Текст книги "Пока живой"

13

Поздно вечером Пашка припарковал свою «девятку» неподалеку от Юриного дома. Довольно неуклюже втерся на свободное место между двумя машинами. Гипс ему сняли три недели назад, ходил – перелом почти не чувствовался, но вот давить на педаль сцепления было тяжеловато. Хотя врач сказал, что ногу уже можно нагружать, даже полезно. Значит, оставалось нагружать, потихоньку вползая в узкий промежуток между подержанным «немцем» и новым «японцем».

Втиснулся. Удобное место, отсюда хорошо просматривались и въезд на стоянку, и дверь подъезда. Лето было еще в разгаре, судя по духоте – в самом разгаре, но – июль, световой день уже шел на убыль. Фонари, словно торопя ночь, зажглись уже в первых сумерках. К полуночи столичные улицы утихали, не совсем, но все-таки ощутимо. Открытые настежь окна, из которых слышались голоса телевизоров, даже придавали городу нечто уютно-провинциальное. Лето все-таки – пора отпусков и отдыха.

Пашка знал: по средам его однокашник всегда возвращался домой за полночь. Среда у него – сексуальный день. Обычно – среда, но иногда бывает и вторник. Именно по этим дням друг Юра посещает некоего референта, точнее, референтку из собственной газовой фирмы.

Эту девочку Пашка несколько раз видел. Ничего девочка, блондиночка, но не ярко выраженная. Все при ней: молоденькая, глазастенькая, губастенькая, ногастенькая. Фитнесы, диеты, активный отдых за рубежом и снайперский прицел на карьерный взлет. С первого взгляда – лощеная, яркая и пустая, как обложка глянцевого журнала, а так – кто знает, все-таки работает в серьезной конторе, какие-то мозги должны иметь место в голове. Интересно, Юра ей платит наликом или по старинке – услугами и подарками обходится? Но как-нибудь наверняка платит, эта из тех баб, у которых в глазах, как в такси, непрерывно щелкает счетчик, определил Пашка…

Сидел и ждал.

Когда-то, начиная молоденьким опером, Пашка искренне недоумевал, как можно сутками наблюдать за какой-нибудь дверью, окном или переулком. Тоскливо же! Потом научился, конечно. Все просто. Сидишь и наблюдаешь. Зрение привычно расчленяет объекты на меняющиеся – прохожие, например, или машины, и неизменные – дома, деревья, витрины и так далее. А ты сидишь и смотришь не на часы, а вокруг. Время плывет и мысли плывут, и ты так же неторопливо, никуда не спеша, плывешь вместе со временем. В бардачке – пара завернутых в целлофановый пакет бутербродов и литровый термос с кофе, за сиденьем – двухлитровая пластиковая бутылка на случай малой нужды. Профессионализм, его мать! Который, как утверждают, складывается из мелочей. И малой нужды, разумеется…

Сидел. Вспоминал.

14

– Ты знаешь, Паш, я чувствую что-то нехорошее, – сказала ему Оля совсем недавно.

– Это я носки под диваном забыл, – пошутил Пашка.

– Я серьезно, между прочим…

– Я тоже. Неделю уже собираюсь вытащить и бросить в стиралку, и все забываю. Склероз прогрессирует, наверно. Старею, значит, какие тут шуточки…

– Зараза ты, Самойленко. Ни о чем с тобой нельзя серьезно …

– Еще какая зараза, – подтвердил Пашка. – Настоящая холера.

– Чума. Настоящая чума, – уточнила она. – Я от тебя чумею.

Слышать это было приятно. Смотреть на нее – тем более.

За окном моросил мелкий, въедливый дождик, а они сидели на кухне и пили чай.

