Текст книги "Сладкий грех"

– Да, я рассказала Тео, – призналась Лотта, принеся удивительное облегчение его душе. Сознавшись в этом предательстве, она, по крайней мере, не солгала ему. – Почему бы нет? – Лотта откашлялась, пытаясь прогнать хрипоту из голоса, сдавленного чувством, которому она не находила определения. Она тоже говорила устало, не оправдываясь, а всего лишь спрашивая. – Вы ничего мне не обещали, Эван.

Это было правдой. В точности то же самое пришло ему в голову в тот момент, когда с его губ уже готово было сорваться предложение последовать за ним. Лотте незнакомо чувство преданности. Почему ему больно от этой мысли? Он сильно потряс головой, стараясь отогнать боль, но она гвоздем засела в его сердце.

– Ко времени смерти Чарда я находился в вашей постели, а не с ножом в темном углу убогого постоялого двора. Никто не сможет мне этого приписать.

– Значит, это не столь важно, не правда ли? – пожав плечами, спросила Лотта.

«Нет, важно», – подумал Эван. Важно потому, что она обещала ему молчать, а потом с легкостью нарушила данное слово, чтобы отстоять свое будущее.

– А сегодняшний вечер? – придвинувшись, спросил он. – Разве вы не вместе с Тео все это придумали? Не вы ли выманили меня в Лондон, а он тем временем вызвал солдат? Не вы ли изо всех сил притворялись, что помогаете мне сбежать, тем самым повышая вероятность того, что я попаду под клинок или пулю? Никто, кроме Марджери, не знал, куда вы отправились. Скорее всего, вы тот человек, который снова предал меня, – мягко произнес он.

Лотта нагнулась и схватила с пола кареты рапиру. Эван не успел сообразить, что произошло, как почувствовал сталь у своего горла.

– Думаете, мне нужна ваша смерть? – спросила она.

Эван должен был разозлиться, вспыхнув, как солома на ветру.

– Так что же может остановить меня теперь от того, чтобы прикончить вас?

Эван широко раскинул руки.

– У вас не хватит мужества, мне кажется. А может быть, ваше неуемное желание выцарапать из меня как можно больше денег, пока есть возможность?

Свет дрогнул, карету качнуло, и острие укололо его горло.

– Поостерегитесь, сэр, – яростно произнесла Лотта. – Я единственная здесь вооружена.

– Но не умеете пользоваться оружием, – заметил Эван. Он легким движением отодвинул клинок в сторону, получив в награду порез на ладони.

– Вы оказались правы, это прекрасный клинок. – Лотта затаила дыхание. – Вы правы и насчет сегодняшнего предательства. Но я никогда не искала вашей смерти. Шпионить, информировать – да, но только не убивать! Поверьте мне.

– Поверить вам под угрозой оружия? – изумился Эван и пожал плечами. – Мы никогда не доверяли друг другу. Разве для вас это имеет какое-то значение?

Выражение на ее лице странно переменилось. Теперь он видел там злость и боль одновременно.

– Имеет! – с трудом произнесла она.

– Почему? – настаивал он, читая на ее лице следы страстей, боровшихся в ее душе. – Почему? – тихо повторил он.

– Потому что иногда я не знаю, что сильнее – моя любовь или ненависть к вам, Эван Райдер! – призналась она, проводя клинком вниз и прорезая одежду вместе с нижней рубашкой.

Он почувствовал холод стали у самой кожи. Клинок спустился ниже, подцепив пояс его панталон, и чертовски близко к тому, чтобы продырявить его самого. Его великолепный вечерний костюм, сшитый лучшими лондонскими портными, был окончательно испорчен, распавшись на две половины. Срезанные пуговицы с треском раскатились по полу кареты, рубашка висела лохмотьями, а панталоны разошлись. Холодная сталь рапиры пощекотала внутреннюю поверхность бедра.

– О! – с восторгом первооткрывателя воскликнула Лотта. – А мне это нравится!

– Умоляю, осторожнее с оружием, или вам придется получать гораздо меньше удовольствия от общения со мной, – произнес Эван.

