Текст книги "Идол липовый, слегка говорящий"

Глава 6

– Однажды пришел к Конфуцию некий ученый муж, – рассказал как-то раз Иннокентий. – Спросил, мол, скажи мне, Учитель, что мешает человеку жить счастливо?

– Притча? – уточнил Саша.

– Слушай дальше, не перебивай раньше времени… Спросил он, понятно, не без задней мысли. Думал, сейчас Учитель скажет что-нибудь вроде – ложь, зависть, глупость и так далее. А он, допустим, возразит, мол, нет, Учитель, сначала – глупость, она больше мешает, потом – зависть, а уж потом – ложь. Покажет, что он не глупее Конфуция, раз ему возражает. Но тот ответил неожиданно. «Только две вещи мешают человеку жить счастливо – нелюбимая жена и нелюбимая работа».

Возразить было нечего. Против простых истин вообще трудно что-нибудь возразить. Тогда ученый попробовал зайти с другой стороны. «А чего, по-твоему, должен избегать в этой жизни мудрый человек?» – спросил он. «Только двух вещей, – ответил Конфуций. – По-настоящему мудрый человек одинаково избежит и рабства дворцов, и цепей нищеты».

И опять ученый муж не нашел что возразить.

– Так это быль или притча? – снова спросил Саша.

– Кто теперь знает? – ответил хранитель…

* * *

Потом, вспоминая, что случилось со всеми пассажирами упавшего вертолета, Саша неизменно приходил к выводу, что Ващера появилась в его жизни удивительно вовремя. Кому – как, конечно, но ему нечто подобное было просто необходимо. Нужно было встряхнуться. Иначе пресловутый кризис среднего возраста, уже проявляющийся во всем удручающем осознании несделанного и непрожитого, догрыз бы его до состояния обглоданных костей.

Кризис, рубеж, подведение первых итогов жизни – слишком громкие слова, впрочем. Какие уж тут итоги! Руины и воронье кругом. Развалины замков надежды, выстроенных когда-то на облаках мечты, над которыми тоскливо кружит голодное воронье желаний. Во как! Нечто похожее загнул как-то Мишка Бломберг за очередным пивом. Повторить, правда, не смог, пока формулировал конец – забыл начало. Потом они общими умственными усилиями воспроизвели его хитрую фразу и довели до логического совершенства…

Итоги? Преимущественно – подсчет потерь! Работу свою он не любил, редакцию – временами ненавидел. В творчестве, о котором когда-то мечталось, он дальше юношеских рассказов и взрослых, в меру пустых статей так и не двинулся. Можно наливаться пивом по самую маковку в теплой компании и рассуждать о том, что его литературный талант погублен редакционной текучкой, убит в зародыше бессмысленной суетой и раздавлен пресловутым куском хлеба с маслом, на который – волей-неволей и хочешь не хочешь… Если бы не это, то, пятое, десятое, он бы – о-го-го! И будут сочувственно слушать, потому что и самим, в свою очередь, не терпится рассказать, как собирались когда-то о-го-го…

Себя обмануть сложнее. От самого себя трудно скрыть, что не смог – потому что не сумел. Не хватило, не нашлось, не сложилось, как угодно. Зародыш таланта так и не развился во что-то большее. Или не хватило духу его развить. Все просто, и никак иначе. Да еще единственная любимая женщина строила свою жизнь независимо от него, одаривая его сексом, как нищего милостыней. Было унизительно получать такие подарки, но расстаться с ней сил не хватало. Сил почему-то ни на что не хватало. Даже детьми, этим обычным оправданием бесцельности собственного существования (не у нас – так пусть хоть у них), он так и не удосужился обзавестись. Та, с которой он хотел бы жить вместе и растить общих детей, выходила замуж исключительно за других. С остальными – не хотелось. Ничего не хотелось. Зажигало иногда, но не вспыхивало. Пустоцвет в общем. Это ботаническое слово всегда казалось ему самым емким. По крайней мере достаточно уничижительным…

Словом, классический портрет неудачника. В острой форме, но постепенно переходящей в хроническую. Плюс к этому водка, пиво, вино и прочие алкогольные радости, что на какое-то время делают мир уютнее. А потом еще несколько часов и еще несколько. Уже запой. Тоже показатель, откровенный, как лакмусовая бумажка. Бесшабашный пир во время душевной чумы…

