Текст книги "Игра магий"

Чем-то это напоминало ту страшную бурю, в какую они попали в самом начале их похода. Но тогда буря была хоть и долгой, но все же какой-то понятной, едва ли не добродушной, если так можно выразиться по отношению к смертельно опасной непогоде… На этот раз, пожалуй, капитан Виль оказался прав – было что-то в этом ветре иное, неправильное, жестокое и злое, несомненно пробующее их погубить, разбить, разрушить, уничтожить…

Потом рыцарь заметил, что его дыхание вырывается из горла облачком пара. Он еще разок попробовал очистить свое сознание и оглянулся. Оказалось, что они поднялись настолько высоко, что влага едва ли не смерзалась, превращаясь в кристаллики льда в воздухе. Он бы давно этот холод почувствовал, если бы не работал так отчаянно на рычагах.

В трюм бочком спустился капитан, уворачиваясь от движений гребцов, прошел в нос, вернулся, лицо у него закаменело под каплями дождя, но видно было, что он доволен.

– Ребята поставили стяжки, теперь баллон не порвет к едрене монахине… Теперь мы выдержим, не можем не выдержать.

За ним, заметно покачиваясь от слабости, вызванной усталостью после чудовищного перенапряжения всех сил, спустились, едва ли не поддерживая друг друга, Луад с Сурлем. У матроса под правой скулой наливался огромный, вполрожи, синяк с каким-то зловещим фиолетовым оттенком. По виску Луада из его смешных, неуловимо похожих на перья, слипшихся волос стекала струйка крови.

– Сурль, где тебя угораздило? – спросил Виль.

– Наверху, мастер, ель удержался, когда тряхануло. Под конец с медным кольцом попал, засветило – будь здоров.

– Вечно ты концы не удерживаешь, Сурль, знать, планида твоя такая – битым быть и без плети.

Но никто даже не улыбнулся. Все слишком устали и знали, что отдых еще нескоро будет, если вообще когда-то наступит.

– Вы, оба, становитесь на место рыцаря, смените его.

– Есть, мастер, только отдышусь… – кивнул Луад.

– Потом отдохнешь, пока крутить крыло нужно.

Рыцарь, когда оба его, так сказать, сменщика приноровились и взялись за рычаг, налегли на него всеми своими силами, выскользнул в проход. Попробовал выпрямиться, треснулся, правда несильно, о бимс, проходящий под палубой, снова согнулся с чуть виноватой усмешкой. Голос его не сразу послушался, и все же Сухром сумел произнести:

– Виль, ты не можешь запросить помощи у Госпожи нашей?

Капитан резковато обернулся к нему, долго вглядывался в глаза при слабом свете трюмного фонаря, потом кивнул медленно:

– А ведь дело говоришь, рыцарь.

Вдвоем они поднялись на палубу. Тут царило какое-то странное сочетание беспорядка, разгрома, вызванного бурей, и удивительной чистоты, наведенной дождем и ветром, которые трепали кораблик. Сначала рыцарь не понял этого, но затем, схватившись за бортовой поручень, догадался – под его ладонью явственно захрустел лед. Виль покачнулся на горизонтальном порыве ветра, и ноги его поехали по доскам палубы, покрытым тонкой корочкой заледеневшей воды. Он упал бы, если бы Сухром не подхватил его под плечо. Капитан тут же и сам благодарно уцепился за воина, возвышавшегося над ним на две головы, не меньше.

– Да, – сказал он, вместо благодарности смерив Сухрома взглядом своих птичьих глаз. – Да, сэр рыцарь, мы поднимаемся настолько, насколько выдержит конструкция… Надеюсь, эту бурю можно перескочить поверху.

До спуска в каюту Госпожи – а рыцарь никак не мог привыкнуть называть эту каютку своей – они добрались, отчаянно скользя и перехватывая ванты, чтобы удерживаться на ногах. Зато внизу стало и теплее, и чуть потише. Только дверь, как заметил рыцарь, не закрывалась, вероятно, лед собрался и тут, поэтому дверь раскачивалась и поскрипывала. Но среди общего грохота и стона корпуса «Раската» визг петель был не слишком слышен.

