Текст книги "Пока живой"

8

Оля!

Оля Сергеева, в девичестве – Зарубина.

Как она появилась в Пашкиной жизни? Случайно в общем-то появилась. Неожиданно появилась…

Первый раз?

Было…

Тихо, незаметно сгущались за окном сумерки, превращались в полноценную московскую ночь, где фонари и окна нудно и монотонно соперничали друг с другом по своим киловаттным меркам, упрямо пробиваясь огоньками сквозь сырую хмарь…

Да, фонари, окна и темное, затянутое тучами небо, обещающее на завтра такую же хмарь и морось. Конец зимы – начало весны выдался совсем плохим, бесцветным и хмурым, как поздняя осень. И таким же квелым, неопределенным было его настроение. Это – если смотреть в принципе, а не на данный момент…

Вот на данный момент – очень даже ничего настроение, боевое, чувствовал он. Пашка лежал полностью голым, разогретым и распаренным недавним сексом. Хорошо лежать неподвижно, ощущая кожей мягкую шелковистость постельного покрывала. Или здесь это называется «плед»?

Плед Юры Сергеева… Квартира Юры Сергеева… Жена Юры Сергеева…

Дело за малым, за самим Юрой… Если бы он сейчас появился, вышла бы хохма для стандартного анекдота… Муж – в дверь, жена – в Тверь, а на супружеском ложе курит в чем мать родила однокашник и бывший друг. Сюжет, уже перешагнувший через банальность в сторону вечности…

Свет они с Олей не зажигали, и отблески разноцветного электричества от рекламных щитов пробегали по комнате вкрадчиво и ненужно, как тени.

Все-таки у них, в центре, уличное освещение куда лучше, чем на его спальной окраине, мельком подумал Пашка, лежа на спине и выдыхая сигаретный дым в потолок. Этаж – почти такой же, у них – четвертый, у него – пятый, но у него в квартире по ночам темно, как в гробу. Правда, все загораживает глухая стена соседнего дома, примыкающего торцом. Его выстроили прямо во дворе пару лет назад, на удивление нахально и быстро. Столица! Кому-то широкий вид на разлив рекламных огней, а кому-то – задница от новостройки.

Как всегда… Каждому – свое, и никому – ни копейки сверху. Ему ли, старому, битому оперу, не знать: в этой жизни каждый получает не по справедливости, не по заслугам, а только то, что ему положено. Когда он много лет назад надел свои первые, сержантские погоны, он еще не верил в это. Теперь, когда снял майорские, – твердо знает… Грустно, в общем. Даже не от собственного выбора, об этом он почти никогда не жалел, разве лишь изредка, от глубокой замотанности делами. Грустно, но и его выбор ни на что повлиять не может. …

Размяк? Расфилософствовался? Наверно. Только нужно было штаны надеть. Философия без штанов – это еще не философия, а, в лучшем случае, голая правда, вдруг подумал Пашка и улыбнулся неожиданной мысли.

– Ты чего улыбаешься? – спросила она.

Заметила. Странно. Ему казалось, что она дремлет.

– Так, о своем…

– О девичьем?

– Именно так, – ответил Пашка.

– Интересно, интересно… – сказала она.

Оля лежала рядом на животе, тоже голая поверх покрывала. Руки она разбросала в стороны, от чего на гладкой спине отчетливо выделялась округлая женская мускулатура и косточки позвонков. Красивая спина. Тонко, как у старшеклассницы, сходится к талии и опять расширяется упругими, мускулистыми бедрами. На круглой, подтянутой спортом и массажами попе даже в полумраке отчетливо выделялась незагорелая полоска купальника. Следы солярия? Или память о недавних пляжах на широте экватора? Все-таки удивительно красивая женщина. Из тех красавиц, которые умеют за собой следить, не спуская глаз. И не отвлекаясь на окружающих, разумеется.

Кажется, припомнил он, Сергеев говорил, его жена когда-то была мастером спорта по художественной гимнастике. Спортсменка – это многое объясняет. Гонка за призом и школа выживания еще в раннем детстве. Жизнь, заточенная и нацеленная, как штык. Как раз в том податливом возрасте, когда жизнь можно на что-то нацелить и заточить. Если бы у него была дочь, он бы не хотел, чтоб она профессионально занималась спортом. Впрочем, по возрасту Ольга вполне годится ему в дочери. Как и все его последние подруги. Если бы тогда, в школе, Лена забеременела… Тоже эволюция своего рода, преемственность взаимоотношения полов. Сначала ты спишь со своими ровесницами и счастлив этим, потом случайные подруги все молодеют и молодеют, становятся неразумными младшими сестренками, потом – дочками… А что дальше? Слюнявый дедушка учит потенциальных внучек вялому, безопасному сексу? И удовлетворяется тем, до чего удается дотронуться?

