Текст книги "Идол липовый, слегка говорящий"

– Давай, вали от Рождества, – согласился Иннокентий. – Прямо от самого Рождества и начнем. Там тоже, конечно, все напутано до невозможности, но можно и от Рождества, почему нет… А другие летоисчисления не хочешь взять?

– Хочу. Только я их не знаю. Может, ты знаешь? – сообщил Саша тоже не без доли иронии.

– Знаю, – легко согласился Иннокентий. –

В принципе, каждый образованный человек должен их знать. Но об этом потом. После потолкуем. Так какой год, говоришь, на дворе?

– С утра был 2007-й. От рождества Христова, не подумай, что до.

– Ага! – глубокомысленно заметил Хранитель. – Значит, правильно… Итак, я родился в позапрошлом веке, в 1891 году от Рождества Христова, в семье потомственного дворянина Захарьина, проживающего по отставке с гражданской службы в городе Костроме. Рассказать?

– Расскажи конечно, – подтвердил Саша.

– Скажу откровенно: своего дражайшего родителя я бы не назвал порядочным человеком, – начал Хранитель. – Есть, знаешь, такой сорт людей, к которым прилагательное «порядочный» применяется только вкупе с использованием существительных из мира фауны. Например, порядочный осел или порядочная свинья. Мой папенька, упокой Господь его грешную душу, прослужил всю жизнь по строительному ведомству и, не выйдя в большие чины, тем не менее, в отставку отправился миллионером, миллионщиком, как тогда говорили. Значит, брал взятки, причем много и регулярно. А уж порол он нас, своих детей, только свист стоял! Бывало, построит по росту всех четверых братьев мал мала меньше, с правой руки – Библия, с левой – шайка с замоченными розгами, и давай выпытывать, кто какие шалости натворил за день. Причем каждый, во спасение собственной задницы, должен был докладывать о прегрешениях брата. Как сейчас помню, выпьет рюмочку, корочкой ржаного занюхает и начинает сопли на кулак мотать. К чему я это говорю? Надо признать, от отца мне достался достаточно скверный характер…

* * *

Так Саша узнал биографию Хранителя идола. Не простая была биография. Как не простым был весь ХХ век, накануне которого его угораздило родиться в приволжском имении.

Помотал, значит, его век минувший. Прополоскал в своем бурном течении, продраил с песочком и мелкой галькой. С его слов, разумеется. Глядя на этого крепкого мужичка с интеллигентской бородкой, в которой соль умеренно перемешалась с перцем, трудно было поверить, что перед тобой исторический старец, доживающий двенадцатый десяток лет, живой свидетель смены эпох, участник больших побед и мирового позора бывшей Российской империи…

Конечно, с событийной точки зрения жизнь будущего Хранителя оказалась богатой на приключения. Стремясь избавиться от отца-тирана, Иннокентий рано ушел из дома. Поступил в кадеты, потом стал юнкером, потом – офицером. Первую мировую встретил в драгунском полку. Сражался честно, зарабатывал свои кресты и медали, до полного Георгиевского банта не хватило последнего крестика, пожаловался он. Но три раза был произведен в следующий чин и к 17-му году был уже подполковником и заместителем командира полка, весь из себя, при усах и шпорах, молодой и отчаянный, как болт с крыльями.

Революции он не увидел – получил контузию и попал в плен в кавалерийской разведке боем. От немцев бежал окольным путем, аж через всю Европу, Египет, Турцию и Тифлис, нынешний Тбилиси. А когда в 18-м вернулся на родину, так лучше бы не возвращался. Массовый психоз и всеобщий бардак. Но, скорее всего, как он сам говорил, благодаря предыдущему вояжу не оказался он потом в эмиграции вместе с белыми. Заранее нахлебался чужого гостеприимства – хватило.