Лотта рассмеялась и потянулась рапирой, чтобы отбросить остатки его модного шейного платка. Лезвие погладило горло. Черт, она сошла с ума! При свете лампы Эван видел, каким ярким огнем восторга горят ее глаза, а развращенная улыбка кривит губы. Рапира вновь напомнила о себе.

– Разденьтесь для меня, – потребовала Лотта. – Прошлый раз, когда мы развлекались в карете, вы заставили меня выполнить ваши капризы. Теперь пришла моя очередь. Снимайте одежду.

– Вы уже очень мне в этом помогли, – заметил Эван. Он покосился на кончик клинка. Покачивание кареты и неумелые руки Лотты внушали такое опасение, что приходилось отбросить понятие о приличиях. Он сорвал остатки шейного платка и освободился от рубашки. Клинок затанцевал по его обнаженной груди, как град поцелуев.

– Очень хорошо. А теперь панталоны, – скомандовала Лотта.

Эван переступил через них. Теперь ничто не скрывало его чудовищной эрекции. На нем не осталось ничего что-либо скрывавшего.

– Я была в этом уверена, – заявила она, уставившись широко раскрытыми глазами. – Опасность возбуждает вас.

Эван быстро, подхватив клочья одежды, намотал их на руку и перехватил острие, повернув его так, что рапира вырвалась из ее рук. Все произошло мгновенно, Лотта только охнуть успела.

– Не стоит направлять оружие на опытного солдата, – вежливо сказал он, удобно захватив рапиру рукой. – Это может привести к большим осложнениям.

Стремительным движением он перерезал ленты домино и распорол сверху донизу ее серебристое платье. Лотта вскрикнула:

– Эван, нет! Это сшито у мадам Целестины и обошлось вам в целое состояние…

Но поздно. Платье, как раскрытая раковина, упало к ее ногам, оставив Лотту аппетитно полураздетой в одной тончайшей сорочке, которая не в силах была скрывать очаровательную полноту. Эван полностью потерял самообладание. Рапира со звоном упала к его ногам. Он обхватил Лотту за талию и притянул к себе, яростно целуя, до тех пор, пока не почувствовал, что растворяется в жарком слепящем свете пульсирующего вожделения. Они упали на сиденье, где ритм катящейся кареты и плотно сжатые тела привели к великолепному взрыву, который заставил обоих закричать в экстазе. Это длилось несколько мгновений.

– Итак, – сказал Эван, как только его дыхание немного выровнялось, – вы уже решили? Вы любите меня или ненавидите? – спросил он, придвигаясь ближе и целуя шелковые пряди волос.

Эван почувствовал, что Лотта улыбается.

– О, я ненавижу вас. Совершенно определенно, – прошептала она, уткнувшись в его шею.

Эван подхватил с пола кареты алое домино и черную накидку, заботливо оставленную Нортеском. Укутав их обоих в то, что счастливо избежало разящего клинка, Эван начал постепенно засыпать, убаюканный мерным покачиванием кареты, чарующим запахом Лотты, чувством покоя, тепла и мягкости, исходящими от нее. Казалось, так было, есть и будет продолжаться всегда, и в этом таилась опасность. Где-то на поверхности чувств затаилось знание. Даже сейчас между ними ничего не изменилось. Одному из них предназначено предавать, а другому – быть предаваемым.

Глава 14

Лотта проснулась на рассвете, когда карета уже подъезжала к Вонтеджу. Минувшая ночь вспоминалась как улетевшее сновидение: само путешествие, постоялые дворы, где они меняли лошадей, отрывочное неясное воспоминание о том, как она, полусонная, старательно прилаживала на себя распоротое серебряное платье, прикрывая его сверху остатками камзола Эвана для того, чтобы зайти на постоялый двор. Ей было необходимо умыться и наспех перекусить чашечкой горячего шоколада. Хозяин и заспанный конюх даже не пытались скрывать изумленных взглядов. Вглядевшись в рябое от старости зеркало в дамской комнате, она поняла, что выглядит просто ужасно. Но первый раз в жизни ее это совершенно не тронуло.

