пока Лотта замешкалась перед несколькими большими рулонами шелка, миссис Омонд, жена самого богатого в городе адвоката, прибыла вместе с дочерью за тканями для летних платьев. Лотта поймала молящий взгляд мистера Винквофа. Ей даже показалось, что он готов закатать ее в ковер, спрятать, пока мать и дочь не покинут магазин.

– Как вы считаете, матушка? – Мисс Омонд, молодая особа с красивым и оживленным лицом, каштановыми локонами, приложила к себе два куска шелковой ткани. – Голубой с белыми крапинками или розовый?

– Голубой, – решительно заявила миссис Омонд. – Он тебе больше к лицу.

– Извините, что вмешиваюсь, – подала голос Лотта. – Я бы посоветовала вам остановиться на розовом, мисс Омонд. Боюсь, голубой вас бледнит. В таком платье у вас будет болезненный вид, а вот розовый – как раз то, что надо.

Обе дамы обернулись, чтобы взглянуть на нее. Они выглядели настолько озадаченными, будто сами тюки с шелком заговорили с ними. Миссис Омонд, высокая дама со сжатыми в тонкую линию губами, громко и возмущенно выдохнула и закатила глаза, готовая упасть в обморок оскорбленной невинности, пострадавшей от неуместного замечания какой-то модной кокотки. Лотта уже искала в сумочке нюхательную соль, очень помогающую в подобных случаях. Мистер Винквоф, который показывал лайковые перчатки другой даме, застыл изваянием.

– Пойдемте, Мэри Белл, мы уходим, – процедила миссис Омонд.

– Мама, но ведь не без покупок же! – запротестовала девушка. – Мы только что приехали, и есть деньги на расходы! – сказала она, поглядывая на Лотту. В ее карих глазах мерцал затаенный смех, словно она готова улыбнуться в любую минуту. Ей было ужасно трудно сохранять серьезное выражение. – Вы же сами понимаете, мама, что мисс Пализер права. Розовый мне идет намного больше.

– Это будет выглядеть просто божественно с серебристо-серым жакетом, – добавила Лотта, перехватив взгляд мистера Винквофа. – И еще немного кружева по канту.

– О да! – сложив руки в благодарном жесте, воскликнула Мэри Белл. – Вы тонко разбираетесь в цвете, мисс Пализер! Хотелось бы мне перенять ваш стиль хотя бы вполовину, я буду ужасно довольна. Вот та шляпка – она совершенно прелестна…

– Мэри Белл! – Шея и лицо миссис Омонд постепенно наливались пурпурным цветом. – Тебе не следует разговаривать с подобными особами…

– Фу, мама, сомневаюсь, что разговор о шляпках может повлиять на мою нравственность, – жизнерадостно возразила Мэри Белл. – Для этого требуется усилий намного больше, или я не права! К тому же вы сами говорили, мисс Пализер приходится кузиной герцогу Пализеру.

– Да, но боюсь, что я незнакома с самим кузеном Джеймсом, – сказала Лотта с улыбкой. – Он не входит в круг моих знакомых, мисс Омонд. Ваша матушка права. Общение со мной может навредить вашей репутации, – с мягкой улыбкой добавила она.

– Благодарю вас, мисс Пализер, – чопорно произнесла миссис Омонд. – Рада, что вы имеете понятие о правилах поведения, которого моя дочь начисто лишена. Пойдемте, Мэри Белл!

– Но мои покупки, мама! – взмолилась Мэри Белл.

Она поспешила к прилавку со свертком розового муслина, на ходу подхватив брюссельские кружева, которые посоветовала Лотта, и жестом указала на серебристо-серый спенсер с перламутровыми пуговицами.

– Будьте так любезны, мистер Винквоф, – сказала она с очаровательной улыбкой.

– Она просто неуправляема, – пробурчала мать, ни к кому не обращаясь. – Боюсь, своим упрямством она пошла в отца.