– Сейчас о революции говорят по-другому, ругают ее на все лады, а ведь идея-то была, Сашок, ох, какая красивая была идея! Жить лучше, чище, светлее, новая жизнь с понедельника, без водки и надоевших дрязг, какой русский не подпишется на подобную благодать? Многие уже забыли, что к октябрю 17-го революция, как таковая, давно уже свершилась, просто новое правительство оказалось бездарнее всех мыслимых пределов. Вроде того, как в конце того же века на смену демагогии Горбачева пришла тупая истерика Ельцина. Захват власти большевиками многие ведь очень долго не принимали всерьез – аллергическая сыпь на коже, не больше… Именно это помогло им укрепиться…

Очень скоро его мобилизовали в Красную армию, оттуда он перебежал к белым, потом был у зеленых, дальше – сменил документы и опять покраснел. Гражданскую войну закончил красным командиром полка на Дальнем Востоке. В 25-м, когда начали вычищать из армии бывших офицеров, его посадили. На сам Соловецкий остров он не попал, не удостоился, но оказался неподалеку. И скоро бежал.

– Тогда ведь почти все еще надеялись на здравый смысл, мол, возобладает, разберутся, поймут, не может быть иначе, потому что просто не может быть. Нужно только чуть-чуть потерпеть. Это затягивает, Сашок, только разреши себе потерпеть, дай слабину и уже не остановишься, так и покатишься вниз. Так и катились бывшие вожди революционных кружков и отставные господа, превращались в бессильную лагерную ветошь. А я в лагере сразу понял – надеяться не на что, нужно выживать самому любыми путями. Уходить, пока еще есть силы. И желательно как можно дальше оттуда. Немецкий плен научил, наверное, да и последующие скитания. Именно тогда я понял, что с государственными машинами в лоб бодаться не стоит, тут нужно просачиваться сквозь щели. А они всегда есть, везде, в любом механизме. В этом было мое огромнейшее преимущество. Один против всех – это сильная позиция. Когда за плечами одни кресты на могилах, а впереди – пропади все пропадом! На свою смерть – плевать, от чужой – тем более не вздрагиваешь… Попробуй, удержи такого…

Из лагеря будущий Хранитель бежал придушив демобилизованного красноармейца-вохровца. Окопался с его документами за Уралом. Через три года попытался перейти границу с Китаем. Поймали как контрабандиста, дали срок под новым именем. Опять бежал. Перешел все-таки границу и попал в Китай. На этот раз, действительно, сошелся с контрабандистами и даже стал чем-то вроде атамана шайки. Несколько лет промышлял переправкой нелегальных грузов, потом – надоело. Случайно попал в Тибет. И остался там еще на много лет.

– Там масса интересного, Сашок. Сказок вокруг этого много, люди всегда любили откровенные чудеса, но и чему поучиться – всё там есть. Чудеса есть, скажу тебе сразу, но они другие, не откровенные. Даосский фатализм, с его глубинной идеей всеобщей целостности и непрерывной цикличности бытия, был мне всегда близок, увлечение востоком – это ведь не поветрие конца прошлого века, в конце позапрошлого было то же самое. А когда увидел, как тамошние учителя работают с собственной энергией, то и загорелся окончательно. Многому у них научился, многое понял, наконец-то стал задумываться, куда меня несет по жизни…

На родину он вернулся уже с четвертыми документами. Думал – не надолго.

– Трудно объяснить, Сашок, потянуло, и всё. Без всякого формального повода, просто почувствовал вдруг – нужно вернуться. Осмотреться. Вдохнуть воздух родных краев. Вспомнить прошлую жизнь и посмотреть на теперешнюю. А что мне границы, с моим-то контрабандистским опытом…

Было это весной 1941 года. А летом он уже маршировал по плацу сержантом и командиром отделения 315-й стрелковой сибирской дивизии. В бой вступил под Москвой, а закончил войну под Берлином, капитаном и командиром роты разведки. Но на последний штурм так и не попал, набил морду замполиту, тот давно присматривался, не нравились ему кое-какие высказывания лихого разведчика. Наконец, нарвался, допек по пьяной лавочке. И покатил бравый капитан в зарешеченном вагоне обратно на заключенные параллели.

