Текст книги "Лес простреленных касок"

– Куда забрали? Где они? Какая полиция?

– Не вем. Не вем. Не вем! – трясла головой Ванда, готовая вот-вот расплакаться.

– Они здоровы? Они живы?! – продолжала сыпать вопросами Галина и сама же себе отвечала: – Самое главное, живы. Я найду их! Вы поможете мне найти моих детей? – теребила она Вальтера.

– Да, да, конечно. Мы найдем их. Я помогу, наведу справки, – хорохорился обер-фельдарцт, не очень-то веря в свои обещания. Фармация и полиция – слишком разные ведомства, чтобы как-то влиять друг на друга.

Телефон, по счастью, работал, и Вальтер сразу же стал набирать какие-то номера. Но ничего определенного сообщить не смог.

Галина зарылась головой в детские подушки и тихо рыдала. Всё, что произошло с ней за три дня, казалось сплошным кошмаром: и лежащее во дворе тело мужа, и бомбежка Свислочи, и несостоявшийся расстрел в лесу, и этот топчан в Кватерах с немецким офицером, который, не снимая каски, взял ее, как подгулявшую проститутку, и пропажа Оли с Элей… Всё это теперь отливалось слезами и уходило в подушки, пахнувшие детскими головками.

* * *

В Зельве горел разбомбленный деревянный мост через Зельвянку, но капитан Семенов сумел перебраться на другой берег, держа над головой планшетку и кобуру с наганом, завернутые в гимнастерку. В Зельве же он узнал убийственную новость: немцы высадили десант в Слониме и перерезали единственное шоссе, выводящее из огненного мешка сразу две армии, 10‐ю и 3‐ю. Однако предупреждению не поверил, слишком много слухов и домыслов клубилось вдоль дороги вместе с пылью. Заночевал в стогу и двинулся лесом вдоль шоссе, а вскоре прибился к группе бойцов с голубыми петлицами. Они во главе с лейтенантом притопали сюда с аэродрома в Росси, их БАО (батальон аэродромного обслуживания) был рассеян и изрядно побит утренним налетом немецких бомбардировщиков.

– А где же наши соколы? – допытывался Семенов у лейтенанта-технаря.

– На земле горят, – горестно вздыхал командир маскировочного взвода.

Маскировщики шли с винтовками, добытыми в оружейной комнате охранной роты, но без подсумков с патронами. Надеялись разжиться боеприпасами по дороге. Патроны были только у Семенова в нагане. По старшинству звания он и возглавил безхозный взвод. Пошли вместе, сверяясь порой с картой, которую Семенов всегда держал в планшетке. Но карта скоро закончилась вместе с границами Волковысского района, дорога и лес ушли за рамку. Пошли так, «на ощупь», как выразился лейтенант, вприкидку: там восток, а там север. Но курс надо было держать на юго-восток. Оставалось перейти шоссе и снова скрыться в спасительном лесу.

– Пересекать дорогу бегом, – предупредил Семенов. – Приготовиться к броску!

Переждав, когда последний грузовик очередной автоколонны скроется за поворотом, капитан скомандовал:

– Вперед!

Вперед не получилось: едва бойцы поднялись на опушке, как с той стороны дороги ударил пулемет и застучали автоматы. Все залегли и открыли редкий огонь из винтовок. В ответ ударил миномет. Первая же мина разорвалась рядом с капитаном Семеновым. От него осталась только левая половина тела, правую разметало по кустам и деревьям. Когда бой притих и стало ясно, что в этом месте через дорогу не прорваться, лейтенант приказал присыпать останки капитана и двигаться в обход.

ОТВЕТ В КОНЦЕ ЗАДАЧНИКА

В том злополучном Шиловичском лесу много полегло наших бойцов.

Земля приняла их без гробов и без имен. Без рук, без ног, без документов. Без похоронных одеяний. В чем были, в том и приняла – в сапогах, шароварах, гимнастерках рваных, залитых кровью.