– Мисс Омонд и вправду ведет себя независимо, – согласилась Лотта, отмечая про себя, насколько быстро миссис Омонд забыла о своей неприязни к Лотте, столкнувшись со своеволием дочери, вызвавшим в ней еще большее неудовольствие. – Подобное качество может оказаться даже полезным в определенных обстоятельствах.

– Чем быстрее мы выдадим ее замуж, тем лучше, – мрачно подытожила миссис Омонд.

– О, только не стоит слишком спешить, – сказала Лотта, быстро взглянув в сторону прилавка, возле которого Мэри Белл испытывала на бедном мистере Винквофе свою очаровательную улыбку с ямочками на щеках. – Я была выдана замуж в семнадцать, и посмотрите, что теперь со мной стало!

Миссис Омонд вспыхнула, бросив на Лотту весьма неоднозначный взгляд.

– Ну, всякое случается, – смягчилась она. – Сейчас моей главной заботой является не допустить, чтобы Мэри Белл связалась с кем-нибудь из этих беспутных французских офицеров, что болтаются по нашему городу.

– Боюсь, им не оставили выбора, поселив здесь, ведь в противном случае они нарушат условия договора. К тому же они все богаты и хороши собой, как вы знаете. Мисс Омонд нелегко устоять.

– По всей стране их наберется около шестидесяти тысяч, мисс Пализер, – сообщила миссис Омонд. Ее распирало от негодования. Было ясно, что эта мысль просто не дает ей покоя. – Целых шестьдесят тысяч врагов, которые живут среди нас! Однажды они просто прикончат нас прямо в наших постелях!

– Но ведь большинство из них заперто в тюрьмах, – уточнила Лотта.

– Я только говорю о том, что могло бы произойти, – упрямо повторила миссис Омонд. Лотта заметила, как Мэри Белл быстро взглянула в их сторону. Убедившись, что мать увлечена разговором, она быстро прибавила к вороху покупок еще пару перчаток. – Мне хорошо известно, что вы можете мне на это возразить, мисс Пализер, – тем временем продолжала миссис Омонд. – Дескать, офицеры – джентльмены, их принимают во всех лучших домах, они нам не враги…

– И в мыслях не было ничего подобного, – быстро произнесла Лотта. – Думаю, ваши опасения во многом справедливы, миссис Омонд. Мне кажется, мой кузен, герцог Пализер, придерживается подобного мнения. Помнится, он возражал против поселения по договору сразу после Трафальгарской битвы.

– О. – Единственное, что смогла произнести миссис Омонд, от неожиданности откинувшись назад. Она с пристальным любопытством, молча посмотрела на нее. Интерес и враждебность боролись в ее душе. Интерес взял верх. – Правда ли, мисс Пализер, что ваша семья отказалась от вас? – спросила она.

– Ужасно неприятно, но это так, – со вздохом ответила Лотта. – Стоит ли винить их в этом, раз уж я сама оказалась паршивой овцой. Но как знать, – с улыбкой продолжала она, – теперь, когда я живу так близко от своего родного дома, все может измениться. Возможно, мои родные пожелают вернуть меня.

– Прошу дать нам знать, если это случится, – сказала миссис Омонд. – Тогда вы станете самой желанной гостьей за чаем у любой из дам нашего города.

– О, возможно, я этого не достойна, – возразила Лотта, изо всех сил стараясь не рассмеяться. – Вы сами только что совершенно справедливо заметили, что я вне общества, моя репутация разрушена, мое положение потеряно…

– Да, разумеется, мы не можем принимать вас в данной ситуации, – покраснев, уточнила миссис Омонд. – Это весьма неуместно. Но вот если бы герцог показал пример…

– Конечно, я вас вполне понимаю, – согласилась Лотта.

Да, все понятно. Миссис Омонд просто не могла позволить себе открыто принимать Лотту, но узнавать последние сплетни жене местного адвоката хотелось просто нестерпимо.