Вот такие итоги тире развалины. Тридцать пять лет… Можно с уверенностью сказать, что первая половина жизни не удалась. Почему-то не удалась. Или – постепенно не удалась. А на чем строить вторую, оставшуюся, он так и не мог придумать. Иногда, утешения ради, Саша принимался рассуждать о том, что первая половина жизни редко кому удается. Строится она на детско-юношеских мечтаниях, прагматики в нежном возрасте встречаются редко, отчего бы ей удаваться? Но то, что несостоявшаяся первая уже тянет за собой неудавшуюся вторую, – это грустно. Хотя и логично с точки зрения причинно-следственных связей.

Потом Саше казалось, что он думал исключительно об этом, когда они с Иркой добрались до общей стоянки у озера. Занимался любовью с ней и вспоминал другую. Может, казалось, что вспоминал… Просто он тогда слишком часто вспоминал Ленку, почему бы и в тот момент не вспоминать? Не пожалеть себя по привычке? Новый роман… пусть не роман, скажем обтекаемо: отношения – хороший повод вспомнить все предыдущее…

А жалость к себе – привычное занятие для неудачника. Не без юмора, но по-доброму. Чтоб себя, любимого, не обидеть. Себя жалко не потому, что стоит жалеть, а потому, что любимый, это точно…

* * *

Вертолет они увидели издалека. Тот все так же торчал в озере грязно-оранжевым апельсином, разве что накренился набок еще больше. Подошли поближе, нашли остатки костища, наломанную для ночевки хвою, затоптанный следами берег. Никого из пассажиров на месте не было.

Потом они увидели могилу. Свежий холмик земли, из которого торчал импровизированный крестик, связанный из двух корявых веточек…

Это подействовало, как внезапный удар по лицу. Жуткая картина. Простая и жуткая! Руки-ветки, раскинутые в костлявом объятии старухи-смерти…

И кто на этот раз? Кому теперь выпало черное поле?

Да, об этом он точно подумал, стоя перед выразительным земляным холмиком, насыпанным большими, небрежными комками. Вдруг сравнил про себя Ващеру с детской игрой, где число на кубике определяет количество ходов по клеточкам. Разноцветные фишки движутся в заданном стрелками направлении, а игра им в этом мешает. Попадаешь на синее поле – пропускаешь ход, попадаешь на красное – отодвигаешься назад, попадаешь на черное – снимаешь фишку с доски. Только кубик определяет будущую судьбу фишки. В детстве у него была такая игра на тему приключений веселых гномов, но разве он хоть раз задумался о судьбе фишек? Он помнил, хорошо помнил, как скалились с картонки носатые пухлощекие гномы в смешных колпачках, когда фишка сгорала или возвращалась назад на много клеток. Было обидно до невозможности, он помнил.

А теперь было еще и страшно. Вообще-то он не из пугливых, проверено на войне, но там хоть было понятно, чего бояться. А тут сплошь какая-то мистика: атомное подземелье, идол, неуловимый хранитель, вооруженные разведчики, степенные людоеды на глухих заимках… Тронуться можно, если не испугаться до икоты, а уж тронуться – наверняка!

Ирка осторожно взяла его за рукав. Саша обернулся к ней. Вот кому по-настоящему страшно, понял он. Лицо растерянное, зрачки красивых, пушистых глаз расширены в немом вопросе. Все-таки женщина, девчонка, хоть и претендует на большее…

Саша ободряюще покивал ей. Но ничего сказать не успел. Их сразу взяли в кольцо странные люди в форме. Появились вокруг бесшумно и незаметно.

Ирка охнула и прижалась к нему.

* * *

Саша сразу заметил – их окружили человек пять или шесть. Появились из-за деревьев с разных сторон, внезапно и слаженно, словно поджидали в засаде. Но дергаться было бессмысленно. Вороненые стволы уже смотрели на них прямо и предупреждающе.

