Текст книги "Фиолетовый гном"

Сам Серега, правда, в квартирах у старых дев не бывал, не его круг общения все-таки. Но читал.

До пива дело тогда не дошло, вспоминал Серега. Поговорили, обсудили и постановили не мочить порох слабоалкогольным напитком. Начали сразу с коньяка и усидели приличный литраж, несколько раз перемежая его крепким кофе. Кофе с коньяком по-русски, заявил Славик. Рецепт народный – каждая рюмка запивается небольшим глотком кофе со строгим выдохом через сжатые зубы. Сначала – каждая, потом начинаешь пропускать. Кофе, разумеется, не коньяк, не подумай плохого за великую нацию…

Кофе Славик варил сам, натуральный, конечно, никаких этих растворимых суррогатов. Оба соглашались, что быстрорастворимые гранулы – это прямое противоречие и, больше того, откровенное издевательство над глубоким смыслом, содержащимся в восточном понятии «кейф».

Кофе Славик варил обстоятельно и неторопливо. Надевал пестрый фартук с красными ромашками, размалывал старинной ручной кофемолкой остро пахнущие зерна и подолгу зависал над туркой. Досыпал туда что-то из красных жестяных баночек на полке, в которые с трудом пролезали его огромные пальцы.

Действительно, кофе у него удавался на удивление. Но в фартуке Славик смотрелся забавно, как слон в упряжке цирковой лошади. Разноцветные кисточки над метровыми бивнями… Серега представил, как Славик возвращается вечером домой, кладет пистолет с кобурой в ящик полированного комода, надевает фартук и принимается за хозяйство. Картина еще та…

Когда Серега расслабился коньяком и освоился в чужой квартире, он заметил на серванте фотографию в рамке. Два лица. Молодая, светловолосая женщина, приятное личико, курносенькое, и ребенок, совсем еще мелочь, с глазами огромными и выразительными, как у всех маленьких. Такую же фотографию, только увеличенную в несколько раз, в массивной темной раме, Серега видел на стене, над тахтой.

Серега не понял сначала, почему рамка черная.

– Жена? – спросил он, кивая на фотографию.

– Жена и сын, – пояснил Славик.

– Развелись?

– Да нет. Не развелись. Погибли они. – Славик отвечал неохотно.

– Извини, – пробормотал Серега. Как теперь положено. В сущности, хороший штамп, когда речь заходит о чужой смерти. Очень удобный. Универсальный. Во-первых, извиняешься, что затронул тему. Во-вторых, сразу извиняешься, что обсуждать эту тему больше не хочешь. Ну ее! Чужая смерть – это всего лишь среднестатистическая смертность среди населения, а статистика – наука скучная…

– Да ладно тебе! Извини, извини, чего извини? Ты-то тут при чем? – просто ответил Славик.

– Террористы? – рискнул спросить Серега.

Славик отмахнулся:

– Какие еще террористы? Случайность… С дачи они возвращались. Ехали на машине, жена была за рулем. А «КАМАЗ» вышел на встречную полосу, водитель нажрался… Я вот три войны прошел, пара царапин всего, а они – только с дачи возвращались… Жена всегда за меня боялась, а видишь, как вышло…

– Ты хоть его достал? – спросил Серега через некоторое время.

– Водителя?

– Ага.

– Хотел, – признался Славик. – Тогда очень хотел.

– А теперь?

– Теперь не хочу. Для меня, Серега, они до сих пор живы, веришь, нет? Здесь у меня все как при них было. Возвращаюсь вот домой, смотрю…

Серега верил.

– Вот ты говоришь – достать, – продолжил Славик еще через некоторое время. – Захотел бы, я бы его, конечно, достал. Хоть из зоны, хоть из-под земли. Водитель – мужичонка, соплей перешибешь напополам. Одной рукой ударить, второй – подобрать… Я, Серега, много народа положил в свое время. Клал и не думал. Может, это мне в наказание? От Бога? Как думаешь?

