Текст книги "Пока живой"

3

Полгода назад Пашка встретился с Леной. Неожиданно для себя.

Да, полгода прошло, может, чуть больше. Это случилось незадолго до похорон борова Витька…

Спустя много лет странно встречаться с женщиной, которую когда-то любил. И которая тебя бросила. Может, с теми, которых бросил ты сам, встречаются по-другому, иногда думал Пашка. Даже наверняка. Просто ему не приходилось встречаться с женщинами, которых он бросал…

Странно. И даже страшно. Казалось, забылось все, улеглось, похоронено под пеплом прожитого. Утрамбовано текучкой, работой, другими женщинами. На него, Пашку, женщины часто западали. Этого у них не отнять. Он и не отнимал. Себя у них.

Но когда Лена позвонила ему на работу, он сразу узнал ее голос. Голос абсолютно не изменился. Ни в трубке, ни в его памяти.

Двадцать лет прошло. И ведь нашла же телефон! Конечно, найти телефон отделения милиции – труд невеликий, сразу сообразил он. Найти его в отделении – тоже несложно. Она и нашла.

Привет – привет. Как дела? Как сажа бела, а как еще? Нужно встретиться, сказала она. Зачем? Нужно, Паша!

Занят вообще-то, работаю, работы не просто по горло, по самую крышу, машинально начал отговариваться Пашка. Если, мол, у нее юридические проблемы, лучше сразу, не теряя времени, к адвокату, объяснял он. Тоже, скорее, по привычке. Время от времени в его жизни всплывали разные забытые школьно-институтские знакомые, у которых возникали неприятности с законом. И которые с ним, как со специалистом, срочно нужно было обсудить. Дальше, конечно же, следовали прозрачные намеки на материальную благодарность. Пашка, как специалист, давно научился ловко увиливать от таких бесед.

Нет, при чем тут юридические проблемы? Какие адвокаты? Просто нужно. Ну очень нужно. Очень!

Она просила. Настаивала. Говорила, что это не только для нее важно. Для него, Пашки, тоже важно. И для всех остальных. Для многих.

Она настаивала. Он согласился. От неожиданности даже не догадался ее куда-нибудь пригласить. Договорились встретиться на улице, возле метро в качестве ориентира.

Чего он ждал от этой встречи? А чего от нее можно ждать? Двадцать лет прошло…

Он ждал, что она постареет, это точно.

Она постарела. Сорокалетняя женщина, мать троих детей. Смотрелась моложе, лет на тридцать-тридцать пять. По крайней мере, в одежде. Без одежды, когда все обвисает, они, его ровесницы, смотрятся теперь по-другому. Плавали-знаем, сорок – это не двадцать, это в два раза больше. Его ровесницы, бывшие девочки, уже смотрятся без одежды, как птицы без перьев, были случаи убедиться. А ведь она к тому же на два месяца старше его, вспомнил Пашка. Теперь его последняя подруга, студентка Таня, периодически приходящая ночевать, по возрасту вполне годилась для Лены в дочери…

– А ты почти не изменился. Все такой же, – сказала Лена.

– Поседел на полголовы, – пожаловался Пашка.

– Ничего, у тебя это незаметно, – она улыбнулась. – У тебя волосы светлые, тебе можно седеть.

Когда Лена улыбалась, становилось заметно, что один зуб у нее, слева сверху, слегка наезжает на другой. Странно, раньше он совсем не замечал у нее этой щербатины. А сейчас – первое, что бросилось в глаза.

Чего ждал? Ждал, что она извинится. По крайней мере. Она извинялась. Сожалела. На первый взгляд, искренне. Объясняла, тогда у них с Витьком действительно все получилось случайно. А потом – как будто вожжа под хвост. Хоть в петлю, хоть замуж за Витька. Раз уж она такая откровенная блядь, то лучшего все равно не заслуживает. Не стоит она ничего лучшего. Только замуж. А тут еще неожиданная беременность присовокупилась… Такое было настроение, Паша. Так получилось…

Он слушал ее и не понимал, зачем она оправдывается через двадцать лет. Хотя это было приятно, что оправдывается.