И что теперь? Поднимать лапки кверху? Или так постоять, прикидываясь каликами перехожими, блаженными до невменяемости? Мол, сами мы не местные, дел ваших знать – не ведаем, а что забрели на огонек, так не с корыстной душой, токма ради спортивно-пешего интереса…

Нападающие показались ему странными в первую очередь из-за формы. Форма была казацкая. Сапоги в гармошку, желтые лампасы на синих шароварах, желто-синие фуражки, светлые кителя. Времен Первой мировой, а может, и более ранних времен, когда казачество еще считалось отдельным войском, надежой и опорой престола на все времена… Да плюс ко всему осталось только провалиться во времени лет на сто, подумал он.

Автоматы у них, впрочем, вполне современные, почти сразу сообразил Саша. Если считать за современность середину прошлого века, когда на вооружение армии поступил АК-47, первое творение знаменитого человека-завода Калашникова. Первые автоматы Калашникова появились в 1947 году, но тогда уже не было казачьей формы. Коммунисты, известно, любили казаков, как гвоздь в анальном отверстии, и гнобили, как правящий класс оппозиционную прослойку. Несостыковочка… Слава богу или местному идолу, провал во времени как гипотезу можно было отставить. Оставалось ориентироваться на современный идиотизм…

Несколько мгновений Саша молча рассматривал этих киношных казаков. Лица были молодые, здоровые, дубленные солнцем и ветром до красноты. Гладкие, сытые и не слишком страшные ряшки. У многих – просматриваются азиатские черты в виде характерных широких скул и узких разрезов глаз. Подбородки у всех гладко выбриты, но усы имеются. Большинству брить еще рано, а выщипывать – в самый раз.

Итак, что бы все это значило? Ах да, о казаках, помнится, упоминал еще Савич. Интересно, а эти людей едят или просто шинкуют на дольки ради идеи?

Ирка с Сашей смотрели на казаков, а казаки – на них.

– А в чем, собственно, дело, господа? – спросил наконец Саша.

Сам удивился, откуда выскочила подобная фраза, с привкусом старорежимной интеллигентности. Еще бы пенсне и бородку козликом – окончательно завеют враждебные вихри, а темные силы начнут упрямо, но безнадежно гнуть в дугу либеральную идею освобождения вольного землепашца…

Ему не ответили. Еще несколько мгновений все молча играли в гляделки. Потом один из казаков с лычками сержанта на погонах ( или урядника, согласно старорежимным званиям?) выразительно повел стволом автомата. Саша понял его, осторожно снял с плеча ружье, положил на землю. Тот опять дернул стволом, нахмурился. Саша сообразил, оглянулся на Ирку, забрал ружье у нее. Ее пальцы, сведенные на ремне, пришлось разжать чуть ли не силой. Он успел ободряюще улыбнуться ей, но вряд ли улыбка получилась сильно оптимистичной. Скулы были какие-то деревянные.

Положив второе ружье, Саша снова глянул на казаков. Насупленные брови, каменные лица, подозрительные взгляды из-под козырьков фуражек.

– Есть еще ножи, – сказал он честно.

Ножи не заинтересовали. Опять молчание в ответ. Черные зрачки автоматных стволов. Пальцы на спусковых крючках. И что теперь говорить? Извольте-с объясниться, милостивые государи? По какому праву сапогом-с и по морде-с?

Он почувствовал, как кто-то подошел сбоку и сзади. Шумно, длинно втянул носом воздух. На них густо пахнуло табаком, ружейной смазкой и еще чем-то сапожно-кожаным. Или, может быть, лошадиным?

– Ну как? – спросил урядник, глядя сквозь них.

Он был выше остальных, крупнее, настоящий богатырь под два метра ростом и почти настолько же широкий в плечах. Глаза молодые, а усы густые, взрослые, со спелым пшеничным отливом. Кончики щеголевато и тоже как-то старомодно подкручены. Чуть заметная раскосина в разрезе глаз придает ему особенно лихое выражение. Видный малый. Наверняка девки от него пищат, вскользь подумал Саша, они на таких всегда западают, подобных чудо-богатырей противоположный пол любит защищать собственной грудью…

– А черт его знает, Лавр… – ответили сзади.

– Нечистого не поминай к ночи, – строго заметил тот.

– Виноват!

– Ну, чем пахнет, Ерошка?

– Вроде пахнут…

– Землей? – оживился Лавр.