– Не привыкать, Сашок. На этот раз сбежал прямо с этапа. Система была рассчитана на нормальных людей, привыкших от «а» до «я» под козырек, а такого бродягу-скитальца, запросто меняющего биографии и имена, – попробуй удержи!.. Одного жопастого конвоира удавил руками, трех других пристрелил их же оружием – и нет больше никакого гвардии капитана Ерохина, полного кавалера орденов Славы. Одни ордена остались, да и те в архиве МГБ, в личном деле…

Таким образом, раздобыв очередные бумаги на имя Федора Синюкина, промыслового охотника, уволенного вчистую по ранению в 1944-м, Иннокентий двинулся по тайге. Искал скиты староверов, затерянные еще с дореволюционных времен, хотел с ними поговорить о Боге и смысле жизни. А забрел в Ващеру, к старцу Азарию, предыдущему Хранителю идола.

– Вот с ним и поговорил, Сашок. Наговорился за всю свою долгую и одинокую жизнь. Прочистил он мне мозги от накипи. Так я и стал Хранителем. Вместо него. Он сам попросил об этом, ему уже тогда надоело жить, устал очень…

– Ты знаешь, это скорее история какого-то советского Рэмбо, – сказал Саша. – Просто Печорин и Сталлоне в одном лице.

– Да неужели? Хотя, наверное, похоже. До некоторого момента так было. Но знаешь, живя один, поневоле привыкаешь думать за весь мир целиком. Вот я и начал думать…

Саша обмолвился, что для размышлений Иннокентий выбрал странное место.

– Все правильно, Саша, все верно, парадоксы тут, конечно, имеют место быть, но не такие уж они и странные, ты не находишь? Ничего необъяснимого, если разобраться. В мире вообще нет ничего не объяснимого, есть только недалекие головы, которые ничего объяснить не могут. Ты не находишь, Сашок? Без влияния идола тут, конечно, не обходится. Он здесь на всех влияет, только многие этого не замечают. Так что если я кажусь тебе моложе лет на семьдесят – это, понятно, благотворное воздействие его поля. Но не только его, вот в чем штука-то…

Пожалуй, рассказ Хранителя – это были самые необычные мемуары из тех, с которыми Саше доводилось сталкиваться. Потом, в Москве, он начал понимать это еще отчетливее. Даты, цифры, события, встречи – обо всем этом Хранитель вспоминал как бы между делом. О роли себя в истории вообще упоминал с исключительным скептицизмом, да и по самой истории проходился весьма критически.

– Вот все говорят: история, социальные процессы, динамика общества, а что такое история, если разобраться? Кучка охламонов страдает фигней, мается, допустим, с похмелья и так, с дурной головы, отправляется воевать таких же оболтусов, которым, после вчерашнего, жизнь тоже медом не представляется. Самое время гвоздануть кого-нибудь промеж зубов за ради оттяга души. Вот и вся история с географией. Так-то, Сашок!

– Да вы, батенька, ретроград, оказывается. Отрицаете роль науки и все прочее?