– Возможно, в ваши планы входит оставить лорда Сен-Северина? – спохватилась миссис Омонд с горящими глазами восторженной сплетницы. Она уже не могла остановиться. Ей было все равно, с кем она говорит, пусть даже и с кокоткой.

– О, я бы не смогла! – призналась Лотта, опуская глаза. – Я многим обязана лорду Сен-Северину.

– Мне говорили, он очень опасный человек. Предатель, – наклоняясь ближе, сообщила миссис Омонд. – Не поддающийся влиянию и беспощадный.

– Да, мне тоже приходилось слышать подобное, – согласилась с ней Лотта.

– Человек, который ищет опасности, мисс Пализер, – мрачно заключила миссис Омонд. – Он всегда будет таким, не важно – на воле или в тюрьме.

Речи миссис Омонд навели Лотту на мысль, что та читает на ночь готические романы. Несомненно, все ее представления навеяны их мрачными образами.

– Я согласна, что мое уважение к лорду Сен-Северину не имеет ничего общего с его опасной личностью, – размышляла Лотта. – Оно основано исключительно на невероятных размерах его…

Миссис Омонд, задохнувшись, отпрянула назад.

– …его удачи, – непринужденно закончила Лотта.

– О! – только произнесла миссис Омонд, выпрямившись и вдруг вспомнив, с кем разговаривает. Она сделала торопливый шаг назад, беспокойно перебирая пальцами краешек платка. – Ну, мисс Пализер… – совершенно растерянно добавила она.

– Для меня было невероятным удовольствием познакомиться с вами, – улыбаясь, призналась Лотта. – Вам не стоит опасаться, что я стану этим хвастать среди самых уважаемых дам Вонтеджа. Мне не хотелось бы заставлять вас краснеть.

– Вы очень добры, мисс Пализер, – сказала миссис Омонд. – Интересно… Пока мы не расстались… Какой оттенок коричневого мне больше к лицу – кирпичный или ближе к бордовому? К моей коже?

– Любой, – с широкой улыбкой ответила Лотта. – Точнее – оба. Они очень вам пойдут.

– Спасибо, – заторопилась миссис Омонд. – Мистер Винквоф! Мистер Винквоф! Мне нужно заказать ткань для двух платьев…

Пару часов спустя, когда Лотта в одиночестве пила чай дома, прибыло письмо:

«Дорогая мисс Пализер,

Прошу прощения за то, что не имею возможности обратиться к Вам лично. Я очень высоко ценю Ваши советы, которые так помогли мне сегодня. Вы обладаете таким безупречным вкусом! Не будете ли Вы столь добры помочь разрешить мои разногласия с лучшей подругой Миллисент Беннет? Она утверждает, что совершенно невозможно носить мой полосатый бело-красный жакет с голубым платьем в белый горошек, но мне трудно с ней согласиться. Каково Ваше мнение?

Ваш искренний друг, мисс Мэри Белл Омонд».

Столь простодушная подпись привела Лотту в хорошее настроение, и она, послав за чернилами и бумагой, села писать ответ.

«Моя дорогая мисс Омонд,

Большое спасибо за Ваше письмо. Я с большим удовольствием познакомилась с Вами и Вашей матушкой и всегда буду счастлива услужить. Очень сложно судить, не видя жакета и не имея возможности сравнить его с платьем. И все же, на мой взгляд, существует общее правило не объединять полоски с горошком. С платьем в горошек чудесно выглядит однотонный жакет, а полосатый очень хорош с однотонным платьем при условии, что они сочетаются по цвету.

С лучшими пожеланиями, Лотта Пализер».

Она отослала Марджери с письмом, и ровно через полчаса горничная возвратилась с большим свертком, обернутым в коричневую бумагу.

– Мисс Омонд очень благодарит вас за помощь, мадам, – сообщила Марджери, развязывая бечевку. – Она просит извинить ее за то, что злоупотребляет вашим терпением, и умоляет взглянуть на эту ткань. Мать мисс Омонд настаивает, чтобы из этой ткани сшили вечернее платье, но молодая госпожа боится, что будет похожа в нем на старую деву.