– Вроде не землей… – задумчиво сказали из-за спины. – Вроде лесом. Дымом пахнет, одеколоном как будто, еще чем-то…

Чем от них пахнет после многодневного марш-броска по лесу, да еще с привалами на сексуальные упражнения, Саша мог представить. Терпко пахнет, это наверняка. Только при чем тут земля?

– Ты про главное-то гутарь! Землей-то, землей пахнет? – продолжал допытываться урядник.

– Кубыть нет… Не пахнет землей… Бабой пахнет.

– От кого? – спросил Саша, не удержавшись.

Казаки неожиданно и шумно, как гуси, загоготали.

Этот смех разрядил обстановку. Пальцы убирались со спусковых крючков, автоматы, побрякивая, закидывались за спины. Казаки оживились, задвигались и стали еще моложе. Совсем пацаны, играющие в войну, как в сыщики-разбойники. На Сашу с Иркой уже смотрели спокойно, с интересом, даже с веселым, выжидающим любопытством.

Саша пока еще ничего не понимал. Ясно только, что сначала в них увидели каких-то страшных, земляных врагов, а теперь, сориентировавшись по запаху, в причастности к почве больше не подозревают. Интересно, кто это обитает в земле, кого так боятся лихие казаки? Ожившие покойники? Про покойников им еще никто не рассказывал, но, может, здесь само собой разумеется, что мертвым в этих чудных местах не лежится спокойно, а, наоборот, привольно гуляется? Он бы и этому не удивился, что-то он последнее время вообще перестает удивляться… Все-таки, что от них не пахнет землей, удачно… Знать бы еще, что за запах, чтоб ненароком, невзначай не пропахнуть…

– А пахнет землей – это как? – рискнул спросить Саша.

– Дух должон быть. Чтоб в нос шибало, – коротко пояснил Лавр.

– Значит, если пахнет?..

– Тогда – в расход!

– Если дух земляной от вас исходит – значит, вы из подземелья, – пояснил Ерошка, появившись из-за их спин. – Если из подземелья – значит, враги. А с врагами какой разговор? В расход, понятное дело! Врагов мы завсегда на распыл пущаем, у нас с этим строго…

– И многих уже израсходовали? – заинтересовался Саша.

– Пока никого, – честно ответил Ерошка. – Но – как только, так, значит, сразу!

Он был ниже, толще остальных и, пожалуй, моложе. Совсем мальчишка, с рыжими куриными перышками под курносым носом, изображающими из себя усы. Из-под фуражки набекрень картинно курчавился чуб. Когда он улыбался, было видно, что два верхних передних резца у него приподнимаются вверх, словно придерживают толстую губу. А улыбался он почти всегда, поэтому верхняя губа всегда казалась у него задранной, придавая толстощекому лицу особое, хомячье выражение. Забавный он, отметил Саша. Смешной и смешливый одновременно, это сразу видно.

– А вы вообще-то кто? – неожиданно спросила Ирка. Она отлепилась от Саши и смотрела в упор на урядника.

Кстати, хороший вопрос…

– Как это – кто? Лампасов, что ли, не видите? Лампасы же желтые! – шумно удивлялись все. – Выходит, акуевские мы. Были бы красные, были – святопромысловские. А так – акуевские мы, из станицы Акуевка, значит!

Иерархия лампасов местного казачьего войска становилась понятной. В остальном этот ответ мало что объяснял.

– А вы, выходит, с вертолета? Из пассажиров? – в свою очередь спросил Лавр.

Вполне миролюбиво, надо отметить.

Саша и Ирка подтвердили это одновременно быстро.

– А остальные-то? Вас же пятеро должно быть? Говорили, что пятеро пошли…

– Остальные не дошли, – значительно сказала Ирка.

Лавр сдержанно покивал головой, соглашаясь.

А чему удивляться, здесь и не такое случается, говорило его красноречивое молчание.