Лотта подняла штору на окошке кареты. Эван даже не пошевелился – спал как убитый. Она попыталась привести его в более подобающий вид, завернув в то, что осталось от одежды, но это оказалось бесполезной затеей. Лотта подумала, что они оба выглядят крайне бесстыдно. Да они и были крайне бесстыдны. Скоро все будут говорить о подвигах сегодняшней ночи, начиная от Лондона и до тех пределов, где есть хоть одна живая душа. Маскарад в доме Грегори, драматические события, связанные с появлением солдат, их еще более захватывающий побег с дикой и страстной любовью прямо в карете… Этого Эван всегда желал. Лотте все-таки удалось преуспеть в том, с каким постоянством она вызывает скандалы вокруг себя. Но сердце так жалобно ныло при мысли о том, что лишь эта скандальность и может соединять их.

Деньги в обмен на скандал… Ничего не изменилось с тех пор. Она смотрела на чеканный профиль Эвана в бледном свете наступающего утра. Его щека потемнела от пробивающейся щетины. Лотта почувствовала легкий трепет при воспоминании о том, как эта щетина терлась о ее обнаженную кожу. Его черные волосы были взъерошены. Он лежал в неудобной позе – сиденье кареты оказалось слишком коротким для его роста. Лотта подумала, что у него будет болеть все тело, когда он проснется. И не просто от того, что неудобно спал.

«Иногда я не знаю, люблю или ненавижу вас…»

Но это ложь. Она любила его не с той безнадежной молящей потребностью, которую проявляла по отношению к некоторым из своих любовников, прося о большем внимании, желая почувствовать свою ценность для них. Ничего более глубокого и бездонного за свои тридцать три – нет, двадцать восемь – она еще не испытывала! Сердце невыносимой болью отозвалось на его обвинение в заговоре с целью убийства, лжи и предательстве. Ее охватывало отчаяние при мысли о том, что такова ее вероломная натура, в которой отчаянное желание защитить себя заставляло предавать первой. Она знала, что они никогда не смогут доверять друг другу.

Колеса экипажа загремели по брусчатке рыночной пощади Вонтеджа. Карета замедлила ход и остановилась у гостиницы «Медведь». Ну вот, уже во второй раз она дает добропорядочным горожанам повод для сплетен и пересудов на год вперед.

Потом Лотта обратила внимание на то, что карету ожидает небольшая группа людей. Среди них находился Дастер, правительственный чиновник по делам пленных, который все время крутил шляпу в беспокойных руках. Здесь же был Жак Ле Прево, как всегда изысканный и красивый, но непривычно суровый, и Оуэн Печейс, чье открытое лицо было явно чем-то омрачено. Лотта вздрогнула от дурного предчувствия.

Эван открыл глаза. Сон улетел, сменившись тревогой, взгляд остановился на лице Лотты.

– Что происходит? – спросил он.

– Не знаю, – ответила она. – Но мне кажется, что-то случилось.

Эван открыл дверную задвижку еще до того, как карета полностью остановилась. Он спрыгнул на мостовую и, несмотря на спешку, успел подхватить спускавшуюся Лотту. Затем повернулся со словами извинения к мистеру Дастеру.

– Сэр, чем я заслужил такую честь – меня встречает целая толпа? – спросил он.

Ле Прево выступил вперед и положил руку ему на плечо.

– Это из-за вашего сына, Сен-Северин, – с сожалением и состраданием произнес он. – Извините, мой друг. Прошлой ночью он бежал из тюрьмы Уайтмур. Сейчас его разыскивают. Отдан приказ стрелять без предупреждения.

На втором этаже гостиницы «Медведь» возле комнаты Эвана был выставлен караул. Солдат сидел на тяжелом деревянном стуле, но тут же вскочил, завидев идущую по коридору Лотту.

– Мадам, посещения запрещены, – заявил он. – Приказ начальника службы по делам пленных.

– Конечно, конечно, – успокаивающе улыбнулась ему Лотта. – Я очень хорошо понимаю вас, сержант. Но, уверяю, мистер Дастер не имел в виду меня. Кто лучше меня сможет успокоить лорда Сен-Северина в такой час?