Славик, утопив в огромном, красном кулаке коньячную рюмку, смотрел на него горячими от боли глазами и действительно ждал ответа.

А что тут можно было ответить? Серега не нашел, что сказать. Он осторожно пожал плечами. Извини! Что еще можно придумать?

– Как же ты теперь? – спросил Серега.

– Как? А никак. Живу. По инерции. День прошел, ночь наступила, ну и ладно. Я, Сереженька, теперь по инерции живу. По привычке. Книжки вот стал читать, еще от жены много книг осталось, она любила читать, она у меня вообще умная… Была. Теперь сам покупаю, в соседних книжных уже здороваются. Телевизор не могу долго смотреть, надоедает, пустой он слишком, а с книжкой можно хоть всю ночь проваляться. Дешевое чтиво как-то не очень идет, не забирает, а вот на серьезных авторов неожиданно подсел… Понимаешь, когда уходишь в их мир целиком, в другой мир, когда начинаешь проживать вместе с писателем чужую жизнь – и на свою по-другому смотришь… Так и втянулся незаметно в чтение. Все-таки лучше, чем беспробудная пьянка, как думаешь?

Серега выпил рюмку, выцедил из кофейной гущи оставшуюся вязкую каплю и согласился, что лучше. Все лучше, что кроме пьянки…

Больше он не ходил в гости к Славику. Выпивали вместе еще много раз, но всегда у Сереги. Не хотелось ему больше возвращаться в эту опрятную однокомнатную квартирку в стандартном панельном доме на втором этаже, но без лоджии. Как подумает, так и кажется ему, что вот придут, вот сядут за стол, разольют, закусят, а за спиною будут стоять тени светловолосой женщины и маленького ребенка с доверчивым лицом и большими от любопытства глазами…

Как подумает, спиртное в горле застревает, честное слово. Серега никогда не мог упрекнуть себя в особой чувствительности, а уж окружающие такого качества за ним определенно не признавали, но тут другой случай. Серега не взялся бы объяснить почему, но другой. Он это чувствовал.

И почему он сначала решил, что Славик – человек веселый?

7

Да, эта неожиданная, скрытая от чужих глаз драма большого и сильного человека, непробиваемого телохранителя со зверской рожей, могучего Гоблина, поразила его тогда…

Как откровение поразила, вспоминал он. В первую очередь – откровение безнадежности! Глухая обреченность чужого, бесповоротного горя. Безнадежность – вот что всегда пугает в первую очередь, даже прикоснуться к ней – и то страшно…

По дороге домой, сидя в такси, качаясь на волнах теплого, кружащего опьянения, Серега все время вспоминал детские глаза с фотографии. Большая это сила – чистые, широко распахнутые детские глаза. А глаза умершего, погибшего уже ребенка – это большая и печальная сила…

Нет, дети не должны умирать, размышлял Серега, глядя на пробегающие мимо огни вечернего города и выпуская табачный дым в приоткрытое окно машины. Неправильно это, несправедливо… Кто угодно, но только не они. Рано им. Не научились они еще умирать. Человек живет, всю жизнь живет и одновременно учится умирать! А им – рано. Не было у них еще времени научиться… Видимо, так…

Серега вдруг подумал, что был бы хорошим отцом. Наверное. А почему бы и нет? Он спокойный, не раздражительный, снисходительно относится к маленьким человеческим слабостям, а слабость маленьких его вообще умиляет. Он навсегда запомнил, как держал на руках крошечную Жекину дочку, такую теплую, доверчивую, пахнущую свежестью и молоком, как она цапала его за нос крохотными пальчиками и улыбалась подвижным ротиком с четырьмя прорезавшимися зубами. Почему бы ему, Сереге, не быть хорошим отцом?

Сопли, конечно… Размяк. Почему-то от коньяка он всегда становится сентиментальным, размышлял Серега. Именно от него, родимого… Дубильные вещества на него так действуют, что ли?