Окно Пашка не закрывал, после удушающей жары неожиданная прохлада и сырость за окном казались избавлением. Впрочем, на следующей неделе метеорологи опять обещают возобновление жары, вспомнил он. Так что остается дышать, пока дышится. Пашка не слишком любил жару, тем более, жару в городе, где асфальт плавится, машины раскаляются в пробках, а люди кипят и булькают, как вода в кастрюле. Жара хороша там, где море, песок и сплошное свободное время, а для производственных будней больше подходит серое, спокойное, северное небо, рассуждал он. Последнее время природа словно взбесилась, выдавая температурные рекорды как на конвейере, что наводит на размышления о конце света, который, как обычно, не за горами…

«А что – конец света? Очень даже неплохая мысль – всеобщий конец», – вдруг пришло в голову. Мысль здравая и не лишенная своеобразного мрачноватого изящества. Немножко не ко времени, как всегда, но, в общем и целом, определенное логическое завершение…

Оля, закутанная в его махровый банный халат матрасно-синей расцветки, двумя руками держала огромную кружку и старательно на нее дула. С влажными после душа темными волосами, без косметики, в огромном, как парашют, халате, из которого виднелась только тонкая шея и маленькие кисти рук, она казалась совсем девочкой. Даже кружку держала совсем по-детски, двумя руками. Большая кружка, массивная, других Пашка не держал принципиально.

Сидели и дули на кипяток… Почти семейная сцена. Почти идиллия…

Впрочем, почему «почти»? Без всяких «почти» – семейная сцена. Чай вдвоем. Муж и жена – одна сатана… А муж и чужая жена? Кстати, почему все-таки сатана – как символ единомыслия внутри семьи? Наводит на размышления…

– Чему ты улыбаешься? – спросила она.

– Так… ничего…

– Просто я боюсь тебя потерять, – сказала она. – Я, наверно, трусиха, да, Паша?

– Я тоже.

– Что тоже?

– Тоже боюсь. Тебя потерять. Больше, пожалуй, ничего не боюсь, – признался он.

Слегка похвастался, не без этого.

Она не ответила. Мелко хлебнула горячий чай, смешно надувая губы, чтоб не обжигаться. Глаза у нее были встревоженные. Он видел – встревоженные по-настоящему. Беспокоится…

Неужели действительно что-то почувствовала? Так при чем тут сатана?

– Ничего, Оленька, все будет хорошо, – успокоил он.

– Обещаешь? – вспорхнула она стреловидными ресницами.

Определенно что-то почувствовала. Вот женщины… Вопрос – что? Точнее – насколько?

– Обещаю, – подтвердил он.

Почти не соврал. Почти.

А как нужно было сказать? Знаешь, милая, подожди немного, сначала я убью твоего мужа, а потом у нас все будет хорошо? Закопаю его, и все станет замечательно? Бравый рыцарь в сверкающих доспехах из нержавейки срубает голову злобному дракону и женится на принцессе. Хорошая сказка со счастливым концом. Правда, с точки зрения дракона ничего хорошего в такой сказке нет… Страшная, в общем, сказочка, маленьким дракончикам не стоит рассказывать на ночь подобные ужасы, малыши плохо спят после таких историй…

Кстати, а принцесса пойдет замуж? Не спрашивал ведь еще…

Принцесса, кстати, пока еще замужем, напомнил он сам себе. В сказках про это обычно умалчивается, но бывают и такие принцессы. Замужние.

– Я тебе верю, Паш. Наверное, никому не верю, как тебе… Просто мы, женщины, всегда чего-то боимся, ты же знаешь… – сказала она, перебив его мысли.

Перебив или подтвердив?

– Знаю, – сказал он.

– Много знаешь? – полюбопытствовала она.

– Порядочно, – сообщил Пашка, не сразу сообразив, о чем речь. Ах да…

– А если знаешь, тогда забудь, понял, Самойленко?! Вот прямо сейчас и немедленно! – тут же взревновала она.

Каким образом женщины ухитряются все разговоры сводить к другим бабам?

– Я забуду, – пообещал Пашка.

Да, любовь-морковь… Все просто, все всегда просто, если разобраться…

Просто пора кончать. Хватит уже, наигрались в Кровавую руку и фигу в кармане смокинга Монте Кристо, подумал он в очередной раз.

* * *

Любовь… Которая нечаянно нагрянет, когда ее, соответственно, абсолютно не ждешь, со всеми вытекающими и нижеследующими… И которая все меняет, она всегда все меняет, если не сказать – путает, думал он теперь.