Посидев немного на кровати, отдышавшись, капитан сходил за драгоценной шкатулкой, обернутой в отрез дорогой восточной ткани, и вернулся в каюту к рыцарю. Сухром, который тоже пришел в себя, спросил с интересом:

– Капитан, я заметил, что ты колдуешь… или что ты там делаешь с магиматом Госпожи… где угодно, только не в своей каюте, почему?

– Если я займусь этим в каюте, рыцарь, я потом несколько ночей спать не смогу. Кошмары замучают.

– А тут можно, значит?

– Больше-то все равно негде, понимать должен, – строго отозвался Виль, развернул шкатулку, открыл ее и достал каменный шарик, размером с кулак рыцаря, на витой подставке, сложно изукрашенный еще какими-то металлическими полосками, зернами и даже накладными, необычными по форме знаками. А еще в общий шар были искусно вставлены кусочки других камней разных цветов, настолько, что вся эта… гм… вещица отливала и поблескивала, будто кусочек настоящей радуги.

Этот магимат рыцарь уже наблюдал однажды, когда Виль захотел, чтобы их корабль с помощью магии стал невидимым с земли. Тогда у него почти получилось, то есть до конца невидимым «Раскат» в общем-то не сделался, но те, кто несомненно мог бы его видеть, почему-то не обращали на него внимания.

Зато сейчас, под скрипы всего корабля, каждой его досочки, под вой ветра в снастях, под ударами шквалов дождя, в неверном свете сумеречного и темного дня, ему нужно было сделать кое-что посложнее, нужно было вызвать Госпожу Джарсин. Он и начал колдовать, проговаривая какие-то малопонятные слова по бумажке, которую достал из той же шкатулочки.

Сухром заглянул через плечо капитана, но так ничего и не понял, потому что заклинание, или наговор, или мантра, или волхвование были записаны какими-то закорючками, каких рыцарь прежде не видел. Птицоидное письмо состояло из одних острых уголков, начерченных гусиным или каким-то другим пером по пергаменту, как говорили писцы и прочие бумагомараки – оно состояло из «галочек», и только… Но Виль это письмо понимал, он был сосредоточен и старался изо всех сил. Вот только опять, как в прошлый раз, у него не выходило. Он даже вспотел, хотя из качающейся двери бил такой сквозняк, что лист у него в руках заметно трепыхался.

Он начал снова, но на этот раз, кажется, более точно и внимательно… И вдруг рыцаря Сухрома осенило. Это было довольно странное состояние, будто он въяве видел сон, не закрывая глаза. Но он спал, сомнений теперь у него не было, и он видел незнакомую женщину, почти красивую, с сильнейшей магической властью, она даже пугала своей силой.

Она сидела в вычурном креслице, за ней был большой зал. Где-то совсем в отдалении мелькали чьи-то фигуры, значит, она была не одна, но существа, которые представлялись этими тенями, к женщине не приближались, кажется, они ее тоже побаивались, как и сам рыцарь.

Женщина находилась в чужом для нее месте, не дома, не в замке, если она была архимагичкой. А она, по всей видимости, именно и была – как и почему Сухром это понял, он и сам не мог бы объяснить. Мысли его перетекали трудно, будто медленная вода по сложному, каменистому ложу ручья, будто он сам вошел в речку и телом, что ли, представлением всего этого сложного сна чувствовал свои же мысли едва не вещественно… Он мог бы, кажется, подержать свои представления в ладонях, согреть их, размять немного, чтобы они стали не такими режуще-острыми, или вовсе – спрятать в ножны от какого-нибудь кинжала…

Он понял, что видит Сару Хохот. Он не хотел бы ее видеть, но как избавиться от этого видения, не знал. И был уверен – она-то и насылает бурю, но не совсем удачно, не сумев сломать их кораблик быстро и наверняка, не сумев их убить, избавиться от них вовсе… Может быть, потому, что находилась в чужом месте и это место или общее состояние не располагали к полному владению и использованию ее сил.