А что делать? Развернуть таксиста, ввалиться серди ночи к Таньке, благоухая начинающимся перегаром, и потребовать немедленного отцовства? Легко представить что она скажет…

Ну и дура!

Может, под впечатлением от этого разговора Сереге ночью вдруг приснился отец. Никогда он еще не снился ему так отчетливо. Лица Серега почти не видел, но ясно чувствовал, что это он.

Хороший был сон. Во сне Серега рассказывал отцу, как он живет, чего добился… А чего он добился? Просто живет, как может. Как все. Но, все-таки не спился и не вышел в тираж, как некоторые его одноклассники. Уже немало по теперешним временам…

Отец слушал его очень внимательно, кивал ласково, но даже не это главное. Запомнилось восхитительное чувство полной, успокоенной защищенности, которое было у Сереги рядом с отцом. Хороший сон, давно он не видел настолько хороших снов…

С утра Серега собрался, наконец, к родителям на кладбище. Давно собирался. Несколько лет. Все некогда, все потом, как обычно, все чем-то занят. А чем он занят? Кто-то, кажется, Жека, утверждал однажды, что по-настоящему заняты один-два процента от всех людей, если не меньше. Остальные делают вид и придумывают себе непрерывную занятость для поддержания чувства собственной значимости. В этом есть своя правда…

Свинство, конечно, с его стороны, что так долго не был на кладбище у родителей. Но кто сказал, что человек сильно отличается от свиньи, думал Серега, скользя по раскисшей глине между бортиками оградок.

Посидел на могиле у матери, выпил несколько глотков коньяку за помин души, покурил.

За то время, что он не был, кладбище разрослось еще больше, в дальнем, новом конце уже высились вычурные мавзолеи и резные ограды. Здесь, в их углу, все оставалась по-прежнему. Шлакоблочный «тот свет». Только бетон за эти годы облупился, потрескался, и кое-где вытянулись невысокие, дрожащие листвой деревца.

Потом он пошел к отцу. Дядя Виталик, помнится, рассказывал, их хотели похоронить вместе, но администрация кладбища тогда встала на дыбы, мол, не положено. Так и похоронили в разных местах. Но хоть на одном кладбище. Ездить удобно.

У отца Серега дольше просидел на бортике, подложив для тепла газету, курил, прикладывался к коньяку и вспоминал родителей. Какие они были. А какие?

Жили. Как все. Потом умерли. Тоже как все. Можно подумать, что у кого-то бывает иначе. С годами Серега начал все чаще вспоминать родителей, мало они все-таки прожили, да и некогда им было жить. Все больше вкалывали. Жалко их. Да и себя жалко. Жалко всех, если разобраться. А если разбираться еще дальше, то кого жалеть? И зачем? Так жизнь устроена…

Плохо, что он не успел толком пообщаться с отцом, совсем еще маленький был. Серега теперь часто об этом думал. Интересный был человек. И, наверное, мог бы многое рассказать.

Конечно, ради справедливости надо отметить, что отцу никто той отравы насильно в стакан не лил. Его выбор. Он его сделал, и маленький Серега остался много лет назад без отца. Нет, он не злится и не пеняет… Просто сидит на могиле, поминает отца коньяком из фляжки и глубокомысленно рассуждает о том, что выбор всегда есть. Правда, похоже, в пределах отпущенных судьбой рамок. Теперь Серега все больше начинал верить в судьбу. Поэтому, кто делает выбор – это еще большой вопрос…

Он, Серега, например, выбирал редко. Все и так получалось, словно само собой. А он всего лишь спокойно к этому относился…

Спокойное отношение к жизни точно осталось ему от отца. Не от матери же, та спокойной никогда не была, все суетилась, часто до раздражения. Когда-то это его всерьез бесило, вспоминал Серега. Он никогда не понимал суетливости.

Уходя, Серега оставил на могиле отца фигурку маленького гнома. Не фиолетового, такого в магазине не нашлось, но темно-синего. Забавный гномик. Долго не пролежит, сопрут, конечно, ну да ладно.