– О боже! Боже мой, только не это. Бедная мисс Омонд! Ей с ее цветом кожи следует носить кремовый, а не белый и уж точно не этот блестящий атлас! Ей это совсем не пойдет!

Десятью минутами позже она уже писала:

«Дорогая мисс Омонд,

Я действительно не стала бы рекомендовать Вам появиться в обществе в платье, сшитом из этой ткани. Боюсь, Вы будете выглядеть очень старомодно. Проходя мимо магазина мистера Винквофа, я заметила прелестный бледно-сиреневый газ. Он как нельзя лучше подошел бы Вам. Если в Вашем распоряжении есть сейчас свободные средства, Вам нужно убедить Вашу матушку поменять ткань, и я совершенно убеждена, что Вы много выиграете благодаря этому цвету».

Так было положено начало постоянной переписке. Мэри Белл Омонд писала каждые несколько дней, обращаясь за советом по разным поводам, начиная от сумочки, подходящей к шляпе, и заканчивая вопросом о том, можно ли незамужним девушкам носить драгоценности. Очень скоро к письмам стали прилагаться маленькие знаки внимания, вроде самодельных открыток. Правда, Лотта не могла не отметить, что нарисованы они весьма неумело. Видимо, живопись не была коньком мисс Омонд. Потом стали попадаться вышитые платочки. Примерно через неделю подруга мисс Омонд – мисс Беннет – также стала писать Лотте, спрашивая ее совета по поводу одежды. К ним присоединились мисс Бассетт из Летком-Бассеттс, мисс Гудлейк, дочь мирового судьи, которая, по всей вероятности, сумела преодолеть свою ревность к тому, что Лотта – любовница Эвана. Лотта направила пару своих молоденьких приятельниц за товарами, выставленными в витринах магазина мистера Винквофа. Приблизительно через неделю после этого мистер Винквоф прислал ей лайковые перчатки в благодарность за увеличение продаж. Несколькими днями позже миссис Гилмор, модистка, прислала в подарок несколько образцов лент и невероятно хорошенькую шляпку с приложенной к ним запиской. В записке содержалась просьба рекомендовать товар дамам, если мисс Пализер сочтет, что он должного качества. Через день после этого мистер Меттинли, второй торговец мануфактурными товарами, прислал ей вышитую шаль.

– У вас в городе складывается репутация, мадам, – прокомментировала происходящее Марджери однажды утром, поскольку каждый день приносила Лотте письма от дам и даже джентльменов, нуждавшихся в модных советах.

– А мне казалось, что она у меня уже есть, – со вздохом сказала Лотта.

– Нет, мадам, – покачала головой Марджери. – Я имела в виду репутацию человека, который умеет давать очень ценные советы.

Прошло еще несколько недель, и содержание вопросов стало постепенно меняться. Они больше не ограничивались рамками моды и аксессуаров. Дамы перешли к более деликатным темам.

– «Дорогая мисс Пализер, – прочитала Лотта вслух письмо, которое попалось ей в понедельник в стопке утренней корреспонденции. – Я знаю, что вы искушены в сердечных делах, и потому умоляю помочь мне». – Искушена в сердечных делах, – повторила Лотта, обращаясь к Марджери. – Ну что же, можно сказать и так. – И дальше: – «Я уже около десяти лет замужем за очень обеспеченным человеком. Он добр и великодушен, к тому же хороший муж».

Бедняжка, – прокомментировала Лотта. – Как все это скучно.

«Тем не менее, – по мере того, как дело подходило ближе к теме, почерк становился все более нервным, – у него отсутствует всякое представления о том, в чем состоят мои женские потребности».

Два последних слова были аккуратно подчеркнуты. В конце письма была просьба:

– «Не могли бы вы мне посоветовать, как можно привлечь его внимание и подтолкнуть его к пониманию того, что я от него жду?» – Я просто восхищаюсь тем, что она еще пытается что-то изменить, – со вздохом удивилась Лотта. – Но всех этих мужей дьявольски трудно переделать.