Не считая психологических изысков Михалыча, Пашкин план мести был предельно простой. Сергеева он решил убить сразу, еще тогда, после встречи с Леной, разливая самому себе водку в гордом и пыльном одиночестве квадратных метров жилплощади. Уничтожить, так красивее звучит. Что в лоб, что по лбу, но уничтожить – красивее… Есть еще не менее обтекаемое слово «устранить», хотя это, скорее, из области наемного душегубства…

Решил! Детали и штрихи возникли потом, сложились, как детские кубики складываются в картинку, но решение он принял именно в тот момент. Алику это знать абсолютно не надо, подумал он сразу, Михалыч и так догадается, не маленький, но наверняка никто ничего знать не должен. Вот так – один на один. Это непременное условие…

Как можно совершить убийство, чтоб самому при этом не загреметь в заколюченные параллели, искупать кайлом и лопатой грехи минувшего? Правильно – предельно просто нужно совершить. Ему ли, профессионалу, не знать, что все эти громоздкие, хитроумные подробности, на которых строится детективная литература, всегда только мешают. Лишняя подробность – лишняя ниточка, за которую органы дознания вполне могут зацепиться и начать разматывать. Ему самому часто приходилось цепляться за ниточки, разматывая мохнатые клубки событий.

Предельно просто, скучно, уныло и обыденно…

Кирпичом по башке в темном переулке, дубиной по тыковке, пустой бутылкой по маковке, колесами поперек живота и все прочее, что регулярно случается в многомиллионном городе. Впрочем, нет, здесь опять-таки возможны накладки, непредвиденные случайности, а хорошо бы без них, лучше – без них…

«Да и будет ли вообще убийство? – неожиданно пришло в голову. – А может, Сергеев сам постарается? Что, если сам? Что, если у клиента непорядок с психикой, не выдерживает она, психика, напряженной работы на ниве построения светлого капиталистического завтра с человечьим лицом поверх звериного оскала? Так, так…»

И вот этот перетрудившийся индивидуум чувствует непорядок в голове и вокруг, обращается к психиатрам, рассказывает им разные странности, шуршит шифером крыши, гремит шариками за роликами, а в один прекрасный день восходит на одиннадцатый этаж своего престижного дома, открывает окно на лестничной площадке и выбрасывается на асфальт. Сам выбрасывается, заметьте, никаких следов насилия вокруг да около… Кто-нибудь удивится? А чему тут удивляться? В наше-то непростое время… Богатые тоже плачут, вся страна это с удовольствием наблюдала…

Итак, план. В общем и целом. Остальное уже вопрос техники исполнения. Тактики и стратегии коварно-правового замысла….

Покушения, которые он когда-то инсценировал при помощи «копейки» Михалыча и мелкокалиберной винтовки, заначенной еще с прежних времен беспредела, были всего лишь инсценировкой, не больше, предназначенной вывести Юру Сергеева из равновесия. Убедить его, что кроме него, Пашки, старого друга и проверенного СПЕШа, никто ему не поможет в его давних и странных проблемах. Партизанская деятельность Ковальчика – пища для ума психиатров. Чтоб было пациенту, что рассказать, а им, соответственно, послушать. Дальше – максимально просто. Поздний вечер, сонное царство вокруг, и вдруг он, старый и верный Пашка. «Пойдем, Юрик, что покажу… Только тихо, очень тихо, это касается странностей вокруг тебя, сам поймешь, что к чему…» И – открытое окно на лестничной клетке, одиннадцатый этаж, а внизу – асфальт… Легкий толчок, не больше, больше и не понадобится. Никаких этих киношных красивостей – ты умираешь, потому что я тебя убиваю, а если бы ты был хорошим человеком, я бы тебя не убивал, а ходил бы к тебе на барбекю по субботам, но раз ты плохой человек, то сдохни немедленно… И еще минут десять бессодержательных диалогов, рассчитанных на нервы зрителей… Легкий толчок!