Приняла, объяла, растворила в себе плоть, оставив потомкам черепа и ржавое оружие. А вы, потомки, копайте теперь и ищите черные медальоны с фамилиями и адресами. Найдете – значит, помянут солдата на родине. Честь и хвала вам. Вы свой личный долг перед погибшими исполнили…

Спустя восемьдесят лет в этих местах поработали белорусские поисковики. Один из них уловил чуть слышный сигнал металлоискателя, нагнулся и достал из земли позеленевшую монетку. Советскую. Три копейки. Хотел идти дальше, но тут же, в метре от находки, заметил торчавший из земли ржавый шомпол. Тогда он стал более тщательно водить прибором над землей, и вскоре тот громко запиликал. Копнул – и из-под куска дерна выглянули карманные часы. Дальше – больше: пряжечки командирской портупеи, от которой остались лишь кусочки сгнившей кожи. Значит, командир лежит. Подошли остальные поисковики, разложили, как положено, простыню со схемой человеческого скелета и стали выкладывать на нее найденные кости. Очень удивились, что кости – предплечье, большие и малые берцовые – легли только с одной, левой, стороны. Как ни копали, ничего больше не обнаружили. Лишь сморщенный резиновый кружочек подняли из праха. Разгладили, разглядели – печать. Намазали фломастером, приложили к бумаге. Оттиск обозначился четко, как будто и не было этих восьмидесяти лет. На бумаге проступал след сорок первого года: «Свислочский районный военный комиссариат…»

Часть вторая
Кони сытые бьют копытами…

Война – это бессчетные часы ожидания приказов и распоряжений, смены, отпуска, смерти, мира, милосердия.

Стефан Цвейг

Глава первая
«Вам надлежит всеми мерами прочно удерживать Гродно!»

Обе танковые группы вермахта, северная и южная, вошли в тело обреченной страны, как два кривых ножа: один ударил снизу, в живот, другой – сверху, в грудь.

И не остановить их, не выдернуть…

Командующие танковыми группами генералы Гудериан и Гот были намного старше своих противников, советских генералов. У них был опыт, служба, которая не прерывалась арестами, понижениями в должности. Некоторым было за 65. Опыт, мудрость, осмотрительность, предвидение…

Из всех командармов Западного фронта самым старшим по годам был командарм-3 Василий Иванович Кузнецов – в январе сорок первого ему стукнуло 47 лет. Тоже немало. Соответственно и опыта – житейского, военного – было у него побольше, чем у соратников – Коробкова и Голубцова. Сам себя в шутку называл «пермяк соленые уши» и гордился тем, что родом из заповедного Пермского края.

СПРАВКА ИСТОРИКА

Окончил два класса начальной школы и Соликамское городское училище. Работал счетоводом в Соликамском земстве. В апреле 1915 года призван в императорскую армию. Служил рядовым в 236‐м запасном пехотном полку, в том же году командирован на учебу. В марте 1916 года окончил Казанскую школу прапорщиков, направлен младшим офицером в 120‐й запасной пехотный полк в Екатеринбурге. В Первой мировой войне с июня 1916 года – начальник команды пеших разведчиков 305‐го Лаишевского пехотного полка, действовавшего на Юго-Западном фронте. В 1917 году произведен в подпоручики, а в конце года демобилизован. В Гражданскую воевал на стороне красных: командовал ротой, батальоном 4‐го Пермского стрелкового полка, а в 1920‐м и полк принял – 89‐й Чонгарский. В мирные годы Василий Кузнецов служил и учился, учился и служил. В 1926 году окончил тактические курсы комсостава РККА «Выстрел», а в январе 1930 года – курсы усовершенствования высшего начсостава РККА в Москве. Спустя шесть лет окончил особый факультет Военной академии РККА имени Фрунзе, после чего назначен командиром 99‐й стрелковой дивизии в Киевском военном округе. С июля 1938 года командовал Витебской армейской группой войск БОВО. С 1 сентября 1939 года – командир 3‐й армии, которая в сентябре – октябре 1939 года вошла в Западную Белоруссию.

* * *

Опыт на весах не измеришь, и если Гудериан с Готом знали толк в современной войне, войне моторов на земле и в воздухе, то Кузнецов в этом не мог с ними состязаться. Однако спустя годы, полные яростных сражений на полях Белоруссии, Подмосковья, Польши, Германии, именно его 3‐я армия вошла в Берлин, его, кузнецовские, бойцы взяли Рейхстаг и подняли над изрешеченным куполом Знамя Победы. Но всё это будет потом. А пока – этот роковой приказ из Москвы…

Приказ наркома требовал незамедлительно провести контрнаступление на Гродно силами конно-механизированной группы генерала Болдина. Кузнецов, как и положено истинно военному человеку, обсуждать приказ не стал, хотя в душе помянул московских стратегов черным словом.

Только его 3‐я армия встретила немцев хорошо организованным артогнем. И вот теперь всё надо было ломать, перекраивать в угоду идеологической догме: «Красная армия всех сильней, и на удар всегда отвечает сокрушительным ударом», да еще малой кровью и на чужой территории.