Впрочем, до этого пока далеко. Просто за окном унылая морось, от которой у него всегда портится настроение. А в комнате рядом красивая женщина, которую недавно хотел до боли в ушах. И после близости с которой наступает неизбежная рефлексия, потому что зря все это называют близостью, определенно, зря… В очередной раз в этом убедиться – очередной удар по нервной системе.

Пашка крепко затянулся и затушил сигарету в пепельнице.

Она тоже пошевелилась, устраиваясь поудобнее. Незагорелая полоска кожи на попе призывно изогнулась. Совсем узенькая полоска. Все правильно, такую симпатичную попу грех прятать от взыскательных глаз мужской мировой общественности. Как и все остальное…

Он почувствовал, что скоро опять захочет ее. Уже совсем скоро. Теперь ему казалось, она чем-то похожа на Лену в молодости. Хотя чем? Сразу не скажешь…

Просто ему очень давно не встречались женщины, хоть чем-то похожие на Лену. Наверное, так. С чем себя и можно поздравить…

– Значит, тебя можно поздравить с новой работой? – вдруг спросила Оля.

Пашка вздрогнул от неожиданного совпадения ее слов со своими мыслями.

– Можно. Но не нужно, – сказал он через секунду.

– Почему?

– Потому что на новую работу я выхожу еще через месяц, а пока мне еще предстоит долго и нудно мыкаться по инстанциям, оформляя кое-какие документы.

– Почему – долго?

– А у нас всегда все делается долго. Как обычно, напоследок еще разок отымеют, неспешно и с удовольствием…

Она, не поднимаясь, повернулась к нему. Скользнула мягкими губами по коже. Посмотрела на него снизу вверх, вспорхнув длинными ресницами-крыльями. Глаза у нее тоже были красивые. И счастливые. Призывно, как у кошки, блестели. Кто-то и когда-то, кажется Алик, говорил ему, что одна палка заменяет жене два букета цветов. Тот еще доктор-сексопатолог, заслуженный, но неудовлетворенный… Хотя определенная правда в этом есть, безусловно. Чужих жен это тоже касается не в последнюю очередь…

– С удовольствием, как ты меня? – спросила она.

– Даже еще больше.

– А что, бывает больше? Тогда хочу в милицию.

– Не стоит.

– Что так? Перспективы мало?

Оля, гибко изогнувшись, перекатилась и села, поджав под себя длинные ноги.

Аккуратные груди никогда не рожавшей женщины призывно колыхнулись, глянув на него темными сосками.

– Как видишь, – серьезно ответил Пашка. – Кстати, о перспективах меня, помнится, уже спрашивали. Не очень давно, припоминаю.

– Кто это?

– Твой муж. Дорогой, ненаглядный, драгоценный или кто он еще тебе?

– Говно собачье.

– Не слишком литературно, – пожурил Пашка.

– Зато – понятно. Он – мне – говно, – четко сказала Оля. – Еще вопросы будут? Или дашь сигарету?

Вот голос у нее не был похож на девичий. Крепкий, уверенный, чуть хрипловатый голос состоявшейся бизнес-леди, привыкшей одинаково раздавать приказания на работе и в спальне. Но, надо признать, в спальне такой голос звучит более приятно. Или более женственно?

– Или – дам, – сказал он.

Они закурили крепкие Пашкины сигареты.

– Так что там по поводу перспектив, ты говоришь? – спросила она.

– Сексуальных?

– А то каких же?

– Это – со всем моим удовольствием. Это – всегда пожалуйста! – сообщил Пашка.

– Все вы так говорите, – нарочито поддразнила она.

– Оскорбление, мадам?

– Намек.

– Намек понял.

Пашка привлек ее к себе. Незнакомый, непривычный пока аромат гладкой, прохладной кожи. Она с удовольствием ответила на его призыв, потянулась к нему, подставляя под его поцелуи губы и груди по очереди…

* * *

Да, это была их первая встреча наедине. Точнее, встреча – вторая, первый раз они просто посидели в ресторанчике, болтали, шутили, говорили обо всем сразу и ни о чем.

С выбором ресторана вышла промашка. Когда они расположились вдвоем за столиком, он это понял, словно глянул вокруг другими глазами. И увиденное его не обрадовало.