– Мне почему-то кажется, что письмо могла написать миссис Дастер, жена чиновника по надзору за пленными, – сказала Марджери. Она как раз вошла в комнату с чаем и ореховым пирожным. – Все знают, что он просто напыщенный индюк, который страдает несварением с тех пор, как в городе поселили французов. Как говорится, живет на нервах.

– А мне он показался очень милым человеком, когда Эван познакомил нас, – сказала Лотта. – Он был очень смущен фактом моего существования.

– Да уж, мистеру Дастеру не слишком нравится, если у кого-то появляется любовница, – хихикнув, подтвердила Марджери.

– Ему понравится то, как поведет себя жена, воспользовавшись моими советами, – пообещала Лотта. – А еще мы приложим к письму несколько успокоительных пастилок для его расстроенного желудка.

Последним в почте этого дня было послание от молодой и впечатлительной дамы, по всей видимости влюбленной в одного из узников Уайтмурской тюрьмы.

– О, эти французы, – вздохнула Лотта. – Из-за них столько хлопот.

– Вам виднее, мадам, – заметила Марджери.

– Я и не знала, что кому-либо дозволяется посещать Уайтмур, – удивилась Лотта. Она сидела, в задумчивости постукивая пером по бумаге. – Это совершенно удивительно, что местным жителям дано право общаться с заключенными.

– Каждый третий вторник месяца возле тюрьмы работает рынок, мадам, – пояснила Марджери. – Заключенным разрешается продавать те предметы, которые они делают сами, – фигурки из дерева и кости, кораблики в бутылках, домино и все такое. А мы, жители Вонтеджа, приходим покупать их. Ну, конечно, не только за этим, скорее, поглазеть на заключенных, – уточнила она.

– Что-то вроде шоу уродцев, – предположила Лотта.

– Не совсем так, мадам, – возразила Марджери, широко раскрыв глаза. – Многие из них – настоящие красавцы, мадам, а вовсе не уроды.

Лотта снова наполнила чашку и стала смотреть в сад. Она хотела бы знать, что известно Эвану об уайтмурском рынке. Разумеется, он должен был слышать об этом. Одно ясно – офицерам на поселении никогда не позволялось посещать тюрьму и видеться со своими товарищами. Ей становилась более понятна сущность наказания, которому был подвергнут Эван во время пребывания в Вонтедже. Он находится всего в трех милях от своего сына и может даже видеть тюрьму, но без права посещения. Каждый день превращается для него в настоящую пытку от осознания того, что Арланд так близко, но недосягаем. Сердце Лотты дрогнуло от жалости. Возможно, Эван никогда не говорил об Арланде, потому что испытывал слишком сильную боль. Она могла понять того, кто умеет запереть, спрятать свою боль глубоко внутри. Такие люди не любят подпускать близко, не доверяя никому боль своей души. Она по-новому взглянула на башни Уайтмура, которые блестели в лучах солнца на горизонте, и по спине невольно пробежал холодок.

Забрав корреспонденцию, Марджери отправилась на почту, а Лотта вернулась к чтению последнего письма из сегодняшней стопки – от Тео, который писал ей под вымышленным именем Клариссы Бингхем, и было в этом что-то печальное.

«Моя дорогая Лотта!

Я надеюсь, ты чувствуешь себя хорошо и освоилась в новой обстановке. Есть ли у тебя новости по интересующему меня делу? Я с большим нетерпением ожидала твоих писем, но ты избегаешь говорить о нашем общем друге. Жду более интересных сообщений. Пиши при первой же возможности.

Твоя преданная подруга Кларисса Бингхем».

Слова «общий друг» и «при первой же возможности» были жирно подчеркнуты.