Пашка подтвердил – в жизни все часто получается через задний проход. Как правило, именно так, из всего многообразия жизненных путей задний проход – самый проторенный. Что еще тут скажешь? Если закрыть глаза и слушать один ее голос, можно представить, будто никаких двадцати лет между ними не было…

Но она не об этом хотела поговорить сейчас, объясняла Лена. Не только об этом. Прошлое – прошло, и сделанного не воротишь, эти избитые аксиомы даже успокаивают своим откровенно выраженным пессимизмом. Но она опять не о том. Хотела рассказать ему о другом. Так вот… Муж, Виктор, сейчас болен, очень болен. Он даже сам не знает насколько. Не хочет знать. Постоянное пьянство, бабы, теперь и кокаин прибавился. Целеустремленно, в общем, шагает к могиле. Как на параде марширует. Самое страшное – остановить его невозможно. Она пыталась сначала, потом махнула рукой. В конце концов, это его жизнь, ему ее и топтать. Рассудила: когда он умрет, она, наконец, сможет уехать в Австралию, у них там теперь дом на побережье, счет в банке. Старшие дети уже взрослые, уже устроены, сами живут. А младшая с ней собирается, ей тоже этот экстремальный российский быт поперек горла стоит… Впрочем, речь опять-таки не об этом. Видишь, Паша, какие бабы путаные существа? Так вот… Витька, наглотавшись спиртного и нанюхавшись своей наркоты до невменяемости, ей сейчас все рассказывает о своих делах. О бабах даже рассказывает, хвастается, какой он удачливый во всем. Несет его, откровенно несет…

Словесный понос просто, противно слушать, как он все рассказывает, говорила она.

И страшно, Паша, если бы ты знал, как это страшно! О прошлом, о себе, о Сергееве он тоже рассказывает. Там есть, что послушать, тебе тоже будет интересно узнать! Грех, конечно, знаю, что грех, но я уже теперь просто жду, чтобы Виктор сдох. Вот такие дела. Так что, Пашенька, не только я в этой жизни сука… Я не оправдываюсь, просто хочу, чтоб ты знал. Чтобы все знали. Именно поэтому тебя и вызвала через столько лет…

Она рассказывала про мужа Витька и друга Юру. Он слушал ее. Слышать это было тяжело и противно.

* * *

На работу Пашка в тот день не вернулся. Поехал сразу домой. Прогнал юную подругу, появившуюся некстати, обратно к маме – пусть хоть полы старушке помоет, в магазин сходит за картошкой, потрясет жопой не только в кровати…

Остался один. Выпил водки, чокнувшись с бутылкой. С тренером, как выражаются в алкогольных кругах. Когда-то, в тот страшный, темный как ночь период своей жизни, когда он пришел из армии, весь из себя боевой дембель, и понял, что Лены рядом нет и не будет, он узнал, что выпивать с тренером тоже интересно. Телевизор для фона и оживленная, содержательная беседа с самим собой…

Пашка в этот вечер до полуночи ходил по квартире, валялся на тахте, сидел за столом, чокался с тренером, который пустел на глазах. Думал про Юру Сергеева. Тут было о чем подумать. Тут многое было. Целая куча мелких фактов и фактиков, выстраивавшихся теперь в цельную и вполне логичную картину. Если вдуматься. И не замечал ведь раньше он, Пашка, опер-профессионал, не замечал ничего, вот что интересно…

Конечно, они встречались редко, может, раз или два в году, у всех своя жизнь, проблемы, дела, заботы, обычные и бесконечные. Школьные друзья, СПЕШи – это праздник. Радость встречи, вечер светлых ностальгических воспоминаний – и снова в бой, покой, естественно, только снится…

Но все равно…

Не обращал внимания? Не хотел? Не ждал?

Ай да Юра, ай да сукин сын… Нет, не Пушкин! Но тоже своего рода гений. Гений притворства. Артист с внешностью благородного героя… Так что пляшет здесь не Сергеев и даже не Пушкин. Он, майор Самойленко, старый, битый и стреляный опер, приплясывает по квартире от злости и хлещет водку.