В свое время, он помнил, заведение претендовало на роскошь, но незаметно для себя рассталось со всеми претензиями. Бархат и плюш потерлись, а светлый пластик покрылся грязноватым налетом, несмываемым, как года. Несколько случайных посетителей в полутемном зале сосредоточенно ели, а больше – пили. Вокруг раздолбанного бильярда под зеленой лампой резвились с пивом трое подростков. Ощутимо пахло не слишком аппетитной кухней, а магнитофон хрипел приблатненными шлягерами. Вот коньяк, как обычно, хороший, но теперь он был не уверен, что это ее утешит.

Пашка честно извинился за уровень кабака – не Европа, конечно. Но что с него, мента, взять, кроме стреляных гильз от ПМ? Все остальное – не по его зарплате. Он вообще не большой спец по поводу того, куда пойти с дамой, все больше – завалиться с мужиками куда-нибудь. Тут он знаток, этого не отнять.

Пашка давно уже перестал распушать хвост перед женщинами. Играл в другую игру. Называется – какой есть. Рубаха-парень, трусы в горошек, весь из себя проще пареной репы. Как ни странно, им это обычно нравилось. Начинали подыгрывать…

Получилось и на этот раз. Оля его извинения категорически отмела, мол, что не Европа – и так понятно. Впрочем, педерастические мальчики из рекламы с брито-мужественной внешностью, подчеркнуто ориентированной на вкусы одного пола, с их потугами на европейский уровень, ей и на работе обрыдли. Азия-с, как ни крути! Мзда, бакшиш и согнутые в поясничных поклонах спины. До сих пор бьем челом со всей дури, остервенело стирая об пол собственное выражение лица. Антон Павлович, который Чехов, начав по капле выдавливать из себя раба, даже не подозревал, что если всего раба выдавить, то ничего, пожалуй, и не останется… Так что все нормально, Пашенька, не комплексуй, давись своим кофе, разливай свой хороший коньяк и придумывай комплименты…

Пашка посмеялся ее рассуждениям, но не мог не оценить их. При близком общении Оля вообще оказалась не совсем такой, как он ее себе представлял. Знал ее уже несколько лет как вторую жену друга Юрика, как удивительно, картинно красивую женщину и состоявшуюся рекламную леди. Здоровался при случайных встречах, несколько раз сидел с ней за одним столом. Еще тогда обратил внимание на холодное, ироничное выражение ее лица. Слишком много иронии для благополучной семейной жизни, наводит на размышления о скелетах в шкафу и тараканах в голове.

А в общем, не знал, конечно. Это как раз неудивительно. Не хотел знать, чтобы не травить душу, так точнее. Жена друга, СПЕШа, – закон, табу и все, что полагается в ранге неприкосновенности. Для обычных петушиных боев есть другие курятники, чужие и незнакомые…

Все получилось, на удивление, просто. Вечером он позвонил, она сняла трубку, он ее пригласил. Куда-нибудь. Встретимся и пойдем.

А почему нет?

Идти куда-нибудь Оля согласилась сразу, не уточняя и не переспрашивая. Хороший признак, когда не уточняют и не переспрашивают, знал он. Значит, стартовая готовность в наличии, остальное возникнет по пути, как дорожные впечатления. Путь в чужую кровать начинается с первого шага из дома. Не китайская поговорка, но тоже старая истина.

Честно сказать, в глубине души Пашка побаивался, что она все-таки спросит. Во-первых, почему позвонил? Во-вторых, если воспылал, почему не звонил столько лет? В-третьих, в-четвертых… На всякий случай он заранее проговаривал про себя какие-то объяснения, не лишенные логики, но не слишком убедительные. Сам понимал – крепкий допрос выдержать будет трудно. Не расколет, но заподозрит.

Она ничего не спросила. Тоже знак…

Почему он ей позвонил все-таки? Захотелось. Вспомнил и захотелось. Вот так! Пашка, как профессионал сыска, знал: подобная мотивация обычно не выглядит убедительной, хотя встречается очень часто. Захотелось и все тут! И не в последнюю очередь, потому что она – жена Сергеева. Маски сорваны, закон отменили, табу развеялось со смертью шамана. Конечно, он тут же оправдал себя тем, что, разрабатывая объект под кодовым именем «Юрик Сергеев», нужно приблизиться к нему на минимально возможную дистанцию. Жена в данном случае может оказаться полезной как никто – ведь ближе к телу оно виднее, и все прочее из области оперативной мудрости. Долгий опыт работы давно уже приучил его относиться к таким рассуждениям без лишней скромности.

Но захотелось – это главное!

* * *

– Ты знаешь, а ведь ты – первый, с кем я изменила мужу, – сказала Оля час спустя, когда они уже одевались.