Все правильно, здесь все время что-то случается, они уже успели убедиться…

От первого испуга Ирка вполне оправилась, отошла от Саши шага на два и теперь быстро, решительными движениями прихорашивалась. Он попытался перехватить Иркин взгляд, предупредить хотя бы глазами, чтоб не трепала лишнего. При людях с автоматами много молоть не стоит, они, автоматчики, как правило, неадекватные, любой треп воспринимают как команду к бою, это он понял еще в военных командировках. Но Ирка даже не глянула в его сторону. Продолжала смотреть исключительно на красавца Лавра. Настолько пристально, что Саша почувствовал укол ревности. Впрочем, лучше укол ревности, чем удар прикладом по почкам, успокоил он сам себя. Однажды ему врезали прикладом такие же молодые ребята, осатаневшие от национальной идеи, спину потом неделю ломило, как при стреляющем радикулите…

– А там кто? – спросил Саша, кивнув на свежий холмик.

– Где? – не понял Лавр.

Он тоже, не отрываясь, смотрел на Ирку с каким-то детским, искренним изумлением.

Та закончила с волосами, но все еще что-то на себе расправляла. Мечтательный, затуманившийся взгляд и машинально кокетливые движения… По-озвольте, сударь… Пока сударыня вам не позволила!

– В могиле, – пояснил Саша.

– В какой могиле? – удивился урядник. – Ах, в этой! Хлам.

– Егорыч? – предположила Ирка.

– Какой Егорыч? Почему Егорыч? – продолжал удивляться богатырь. – Я же гутарю, хлам, мусор всякий. Банки консервные, обертки, ну, что от ваших остались. Мы собрали, землей присыпали, не оставлять же валяться.

– Так почему крест поставили? – спросила Ирка Лавра.

– Какой крест? И не крест совсем. Место просто отметили. Опосля вернемся, закопаем поглубже. Тайга чистоту любит. На грязь обижается, однако, – рассудительно объяснил тот.

Положительно эти двое разговаривали только друг с другом. Нет, он не ревнует, конечно, но совесть тоже надо иметь…

– А еще что-нибудь от наших осталось? Кроме банок и оберток? – спросил Саша.

– Ничего не осталось. Кубыть, все закопали, что нашли, – ответил ему Ерошка.

Саша вздрогнул от такого ответа. Потом сообразил, что вздрагивать еще рано. Каков вопрос – таков и ответ, ничего больше.

– Что, пошли к вашим? – спросил Лавр. – Они у нас в станице пока на постое. Вас дожидаются. Беспокоиться уже начали. Вот старики нас и послали на встречу. Тут недалече, верст десяток, может, и набежит, не боле.

– Всего-то? – скептически спросил Саша.

– Да, я же гутарю, недалече… – не понял юмора тот.

– Ладно, пошли, – величественно сказала Ирка, словно соглашаясь сразу же под венец.

Похоже, мы теряем ее, как сказал хирург, отрезая пациентке третий по счету орган…

Откуда вдруг выплыл этот небритый анекдот? Впрочем, не важно, подумал Саша. Просто обидно…

* * *

По дороге в Акуевку Саша окончательно убедился, что отвергнут и забыт в ударном порядке. Неверная Ирка разговаривала исключительно с красавцем Лавром и мечтательно смотрела на него снизу вверх, как кошка на сметану. А если случайно, вдруг, обращалась к Саше, то в ее голосе явно проскальзывали нотки пренебрежения, какие часто слышны у женщин по отношению к старым, забытым любовникам. Настолько прошлым, что дамы теперь искренне не понимают, с какого умопомрачения могли когда-то любить такого откровенно выраженного козла…

Оставалось идти сзади и любоваться, как Ирка прилепилась к уряднику. Сразу и прочно, как пиявка к краснолицему донору. Так они и шли вместе. Шагая следом за этой парочкой, Саша мог воочию наблюдать развитие отношений на стадии романтического прощупывания друг друга. Или ощупывания? Что точнее?

Богатырь обращался с ней бережно, но свободно. Опыт чувствовался, его не скроешь. То под локоток возьмет, то за плечико, то за талию придержит, то на ушко что-то нашепчет. И та довольна. Тоже шепчет что-то в ответ, тихо, неслышно, но оба смеются, обоим весело…

Интересно, успела Ирка рассказать новому избраннику про свои розовые наклонности? Или оставила в качестве сюрприза на будущее? Хотя о том, что они есть, известно только с ее слов, ехидничал сам с собой Саша. Практика свидетельствует об обратном. Если на швейную машинку поставить дополнительный форсированный движок, а потом включить все это безобразие на самый мощный режим, то именно в таком ритме тела Ирка общается с мужиками, которых не любит. Вот что показывает практика, которой проверяются все теории… Пусть нескладное сравнение, зато образное… Так думал он, шагая вслед за этой сладкой парочкой, рядом с толстым и подвижным, как мячик, Ерошкой. Конечно, он обижался! А кто бы не обиделся на его месте?