Сокрушительного удара под Гродно нанести не удалось, при этом крови было пролито немало, и, к несчастью, не на чужой, а на своей территории. Причин тут немало. Потом, за линией фронта, в тишине кабинета Кузнецов всё разложит по полочкам, и если спустя 80 лет это кому-то интересно, то пусть прочтет его выкладки в конце этой главы.

С началом боевых действий генерал Кузнецов не метался, не гонял попусту подчиненных, хотя и у него ныла душа. Томила полная неизвестность, где что происходит, угнетало мрачное предчувствие: наших бьют, точнее – «моих бьют». Все эти опасения нарастали, ведь часы проходили, а связи – надежной стойкой связи с дивизиями – как не было, так и не появилось. Иногда она возникала: две-три минуты, пять – десять фраз – и обрыв. Будто сильный ветер шевелил провода: замкнет, разомкнет… Собственно, так оно и было: тот огненный шквал, который в одночасье обрушился с запада, путал и провода, и карты, и всю довоенную стратегию.

Штаб 3‐й армии, в отличие от Кобрина (4‐я армия) и Белостока (10‐я армия), никуда не срывался и не съезжал, его двухэтажный особняк под куполом-шеломом незыблемо стоял на улице Ленина под тополиной сенью. Все отделы и управления работали без внешних помех, хотя и с повышенной нервозностью. Хорошо налаженное зенитное прикрытие отгоняло немецкие самолеты от мозгового центра армии.

Командир 85‐й стрелковой дивизии, чей штаб также размещался в Гродно, отчаянный храбрец генерал-майор Александр Бондовский свидетельствовал: «Я вызывался в штаб армии дважды. Первый раз – за получением задачи дивизии на оборону рубежа реки Лососна. Задачу мне ставил командарм-3 генерал-лейтенант Кузнецов Василий Иванович в своем кабинете. В это время вблизи штарма рвались авиабомбы. На всю жизнь запомнилась завидная собранность и внешнее спокойствие командарма Кузнецова, повлиявшие и на меня. Второй раз в штаб армии я вызывался с докладом о положении на фронте. Того нервоза, который был в штабе вначале, я уже не видел. Штаб перестроился для работы в цокольном этаже».

Невредимыми остались также штабы самой 85‐й дивизии и 4‐го корпуса. Нефтяную базу на юго-западной окраине Гродно немцы вообще не бомбили, надеясь заполучить ее после захвата города.

В отличие от 10‐й армии, стоявшей в центре фронта, в его Белостокском выступе, структура 3‐й армии была проста: всего два корпуса, стрелковый (три дивизии) и механизированный (тоже три дивизии плюс мотоциклетный полк), и всё остальное по штату, как у всех: корпусные гаубичные полки, противотанковая бригада, зенитный дивизион…

Стрелковым корпусом правили двое однофамильцев Егоровых: генерал-майор Евгений Егоров и полковой комиссар Сергей Егоров. Фамилии одинаковые, а судьбы контрастно разные: Герой Советского Союза полковой комиссар сгинул в безвестье в июле сорок первого под Кореличами, а генерал-майор попал в плен, сотрудничал с фашистами и после войны в 1950 году был расстрелян в Лефортовской тюрьме. Но тогда, 22 июня, оба готовы были бросить телефонные аппараты и мчаться в свои погибающие дивизии. Кто же знал, что их полки попадут под таран ударных сил танковой армады генерала Гота?

Во главе механизированного 11‐го корпуса стоял 45‐летний генерал Дмитрий Карпович Мостовенко, матерый хоперский казачина, получивший крутую закалку на фронтах Первой мировой, добывший там погоны поручика. Командарм Кузнецов весьма благоволил ему, почти одногодку, собрату по судьбе и службе, и всегда уважительно называл его «Карпыч». И сейчас вся надежда на перелом гиблой ситуации была только на Карпыча – на его танки, на его новейшие, еще не опробованные в бою тридцатьчетверки, на тяжелые КВ… Из тех обрывочных сведений, которые всё же удавалось получать по телефонам, было ясно, что бои идут на всех участках границы и граница уже многократно прорвана. Вот-вот – и немцы начнут форсировать Неман.

Позвонил из Минска командующий фронтом Павлов и с металлом в голосе предупредил: «Вам надлежит всеми мерами прочно удерживать Гродно!» Недосказанное продолжение приказа легко угадывалось: «Иначе будете сняты с должности и пойдете под суд!»