Пусть! Главное, он твердо знал: не поддаться первым эмоциям, пережить их. Переходить эмоции в одиночку по квадратным метрам квартиры-клетки, ему это всегда помогало. Точно, как зверь в клетке… Ладно, какая разница, пережить – это для начала. А остальное нужно додумать потом, на холодную, трезвую голову…

* * *

Однажды, когда-то очень давно, практически в другой жизни, Пашка уже был женат. Но это, положа руку на сердце, даже браком не назовешь. Он решил попробовать, и она, видимо, решила. Она – умненькая, симпатичненькая, была учительницей не только по профессии, но и по внутреннему убеждению. Заучила его во время медового месяца в тверской деревне у родственников, а потом он окончательно начал чувствовать себя двоечником.

В общем, прожили вместе полгода, может, чуть больше и разлетелись, как сухие листья от ветра, шурша от негодования друг на друга. Невеста была не против выйти замуж за мента, экзотика все-таки, а жене муж-мент категорически не понравился. В принципе можно понять…

С тех пор он жил один. Сам себе господин, товарищ и брат. Когда его спрашивали, чего он никак не женится, неприлично даже – в его зрелом возрасте и без петли на шее, Пашка срезал интересующихся встречным вопросом: почему, когда одному хорошо, всем вокруг от этого плохо? В чем причина всеобщей мизантропии по поводу его холостого положения? И не есть ли здесь скрытая зависть к счастливчику?

Да, жил один. Так получилось. Согласно собственному предпочтению. Женщины, кстати, хорошо чувствовали его матримониальную стойкость. Несмотря на многочисленные романы, закольцевать его почти не пытались. Орлы в неволе не размножаются, хорошее дело браком не назовут, и все прочее, избитое и разухабистое на ту же тему. А в глубине души – ностальгические воспоминания о первом и светлом. Боль ушла постепенно, а ностальгия все равно осталась. Память о том, как можно любить. Ностальгия по несбывшемуся поселяется в человеке неизбывно, как хроническая болезнь, заметил еще Александр Грин, горько пьющий романтик в прозе.

«Может, все подруги с женской тонкостью чувствуют, что неизбежно проиграют воспоминаниям?» – думал он иногда. Пресловутая женская тонкость, конечно, сильно преувеличена, если судить по его бывшей жене – та перла со своим мнением, как танк на бруствер, но все-таки…

Неожиданная встреча с Леной всколыхнула его.

Потом, на трезвую голову, с высоты своего теперешнего опыта, Пашка часто вспоминал ее. Много лет не давал воли подобным мыслям, привык не давать, гнал и недопущал, а теперь разрешил себе. Какой она была и какой стала… И даже, можно сознаться, прикидывал, как бы все получилось, если бы у них сложилось тогда. Вот он приходит из армии весь из себя в дембельских значках и портянках, и Лена, его солнечный зайчик, ждет и встречает… Свадьба, детишки, сопли, двойки, семейные отпуска на солнечных взморьях, тренировочные штаны с растянутыми коленками, пиво в гаражах со скрывающимися от жен мужиками… Даже странно представить, что все это могло стать его жизнью…

Тоска по несбывшемуся? Прав был Грин, есть такая…

«А получилось бы у нас или нет?» – думал он. Или разошлись бы за горизонтом, как корабли в море, подобно многим скороспелым парам школьных времен?

Кто знает… Теперь, конечно, трудно сказать, практически невозможно. Он помнил, как он ее любил, долго любил, еще многие годы. Вспоминал… Сохранилась бы любовь, если бы они жили вместе? Или, подобно многим, потерялась в бытовых мелочах, в случайных кухонных ссорах и обидных шпильках на сон грядущий?

Тоже бывает…

Впрочем, все это ерунда, опять те же самые «если бы да кабы», бесплодные, как онанизм. Как бы там ни случилось, что бы ни вышло в финале, но это была бы жизнь, его жизнь…

Если отбросить всю шелуху рефлексии – его первую любовь, настоящую, большую любовь у него попросту украли…

4

Посетителей в кафе прибавлялось, и Денису пришлось снова встать за стойку. В зале теперь шуровала официантка Женя, густо крашенная брюнетка, вечно юная красавица на пятом десятке лет, когда-то носившая в приблатненых кругах кличку «Кука». Пашка знал: у нее одна ходка по малолетке, вторая – на взрослой зоне, спит она с Денисом, а дома у нее сильно пьющий муж, которого она жалеет, и тринадцатилетний сын-подросток с врожденными поражениями опорно-двигательного аппарата, который «сечет в компьютерах с полтычка». Его она жалеет еще больше, но «пацан разумный, не пропадет, если что, не приведи господи…».