Конечно, со стороны посмотреть – подобная месть выглядит не слишком красиво. С душком, откровенно говоря. На рыцаря мести в сияющих доспехах и на белом коне не тянет. Скорее уж на взбрык его коня, уставшего от бесконечных наскоков дурака-хозяина на равнодушные ветряные мельницы… Но почему бы и нет? Почему бы не накормить тухлятиной любезного друга Юру, если он так упорно напрашивается?

Почти год назад Пашка судил его в одиночестве своих квадратных метров и приговорил к высшей мере наказания. Тогда была ярость, от которой впору сойти с ума. Теперь острота ее притупилась, осталась злость, стойкая, как радикулит. Пашка знал – эта злость останется с ним навсегда.

Она осталась. Злость. И потом – любовь.

* * *

Да, любовь и злость…

Лед и пламень? Смешение несовместимого? И как теперь с этим быть?

Тогда, почти год назад, он был оглушающе, просто до звона в ушах несчастен, вспоминал Пашка, сидя в машине и дожидаясь Сергеева. Теперь все изменилось, вдруг изменилось, неожиданно и, хочется верить, бесповоротно. Но все-таки он сидит в машине поздно ночью и дожидается Юру Сергеева.

Кто скажет, что он непоследователен?

«Другой вопрос – почему он сразу не сделал, что хотел? Зачем все-таки втянулся в эту дурацкую игру?» думал он сейчас.

Называется, хотел, как лучше, думал, как проще, а получилось через то самое место, откуда ноги растут, а все остальное – проистекает.

Втянулся. Конечно, можно все валить на Михалыча, его идея, его инициатива. Но, положа руку на сердце, потому и играл, что где-то в глубине души убивать все-таки не хотелось. Не просто это, не в бою, не в горячке, не в запале погони, а вот так – хладнокровно обдумать и сосредоточенно осуществить. Что бы ни утверждали адепты физиологического материализма об одинаковой животной природе всего живого, подходишь все-таки к некоему барьеру, переступать через который страшно. Даже не страшно, а, скорее, противно, как подглядывать через окно в морге…

Что Сергеев, приходило ему в голову последнее время, несчастный, в сущности, человек. Одинокий, как каменный идол, оставленный в степи забытыми древними племенами, навсегда потерявшимися в глубине веков. Замкнутый в своем мелком пакостном мирке, как в камере с решетками. Что говорить: он даже собственную жену не смог понять и увидеть, так что говорить о другом?

Да, укол ревности, пусть комариный такой укус, не больше, большего Сергеев не стоит…

Конечно, несчастный… А любовь зла, но великодушна… Когда сам начинаешь чувствовать себя счастливым, когда скрытая, внутренняя радость распирает грудь и мешает дыханию, любую сволочь хочется пожалеть, погладить по головке и объявить просто несчастной. Правильно: чем еще клеймить сволочей, как не отсутствием эфемерной категории счастья? Остальное у них есть вроде, у них всегда все есть, умеют добиваться, на то они и сволочи…

15

Теперь, в машине, привычно поглядывая по сторонам через зеркала, Пашка уже знал, что ему делать. Вдохновение посетило, как сказал бы Михалыч…

Джип Сергеева Пашка заметил издали. Тот ехал неторопливо, аккуратно, видимо, клюкнул коньячку со своей референткой. Пашка знал: пьяным Юра никогда за рулем не ездил, берег себя и дорогостоящее железо. Но грамм 50—100 коньяка не считал за дозу, был уверен – при его деньгах всегда отмажется от ГАИ. Не лишено оснований. Ведь высказывалась же хорошая мысль, вспомнил он, сделать для гаишников отдельную форму. Например, с карманами от груди до колен и несколькими рюкзачными вставками…

Было уже совсем поздно. Темно, тихо, где-то в вышине над городом тускло маячили звезды, но фонари и рекламы исправно лили свой резкий электрический свет.

Не торопясь обозначить свое присутствие, Пашка наблюдал, как Сергеев поставил на стоянку машину, минуты две поговорил о чем-то с охранником, потом неторопливо направился к дому, устало загребая ногами. Намаялся, сердешный, молодые референтки требуют полного КПД, чтобы пар, как выхлоп, изо всех щелей – это понятно.