Глаза сержанта задумчиво остановились на ней, словно прикидывая, какого рода утешение она может предложить.

– Ну, мадам, возможно…

– О! Как я вам благодарна! – проворковала Лотта, проскальзывая вперед и поворачивая дверную ручку. Но дверь оказалась заперта. – Сержант, – обратилась она, полным прелести жестом прося о помощи.

Караульный с готовностью подскочил, чтобы отпереть для нее дверь. В самом деле, очарование бесстыдства способно открыть любые двери. С этими мыслями она, постучавшись, вошла в комнату.

До сих пор ей никогда не приходилось бывать у Эвана, он никогда не приглашал ее к себе. «Больше похоже на камеру», – с содроганием отметила Лотта. Ему предоставили ничтожную свободу пленного поселенца. Теперь она убедилась в этом. Комната Эвана поражала обшарпанностью голых стен, на полу лежал совершенно вытертый ковер. Простой деревянный стол и узкая кровать составляли убогую обстановку, служившую хорошей иллюстрацией иллюзорной свободы. Ничем не лучше камеры любого из заключенных Уайтмура. Лотта почувствовала силу отчаяния, охватившего его. Напряжение висело в воздухе, готовое взорваться в любую минуту. Эван затравленно метался в узком пространстве комнаты.

Он взглянул на входящую Лотту. В его потемневших синих глазах не отразилось никаких чувств, кроме крайнего напряжения. Лицо выглядело изнуренным и бледным.

– Что вы здесь делаете? – резко спросил он болезненно прерывающимся голосом. – Вас подослал Дастер?

– Нет, я уговорила часового разрешить мне пройти, Эван. – Она дотронулась до его рукава и почувствовала, как он дернулся.

– Мне не хочется сейчас говорить с вами, – бросил Эван, отворачиваясь.

Это нужно было воспринимать как окончательный отказ, выражение предельного недоверия по отношению к ней. Он никогда не примет слов утешения, сочувствия. Лотта поняла, что все потеряно.

Плечи Эвана словно окаменели, подчеркивая отказ. Боль все сильнее захватывала душу Лотты. Ее покидали любовники, Грегори распространял унизительные известия о разводе, и как привидение над всем эти витала тень отца, который первым покинул ее таким же ясным утром, как то, что она встречает в этой маленькой мансарде под самой крышей гостиницы.

Малышка Лотта Пализер! Никому-то она не нужна. Ей придется уйти.

Правда, на этот раз она сдаваться не собиралась. Это будет ее последняя ставка, потому что любовь к Эвану заставляет ее бороться.

Лотта осторожно протянула руку, коснувшись плеча Эвана. Прикосновение далось ей с очень большим трудом. Его мускулы напряглись и окаменели под ее рукой. Он не пошевелился.

– Расскажите мне о своем сыне, – попросила она.

Лотта едва узнавала собственный голос, который, дрогнув, набрал силу. – Расскажите мне об Арланде.

В какой-то момент Эвану показалось, что он готов взорваться от злости и возмущения. Какого черта эта женщина не оставит его в покое? Какую грубость совершить, чтобы наконец избавиться от нее? Ярость захлестнула его горькой болью, настолько невыносимой, что дух захватило. Ни от кого в своей жизни он не принял бы жалости. Да никому бы и в голову не пришло его жалеть. Он казался живым воплощением силы. Ему не нужны заступники и утешители. Он способен справиться сам.

Он прошагал к окну и окинул взглядом простирающиеся над городскими крышами силуэты белых башен Уайтмура. Синее небо придавало очарование даже этому богом проклятому месту. Отсюда Эвану каждый день приходилось смотреть на тюрьму, в которую власти бросили его сына. А сейчас его сын остался один, без защиты и помощи, его травили, как зверя. Узкая комната, ставшая тюрьмой, не оставляет шанса помочь ему. Арланд повторит судьбу отца.

– Расскажите мне о вашем сыне…

Эван закрыл глаза. Он уже почти высказал ей свою горечь и сомнения, которые так долго прятал в глубине души.

«Я не подхожу для него и никогда не смогу.