Она помнила, что он это знает. Проходя мимо, Женя взглядами давала понять: для них она особо готова к услугам, хотя и не навязывается. Почетные гости. В шалмане, разумеется. Припоминая римскую иерархическую мудрость – лучше быть первым в шалмане, чем последним – в любом другом месте. Вечная тоска человечества по чувству собственной значимости…

Вместо себя Денис прислал на их столик вторую бутылку коньяка. Коньяк был хороший. Дорогой, наверное, оценил Пашка.

Раньше Денис, связанный оперативными отношениями, никогда не брал с Пашки денег. Отказывался и картинно негодовал. Теперь, когда оперативные отношения развязались, интересно, принесет счет или нет? Впрочем, деньги теперь уже не проблема, что, безусловно, приятно и ново…

– Ну как новая работа? – спросил Алик.

– Ничего, справляюсь, – сказал Пашка.

– Просто так – ничего?

– Осваиваюсь пока.

– Нравится хоть?

– Деньги платят, – сдержанно ответил Пашка. – Недавно первую зарплату получил. Дали больше, чем за полгода в ментовке.

– Покупают, значит? – подковырнул Алик.

– Уже купили, – невозмутимо подтвердил Пашка.

– Мог бы и в милиции взятки брать, – заметил Алик. – Ваши-то многие хорошо берут, вон в новостях все время рассказывают – рекордные показатели коррупции, оборотни в погонах осваивают новые рубежи благосостояния, и все такое…

– Берут, – согласился Пашка. – А где у нас не берут? И наши берут, и ваши, и еще другим остается.

– Так что ж ты терялся? – продолжал подначивать Алик.

– Да пошел ты…!

– Спасибо на добром слове… Работа-то как, нравится или нет?

– Ну, что ты пристал – нравится, не нравится, – проворчал Пашка. – Не девка же – работа! А на работе люди работают, если ты в курсе… Работают и получают зарплату. Оклад жалованья. А тем, что нравится, они занимаются в свободное время. Так жизнь устроена, дорогой друг и товарищ. Все лучшее – детям, а все интересное – мимо кассы.

– Да нет, просто трудно представить тебя в холуях…

Алик, хоть и пьяный уже, сам понял, что ляпнул лишнее. Тут же осекся. Глянул на Пашку испуганно и виновато. Горячие армянские глаза от коньяка совсем нагрелись и ярко блестели.

– Так, – сказал Пашка.

Он даже не обиделся. На Алика, с его непосредственностью школяра, трудно обижаться. Просто сделал вид.

Умные люди не обижаются, умные люди делают выводы, любил повторять Пашка под настроение. Или, в крайнем случае, делают вид…

– Ну ладно, ну извини… Вырвалось, – оправдывался Алик. – Правда, извини… Не то хотел сказать…

– Убить тебя, что ли? – поинтересовался Пашка.

– Не надо! – быстро ответил Алик.

– Все-таки убью…

– Я исправлюсь!

– Черт с тобой, живи. Я сегодня добрый. А что касается холуев, если серьезно – не понял еще. Правда, не понял. Непривычно, конечно, но пока ничего такого… Работа как работа.

Нравится или нет? Интересный вопрос…

5

На новую работу его пригласил бывший коллега Мишка Коростылев, когда-то они начинали вместе. Мишка, тоже опер, дослужился до капитанских погон, а потом на них плюнул. В середине 90-х Коростылев, затюканный женой, безденежьем и многодетностью, подался в частные охранные структуры и прочно там обосновался. Но связь они все-таки окончательно не теряли. Пашка по старой дружбе несколько раз сливал ему кое-какую информацию по криминалу, а Коростылев за это накрывал ему поляны «от пуза» в дорогом ресторане.