И все-таки родители рано умерли, слишком рано…

Часть IV
Старые сказки

1

В армии Серега прослужил двадцать три месяца. Даже меньше двух положенных лет. Призвали его в ноябре, а дембельнулся он в конце октября.

Вообще-то, в конвойных войсках всегда демобилизовывали поздно. Пока придут на смену призывники с гражданки, пока их обтешут, обшкурят и отполируют в учебке молодого бойца, научат держать автомат, мотать портянки и смотреть в рот старшим по званию и по призыву, времени проходит много. Кто-то же должен все это время на вышках стоять, объясняли офицеры. Караулы должны заступать на службу при любых обстоятельствах, как лампочки на периметре обязаны светить всегда. Согласно ехидному определению толстого лейтенанта, два года назад сопровождавшего их призывную команду, – как в раю. Все ехидство летехи Серега понял, только когда сам начал тащить службу…

В войсках ходили истории о дембелях, уходивших домой вечером 31 декабря. Ротный тоже обещал Сереге нечто подобное. Грехов за ним накопилось немало, а провинившихся увольняли в последнюю очередь.

Но Сереге повезло. Если, конечно, это можно назвать везением. Пока ехал домой – думал, что повезло. Приехал – уже так не думал…

Когда его вызвали из роты в расположение полка, Серега «дуплился на тумбочке». Был дневальным по роте. Понятно, «на тумбочке», на посту дневального, вместо него, как положено, стоял молодой боец. Сам дембель Серега околачивался в столовой. Повар Галиулин, на призыв младше, татарин из Набережных Челнов, ставший с последним приказом дедушкой, жарил картошку с тушенкой для офицеров. Серега болтал с татарином о том о сем, покуривал и ждал, когда ему тоже отломится от офицерского харча. Положено!

Накануне он «раскрутился». Толкнул зекам прямо с вышки четыре плахи чая. Кто-то стукнул, и замполит распорядился убрать его из караула. Это было некстати, новоиспеченный дед Галиулин недорого продавал красивый желтый чемодан. Сереге бы он пригодился на дембель. Чуть-чуть не хватало денег, загнать бы еще пару плах в зону, тогда – в самый раз. И, главное, чай был, лежал в заначке, дожидаясь товарооборота…

Пока болтали, на кухню прибежал старшина роты Заболотный. Как всегда с вытаращенными глазами и озабоченный, как военный министр. Заболотный был молодым старшиной, недавно назначенным, пока еще весь горел от усердия. Он сообщил, что Серегу вызывают в полк. С вещами и документами. Специально выслали за ним автозак. А что случилось, он и сам не знает. Приказали!

В канцелярии полка дежурный офицер, пожилой капитан с красным, как свекла, лицом пьющего гипертоника, рассказал Сереге, что у него мать в больнице. Отпуск, мол, давать тебе бессмысленно, дембель уже, так что демобилизуйся и дуй домой в свою Москву. И чтоб без глупостей по дороге и без пьянки, чтоб до дома доехал в нормальном, а не в денатурированном состоянии, знаем вас, сволочей…

А может, воин, у тебя просто влиятельные родственники в Москве? – допытывался капитан. Состряпали телеграммку по блату, а, признавайся? Ну да шут с тобой, отправляйся, отслужил, значит, раз такое дело…

Было видно, что у капитана влиятельных родственников нет, никогда не будет, и такая жизнь надоела ему еще при лейтенантских погонах.

Какие влиятельные родственники? Серега был озадачен. Мелькнула даже мыслишка, что, пока он служил, мать вышла замуж за генерала. Или за врача? Но это вряд ли…

Быстро все получилось. Как-то слишком просто. Нереально. Два года считал дни до дембеля, прокалывая числа в календаре, а уже через три часа он выходил за ворота части с вещами и проездными документами.