А затем вдруг, будто Сухрома сзади по затылку крепко саданули, он увидел перед собой знакомый лик Госпожи Джарсин. Она смотрела внимательно, даже вглядывалась во что-то… Скорее всего, не в него, не в рыцаря Бело-Черного Ордена, а как-то иначе, и это требовало от нее большого напряжения, она тряхнула головой, волосы ее рассыпались, но она подняла глаза и снова стала смотреть – еще внимательней. Она была сейчас сосредоточена, как острие боевой рапиры… Она подготавливалась к чему-то, чего он видеть ни за что не хотел бы, но избежать этого он, опять же, никак не мог. Джарсин стала шевелить губами, сначала не очень заметно, затем все более жестко, потом она почти закричала, вот только Сухром – хвала всем богам, нынешним, прошедшим и будущим, – ничего не слышал. А Джарсин продолжала колдовать.

С его сознанием, вернее, с возможностью видеть что-то произошло. Вид Госпожи менялся, будто рыцарь отходил от нее, и тогда стало понятно, что она сидит в чудном и сложно устроенном каменном кресле и перед ней в воздухе плавают искры… Она выбрала одну, охватила взглядом, и свободный прежде огонек подчинился ей, приблизился, неторопливо коснулся кожи Госпожи на щеке, перетек ей на лоб, потом чуть опустился куда-то между глаз… Сухром вдруг упал, его сознание, его способность присутствовать в этом мире почти полностью оказалась в распоряжении какого-то другого, необычного, невозможного существа. Он был раздавлен, смят, почти уничтожен, он даже сомневался, что теперь сумеет вернуться к себе прежнему.

Зато он был уверен – теперь Госпожа Джарсин знала все, что он когда-либо знал, или думал, или видел за всю свою жизнь. Еще бы – в ее распоряжении сейчас находилось все сознание рыцаря Сухрома, и это было ужасно…

Тогда она снова заговорила, и эту речь, даже зажмурившись, почти теряя сознание, Сухром по-прежнему видел… Четко, ясно, до мельчайшей морщинки на лице архимагички он видел… И лишь каким-то невероятным, небывалым усилием заставив себя видеть ее чуть более привычно, как обычные люди видят обычных людей, он стал понимать, что теперь еще и слышит ее, только не ушами, а всем телом и всем своим мышлением. Она говорила:

– …Сара захотела нам помешать. – Госпожа чуть усмехнулась. – Что же, это допустимо, согласно правилу Подчинения. Она решила, дуреха, что может меня ослушаться. Я вам помогу, а вы сделаете так…

Больше он уже ничего не понимал, ничего не мог себе представить… Он попросту отключился.

7

Возможно, буря еще продолжалась, так ему казалось. Он и мучился этим, и почему-то радовался, как радуется солдат, которого серьезно контузило, но он уже приходит в себя и знает – сейчас одурь, дезориентация пройдет, он поднимется, все же поднимется и примет в бою участие… Он не оставил своих, он сейчас к ним вернется, он все же остался живым, не погиб. В общем, довольно странное состояние это было.

Глаза оказались открытыми, вот только почему-то прежде, до какого-то мига, Сухром ничего не видел. Лишь когда понял, что их «Раскат» покачивается мерно, уже не под ударами ветра, а почти обычно, стал что-то различать над собой. Он попробовал подняться на локте.

– Я же говорил, ничего с ним не случится. – Это был голос Плахта.

– Генерал, что-то он сделал очень непростое, если так-то… себя почувствовал. Такого с ним прежде не бывало.

– Ну мало ли?

Над ним действительно склонились две фигуры. Знакомая – оруженосца и еще не очень привычная и чем-то все же настораживающая – генерала.