– Роль – не отрицаю. Все прочее, кстати, тоже. Я просто говорю о том, что историю надо рассматривать с точки зрения тысячелетий. А все, что в пределах веков, это, мой друг, не история. Так, периодические отклонения от общего вектора движения. Другими словами, кочки на ровном месте. Просто я понимаю, тяжело человеку быстро проживать свою короткую жизнь и мыслить при этом в пределах тысячелетий. Не получается, в таких-то пределах… Вот, скажем, Советская власть. Семьдесят лет продержалась, говорить не о чем! Даже не отклонение, просто вспышка постпохмельной злости, усугубленной общедоступным тогда кокаиновым марафетом. Такие странные, непредсказуемые, как пожар, вспышки, помню, случались у лжебарона Унгерна, когда он мечтал в Забайкальских степях двинуть на Москву и Питер монгольские орды. А если бы, скажем, одному умнику-врачу не пришло в голову лечить опийную зависимость новым лекарством – кокаином, глядишь, и не было бы в России никакой революции… «Если» – великое слово, если вдуматься… Ты никогда не задумывался, что если бы перед расщеплением атома не было Второй мировой, последствия для Земли от изобретения ядреной бомбы могли бы стать куда более катастрофичными? Не навоевавшись перед этим до кровавой отрыжки – пустили бы в дело за милую душу, и гадать нечего, не удержались бы! Так что получается, Вторая мировая – зло или благо? Как ни странно звучит, а стоит задуматься, не находишь? Вот ответы на такие вопросы – это уже история, Сашок… Сталин, Гитлер – дело не в них, это тоже пешки своего рода, просто человечество должно было получить урок в своей потребности подчинять и готовности подчиняться, возведенной в степень механизированной диктатуры. …Так вот, о Советской власти. Как сейчас помню… Впрочем, об этом долго рассказывать…

– А я не тороплюсь, – сказал Саша.

– Ты полагаешь?

Саша не ответил. Он и сам не знал.

* * *

…что такое любовь, спрашиваешь? – переспросил Иннокентий. – А сам-то ты как думаешь?

– Игра гормонов, – пробурчал Саша.

– Есть такое мнение. А еще?

– Гипертрофированные наклонности к размножению.

– И только?

– Возможность избежать одиночества.

– Такое мнение тоже имеется, – подтвердил Хранитель. – Но все-таки как-то это мелковато в качестве определений, не находишь?

– Предложи крупнее.

Хранитель с удовольствием закурил очередную вонючую папиросу.

– Любовь – это очередная попытка Вселенной создать из человекообразной обезьяны – существа, как известно, приземленного, жадного и до корней волос эгоистичного – нечто более духовное…

Саша, обдумывая, помолчал.

– Да. Это глобально…

Еще помолчал:

– Ну и как, получилось?

– Чего? – не сразу понял Хранитель.

– Ну, это: создать?..

Иннокентий усмехнулся, покрутил головой.

– Знаешь, на какие вопросы труднее все ответить? – спросил он.

– Знаю, – сказал Саша. – На дурацкие. Один глупец способен задать столько вопросов, что и десяти мудрецам не под силу, и все такое прочее… Плавали, знаем. «В мире мудрых мыслей» тоже почитывали когда-то, имея досуг, диван и книгу из серии «Знание – Сила» под руками…

– Все-то ты знаешь, – проворчал Хранитель. – Я вот одного не пойму, чего ты так запал на этих девок? Длинные, тощие, как глисты на диете, прости господи…

– А на кого еще было западать? – нейтрально ответил Саша.

– А тетя Женя? – вскинулся Хранитель. – Вот женщина! Вот это я понимаю! Кровь с молоком! Одни щеки шире, чем жопа у некоторых, прости господи… Коня на скаку не только остановит, одним обаянием свалит…

– Это комплимент? – уточнил Саша.

– Комплимент. Еще бы не комплимент… Ничего-то вы, молодые, не понимаете в женской красоте… Не доросли еще до настоящей красоты, один глянец на уме да реклама нижнего белья на костях…

Спорить было бессмысленно.

– О вкусах не спорят, – напомнил Саша. – Кстати, не знаешь, что с ними стало? С тетей Женей, Егорычем, с Васькой и Самородовым?

– Знаю, почему не знаю… Тетя Женя с Егорычем все еще ковыряются в подземелье. Самородов – тоже там, он отдельно от них заблудился. А Васька выбрался и направляется к городу Острожину.

– А дальше?