Это моя вина в том, что он в тюрьме, в постоянной ужасной опасности. Я не смог защитить его. Я потерял его».

Он сбросил руку Лотты со своего плеча. Внутри постоянно поворачивалось колесо саднящей боли, оборот за оборотом усиливающее его горе.

– Я не хочу говорить о нем, – сказал Эван. Его охрипший голос звучал как чужой.

Лотта упрямо подняла подбородок.

– Понимаю, как вы расстроены…

Расстроен?

– Разве вы можете это понять! – повернувшись к ней, бросил Эван. Он был ослеплен яростью и отчаянием, нетерпеливым желанием остаться наедине со своим горем. – Уходите.

– Нет, Эван, я нужна вам.

– Я не желаю вас здесь видеть, – заявил он, не зная, как заставить Лотту уйти.

Она стояла с дьявольским упорством, не собираясь отступать. По всей видимости, это уже входило у нее в обычай. Ясно, она ни за что не сдвинется с места.

– Уходите, или я вытолкаю вас отсюда, – пообещал Эван, отступая в сторону и поднимая руки.

– Ну, так чего же вы ждете? – спросила Лотта, подойдя вплотную к нему.

Его руки медленно легли на ее плечи, словно нехотя, будто он сам опасался того, что может произойти.

– Лотта…

Возможно, это ее последний шанс. Она, не дрогнув, ожидала его решения.

– Я помню ваше лицо там, в Лондоне, когда Нортеск заговорил с вами об Арланде, – тихо произнесла Лотта. – Я знаю, что вы заботились о нем, как отец может заботиться о своем ребенке.

– Я не в состоянии позаботиться о нем.

– Мы не всегда можем поступать в соответствии с нашими желаниями, – произнесла она, как будто прочла его мысли.

– Я предпочел дать ему возможность родиться, – выдохнул Эван. – А после этого не смог его защищать, – продолжал он, чувствуя, как злость понемногу оставляет его. – Я слишком похож на собственного отца, – закончил он совершенно спокойным голосом.

– Вы ни в чем не повторяете Фарна! – со злостью воскликнула Лотта. – Он забрал вас у матери лишь для того, чтобы продемонстрировать свою власть. Его не заботило, правильно ли он поступает! Вы – совсем другое дело… – Она сделала какой-то беспомощный жест в попытке найти нужные слова. – Ну, вас бы уже здесь не было, если бы не ваши принципы…

Что-то перевернулось в душе Эвана, будто слегка расслабился тугой узел эмоций, не дававший ему свободно дышать.

– Вы относитесь ко мне со слишком большим доверием, – проговорил он. – Сначала узнайте, как это было, а уж потом говорите.

Лотта ничего не ответила, лишь отошла и села на краешек койки, подогнув под себя ноги, как ребенок, приготовившийся слушать сказку на ночь.

– Мне было девятнадцать, когда я узнал, что должен родиться Арланд, – начал Эван. – Двадцать, когда он родился. Его матери было немногим больше. Она из семьи аристократов, попавших под нож Французской революции. Большинство из них обезглавили. Луиза выживала, продавая свою душу и тело.

– Бедная девочка, – произнесла Лотта, отсвет понимания промелькнул в ее глазах. – Вы любили ее?

Эван пожал плечами.

– Наверное, нет. Я испытывал желание. Мне льстило, что она предпочла меня всем своим кавалерам. Но я сам был молод и беззаботен и больше всего любил самого себя, – со вздохом сказал он. – Тем не менее, когда я узнал, что она носит моего ребенка, поклялся, что буду заботиться о них обоих, – продолжал Эван со слабой улыбкой. – По правде говоря, я совершенно не был уверен, что это мой ребенок, пока не увидел его.

– Такое сильное сходство? – спросила Лотта.

– Несомненное, – подтвердил Эван. – В тот момент, когда я взглянул на него…

Он нахмурился. Невозможно в словах передать то замешательство, восторженное недоумение, которое охватило его, совсем еще юношу, когда он смотрел на дитя, которому дали жизнь они с Луизой. Это чувство ужаснуло его, и в конце концов страх победил.