Теперь Мишка стал заместителем директора по вопросам безопасности торговой сети «Гипер-маг» – такое вот длинное название должности. Выглядел уже не прежним улыбчивым толстощеким бузотером, а вальяжным, упитанным господином при дорогих галстуках и часах. Хоть и говорят, что деньги портят, но по Мишке это было незаметно. Портят, значит, да не всех… Коростылев, наоборот, стал каким-то более мягким и сдержанным. Не щетинился ежеминутно колючками, бесшабашно критикуя всю окружающую действительность, а сначала думал, потом – говорил. В прежние времена ему этого не хватало, помнил Пашка.

Былая чертовщинка оставалась у него только в глубине веселых голубых глаз. Но оставалась. Тлела внутри и грозила неожиданными пожарами. В этом Пашка убедился, когда они под обсуждение перспектив будущего сотрудничества откровенно нажрались в каком-то дорогом вечернем клубе. Хорошо посидели. О работе договорились в течение десяти минут, ударили по рукам и остаток вечера вспоминали боевую молодость оперуполномоченных. Все-таки было, что вспомнить – два лихих молодых опера Миша с Пашей долго оставались незаживающей язвой тогдашнего милицейского руководства. Весело работали, вспоминали оба, гуляли, как Махно за рекой…

Так Самойленко стал непосредственным подчиненным Мишки, начальником охраны подразделения № 4, в переводе на понятный язык – четвертого супермаркета. Самого большого магазина в сети, как подчеркивал Коростылев. Гордись, мол, Пал Саныч, оказанным тебе доверием!

А что делать? Оставалось гордиться и обещать соответствовать. Высоко и гордо нести в массы пиратский флаг розничной торговли, где на черном фоне зловеще скрещиваются сервелат с карбонатом…

Фирма «Гипер-маг» принадлежала какому-то турку. Негласно участвует еще некто из Московского правительства, рассказывал ему Коростылев, но это – понятно, эти везде участвуют, на то они и величают себя правительством, а не городской администрацией, чтобы хапать по-царски. Иметь свои княжьи подати на общегородском рынке. Тебе, Саныч, заморачиваться этим совсем не стоит, это уже не твой уровень, рассказывал Мишка. Главное, знай: фирма надежная, процветает под такой-то крышей.

Самого турка-хозяина Пашка видел один раз и то мельком. Ничего себе турок, вполне турецкий, с европейскими манерами, сливовыми восточными глазами и жесткой щетиной на смуглом лице, проступающей даже после недавнего бритья. Сам хозяин говорить с Пашкой не соизволил, парой слов и быстрым движением руки отослал их с Мишкой к управляющему директору. Это резануло. Впрочем, после властного хамства высших милицейских чинов ему не привыкать, конечно. Пусть милицейские чины сначала демократично здороваются за руку, а только потом начинают хамить, но, как известно, идентичность хрена и редьки в качестве атрибутов для сладкой жизни не ставится под сомнение даже соответствующей поговоркой…

Работа, в общем, была несложная. Первое – следить, чтоб не воровали посетители. Второе – чтоб не воровали сами работники супермаркета. И третье, четвертое, пятое и так далее, инструктировал Мишка.

Его подчиненные, личный состав, точнее, по гражданской терминологии – персонал, показались Пашке не слишком подготовленными, но достаточно вышколенными. Бросилось в глаза то, что здесь называли «корпоративный дух». Вселенная «Гипер-маг» (никак не меньше!) и они, все сотрудники, ее составляющие и производные, что крутятся вокруг своего щетинистого турецкого солнышка… Мы счастливы, они счастливы, все счастливы, потому что работаем в «Гипер-маге»… Гипер-маг-аминь!

Это тоже резануло сначала. Излишняя восторженность всегда представлялась Пашке одним из проявлений скрытого идиотизма.

Если честно, на новой работе у него возникло странное чувство. Как будто работает он чуть-чуть, не то что в полсилы, даже в четверть силы. А получает за это незаслуженно много. Но даже не в этом дело. Просто возникло ощущение какой-то пустоты, словно то, чем он сейчас занимался, своего рода игра, не больше. Как взрослому человеку покажется наивной игра детей в настоящую серьезную жизнь, если его неожиданно в нее втянут. Наверное, так…

Наследие проклятого ментовского прошлого, не иначе! Привычка пахать, как лошадь, и получать, как осел.