Было холодно до дрожи, хотя, судя по тому, как приходилось выпутывать из одеяла руку, укутали его знатно, будто в кокон завязали. Должно быть, из-за легкого гула в голове Сухром слышал обоих не слишком внятно, но отлично понимал их нынешнее настроение, их интонации. Датыр переживал, в нем чувствовалась тревога за него, за рыцаря, а вот карлик произносил свои слова с каким-то более сложным и малопонятным выражением… Пожалуй, Сухром определил бы его как легкую подозрительность или раздумчивость. Что-то такое непонятное для себя он в рыцаре увидел, чего не очень-то хотел видеть, вот и приходилось ему размышлять над этим, потому что уже давно генерал Плахт по прозвищу Суровый разучился слепо полагаться на подчиненных.

Или на тех, кто был рядом с ним, вот как рыцарь сейчас оказался.

Сухром прокашлялся, в глотке было сухо и жарко. Датыр догадался и подсунул под подбородок широкую плошку с водой. Рыцарь выпил, облился, вытерся и еще разок мокрой рукой провел по лицу, стало легче, получилось, что он как бы умылся.

– Как капитан? – спросил он.

Все же Виль тоже в том сеансе… магии принимал участие, а от него сейчас зависело больше, чем от рыцаря, Виль должен был, ко все прочему, еще и кораблем управлять, и командой.

– Он в порядке, господин мой, – заверил его оруженосец, – что ему сделается? – Немного помолчав, Датыр добавил: – Он нам сказал, что ты, господин, все сделал за него. Потому-то ты… и задремал глубоко. А он – в добром здравии и ясном уме.

– Это хорошо.

Плахт, убедившись, что рыцарь приходит в себя, отошел к двери каюты и вдруг весомо, убежденно произнес:

– То, что ты сделал, это и есть работа лорда, самое настоящее дело господина, сэр рыцарь. И ты все исполнил правильно, хотя… – Мельком взглянув на Датыра, он закончил уже потише, будто сам теперь был недоволен, что произносил эти слова: – Не более того, знаешь ли.

– Но и не менее, – отозвался оруженосец, будто бы и он не хотел, чтобы эти слова были проговорены. Без них действительно было как-то лучше, спокойнее. Вот только Датыр по обычной своей привычке смолчать не смог.

Рыцарь еще выпил воды и откинулся на подушку. Ему требовалось подумать. Тем более что в его сознании тоже бродило что-то… столь же неинтересное, как замечание генерала, но не исключено, что приводящее к сложным и малоприятным выводам, которые нельзя было упустить, которые ему следовало заметить как командиру, потому что это тоже было его работой. Так что же это могло быть?

Может, Госпожа не успела достаточно оторваться от той искры, через которую с ним разговаривала, посредством которой получила над ним такую чрезвычайную, необыкновенную власть, когда принялась колдовать, чтобы утишить бурю? Вот у него все мысли из-за этого и перепутались. Зато на этой-то энергии он теперь без труда определит, куда следует держать курс. Он в этом был уверен. Хотя такую непростую штуку следовало все же проверить.

– Датыр, помоги.

Сухром стал подниматься, пусть это у него не слишком ловко получалось, но, опираясь на плечо оруженосца, он справился. Зато сидел на кровати почти прямо, пока оруженосец его одевал, а потом еще и заставил умыться, подставив все ту же миску с водой. На этот раз забрызгался Сухром изрядно.

Когда он вышел на палубу, то почему-то первое, что увидел, был взгляд Крепы, та попросту впилась в него глазом, почти сверлила его. И не составляло труда догадаться, что она тоже его отчего-то почти опасалась… А ведь страх ей был неведом, точнее, как бывает у опытных и многое повидавших солдат, она научилась его перебарывать. Она даже на противника, который атаковал ее с явным желанием убить, уничтожить, наверное, смотрела так же, как сейчас на рыцаря – с явственным любопытством и, как ни странно, с пониманием, даже с парадоксальным пониманием этого желания – уничтожить ее.

И все же столь пристальное внимание было нелегко вынести, особенно в нынешнем его состоянии, поэтому Сухром принялся рассматривать облака. Они поднялись выше, чем летел сейчас «Раскат», и даже выше солнца, которое уже на треть своего диска опустилось за не слишком ровную линию горизонта, чуть искривленную и иззубренную горами. То есть наступал вечер, и рыцарь засомневался, что это был вечер того же дня.