Наблюдать за ним со стороны было интересно. В сущности, он никогда не видел своего бывшего однокашника со стороны, только глаза в глаза, стакан к стакану, через стол – сразу напротив, мельком подумал Пашка. Видел настолько часто, что давно уже перестал присматриваться.

А мерзкая рожа все-таки… Если присмотреться, то видно, какая мерзкая. Весь с иголочки – костюм, галстук, часы, штиблеты. Этакий аристократ, потомок громкой фамилии из булыжного замка, дегенерат, извращенец и педераст, чья былая кровь с молоком давно уже скисла до степени простокваши…

Если со стороны.

Выйдя из машины, Пашка быстро переместился к подъезду, набрал код и вошел внутрь.

Ждал он недолго.

Пискнул электронный замок, и дверь неторопливо открылась.

– Юра!

Тот вскинул глаза.

– Пашка? Откуда ты?

– Тебя жду.

– А что ж ты… Звякнул бы…

Артист все-таки, снова отметил про себя Пашка. Только что морда была кислая, сморщенная, с брюзгливым оттенком, и сразу – вроде бы и радость в глазах, и лицо разгладилось, и выражение сменилось на лихую ребячливую хитрецу, подчеркивающую былые забавы. Совсем другой человек.

Что это? Неистребимая привычка лицемерить? Или действительно приятная неожиданность встречи со старым другом? Даже удивительно, что он до сих пор считает их с Аликом своими искренними друзьями, сам таковым не являясь…

Вот этого ему точно никогда не понять, не раз думал Пашка. Неужели можно быть настолько самоуверенным, чтобы все окружающие представлялись законченными идиотами? Откуда берется подобное непробиваемое самодовольство? Впрочем, ладно, чего гадать зря, психолог из него все равно никакой, он – не Михалыч…

– У тебя что-то срочное, Паш? – перебил его мысли Сергеев.

– Это у тебя срочное, – сказал Пашка.

– Не понял. Да что случилось-то?

– Пошли, увидишь.

– Какой-то ты сегодня загадочный, – пробормотал Юра.

Они вошли в лифт. Палец Сергеева потянулся к привычной кнопке, но Пашка опередил его и нажал на девятый этаж.

Тот вопросительно вскинул глаза.

– Куда это мы?

– Поехали, поехали… Так надо. Хочу кое-что тебе показать. Это тебя касается.

Сергеев пожал плечами. Хмурился и недоумевал. Какие-то сомнения у него уже появились, видел Пашка. Пусть не сомнения, но что-то ему определенно не нравилось. Настораживало. У них, негодяев, чутье. Всегда готовы к подвохам, как штыки к атаке, на том, надо думать, и стоят, и держатся…

* * *

Лифт остановился, открылись двери. Они вышли. Сергеев опять вопросительно посмотрел на Пашку. Тот махнул ему рукой и пошел первым. Не оглядывался. Знал, что Юра покорно идет следом за ним.

Преимущества элитного дома чувствовались не только внутри огромных квартир. Здесь, в подъезде, места тоже было с избытком. Лифты в целях пущей шумоизоляции приезжали на отдельную площадку. От нее к квартирам вел длинный глухой коридор, который уже сами жильцы перегородили металлической дверью с выведенными наружу хвостиками звонков. Второй такой же коридор отходил к обычным ступенькам и дальше, к металлической пожарной лестнице, проходящей по открытым ничейным балконам.

Глухой домик, весь шумоизолированный, очень удобный для совершения убийства. Просто идеальная планировка. Даже их шаги как-то терялись среди монотонно отштукатуренных стен без единой неприличной надписи. Конечно, элита живет, эти ругаются матом только в специально отведенных местах и тем более не оставляют этому письменных свидетельств, подумал Пашка, почему-то раздражаясь.

Он толкнул легкую деревянную дверь, и они вышли на пожарный балкон. Ночной город моментально раскинул перед ними россыпь огней, как факир ловко раскидывает покрывало с блестками. Ветер упруго рванул одежду, вокруг этих высоких домов всегда какие-то воздушные завихрения…

– Ну и что все это значит? – спросил Юра.