6

К вечеру в кафе стало совсем людно. Народа прибавилось, помимо парочек появились еще и компании. Одна – уже совсем теплая. Через столик от них двое молодых парней в костюмах и галстуках бодались лбами над бутылкой водки. Судя по аккуратным, почти одинаковым костюмам, какие-нибудь менеджеры или продавцы, загулявшие после работы, решил Пашка. Забрели в кафе, чтоб догнаться. Их третий друг, тоже при галстуке, при сером костюме, с длинными волосами, забранными сзади в хвост, притоптывал и раскачивался напротив стойки. Изображал танец. Брачный танец одинокого волка, опоздавшего к разбору волчиц. Глаза у него были мечтательно полузакрыты. Тут, похоже, кроме спиртного еще и наркота какая-то, определил Пашка наметанным взглядом.

Компания была с душком криминальной агрессии, сначала пыталась приставать к официантке, но вмешаться никто не успел – «Кука» сама справилась с ними с привычной легкостью.

«И чего тебя, Саныч, понесло в очередную структуру? – думал Пашка не слишком серьезно. – Пошел бы вон хоть вышибалой в кабак. И нальют, и покормят, и еще с собой завернут… И пьяницы с глазами кроликов… И ты среди них со зрачками, как гвозди… Можно прожигать жизнь прямо на рабочем месте, чем не карьера?»

Коньяк мягко, приятно шумел в голове. Музыка теперь гремела, сливаясь с гулом голосов и, странным образом, с едкими кухонными запахами. Мелодичных французов сменили суматошные американцы. Или англичане, кто их разберет. Пашка никогда не пытался разобраться в современной попсе. Тем более в западной.

– Ты знаешь, а я бы все-таки его просто убил, – сказал Алик.

– Сергеева? – спросил Пашка, глядя на одинокого танцора.

– Ну, не этого же хвостатого, – Алик смотрел туда же. – Хотя этого тоже следовало бы. Наверное.

Алик лихо глотнул конька и так же лихо занюхал корочкой. Они уже усидели вдвоем приличную дозу. Вторая бутылка таяла, как весенний снег. Алик всегда пьянел быстро, правда, быстро опьянев, все равно держался, надо отдать ему должное.

– Хвостатого-то за что?

– За компанию.

– Экий ты грозный, – проворчал Пашка. – А кто убивать будет?

– Хвостатого?

– Пошел ты…

– Обязательно.

– Убивать… – проворчал Пашка. – Думаешь, это так же просто, как водки выпить? Ты, например, сможешь убить? Собственными руками? Давай, вперед, оружие могу дать.

– Ну, я… Нет, ну почему – я?

– Вот то-то. Кто – это первое. Второе – как убивать? Удушить, удавить, зарезать, пристрелить, утопить, взорвать, выбросить из окна или устроить автомобильную аварию? Третье – где убивать? Куда девать тело? Как зачищать улики? И четвертое, и пятое, и шестое… А ты как думал?

Алик неожиданно и громко икнул, косвенно подтверждая недостатки мыслительного процесса. Судя по всему, он никак не думал, все больше чувствовал. Чем дальше, тем больше.

– Будь здоров, расти большой… Убивать, брат Алик, это не просто, – сказал Пашка. – Думаешь, киллерам платят такие большие деньги только за престижность профессии? Это, скажу тебе как специалист, целая наука…

Пашка тоже глотнул коньяка. Закусил маслянистой оливкой. С удовольствием закурил, ощущая тепло в желудке и приятный туман в голове. В конце концов, бог с ним, с этим совещанием, ему там быть вообще-то не обязательно, есть другие дела, которыми можно отговориться.

– Ты понимаешь, живет такая сволочь, как Сергеев, – горячо начал Алик, машинально хватаясь то за Пашкину руку, то за рюмку. – Ходит среди людей. Другом прикидывается. Как подумаю, у меня все внутри закипает. Так и хочется ему в морду въехать… И ведь верят же ему. Я сам верил…

– А выводы? – спросил Пашка.

– Какие выводы?

– Из вышесказанного. Меньше кипи, больше пара останется. Первая заповедь паровоза, слышал такую? Терпение, юноша. В морду въехать проще всего. И глупее всего в данном конкретном случае. Я же тебе говорил, будем хитрее. Почти как друг Юрик с его хитростью через букву «ж»…

– Тебе легко говорить.