– Я полюбил его, – с трудом выговорил Эван. – Но я был слишком незрелым, чтобы нести ответственность. Я повел себя как трус. У Луизы в живых остались лишь тетя и дядя где-то на юге Франции. Когда она сказала, что собирается перебраться к ним, я не стал отговаривать. К моему несомненному позору, – добавил он, тяжело вздохнув. – Мне даже не пришло в голову поехать с ними, попытаться начать новую жизнь, воспитывать сына. Я позволил ей уехать и увезти Арланда.

– Но ведь с тех пор прошло уже почти двадцать лет, – начала Лотта. Но Эван не принял ее попытки оправдать его поступок.

– Я был достаточно взрослым, чтобы зачать ребенка, но недостаточно храбрым, чтобы стать ему отцом, – едко заметил Эван. – Да, я был молод и беден, зависим от милости императора. Мне нечего было предложить им, кроме себя. Хотя этого могло оказаться достаточно.

В маленькой жаркой комнате повисла тишина. Снизу доносились крики работников, выкатывающих в пивную очередной бочонок с пивом.

Лотта вздохнула и осторожно пошевелилась.

– А потом? – спросила она.

– Все десять лет я постоянно твердил себе, что Арланду будет лучше без меня, у него есть безопасный дом и семья. А я не смогу дать ничего. Мое поведение становилось все более и более безрассудным.

Эван беспокойно повел плечами. Ему стало невыносимо душно в этой крохотной комнатке. Он нуждался в глотке свежего воздуха, чтобы освежить пылающую голову. Лихорадку отчаяния необходимо охладить – только так можно придумать план, как спасти от страшной опасности Арланда. Но его заперли, сделали пленником, он бесполезен, ни на что не способен.

– Я готов был покончить с собой. Мне показалось, что хочу этого. Однако я убивал других, – сказал Эван, безнадежно покачав головой. – Все говорили, что это сделало меня героем, который искал случая умереть в бою. Только я знал, насколько темны и запутанны причины, которые мной двигали. Только это не принципы, как считали все. Я обманул их доверие.

– Вы сами наказали себя, – прошептала Лотта.

– Возможно, – сказал Эван. – В любом случае это не помогло. Желание видеть Арланда становилось все сильнее и сильнее и не оставляло меня. И однажды, когда заработал немного денег, я купил на них землю и написал Луизе.

Эван замолчал. Он запомнил каждое обжигающее слово ее ответного письма, обвинение в себялюбии, прорывающее оборону, которую он так тщательно выстраивал.

– За свое полное равнодушие к Арланду вы поплатились правом называть его своим сыном…

Все это правда, он не достоин иметь ребенка. Он притворялся, что считает более безопасным для сына и его матери, если будет подальше от них. Успокаивал свою совесть, говоря, что послужил бы плохим примером, ему, дикарю, внебрачному сыну развратного отца, нечего им предложить. Он утешал себя тем, что семья Луизы может предложить Арланду кров и тепло, нормальную жизнь, которой он не смог бы предложить никогда. Но это банальная ложь, прикрывающая его слабость. Он не смог стать отцом и потерял сына.

– Что же она сказала? – спросила Лотта.

Эван слабо улыбнулся:

– Написала, что возвращаться слишком поздно. Она никогда не говорила Арланду, кто его отец, по настоянию семьи. Для них я умер.

Лотта содрогнулась:

– Думаю, это не то, что ей хотелось сказать вам на самом деле. Все мы в сердцах готовы произносить непоправимые слова под влиянием минуты.

– Луиза имеет на это полное право, – возразил Эван, пожимая плечами. – Видит бог, мне не приходилось ожидать от нее ничего другого. Я никогда не посылал им ни полушки, не предлагал никакой помощи, хотя и знал, что всем приходится нелегко, цены растут, а урожай плохой. – Он задумчиво провел рукой по волосам. – Я написал Арланду.

Он писал раз за разом, снова и снова. С настойчивостью, с которой прежде отрекался от него. Он выкраивал для этого редкие передышки между сражениями, когда вокруг все еще пылало, а зловоние и грязь, отчаяние и ярость окружали его. Он не имел представления, что можно сказать сыну, с которым никогда прежде не встречался. И все же он пытался, так как это был его единственный шанс.