– Датыр, сколько я… дремал?

– Да чуть поболе суток, господин. С кем не бывает, если хочешь знать мое мнение.

Вот в его мнении, а тем более – в его оправданиях, Сухром од-Фасх Переим не нуждался нисколько. Но выговаривать оруженосцу за чрезмерную заботливость было для него сейчас труднее, чем скрыть раздражение, поэтому рыцарь промолчал.

На западе света было еще достаточно, чтобы хорошо рассмотреть и горы, и какие-то лески перед ними. Вот восток уже наливался теменью, и на небосклоне с той, левой, стороны выкатывали звезды. Они были сейчас вроде тех искр, которые Сухром видел перед Джарсин, и выглядели почему-то теплыми и близкими, может, даже ближе гор, к которым кораблик шел прежним курсом. А где-то у самого обреза облаков на горизонте, с юго-юго-восточной стороны, рыцарь довольно неожиданно для себя обнаружил еще более необычную, странную оранжевую звездочку… Оказалось, он уже забыл, зачем вышел на палубу, зачем решил прогуляться.

Или это была не вполне звездочка? Это мог быть костер – из тех, что на сторожевых башнях заранее складывали пограничные разведчики, чтобы предупредить тех, кого они защищали, о внезапном набеге кочевников… Рыцарь знал, что это на некоторых южных землях еще случается.

Но все же, все же… Чем дольше рыцарь смотрел на эту звездочку, тем крепче становилась его уверенность, что это – не костер, не свет далекого жилища, не звезда даже… И тогда, как он заметил, искорка эта бросила в него, именно в него, рыцаря Сухрома, тонкий свой лучик. Почти ударила в глаза… Теперь Фасх Переим точно знал: свое лордское дело, как выразился генерал Плахт, он снова исполнил, как и то, куда теперь следует двигаться. Уже третий раз в его поиске того, о чем сам рыцарь даже не догадывался, он почувствовал удачу в своем выборе.

Вот тогда-то и выяснилось, что, несмотря на то что он и на палубе-то стоял всего-то считаные минуты, он здорово устал. Вымотался, как после жестокой, многочасовой тренировки. Или даже после сложной, долгой и опасной схватки с настоящим противником в самых невыгодных для себя условиях. Чтобы не показывать эту усталость, он резковато, едва ли не с командным рыком указал найденное направление шкиперу Луаду, который в этот вечерний час стоял на румпеле, и снова отправился спать. Все равно существовать с таким сумбуром в голове было невозможно, как бы он ни крепился перед подчиненными.

И так вышло, что он проспал почти до обеда следующего дня. Зато в способности держать себя достойно заметно окреп и вроде бы был в порядке. Каким-то малообъяснимым образом это подействовало на остальных, даже на команду кораблика.

Когда Сухром выбрался на палубу следующим днем, все отчетливо повеселели, и матросы сидели на баке с каким-то обрадованным видом, будто бы вот-вот собирались запеть, не иначе. А его… бойцы дружно расположились кружком, и к ним, как уже бывало, присоединился Луад. Вот он-то восседал с видом едва ли не торжественным, и, конечно, рядышком с Крепой. Во время общего разговора он не то чтобы совсем не сводил с нее глаз, но поглядывал на нее часто, даже немного неудобно за него становилось – до такой степени терять независимость не годилось, пусть бы и от любви или другой какой глупости, какая с ним, несомненно, приключилась.

В центре кружка неопрятной горкой были сложены грязные миски и остатки еды. Это тоже был непорядок по всем статьям. Заметив взгляд рыцаря, Несвай тут же бросился исправлять упущение, приговаривая:

– Сейчас, сэр рыцарь, принесу и тебе чего-нибудь, у нас еще осталось, я теперь много продуктов от капитана получаю, он сказал, что скоро наш переход закончится.