– Ага, мне легко. Мне все всегда легче легкого, – подтвердил Пашка.

– А он звонит, между прочим. Веселый, довольный. И приходится с ним поддерживать доверительные беседы. По твоему распоряжению, между прочим. Как я до сих пор не прокололся, ума не приложу?

– Ладно, ведь не прокололся же. Значит, потенциал в тебе есть. Я имею в виду, криминальный потенциал, так популярный сейчас в нашей родной державе. Скажу тебе как специалист: криминальный потенциал нашего народа даже шире наших же необъятных просторов. Отсюда все беды. Но это лирика, разумеется.

– Ты специалист, тебе виднее, – согласился Алик.

– Вот именно…

– А Сергеев точно поверил, что это его Лена заказала? – усомнился Алик.

– Поверил, куда он денется, – подтвердил Пашка. – Я же не первый год в этом бизнесе, как теперь говорят. Маленько кумекаю. И что заказали его – поверил, и что это Лена заказала – тоже поверил. С этими якобы покушениями – это я его попугал только. Поиграл чуть-чуть… Ничего-ничего, он у нас с тобой еще не так испугается! Он у нас от одного страха сдохнет!

– Свиреп ты, Пал Александрович, как я погляжу.

– Я не свиреп, я справедлив. Иногда хотя бы. У меня работа такая, – ответил Пашка.

Алик разлил коньяк, и они выпили.

Да, совещание, похоже, побоку…

* * *

Всю правду про друга Юрика Пашка ему рассказал не сразу. Много позже похорон Витька, когда Алька пристал к нему с закономерным вопросом, что происходит с Юриком и чем он может помочь?

Пашка рассказал. Как он и предполагал, Алик для начала вспыхнул, как порох. Рвался немедленно бить морду Сергееву, скрежетал зубами, стучал ушами и, вообще, – рвал и метал, как гроза над морем. Потребовалось немало времени и даже определенные физические усилия, чтобы усадить Альку за стол, упоить креплеными напитками и заставить для начала хотя бы рассудить трезво.

Что, где, когда, как, зачем и на каком месте…

Алик с его детско-юношеским мушкетерством настаивал, что здесь и сейчас, и ногами по морде, но Пашка придавил его порывы души профессиональным термином «оперативная разработка». Мол, морды и кулаки здесь ничего не решают, не тот случай, Алька. Здесь надо хитрее, тоньше, с игрой сознания и сумеречным состоянием души…

Потом Пашка аккуратно рассказал ему свой план действий. Не все, конечно, – в качестве носителя закрытой оперативной информации Алька вызывал большие сомнения. В чем-то, во многом, он так и остался бескомпромиссным подростком, прямолинейным, как горн и барабан пионерии, знал Пашка. Это в нем и нравилось: всегда нравилось, прожить больше половины жизни и ухитриться не повзрослеть – это еще надо суметь…

– Я вот что думаю, Паш… – вдруг сказал Алик.

– Чего?

– А не зря ли мы все это затеяли…

Это было уже что-то новое. Вчера Алик попросил его встретиться, поговорить, посидеть, вспомнить годы молодые, веселые, но зачем, так и не сказал…

– Мы? – деланно удивился Пашка.

– Ну, ты, ты! Не спорю. Но все равно… Дурацкая какая-то ситуация. Нет, правда, дурацкая. Если вдуматься. Месть бывшему однокашнику, наказание из прошлого – просто Кровавая рука какая-то, граф Монте Кристович Озверелов…

Вот это новость! Что, неожиданно протрезвел?

– Думать мало-мало – спать крепко-крепко, – флегматично заметил Пашка.

– Да я серьезно!

– А если серьезно, не ты ли только что предлагал убить друга Юру? И, как я понимаю, практически насмерть? – насмешливо напомнил Пашка.