– Дальше его встретят городские алкоголики, то есть, виноват, руководители…

– Так же бурно? – ухмыльнулся Саша.

– Нет, что ты, у них тоже печень не железная, хотя и луженая. Потом второй человек из центра – это уже не так ярко, как первый… Рано или поздно он тоже придет ко мне…

– Остальные-то выберутся? – спросил Саша.

– Выберутся, все выберутся… Кто как, конечно… У Егорыча еще на дороге цистерна со спиртом. Мне самому интересно, как он ее обходить будет… Не вплавь ли? Да все будет в порядке, не волнуйся. И с Иркой, и с Федором, и с Денисом. Просто каждому из них нужно пройти свой круг. Раз сюда попали – должны пройти. Такое место…

Они помолчали.

– Слушай, раз ты все знаешь, может, подскажешь, где и как мне теперь искать Альку?

– А ты не ищи.

– Почему это? – насупился Саша.

– Потому, – коротко объяснил Хранитель.

– А конкретнее?

– Видишь ли, мил друг, дело в следующем. Если ты так уж жаждешь конкретики, могу сказать: вы с ней абсолютно не пара.

Слышать это было обидно. Нечто подобное он и сам себе регулярно повторял, ковыряя душу, словно застарелую болячку. Но тем обиднее было слышать это от Хранителя.

– Ты имеешь в виду, что она – вон какая, а я – вот… – уточнил Саша, дрогнув голосом.

– Вот это как раз ты имеешь в виду, – невозмутимо ответил Иннокентий. – И не просто имеешь, а колотишься об эту мысль, как неофит об пол перед обретенной святыней. Понятно: ты человек юный, горячий, влюбленный, пар из ушей, сопли – вожжами… А я имею в виду нечто совсем другое…

– Что, интересно?

– Разумеется, интересно, – подтвердил Иннокентий. – Интересно то, что у вас с ней разные категории везения. И поэтому вы с ней не пара.

Саша опять помолчал, обдумывая его слова. Молчал долго, но ничего не надумал.

– Можно попроще? – попросил он.

– Можно. Если проще, ей везет в жизни гораздо больше, чем тебе.

– А что, везение – это уже материальная категория? – поинтересовался Саша не без иронии.

– Материальная, еще какая материальная! Почему, ты думаешь, один добивается всего, чего хочет, а другой – нет? И это при прочих равных и даже больших возможностях?

– Дело в следующем?

– Именно, – подтвердил хранитель. – А категории у людей разные.

– А может человек без этой самой повышенной категории везения чего-нибудь добиться?

– Может. Но везти ему при этом не будет хронически.

– Какой-то замкнутый круг получается…

– Обычный круг. Коло времен, как говорили древние…

– Да, что такое хорошо и как с ним бороться… – задумчиво сказал Саша.

– Бороться можно. Почему нельзя? Все можно… Только сложно это. Да и надо ли? Большинству людей – точно не надо, – неожиданно ответил хранитель.

* * *

Да, именно так все и случилось, вспоминал потом Саша. Переживая за свою несостоявшуюся любовь, он решил, что ему пора. Крепко зацепила его красавица Алевтина. Так зацепила, что даже расплющила… Вспоминал ее, и больше ничего не хотелось.

Ну их всех в баню, и ее в том числе! Пора выбираться. Труба зовет. Кому – что, а ему трубить и трубить, как медному котелку сквозь дырявое дно. Судьба такая… Пора писать очередную фигню про слет северных шаманов… А что? Вернется домой и благополучно забудет ее за обычной текучкой. За текучкой все забывается, даже собственная жизнь – проверено опытом…

– Отправишь домой? – спросил он.

– Отправлю, – коротко ответил Хранитель.

Больше ничего не сказал. Пошел спать…

На следующее утро Иннокентий объявил ему, что идол ждет его. Он готов. А вот готов ли Саша? Тоже готов? Значит, пора идти…

Через полчаса они уже стояли перед входом в пещеру.