Ерошка, понимая его состояние, усмехался, приподнимая губу, пару раз многозначительно кивал вперед, но от комментариев воздержался. И на том спасибо!

Казаки шли ходко, часто закуривали прямо на ходу, ловко сворачивая сигареты из серой бумаги и табака. Дорога опять шла через лес. Через лес, лес и лес, так точнее. Правда, временами под ногами мелькало некое подобие тропы. Было видно, что здесь уже ходили. Не часто, не много, но все-таки намек на цивилизацию, или, точнее, определенная натоптанность.

– Слушай, а вы с этими, из подземелья, давно воюете? – спросил Саша Ерошку, чтобы отвлечься.

– Да, почитай, всегда и воюем, – охотно откликнулся тот. – Сколько себя помню, столько, почитай, и воюем. И до меня воевали, однако. Мы же казаки, исконные, нам воевать положено. От дедов-прадедов положено, так-то!

– И сражения какие-нибудь бывают?

– Сколько себя помню, не было, – сознался Ерошка. – Да и какие тут сражения, их и не видно никого, сидят себе под землей и не высовываются. Сколько помню, ни одного ни разу не видел. Хоть бы одного поймать, посмотреть на них, какие есть… Пару раз наши ребята в пещеры лазали, склад вот нашли с оружием, автоматами обзавелись, патронами, а так нет, не видел, врать не буду. Склад-то нашли, а дальше все одно – стена. Не пройдешь под землей. Хотели ход пробить, да где там, глыбы с гору величиной. Гранит голимый, аж зубила гнутся в дугу, где уж пробить! А поверху-то и подавно не подойдешь, поверху у них оборона, пушки стреляют из-под камней, поди сунься… Хотя, однако, если не лезть, то и не стреляют, – добавил он, немного подумав.

Диспозиция слегка прояснилась.

– Они-то, из подземелья, знают, что вы с ними воюете? – спросил Саша.

Ерошка опять глубоко задумался.

– Знать – может, и не знают, врать не буду. Но догадываться должны, я так думаю, – наконец сообщил он.

С точки зрения здравого смысла подобное утверждение показалось Саше несколько сомнительным. Хотя он уже начинал привыкать не судить Ващеру именно с этой точки зрения. И дело даже не в Ващере, если вдуматься. Кто сказал, что здравый смысл – преобладающая точка зрения в нашей жизни? История человечества, например, упорно доказывает другое…

– Кто же там все-таки в подземелье?

Ерошка пожал плечами:

– Поймать бы хоть одного, хоть увидеть… А так – не знаю, врать не буду. Мы с ребятами так кумекаем – землей от них должно пахнуть… Раз из подземелья они.

Соображение было резонное.

– Зачем же воюете? Если они вас не трогают? – снова спросил Саша.

– Как – зачем? Мы же казаки, исконные, испокон веков, нам положено рубеж держать.

– Какой рубеж?

– А любой… – Ерошка беспечно махнул рукой. – Какой придется, такой и должны держать.

Саша покивал, соглашаясь. Рубеж – он и есть рубеж, где его ни проведи. А раз кто-то провел, кто-то и держать должен…

– Я вот слышал, старики баили промеж себя, кубыть, там, под землей, и нет никого, – сказал вдруг Ерошка задумчиво.

– Как это – нет? – удивился Саша.

– А вот так! Нет! Автоматика одна. Это как механика, только умная. Ну, как часы, например, если в них мозги вставить. Есть, говорят, такие часы, какие еще и за другое думают…

– Я в курсе, что такое автоматика, – заметил Саша.

– Ага… Как думаешь, может такое быть?

– Часы с мозгами?

– Да не, я не про то… Что под землей нет никого?

– Все может быть на белом свете. А то, чего не может быть, просто еще не случалось, – философски заметил Саша.