– Это не я, это коньяк предлагал, – выкрутился Алик. – Ну ладно, разыграл ты его с этим твоим сторожем дядей Вовой – тот еще фрукт… Ну, Михалыч за ним по следам ходит, на нервы действует. Сергеев, кстати, недавно звонил, жаловался, что ему опять черный дед стал мерещиться. Доходит клиент, намерен всерьез провериться у психиатра, между прочим, уже был на приеме… Все равно детство какое-то, несерьезно все это…

Да, о главном Алька не догадывался, конечно… Впрочем, и не должен догадываться – есть вещи, которые следует делать в одиночку и никак иначе…

– Мы будем петь и смеяться, как дети, среди упорной борьбы и труда… Помнишь, песня такая была? – спросил Пашка.

– И петь будем, и пить, – подтвердил Алик. – А все-таки объясни мне, Паш, чего ты добиваешься? Ну я понимаю, набил бы морду Сергееву… Ну я тебе помог бы в этом… Убил бы его, в конце концов – я бы понял. А так…

– Есть ли у вас план, мистер Фикс?

– Ну тебя к черту!

– Спасибо, я тебя тоже люблю, – заметил Пашка. – А убивать – грешно. И набитие морды, сиречь лица, опять-таки есть уголовно наказуемое деяние…

– Кстати, ты знаешь, что Сергеев себе пистолет завел?

– Да неужели? – удивился Пашка, на этот раз – без всякой позы.

Этого он не знал. Ай да Юра! Вооружен и очень опасен, значит…

– Завел, завел, купил где-то по случаю, он мне сам говорил… Нет, правда, Паш, может, я чего-то не понимаю… Тогда объясни мне, чего ты добиваешься, в конце концов?

– Я же тебе объяснял, объект, он же Юра Сергеев, должен у нас испугаться. Так испугаться, чтобы на всю жизнь хватило… Это первое.

– А второе?

– Поживем – увидим.

– Все равно, как-то это… не так.

– А что ты предлагаешь?! Все оставить, предлагаешь?! – Пашка начинал злиться всерьез. – Пусть Сергеев живет, здравствует и наслаждается своими подлостями, вспоминая на сон грядущий, как он ловко развел своих друзей-лохов? Это ты предлагаешь?

– Ну…

– Без «ну», Алик! В том-то и дело, что без всяких «ну»! Сергеев – это зло, Алька! И это зло нужно остановить. Как эпидемию чумы. Вот так!

– Ладно, не злись.

– А я не злюсь… Чистоплюй, тоже мне, нашелся… Не так, не то…

– Давай лучше выпьем, – примирительно предложил Алик.

– Другое дело. Это давай, конечно…

Итак, теперь понятно… Алик задумался о нравственной стороне вопроса, которая, как водится, хромает на обе ноги. Перегорел, перекипел, остыл и задумался, понял Пашка. Можно было ожидать. Зная Альку… Наверняка начал уже в глубине души подыскивать для Сергеева какие-нибудь оправдательные причины: что вот, что так, что если бы… Словом, он гад, конечно, но в глубине души очень даже не плохой гад, свой гад… Нормальные, хорошие люди, вообще плохо понимают логику негодяев, не хотят понимать, противно им понимать эту пресловутую логику, нелицеприятную, как паутина в углу. Вот в чем слабость хороших людей перед плохими, в этом Пашка давно уже убедился. Хорошо, что он в свое время не поддался искушению и не рассказал всего…

Поговорили, в общем.

Кровавая рука, надо же… А кто утверждает, что месть может быть нравственной? Он, Пашка, этого точно никогда не утверждал.

– Знаешь, Алька…

– Что?

– Ты в это дело не лезь, вот что.

– В каком смысле?

– В самом прямом.

– Думаешь? – спросил Алик.

Вопрос-запятая. Пауза в разговоре. Все он прекрасно понял, видел Пашка. Понял и согласился. В глазах – облегчение, это ясно видно. Как обычно. Паша большой, Паша умный, Паша сделает… А мы, друзья, его морально поддержим… И – облегчение: кто-то сделает, но не он, он же только поддержит. В этом весь Алик, кипучий на словах и абсолютно инертный на деле. Ребенок, в сущности, как был ребенок, так и остался, хотя уже в третий раз сбривает бороду. Дети всегда прячутся от страшных сказок под одеялом…

– Просто не мешай мне, Алька, – подытожил Пашка.

– Хорошо, – согласился Алик.