– С почином, значит! – брякнул он, не подумав.

– Дурак!

Да, действительно… Сколько раз говорил себе – не все, что просится на язык, надо немедленно выплескивать на собеседника. Честно говоря, он просто растерялся, когда она это сказала. Да еще таким голосом, которым не врут. Именно голос, а не смысл сказанного тронул его и заставил вздрогнуть от неожиданности признания. Смысл дошел до него немного позже.

– Дурак, – покорно согласился Пашка. – Извини меня, дурака старого.

– Не старого, – отвергла она, скользнув оценивающим взглядом по его высокой полуодетой фигуре. – Смотришься ты, Павел Александрович, как чемпион. Качаешь мускулатуру в спортзале?

– Гантелями обхожусь.

Она сама была еще в трусиках, колготках и лифчике. И трусики, и лифчик с какими-то просвечивающими узорчиками, подчеркивающими, что это именно белье, именно нижнее, именно дорогое, предназначенное только для избранных глаз. Смотрелось оно потрясающе сексуально, хоть опять раздевайся…

– Нет, правда, извини. Брякнул… – покаянно повторил он.

– Ну, не знаю, не знаю… Стоит ли тебя прощать?

– Мы еще встретимся? – спросил он, изображая лицом, что все еще смиренно раскаивается и осознает до самых глубин.

Получилось это забавно. Оля, как он и ожидал, улыбнулась. Улыбка у нее была хорошей и доброй. Он не помнил, чтоб раньше видел у нее такую улыбку.

– А ты как думаешь? – спросила Оля.

– Я не думаю, я только смею надеяться, – подхалимски ответил Пашка.

Если женщина неправа – попроси у нее прощения. Если она не прощает, значит, любит, тогда проси дальше, обещай больше… И прочие расхожие истины для стареющих джентльменов…

– Ну ладно, раз ты так настаиваешь… – сдалась она.

– Значит, встретимся! Я рад, – искренне сообщил Пашка.

– Я тоже. Хотя ты и сволочь, конечно.

– Сволочь, – смиренно согласился он.

– Гад, как и все мужики. Ты небось думаешь, что у меня куча любовников, сложенных в штабеля? Сознавайся, Самойленко. Или, как у вас в ментовке говорят, колись.

– Ну…

– Баранки гну! Даже соврать толком не умеешь. Чтоб другим стало приятно, а тебе – хорошо.

– Не умею, наверное, – опять согласился Пашка.

– Я же говорю – гад! Не стоило тебя прощать. Сергеев тоже почему-то считает, что у меня любовников невпроворот. Складываю штабелями, а потом разношу по поленницам. Никак не пойму, неужели у меня такой блядский вид?

Вид – что надо, и даже больше, подумал он. Впрочем, не сказал этого. Не успел сказать.

Она гибко скользнула в платье, расправила его на себе и снова стала недоступной гранд-дамой и креативным директором. Впрочем, со смытой косметикой она казалась моложе. Небольшие, едва заметные морщинки в уголках глаз тянули в лучшем случае на начальника отдела.

– Ревнует? – посочувствовал Пашка.

– Он? Да если бы! Предостерегает от венерических заболеваний.

– Он такой… Хотя я его в чем-то понимаю.

– Боишься болезней? – она недобро прищурилась. Похоже, опять была готова обидеться.

Интересно, а с чего он решил, что она такая уж прожженная стерва? Потому что у гада Юры Сергеева другой жены быть не может? А кто это утверждает?

– Да нет, не в том дело, – поспешил оправдаться Пашка. – Я его понимаю в том смысле, что, глядя на тебя, невольно представляешь, как вокруг падают мужики. Глядя на тебя, ведь невозможно этого не представить… Такая красивая женщина просто не может не разбивать сердца вдребезги, так ведь?

– Так, так… Комплимент, похоже? Правда, несколько косноязычно, но в целом сойдет.

– Он самый, – подтвердил Пашка.

– Тогда принимается, – согласилась она. – Учти на будущее, господин Самойленко, – комплименты принимаются в любом виде и форме. Не принимается только их отсутствие.

– Я учту…

Они договорились встретиться дня через два, но оба не утерпели, встретились на следующий день…

Да, именно так все и началось у них…

9

С утра пораньше Пашка открыл окно настежь, но в комнате все равно было душно. Жаркий неподвижный воздух не освежал. С улицы привычно несло бензиновым перегаром, щедро сдобренным гулким городским шумом, и только едва уловимо, словно очень издалека – привкус сирени. Майское цветение в соседнем сквере густо благоухало по вечерам, днями почти не чувствовалось.