– Ага… Вот и я мерекаю, все может быть, – Ерошка покрутил головой. – Ан не хотелось бы. С автоматикой – какой хрен воевать? Никакого хрена! Хоть кто-то живой, да должен там сидеть, как думаешь? Поймали бы, посмотрели…

Саша неопределенно пожал плечами. Он заметил, как Ирка, идущая впереди, споткнулась на ровном месте. Богатырь Лавр галантно поддержал ее могучей рукой. Причем уже не за локоть, не за плечико, сразу за попу лапнул, накрыв огромной ладонью от поясницы и ниже.

Ерошка поймал его взгляд. Ухмыльнулся, покрутил чуб.

– Женка? – сочувственно спросил он.

– Упаси господи! – искренне ответил Саша.

– А то, смотри, я скажу старикам. У нас за такое дело и выпороть могут, когда на чужую женку…

– Если ее – то и выпороть стоило бы… Да нет, просто попутчица.

– Ну, тогда ладно… – ухмылялся казак, показывая приподнятые резцы. – Ежели просто – тут и гутарить не на чем… А то Лавруха у нас такой… Бабы на него – просто как мухи на коровье дерьмо, прости господи. Где погуще – туда и клюют. Из-за него все девки перегрызлись в деревне, чисто кобели цепные. И смех, и грех… И не то чтоб он, Лавруха, сильно лютый до баб был, главная штука – они до него! Как увидят, так и лютеют низом! Вот что удивительно! А чего они все в нем находят? Одно слово – бабы… – удивлялся маленький толстый Ерошка.

Саша не ответил.

Он ревновал? Возможно. Ошеломляла скорость, с которой все случилось. Просто не укладывалось в голове, что все произошло так быстро. Мелькнуло, прошло и уже позабыто, как праздничный фейерверк позапрошлого года. Даже забавно, если разобраться. Сначала его быстро взяли, а потом так же быстро выбросили. Как случайный камешек. И что остается камешку – хлопать каменным ртом? После всего этого даже Ленка не казалась такой уж стервой. По крайней мере стерва своя, привычная. К которой хочется вернуться, несмотря ни на что. Вернуться, между прочим, в принципе хочется, поправил он сам себя. Безотносительно ко всем стервам на свете – просто всегда бывает хорошо вернуться домой! Аксиома бывалого командировочного…

* * *

– Вот расскажи мне, что такое неудачник? – спросил его как-то Иннокентий.

– Это ты на кого намекаешь? – подозрительно спросил Саша.

– Я не намекаю. Я прямо говорю. Вернее, прямо спрашиваю. А намекаешь как раз ты! Потому что спрашиваешь не прямо, а тем не менее имеешь в виду нечто конкретное. И касается это тебя в первую очередь, а кого еще тебе касаться в первую очередь, как не самого себя? Из чего следует, что в душе ты уже объявил себя неудачником, а от остальных ждешь только опровержения этого непреложного факта. Каковое опровержение тебя опять-таки не утешит, а лишь слегка успокоит уязвленное самолюбие…

– Стой, стой, стой… – перебил его Саша. – Что-то ты слишком загнул. Давай лучше сначала. Запутался я в твоих тезисах, как ежик в колючей проволоке. Потерял нить глубокомысленных твоих рассуждений…

– И опять лукавишь. Ничего ты не запутался. Мысль ты в общем и целом уловил, а частности тебя не слишком интересуют. Да и кого они интересуют, если и в общем, и по частям – все по одной голове.

– Нет, а в чем, собственно, дело, господа присяжные? – возмутился Саша. – По какому поводу наезд?

– Дело в следующем, – объяснил Иннокентий. – Давай я лучше расскажу тебе одну историю.

– Притчу про неудачника? – уточнил Саша.

– Во-первых, не притчу, а вполне реальную историю. А во-вторых, не про неудачника, а про жизнь в целом, – сказал хранитель.

– Значит, про неудачников, – подытожил Саша.