* * *

Самые яростные бои шли северо-западнее Гродно, где две дивизии 4‐го (егоровского) стрелкового корпуса защищали длинный участок границы. Не ведали их командиры, что на них навалился целый армейский корпус со всеми приданными ему частями и даже бронепоездом. Судьба дивизий, да и всего корпуса, была предрешена. Но тем не менее на выручку пехоте Кузнецов бросил 11‐й механизированный корпус Мостовенко. О, если бы Мостовенко мог ударить именно всем корпусом! Но лишь одна дивизия из всех (29‐я танковая), стоявшая на южной окраине Гродно, успела собрать свои полки по экстренному сбору. Командовал ею полковник Николай Студнев, из недавних «выдвиженцев» на вакансии, оставленные бывалыми командирами – «матерыми врагами народа». Дивизия как дивизия: два танковых полка, один мотострелковый (куда же танкам без поддержки пехоты?), артиллерийский полк, не считая зенитчиков, саперов, связистов и передвижного хлебозавода. А еще медсанбат, а еще полевая касса Госбанка… И всё это в спешном порядке двинулось в бой, решительный и последний, как поется в гимне и как оказалось на деле.

Беда была в том, что ни один из танковых полков не успели пополнить техникой до полного штата. В общей сложности в походном строю катили два КВ, двадцать шесть тридцатьчетверок и тридцать восемь Т-26.

В полдень первого дня войны 57‐й и 59‐й танковые полки развернулись в боевые порядки. Полковник Студнев стоял в башенном люке командирской тридцатьчетверки и оглядывал свое стальное грохочущее воинство. Из-под черного шлемофона выбивался рыжеватый чубчик, придавленный радиогарнитурой. Так выбивается трава из-под приземлившейся марсианской тарелки…

Комдив вскинул бинокль. Впереди замаячили угловатые башни немецкой техники. В клубах пыли Студнев принял самоходные артиллерийские установки за танки и поосторожничал: не зная броду (разведки не было), напролом не полез, а приказал бить по противнику с места. Тем самым было утеряно преимущество маневра, а боевая инициатива перешла к немцам. Правда, их короткоствольные пушки, которые стояли на самоходках, как и 3,7‐сантиметровые противотанковые орудия, были бесполезны против Т-34 на столь дальних дистанциях, но всё же бой завязался. Вскоре и с той и с другой стороны запылали-задымили подбитые машины.

Студнев хорошо знал тактическую аксиому: танки против танков не воюют. И именно потому в боекомплектах Т-26, Т-34 и всех прочих машин почти не было бронебойных снарядов. Танки должны действовать против пехоты, а против самих танков – артиллерия и гранаты пехоты, или мины саперов, или бомбы авиации. Впрочем, начало войны опровергло многие истины, казавшиеся прописными.

Немецкий военный корреспондент Хорст Слезина, оказавшийся в тот день очевидцем танкового сражения, записал в своем блокноте:

«Неожиданно вдоль горизонта выросло несколько стволов. Появляются высокие танковые башни, за которыми следуют гигантские танковые корпуса. Танки! Гигантские танки, которых мы никогда раньше не видели! Русские 52‐тонные танки с 15‐сантиметровой пушкой КВ-2!

Жуткий страх буквально поразил нас. Противотанковые орудия Pak начинают лихорадочно стрелять. Их огонь лает из всех стволов, но это легкое противотанковое оружие не действует. Снаряды отскакивают от могучих стальных стен, словно резиновые шарики…

Panzerjäger[15]15
  Артиллеристы противотанковых установок.


[Закрыть] сражаются с дикой интенсивностью. Они позволили русским добраться до самой короткой дистанции, стреляя в самые слабые места… Пронзительные крики возле штурмовых орудий… Ужасная дуэль ведется на кратчайшей дистанции. Рядом со мной адский взрыв – прямой удар по одному из штурмовых орудий!»

Пятясь к границе, немцы призвали на помощь авиацию, и началось почти безнаказанное избиение стоявших в поле танков. Даже когда они стали маневрировать, бомбы всё равно находили свои цели, пробивая слабо бронированный верх и Т-26, и даже Т-34. Попадая с лету под башню или просто падая рядом, бомба срывала бронированную вышку и отшвыривала вместе с башнёрами. За три часа волна за волной немецкие пикировщики разметали оба полка. Уцелевшие машины стали отходить по приказу Студнева в Гродно, на исходный рубеж.