Жара в городе началась недавно. Весна в этом году получилась странно холодной, тянулась бесконечно и хмуро, как осень. Зато в мае грянуло сразу под тридцать. Тепло хоть и долгожданное, но чрезмерное. За день блочный дом нагревался, словно душегубка. Странно, что он раньше не обращал на это внимания, думал Пашка. Впрочем, когда он проводил дома больше одного дня? Да и то, как правило, в положении горизонта, в состоянии – не кантовать.

Конец весны ознаменовался для Пашки тем, что он сломал ногу. Знакомые, услышав это, ужасались сразу. Предвидели нечто героическое, связанное с крутым криминалом, головокружительной погоней и яростной перестрелкой. Когда он напоминал, что уже не мент, а скромный хранитель достоинства универсального магазина, слушающие только многозначительно хмыкали. Заливай, мол, дальше – тебе по должности положено, свинья грязи везде найдет. С точки зрения свиньи – несомненный комплимент ее оперативной смекалке.

На самом деле все случилось до предела банально. Вечером, возвращаясь с работы, он молодцевато выпрыгнул из автобуса и наткнулся на брошенный строителями бордюрный камень. Резкая, как ожог, боль и непроизвольное матерное ругательство, на которое в толпе оглянулись. Дальше – районный травмпункт, рентген, выявивший перелом в щиколотке, и бюллетень на месяц. Как минимум, подчеркнул врач, а скорее всего – на полтора. Так что он уже третью неделю торчал дома безвылазно, ковыляя на культе гипса при помощи двух костылей, одолженных соседом сверху Вадимом Васильевичем, заслуженным пенсионером и опытным инвалидом. В лежачем положении нога почти не тревожила, перелом, по выражению врача, чистенький, аккуратненький, без смещения, но наступать на ногу было трудно. Глупо все получилось, конечно. А главное – не вовремя. Только начал вникать в дела на новой работе.

Впрочем, еще совсем недавно он мечтал спокойно посидеть дома, отдохнуть, отоспаться и все прочее. Словно накаркал. Теперь сидит, как привязанный. Отоспался он за три дня, от телевизора уже откровенно тошнит, а что делать дальше? Чем прикажете занимать неожиданный досуг, свалившийся на голову, как пыльный мешок? Об одной ноге он попьянствовал с Аликом Марцуняном, выпил с Васильевичем, чокаясь за выздоровление всей страны, и на этом культурная программа оказалась исчерпанной. Как-то завалились приятели-опера, вслух завидовали его неожиданному отпуску и новой, непыльной работенке. Но они все время были то в разгоне, то в разлете, их надолго не заманить, понятно. Он сам еще недавно был то в разгоне, то в разлете попеременно…

Чаще всех приходила Оля. Появлялась свежая, веселая, по-женски благоухающая и с удовольствием тормошила его. Глядя на нее, оставалось только удивляться не без гордости – как это она, такая, и – к нему. С полной сумкой продуктов. Не только трахнуть, но еще и подмести, и помыть. Два раза Оля сварила ему куриный суп и один раз борщ. Готовить Пашка и сам умел, слишком давно жил один, чтобы не уметь, но забота трогала. Может, это и есть любовь? Когда активный секс до потери пульса, а после – куриный суп. Не до ведь, а после, что характерно. Не просто любовь, уже нежность…

С тех пор как она вошла в его жизнь, Пашка разогнал всех своих разовых баб, сам удивляясь неожиданно проявившемуся моральному облику. Мораль тут конечно же ни при чем, не на того напали, оправдывался он перед собой. Когда тебе за сороковник – в любовь уже не кидаешься. В крайнем случае – осторожно, с оглядкой, входишь, как в холодную воду. Что бы ни утверждали классики про покорство данному чувству всех возрастов без исключения, а годы не только берут свое, но и накладывают нестираемый отпечаток. Особенно когда за плечами многокилометровый постельный стаж. Просто – не хотелось. Их – нет, а ее – да. И так бывает, оказывается. Давно уже с ним такого не было. Укатал Сивку товарищ Бурка. Помнится, в сопливом детстве его искренне интересовал вопрос: Сивка-Бурка и Сивый мерин родственники или нет? Взрослые в ответ только смеялись…

Потом Оля, как и все, уходила. Дел у нее как раз оказалось невпроворот, она в своей рекламе двигала какую-то очередную кампанию до синяков под глазами. Чужая жена, ворчал он вслед закрывающейся двери, все равно – чужая жена. Сам понимал, что ворчит и придирается – от жары, безделья и беспросветного диванного лежбища характер откровенно портился.