– Вообще-то он сказал иначе, а именно – будет у нас возможность свежее продовольствие закупить, – пророкотала Крепа.

Она тоже была рада видеть рыцаря, хотя по быстрым взглядам, которые то и дело бросала на Плахта, нетрудно было убедиться, что и сегодня она бы с большим удовольствием потолковала с генералом о давних сражениях и военных походах.

Сухром сел рядом с бородатым карликом, который степенно подвинулся, чуть освобождая для рыцаря пространство. Он держал в руках свою восковую дощечку, но сейчас, вот именно в этот момент, ничего на ней не чертил.

– О чем сегодня рассказываешь, генерал?

– Генерала мне, пожалуй, много, – отозвался Плахт. – Я теперь – всего лишь бродячий солдат, каким и был, оказывается, всегда.

– Не горюй, – усмехнулся рыцарь, – исполним задание, будет и тебе награда, как же без этого. Солдат всегда должен на награду надеяться.

– Я надеюсь… Давно хотел спросить, сэр рыцарь, что это за медальоны такие, коими ты наградил меня и Крепу? Она сказала, что у нее он чуток иной, чем у меня. И конечно, еще вопрос: куда он подевался, когда впитался мне в грудь?

Для достоверности вопроса, будто бы рыцарь и сам этого никогда прежде не видел и не знал, о чем речь, Плахт расстегнул свой камзол почти до пояса, поднял бороду и через нее попытался рассмотреть, что же у него на груди творится? Но там была пара каких-то давних амулетов – что-то зашитое в мешочек из свиной кожи, скорее всего, щепоть земли, взятой так давно и с такого далекого места, что и сам карлик это забыл, и золотая бляха с неровно выдавленной короной, мечами и странными буквами. Наверное, это был родовой знак, которым карлики иногда пользовались в далеких походах в подтверждение своей сложной иерархии, родов, титулов и личной значимости.

Сухром знал, что в расе карликов практически не бывает совсем уж неродовитых, как-то так вышло, что из смертных именно карлики считали себя самым древним народом. А еще карлики помнили не только свой праязык, но и свою родословную, иной раз до сотни поколений в глубину веков, а если принять во внимание срок их жизни, пожалуй, и на тысячелетия. Вот чтобы не забыть этого, каждый уважающий и сколько-то добившийся серьезных титулов и привилегий карлик носил подобные медальоны, которые каждый раз чуть переделывал для себя.

Иногда эти медальоны можно было купить у не брезговавших работорговлей кочевых народов, но случалось это редко – любой из карликов, если ему становилось известно о возможности купить такую ценную вещь, мог заложить все, что у него было, чтобы вернуть эту штуковину своему племени, чтобы она ни в коем случае не досталась чужакам. В общем, с ними было непросто, хотя давно уже к карликам привыкли почти так же, как и ко многим другим расам, пожалуй, кроме людей, которые вообще считались слабосильными, не очень умными, не слишком знающими и к тому же куда как часто – вздорными. Особенно в южных землях и, пожалуй, среди бродячих, кочующих племен.

Рыцарь поймал себя на том, что даже с интересом разглядывает обнаженную и на удивление мускулистую грудь Плахта.

– Об этом не спрашивай, сам не знаю, – признался он.

– А если предположить что-нибудь и подумать над тем, что ты все же знаешь?

Вот неугомонный, нахмурился рыцарь.

– Сказал же – не знаю.

И чтобы подкрепить свой отказ даже порассуждать на эту тему, он принялся за пареную репу – и как она только оказалась на корабле – с неизменным сухарем, который даже в разбавленном вине не размокал.

А Плахт, возможно продолжая прерванный появлением Сухрома разговор, стал расспрашивать Крепу, где она служила, и та отвечала подробно, хотя и недлинно. Вот только всегда ее видение того, чему она оказалась свидетельницей или даже участницей – неважно, была ли это настоящая война или какой-то поход одного местечкового владетеля из смертных на другого, – было иным, чем обычно это бывало с Сухромом.