– Посмотри вниз.

Сергеев пошел к перилам. Послушно покосился вниз.

– Ничего не вижу. Так зачем ты меня сюда привел?

– Чтобы убить, – сказал Пашка. – Сейчас взял бы за ноги, скинул бы, и концов бы не нашли…

– Как? – все еще не понимал Юра.

– А вот так!

Сергеев понял, наконец. Шарахнулся от него к стене. Пашка видел, отчетливо видел, как по его лицу со скоростью перемотки кадров пробегали чувства. Недоумение, растерянность, догадка, страх, недоверие, опять страх…

Догадался! Он всегда был мальчик догадливый, шустрый такой парнишка… Если бы! И сослагательное наклонение сразу заметил, наверняка заметил…

Жалкий он какой-то все-таки…

Или дать по роже?

Пашка шагнул к нему. Тот беспомощно, совсем как в школе, прижмурил глаза и даже вроде присел немного.

Страх, теперь уже явный страх… Он всегда был трусоват, общий друг Юра, всегда способный и вашим, и нашим, и еще ихним подставить… Способный мальчик…

Интересно, что он теперь сделает? Упадет на колени? Начнет биться лбм и каяться?

– Убил бы! – сказал Пашка. – Я тебе просто показал – как. Но я тебя убивать не буду. Мог бы, но не буду. Сам подохнешь…

Да, показал как. Рассказал. Думал, многое скажет. Еще и в рожу плюнет за ради красивости. А теперь понимал, что сказать ему, в сущности, нечего. Да и как ему объяснишь? Ничего ему не объяснишь… Не хочется ничего говорить, без толку говорить, вот в чем дело… Не умеет он говорить, как-то не научился за свою долгую и бестолковую жизнь. Трепаться, базарить, даже допрашивать умеет, а говорить так и не научился. Странно, если подумать…

И что теперь делать?

Действительно, театральщина какая-то… Ненатуральная самодеятельность.

А чего он хотел от Сергеева? Глянуть в глаза? Увидеть страх?

Ну глянул. Ну увидел…

Пашка сочно сплюнул себе под ноги.

– Кстати, учти, Сергеев, я женюсь скоро. На твоей жене. И если ты будешь нам мешать, вот тогда я тебя точно убью! Учти это!

Он резко, зло повернулся и пошел прочь.

* * *

Дойдя до лифта, Пашка решил не путаться с кнопками. Ну их, и без того руки подрагивают!

Начал спускаться по лестнице, широко шагая через ступеньки.

Глупо как-то все получилось, вертелось в голове. Глупо, не выразительно, не тянет даже на самодеятельность Михалыча…

В том-то и дело…

Потом он услышал шаги за спиной. Юра догоняет? Очухался?

А ну его! Вот кого сейчас меньше всего хочется видеть, так это бывшего друга Юру! Век бы его не видеть, черта!

Не оборачиваясь, Пашка услышал, как за спиной звонко щелкнул взводимый затвор. «Ах да, пистолет, Алик что-то говорил про это… Неужели даже с собой таскает», – мелькнула мысль.

Пистолет?!

Мгновенно обернувшись к Сергееву, он отчетливо увидел пистолет в руке и бледное, злое лицо с трясущимися губами. Почти успел отшатнуться, показалось ему, что успеет, нырнет от выстрела за выступ стены.

Гром? Выстрел?

Огромная, железная, непонятно откуда взявшаяся кувалда ударила его прямо в живот, согнула пополам, опрокинула на спину. «И потолок почему-то опрокинулся перед глазами… Или это пол?

А Юрик, оказывается, не такая сволочь… Оказывается, еще большая сволочь… Оказывается, большая сволочь – эта та сволочь, которая способна на сволочной поступок… Полная чепуха лезет в голову перед смертью, оказывается…»

Он умирает? Его убили?

Пашка еще услышал, как мимо него по лестнице загрохотали шаги. Потом он окончательно провалился в черное ватное небытие…