Лотта вздохнула. Втайне ей так хотелось верить, что Тео забудет о ее задании. Ей нечего ему сообщить, и вовсе не потому, что она не слишком старательно шпионила за Эваном, просто не было никаких писем, оставленных без присмотра, никаких таинственных незнакомцев, общающихся с помощью тайных знаков. И что же ей делать? Тео просто просил наблюдать за всем происходящим, что она и делала. Но не видела ровным счетом ничего. Похоже, Эван подозревает о ее задании и старается разрушить коварные планы.

Лотта запаниковала, чувство вины сжало ей горло. Напоминание Тео могло означать только одно – у нее слишком мало времени. Если ей не удастся предоставить ему какую-нибудь информацию в ближайшее время, Тео прервет связь, и ее надежды на будущее угаснут. Как только Эван оставит ее, не останется никого, кроме Тео, способного поддержать ее. Его обещание помочь в обмен на информацию должно стать путеводной нитью на ближайшее время. Кроме того, она сама должна оставить Эвана, сохранив свою гордость и самоуважение. Не стоит ждать, пока он смилостивится отпустить ее.

Схватив последний оставшийся на столе лист бумаги, Лотта принялась быстро писать:

«Моя дорогая Кларисса!

Как приятно получить весточку от тебя! Надеюсь, у тебя все хорошо, и ты не слишком скучаешь над моими письмами. Боюсь, мне нечем тебя развлечь. Наш друг ведет очень примерную жизнь и не совершает ничего, что могло бы возбудить твое любопытство. По временам мне кажется, что ты ошибаешься в своем мнении о нем. Но если произойдет что-нибудь стоящее внимания, я непременно сразу же сообщу. Надеюсь вскоре порадовать тебя новостями. Остаюсь вечно преданной тебе подругой…»

Скрепив письмо печатью, она надписала адрес, который ей оставил Тео, и лично отнесла письмо на почту. Лотта чувствовала себя самой низкой предательницей.

За каждого нарушившего договор пленника полагалась награда в десять шиллингов тому, кто помогал схватить его. Учитывая это, Эван проявлял особенную осторожность во время ночных вылазок. Британцы с обычной пунктуальностью для слежки за ним всегда нанимали одного и того же господина по имени Понсонби, который снимал на лето поместье Стерлингс. Эвану всегда казалось, что на Понсонби просто крупными буквами написано «шпион», когда он, как прыщ на заднице, торчал на рынке, стараясь не выпускать из виду французских офицеров. Эван даже сочувствовал ему. Понсонби так легко обвести вокруг пальца. Ему никак не удавалось собрать хоть сколько-нибудь полезную информацию для своих хозяев. Неудивительно, что им пришлось прибегнуть к помощи Лотты, сделав ставку на ее близость к Эвану. Весьма вероятно, у британцев есть другие шпионы и информаторы. Предательство – столь обычное дело. Доверия не стоит никто.

В эту ночь Эван осторожно выбрался из гостиницы, едва часы на церкви пробили полночь, направляясь к дому Лотты. Для тех, кто находился на поселении, был установлен комендантский час. С восьмичасовым ударом все пленные обязаны возвращаться по домам. Эван знал, что правительственный чиновник Дастер, который отвечал конкретно за него, сейчас спокойно спит в своей постели, свято уверенный в том, что Эван занят своей любовницей. Предыдущие несколько недель Эван с неизменным постоянством оставался у Лотты после комендантского часа. Сам Дастер слишком замкнут и стеснителен, ему очень не хотелось слишком вдаваться в подробности этого дела.

Ночь выдалась теплая, на ясном небе ярко сиял тонкий серп луны. Из темноты отделилась какая-то тень. Не трудно было угадать. Ясное дело – Понсонби, который нес свою службу днем и ночью, как материальное воплощение его тени. Понсонби последовал за Эваном на довольно почтительном расстоянии. В темноте по брусчатке мостовой чуть слышным эхом доносился звук его шагов. Шпиону явно недоставало таланта в слежке. Эван только усмехнулся и обычным размашистым шагом, засунув руки глубже в карманы, двинулся по улице с беззаботным видом человека, предвкушающего любовное свидание.