Она всегда знала что-то еще и замечала куда больше, чем, как полагал рыцарь, солдат замечает в своей нелегкой и опасной жизни. Она как-то умела увидеть, именно – увидеть, а не догадаться посредством размышлений, за всем происходящим вокруг некоторые иные, порой даже тайные, секретные цели и устремления других существ.

Как скоро стало понятно рыцарю, существа эти не всегда даже считались разумными. Когда Крепа описывала, как на место недавнего – всего-то года четыре прошло, не больше, – боя под Таргилой опустилась стая воронья, а стая эта была действительно какой-то невероятной, даже Плахт об этом что-то слышал, потому что об этом много болтали у солдатских бивачных костров, – можно было подумать на миг, что она сама из этой стаи.

Вот так и окончился этот день, незаметно. Потом миновал еще день, еще… Но однажды под вечер, пожалуй, уже в темноте, когда гребцы в трюме и фонари запалили, Виль позвал к себе Сухрома на ют их кораблика.

– Смотри теперь хорошенько, рыцарь.

Голос Виля, как всегда, оставался слишком высоким, почти писклявым или даже чирикающим.

На юте они были вдвоем, остальная команда, кажется, ужинала, а матросы, как им полагалось по неписаному закону, царящему на таких вот корабликах, а может, и на море, отдыхала после долгого и тяжелого труда на крыльях и ухода за баллоном, бесшумно парящим сейчас в сумерках над ними.

Было на удивление тихо, могло показаться, что весь мир залило какое-то вязкое, совершенно прозрачное стекло, и они тоже в этом стекле оказались, залипли, как мухи в янтаре далекого и не очень яркого уже заката. Земля внизу расстилалась темной, совершенно неразличимой скатертью, и только палуба под ногами едва подрагивала и поскрипывала, словно бы «Раскат» и сам хотел убедиться, что движение и звуки еще существуют.

Сухром стал смотреть, сначала вперед, как всегда почему-то на корабле хотелось смотреть, потом широко от носа – влево и вправо. Обзор с капитанского места был все же не самый хороший, мешали ванты, прочие какие-то канаты и сплетенные сеткой снасти, да и крылья закрывали обзор, неподвижно зависнув широкими своими лопастями.

Зато рыцарь отлично понял, что корабль, оказывается, за все эти дни немного приспустился, сошел с той невероятной высоты, на какой они оказались после бури. Странно было, что он на это прежде не обращал внимания, ведь буря прошла уже давно, а вот уверенность, что они из нее вышли, появилась у него только сейчас и лишь в этой безмолвной неподвижности.

Зато теперь они совершали свой путь пусть и неторопливо, поддаваясь слабому ветру, но, как обычно, в сотнях саженей над землей в правильном, выбранном рыцарем направлении. К счастью, опасаться неожиданной возвышенности или горы не приходилось, местность была по-прежнему ровная и по-степному гладкая, будто вылизанная.

– Капитан, а где же горы, которые я видел?

– Остались в стороне, да и проскочили мы их над облаками. – Капитан хмыкнул. – Должен признаться, никогда прежде я так высоко, как во время той бури, не забирался. Может, ты не заметил, рыцарь, но даже дышать было трудно.

– М-да, капитан, пожалуй, я последнее время не очень следил за тем, как мы продвигались.

– Зато ты направление указал. И знаешь, я почему-то тоже понял, что это правильный курс.

Помолчали. Рыцарь снова всматривался, хотя теперь уже не очень внимательно. Пожалуй, он не знал, что же должен высмотреть.

– А если тебе не понравилось так-то подняться, почему же ты столь долго на высоте оставался?

– Этого я сам не понимаю, сэр рыцарь. Почему-то казалось, что едва я приспущусь, как буря на нас вновь накинется. – Капитан Виль задумался. – Вот мнилось, все уже тихо внизу, уже ветра те самые клятые прекратились, но если спущусь… они снова возникнут. Будто в засаде они нас подстерегают. Я себе сто раз объяснил, что так не бывает, а все ж опасался… Не понимаю я этого.