– Только умирая, мать отдала ему мои письма, – продолжал Эван. – И Арланд отправился искать меня.

– Ему хотелось иметь отца, – тихо сказала Лотта. – Я очень хорошо это понимаю.

– Он прибавил себе возраст и поступил в войска императора. Это был единственный путь соединения со мной.

– Он повторил ваш путь, – восхитилась Лотта. – Точно так же вы поступили двадцать лет тому назад.

– Да, пожалуй, – согласился с ней Эван. – Но ведь это не значит, что я хотел бы для него повторения моего пути. Мне хотелось отослать его назад в Ангевиль, – добавил он. – Но было уже слишком поздно – Арланд отказался уезжать. Кавалерия уже подошла под Фуэнтес-де-Оньоро. Я изо всех сил старался охранять его, держать поблизости от себя. Но и в этом не преуспел. Нас захватили в плен. Потом я делал все, чтобы вырвать его из рук британцев. Предлагал выкуп, предлагал им себя… – Он снова остановился. Страдание опустошало и иссушало его душу. – Вот так все это было, Лотта. Я шаг за шагом терял своего сына.

Лотта прошла через комнату и, остановившись рядом, обняла его.

– Пока я вижу человека, которому пришлось многое преодолеть и испытать, ошибаться и пытаться исправить.

Эван пытался вырваться из ее рук. Не хотел ее сочувствия, не заслуживал его. Вообще не желал подпускать кого-либо близко к себе. Но Лотту теперь невозможно остановить. Она уткнулась щекой ему в грудь и стояла так, обняв его. Его сопротивление дрогнуло и растворялось, как пелена тумана. Эван понял, насколько жаждет получить утешение из ее рук.

– Мне известно, что значит хотеть иметь отца, чтобы было кем восхищаться и уважать, – сказала Лотта. Она яростно встряхнула его. – В вас многое достойно восхищения, Эван Райдер, и Арланд понял это. Вы – то, что ему хотелось вернуть себе. Не отрицайте его право на любовь к вам, если он выбрал ее. Вы должны жить, подчиняясь его выбору.

Трещина в сердце Эвана становилась все шире. Какой-то момент он еще сопротивлялся, цепляясь за темные края сознания. Внезапный порыв заставил его яростно притянуть к себе Лотту, так близко, будто собирался больше никогда ее не отпускать от себя. Он заговорил сбивчиво, не задумываясь о том, насколько она предана ему.

– Я хотел вырвать его отсюда, Лотта. У меня был план, как помочь ему. Дважды я пытался освободить его, но безуспешно. Но я всегда буду пытаться – снова и снова.

– Тише, пожалуйста, я знаю, что вы не остановитесь, – сказала она, успокаивая его, как ребенка. Она любовно потерлась щекой о его грудь. – Я понимаю.

Ему так хотелось утонуть в этом чувстве, сделать глоток живительного утешения, которое она предлагала ему, и задержать это ощущение, не позволяя уйти. В Лондоне он воспользовался близостью Лотты для того, чтобы разрушить свою невероятную тоску по Арланду. Но сейчас утешение, в котором он нуждался, было совершенно иным. Эван не желал забытья в ее объятиях, что непременно приведет к новой вспышке боли, как только схлынет волна наслаждения. Он желал ее близости, чтобы служить щитом друг другу, дарить и принимать, защищать ее, черпая в ней свою силу.

Это казалось невозможным, столь многое их разделяло.

Он отодвинулся немного и заглянул в ее лицо.

– Лотта… – начал он, хоть сам еще не был уверен в том, что собирается произнести.

– Тише, – остановила она, прижимая палец к его губам. Лотта пыталась улыбаться, но в ее глазах стояли слезы. – Не нужно слов. Просто обнимите меня.

Эван бережно обнял ее. Так они и стояли, крепко прижавшись друг к другу. Время остановилось. Он чувствовал такой мир в своей душе, что понял – они перешли границу, назад пути нет.