– Очень оптимистично! Ну ладно, слушай… Произошло это где-то в семидесятых годах в городе, если не ошибаюсь, Светлодольске Тамбовской области. Жил там некий человек – Иван Иванович Подосиновик. Незаметный человек. Кроме редкой, веселой фамилии ничем особенным не выделялся. Работал бухгалтером в «Стройдортресте» и считался в глазах начальства не слишком перспективным сотрудником. Что называется, звезд с неба не хватал и даже не собирался тратить время на подобные глупости. Поэтому, дожив до пятидесяти лет, так и оставался старшим бухгалтером без всякой надежды выйти в главные. Но речь не о том…

Надо сказать, несмотря на легкомысленную фамилию, был Подосиновик человеком тяжелым. Вредным и неуживчивым – это точно. Из тех вечных скептиков, которые всегда недовольны. Не собой, конечно, а окружающими. Есть, знаешь, такие, что каждый день просыпаются с готовым, как заряд на боевом взводе, раздражением. Сами-то они все знают, как, например, нужно планировать производство или как руководить государством, но их почему-то никто не спрашивает. А это обидно. Когда же они начинают советовать и поучать без спроса – все только злятся в ответ. И это еще обиднее и наводит на самые нелестные мысли обо всех сразу… Словом, коллеги его не любили, друзей у него не было, жена – и та ушла много лет назад, не сойдясь характерами до степени постоянного короткого замыкания. А потом вдруг случился и на его улице праздник. Как одному из старейших работников треста начальство вручило ему на пятидесятилетие ордер на однокомнатную квартиру в новом, строящемся доме на шестом этаже.

Праздник – праздником, а квартирой Иван Иванович, конечно, сильно обеспокоился. Еще бы: столько лет прожил в коммуналке, страдая от соседей, как от хронической невралгии, а тут – собственное жилье с санитарно-гигиеническими удобствами индивидуального пользования! Да, но как теперь строят! Ему ли не знать… Таким образом, он просто извел себя строительно-квартирным вопросом до бессонницы, заранее представляя, чего поналяпают ему эти халтурщики и рвачи из «Стройжилтреста».

Его попытки проникнуть на объект и давать советы прямо на месте будущего жилья успехом не увенчались. В смысле отвязной лексики светлодольские строители ничем не хуже своих воронежских или, допустим, калужских коллег, так что ушел он со стройки многоэтажно обруганный. Но не побежденный.

Подосиновик решил подойти к вопросу с другого бока. В тихий выходной день проникнуть на стройку, обследовать свои будущие квадратные метры и переписать все недочеты. А потом идти с этим списком прямо к строительному начальству и трясти бумагой перед самым носом. Чтоб знали – имеют дело не с идиотом! Его, Подосиновика, на кривой козе не объехать и иными хитрыми способами не обойти! Он, Подосиновик, всех выведет на чистую воду еще на стадии отделочно-малярных работ!

Перепись недоделок заняла у него даже больше времени и нервов, чем предполагалось. Особенно не давало покоя окно в комнате. Если посмотреть слева, то еще ничего, а если справа – определенно кривое.

В сердцах Подосиновик даже выскочил на балкон, чтобы глянуть на окно снаружи. Только забыл по горячке, что балконная дверь имеется, а самого балкона пока еще нет…

Так и ухнул он в расстроенных чувствах прямо с шестого этажа строящегося дома. По дороге вниз задел высоковольтные провода. Те изменили траекторию полета, направив его не на бетонные плиты, сложенные внизу, а прямо в котлован для фундамента примыкающей постройки. Упав на глину, он покатился вниз, в глубокую яму с водой, но по дороге напоролся на металлическую арматуру. Та пробила грудь и вышла из спины. На ней он и повис.

Самое удивительное – остался живой.

Потом врач в больнице рассказывал всем, что тут, похоже, без ангела-хранителя не обошлось. Подосиновику повезло четыре раза подряд в течение нескольких секунд. Во-первых, он задел провода и изменил вектор движения. Вместо удара о плиты, который бы его просто сплющил, он упал на стенки пологой ямы по касательной и не разбился. Во-вторых, сами провода почему-то оказались отключены от сети, хотя обычно были под напряжением. В-третьих, вместо того чтобы упасть в глубокий котлован и утонуть в состоянии шока, он затормозил падение об арматуру. В-четвертых, металлический штырь прошел в сантиметре от сердца, но никаких жизненно важных органов не задел…