– Наверное, правильно ты сделал, что свои страхи послушал, – осторожно признал Сухром.

– Да не страхи это были… – Виль раздраженно махнул рукой. – И-эх, не объяснишь этого, сэр. Даже себе трудно, а уж кому другому, хоть бы и тебе, вовсе не получается.

Рыцарь понял, что разговор закончен, капитан умолк совсем. Вот только что же нужно было увидеть… И только тогда, по какому-то закону, о котором Сухром и представления не имел, он присмотрелся еще и лишь тогда увидел – оранжевую звездочку.

А закон этот был прост, как и все на свете просто, лишь понимать эту простоту иной раз бывает сложно. Если бы у рыцаря было побольше образования и он умел составлять правильные слова, он определил бы его так: чтобы разобрать и увидеть нечто невидимое, нужно быть с этим невидимым в сродстве, которого добиваются опытом и умом либо высокой удачей, что представляет собой почти невероятный вариант совпадений, продиктованных необходимостью самых общих, почти космических законов. Или даже – не почти…

Но он этого не знал и не умел, он лишь это почувствовал всей своей сущностью, всей душой, всеми способностями присутствовать в этом мире. Поэтому сказал, даже не Вилю, а скорее себе самому:

– Я вижу, она – там. – И указал рукой путь на оранжевое пятнышко, которое странным образом светило как бы через пласты темного горизонта.

Они шли почти правильно, лишь чуть, на четверть румба, не более, отклонились к югу. Виль что-то хрюкнул за спиной рыцаря, видимо, раздумывал, стоит ли вызывать команду, чтобы несколькими взмахами крыльев «убрать это расхождение», как говорили судоводители, или был доволен, что за последние дни сумел не слишком отклониться от однажды заданного курса.

На следующий день звездочка была видна и днем. Такого прежде не случалось, и Сухрому было непонятно – почему ее, эту оранжево-желто-красную искорку, не видит никто, кроме него. Вот же она, рядом… А еще, к тому же, как и прежде было, когда они подходили достаточно близко к тому месту, которое нужно было найти, наконец-то появился звук – гудение тяжкой басовой струны, словно бы звучащей над всей землей, во всем мире. Это порадовало рыцаря еще тем, что звук этот означал: после страшного ментального контакта с Госпожой он, Сухром од-Фасх Переим, уже совсем пришел в себя.

Странный это был день. Всех вдруг словно бы подстегнуло что-то, все почувствовали какое-то нетерпение, заторопились, заспешили… И всех без исключения, даже самых туповатых матросов из команды «Раската», переполняла уверенность, что этот переход закончен наконец-то и скоро все, ради чего они пришли сюда, на этот край мира, закончится.

А к вечеру они увидели город. Странно растянутый вдоль довольно широкой и какой-то неровной реки. В наступающих сумерках видно его было не очень хорошо, но какие-то пятна на нем, словно бы отражения не слишком высоких облаков, различить было возможно.

Рыцарь, перевесившись через борт, пробовал разглядеть, в каком именно месте этой горы строений светит оранжевая звездочка. Но против ожидания, она не стала ярче оттого, что они приблизились к месту ее гм… обитания, а оставалась такой же. И потому терялась между огнями… уже тут и там зажженных факелов, каких-то фонарей или даже небольших костров, на которых, как оказалось, местные женщины привыкли готовить ужин. Разумеется, костров было побольше во дворах небогатых домов, а то и в бедных районах города. Зажиточные улицы светились цивилизованными фонарями и светом окон, как всегда бывало на юге – выходящих лишь во внутренние дворики, окруженные стенами построек или довольно высоких оград. Сухром крикнул капитану:

– Виль, как называется этот город? Ведь у тебя должны быть какие-нибудь карты, ты должен знать хотя бы название…

– Мои карты, сэр Сухром, – он едва ли не впервые так назвал рыцаря, – закончились обрезом еще перед горами, которые мы миновали три дня тому… А лоции тут и вовсе бесполезны.