Переодетый в гражданку, Серега шел по улице, и было странно чувствовать себя одним из толпы, способным зайти в любой магазин, вспрыгнуть в случайный автобус, просто, по собственному желанию, без привычных равняйсь – рассчитайсь – выходи строиться. Гражданская одежда казалась слишком расхлябанной, широкие штанины хлопали ниже колен по голеням, а куртка, не подпоясанная ремнем, балахонилась.

Если вы все здесь такие умные, что ж вы строем не ходите… И все прочее из серии прямолинейной геометрии мозговых извилин, выровненных по полоскам погон и перпендикулярных положению козырька. Надо же, как въелось-то за два года!

Господи, неужели все?! Отслужил…

Откинулся, как говорят зеки на своем жаргоне…

Только в поезде, расположившись на верхней полке, Серега задумался о том, что же случилось с матерью. Действительно, что-то случилось? Ничего ведь не писала. Вернее, писала в начале службы, что левый бок побаливает. Потом перестала. Прошло значит, решил Серега.

А так – все нормально, все в порядке, все хорошо. Как обычно. У нее всегда все как обычно. Не любит жаловаться…

Когда Серега вернулся домой, мать уже похоронили.

Не успел, оказалось…

С вокзала он приехал на такси за два счетчика, армейские деньги еще оставались. Подошел к двери своей квартиры и долго звонил.

На его звонок открылась дверь соседней квартиры. Выглянул дядя Виталик. Постарел мужик. Похудел, сморщился даже, словно праздничный воздушный шарик, из которого уже вышла часть воздуха. Кожа на щеках провисла какими-то собачьими складками. А темная дыра между зубами все та же…

– Серега? Вернулся, служивый? Здоровый какой вымахал! Заходи ко мне, твой ключ у меня.

– А где мать?

– Заходи, заходи…

Серега зашел.

Дядя Виталик рассказал все. Последний год мать сильно болела, очень сильно. Доконала ее все-таки жаба-химия. Врачи обнаружили у нее рак. Понятно, она об этом не знала. Но догадывалась, наверное. Все говорила, мне бы только сына дождаться. Очень ждала. Сереге она про болезнь не писала. Незачем, говорила, волновать, сама дождусь, встречу. Потому и в больницу не хотела ложиться до последнего.

А умерла в больнице. Быстро сгорела. Как свечка истаяла. Страшная болезнь – рак. Был человек, и нет. Такая жизнь, Серега… Поганая жизнь, если разобраться. Сегодня живешь, а завтра тебя уже нет…

– Помянем?

– Можно…

– Нужно, Серега! Помнить – всегда нужно! Такая жизнь, кто еще будет помнить?

Дядя Виталик мгновенно засуетился с бутылкой, с закуской из хлеба, колбасы и толстокожих консервированных помидоров. Словно обрадовался поводу. Пить, что ли, сильно начал? – мелькнула мысль.

Серега все еще не мог представить, что матери уже нет. Никак не мог этого понять…

Они под разговор крепко нарезались с дядей Виталиком. Пили не как раньше, виски и джин, а обычную, хотя и неплохую, водку.

Серега узнал, что за эти годы дядю Виталика уволили из «Совавтотранса». Не повезло, попал под очередную кампанию по чистке рядов. Подвернулся под руку, как он объяснил, нашли крайнего… Вы, значит, Виталий Юрьевич, своей рожей позорите честь и порочите достоинство. Ему сказали, значит… А они, суки рваные, значит, своими рылами только украшают?! Мешками деньги гребут, с каждой машины им отстежка идет! Жрут до икоты и все равно нажраться не могут… Чтоб им подавиться остатним куском! Веришь, Серега, так и сказал, когда трудовую забирал…

Теперь он таксистом пашет, рассказывал дядя Виталик. Ничего, иногда получается очень даже прилично. Не бедствует. Работяга нигде не пропадет!