Пещера оказалась на склоне горы. Деревья здесь почти не росли, только местами сквозь камни пробивалась редкая зелень. Разнокалиберные валуны, веером осыпавшись вниз в очередной ледниковый период, создавали даже подобие гигантских ступеней. Между большими валунами змеилась тропка из мелких камней. Эта – явно искусственная. Над камнями был вход в пещеру. Скорее – лаз. Узкая черная щель, почти не заметная снизу. Честно говоря, Саша ожидал чего-то более грандиозного.

– Ты, главное дело, в щель протиснись, – напутствовал его Иннокентий. – А там, дальше, можно уже идти в полный рост. Там просторно.

– Хорошо, – согласился Саша. – Пойду в полный рост.

Вот так, в преддверии и у подножья, подумал он. Добрался. Практически – выбрался. Еще немного, и он снова окажется дома. В Москве. Как и хотел. А хотел ли? Если положа руку на сердце, так ли уж он хотел обратно? К ехидному Бломбергу, к авторитетному Гаврилову и пронырливому Пинюкову, к заметкам о выдуманных чудесах и зеленым, как тоска, редакционным запоям… Назад – к вечной столичной суете, лихорадочной сутолоке, к бесконечному зарабатыванию денег, которые тратятся с такой же нервной небрежностью, как и приходят… К бензиновому перегару привычных улиц и пыльному вечернему одиночеству отдельной квартиры…

Этого он хотел? А чего, если не этого? Нет, надо решаться, определенно надо решаться! Только вот – на что?!

– Ну иди, – поторопил его Хранитель.

Саша медлил.

– Слушай, а как его просить все-таки? – спросил он.

– Да не надо ничего просить. Просто иди к нему и иди. Он сам все сделает…

– Слушай, а если я заблужусь? Запутаюсь к черту в этих пещерных коридорах?

– К черту – не запутаешься. Там идол. Поднимайся и иди смело, он тебя сам выведет, куда надо. Или – не выведет, – добавил, подумав, Иннокентий.

– А если нет?

– Значит, судьба такая, – спокойно ответил Хранитель.

Все правильно – чего ему беспокоиться, внезапно раздражаясь, подумал Саша. Кому нужно беспокоиться о чужой судьбе? Сидит тут в своем Ващерском краю, как медведь в берлоге, играет с людьми, как с игрушками…

– Судьба, между прочим, – слабое утешение, – сказал Саша.

– Судьба, между прочим, – сильное утешение. Сильнее уже не бывает, – веско проговорил Иннокентий. – Ну ладно, теперь – пошел!

Саша все еще медлил. Как-то не так и что-то не то. Не так он себе это представлял, наверное…

– Только ты это, не разгуливайся там особо в желаниях. А то ведь исполнится, не дай бог, – предостерег Хранитель. – Я прослежу, конечно, для того и поставлен, но мало ли что.

– А что? – поинтересовался Саша.

– Я же говорю: мало ли. Захочешь ты, например, стать могучим и ужасным. А идол возьмет и исполнит. И станешь, например, палочкой Коха, вызывающей туберкулез. А что ты думаешь – вполне может быть!

– Шутишь? – догадался Саша.

– Шучу. Но в каждой шутке… Ладно, бывай здоров, журналист! Даст бог, свидимся когда-нибудь!

Иннокентий, Хранитель идола, крепко хлопнул его по плечу, повернулся и зашагал вниз по склону, оскальзываясь на гладких камнях. Он не оглядывался. Просто шагал, легко и привычно ставя ноги между геологическими неровностями.

Саша смотрел ему вслед. Простились, получается?

Как-то не так и что-то не то… Их прощание он себе точно представлял иначе. Определенно иначе. Никак не таким небрежным…

А каким?

Саша вздохнул, почесал затылок, поддернул штаны и шагнул в пещеру.