Такая жизнь… Хотели дождаться его, Серегу, к похоронам. Не дождались, в морге стали торопить, забирайте и все. Вот и не дождались. Что делать, похоронили… Нормально похоронили, все по-людски, чин-чинарем. Все как положено… А что телеграмму он, дядя Виталик, дал в последний момент, тут пусть без обид, это она до последнего не разрешала, пока еще в сознании была. Пусть, мол, Сереженька дослужит спокойно, а я уж как-нибудь протерплю…

Шесть дней в поезде трясся, оправдывался Серега. Далеко очень ехать!

Он первый раз выпивал после армии. Быстро опьянел. Незаметно.

Утром Серега проснулся на диване у дяди Виталика. Засосал на кухне остатки компота из трехлитровой банки. Хозяина не стал будить. Нашел свой ключ в прихожей у зеркала.

Открыл, вошел в квартиру. Сам не знал, что ожидал там увидеть. А ничего за два года не изменилось. Так, мелочи. Полотенце в ванной незнакомое. Вазочки этой на шкафу не было. А картинка висела в прихожей, так ее теперь нет…

В квартире было пусто и тихо. Он уже знал эту давящую тишину. Помнил смерть отца. Нет, пыли не было, все опрятно, все прибрано, но все равно дух уже был какой-то не жилой.

На серванте, прямо на полировке, чего мать никогда бы не позволила, стояла полупустая рюмка, прикрытая кусочком черного хлеба. После похорон отца, вспомнил он, рюмка стояла на белой бумажной салфетке…

Серега прошелся по квартире, вернулся в большую комнату и сел на диван. Подвинул блюдце под пепельницу, закурил. Потом заплакал. Как обиженный ребенок, крупными и горючими слезами. Только тут, на диване, среди привычной мебели и всяких до боли знакомых мелочей он понял, что матери больше нет. Никого нет. Один остался…

Серега долго плакал. Курил и плакал. Слезы размазывал по щекам и затягивался. А что, все равно никто не видит! Он один! Жалко мать… И себя тоже жалко… Один…

Не хотел плакать, слезы сами текли…

Грустное получилось возвращение. Нет, не так он хотел вернуться, совсем не так. Даже не стал звонить приятелям. Слишком много сразу…

Вечером Серега опять пошел в гости к дяде Виталику. Тот был в отгулах. Гулял. Только наливай, значит. Пили водку и пиво.

На следующий день дядя Виталик повез его на кладбище. На тех же белых «Жигулях» шестой модели. Уже поскрипывают, но еще тянут неплохо, объяснил он. Движок хороший, что есть – то есть…

Дядя Виталик вел машину быстро, перестраивался и обгонял с уверенностью профессионала. По дороге громко крыл матом всех «чайников», накупивших тачек вместе с правами и теперь кидающихся под колеса. Заполонили, мол, все, Серега, порядочной машине и проехать негде!

Кладбище оказалось за городом, ехать пришлось долго. Вид кладбища тогда поразил, помнил Серега. Огромное голое поле было сплошь покрыто бетонными квадратиками-могилами. Одинаковыми могилами, отгороженными одинаковыми бетонными бортиками. Не выше бордюров на тротуаре. Все это напомнило ему большой блочный дом. Только обитатели уже под землей. И все равно в блоках! Никуда не деться от этого шлакоблочного рая. Родные просторы бетонных метров на душу населения…

По голому полю беззастенчиво гулял ветер. Ветрище осенний. Это напомнило Сереге Сибирь…

Когда шли назад, Серега подумал, что древние поступали мудрее. Они сжигали покойников. И развевали по ветру.

На обратной дороге дядя Виталик все больше молчал. Распоясавшиеся «чайники» обгоняли и подрезали его безнаказанно.

Серега тоже молчал. На глаза иногда наворачивались слезы, но он сдерживался.

Когда родители умирают, значит, ты – следующий. Больше никого нет между тобой и смертью. Хочешь – не хочешь, теперь ты крайний, твоя очередь на тот свет! Ждите, вас вызовут…

Он не помнил, где вычитал эту мысль.

Какая разница!