29‐я танковая дивизия, оставив на поле более тридцати машин, половину своего состава, вернулась на окраину города. Комдив сменил в том бою три машины, пересаживаясь из подбитых танков в целые. Лицо его было иссечено стальной крошкой, которая разлеталась после каждого снаряда, ударившего в броню…

Кузнецов молча выслушал доклад полковника Студнева. Теперь хоть что-то стало ясно… Ясно, что Гродно, несмотря на зубовный скрежет Павлова, командующего фронтом, придется оставлять, иначе немцы зайдут с севера во фланг армии, а это полная катастрофа.

Так на второй день войны он приказал оставить город. Доложил Павлову. Тот обложил седую голову Кузнецова матюками и тут же сообщил пренеприятную новость наркому, Маршалу Советского Союза Тимошенко. Павлов ожидал услышать примерно такую же тираду, которую он только что обрушил на командарма-3, но в ответ получил хладнокровное:

– Готовьтесь вернуть Гродно. Я дал распоряжение командующему 10‐й армией, чтобы он нанес контрудар силами конно-механизированной группы под командованием товарища Болдина. В нее включен и кузнецовский 11‐й мехкорпус. Для координации действий вылетели маршалы Шапошников и Кулик.

– Есть вернуть Гродно!

Павлов поиграл желваками: уж лучше услышать мат-перемат в свой адрес, уж лучше бы нарком хлестанул его по щеке (что было совершенно не в духе Тимошенко), но народный комиссар ясно дал понять, что генерал армии Павлов ни к черту не годится как командующий фронтом и что его, по сути дела, отстраняют от командования, а всеми делами на фронте теперь будут заправлять Шапошников, Кулик и Болдин. И когда они отобьют Гродно, Сталину будет доложено, что Павлов Гродно сдал, а Кулик с Шапошниковым и Болдиным его вернули. Нетрудно догадаться, что скажет вождь по этому поводу…

Однако ни Павлову, ни Тимошенко, никому из других московских стратегов не приходило пока в голову, что вместо контрудара надо немедленно становиться в глухую оборону, зарываться в землю и подтягивать, подтягивать, подтягивать резервы. Какая там оборона, когда весь советский народ, его вождь и вся мировая общественность давно уверовали, что «Красная армия всех сильней»?! На «подлый удар исподтишка она немедленно отвечает могучим контрударом и дальше громит противника на его территории и малой кровью». А всё иное не укладывалось в голове, потому что это уже была бы не Рабоче-крестьянская Красная армия, а румынское войско или гуситский табор. Нужны были победные реляции! Немедленно! Сегодня же, в крайнем случае – завтра.

Глава вторая
Броня крепка, и кони наши быстры

Ранним утром 23 июня к месту сражения за город Гродно ринулись советские войска. С двух противоположных сторон навстречу друг другу выдвинулись самый мощный в РККА 6‐й механизированный корпус генерала Хацкилевича и 11‐й мехкорпус генерала Мостовенко. Никто не знал, где состоится главное сражение: где встретят врага, там и состоится. Скорее всего, на южных подступах, на реке Лососинка. Но район сбора на картах был обозначен точно – местечки Кузница и Сокулка. Скрыть от авиации столь массовое движение танков было невозможно, и немецкие летчики с раннего утра принялись за истребление броневых машин. Против танков был брошен целый авиакорпус. После серии атак, проведенных пикирующими бомбардировщиками, как на учебном полигоне, танковая армада Хацкилевича поубавилась на семьдесят три машины. Плохо. Но хуже всего было то, что после 90‐километрового марш-броска топливные баки танков изрядно опустели. Требовалась срочная дозаправка. Генерал Болдин решил отложить атаку до следующего утра – сначала надо было добыть горючее. Но где? Основной топливный склад в Белостоке уничтожили немецкие самолеты в первый же налет. Ближайший запас топлива в Волковыске. Но до него семьдесят пять километров, к тому же там только бензин, а соляра для главной ударной силы – тридцатьчетверок (двести башен) и КВ (сто башен) – нет.

Болдин нервничал. Давно надо было связаться с гродненским мехкорпусом Мостовенко, узнать, где, как и что, поставить задачи, но не было радиостанций, а связных через немецкие позиции не пошлешь. Оставалось уповать лишь на то, что Мостовенко знает день и час их общего наступления.

Напрягало и то, что расположение немецких войск на карте было показано весьма приблизительно. Тут уж бей, куда попадешь, но попасть можно было и в пустоту… Что делать? Наступать.

* * *

Время «Ч» – 10 часов утра 24 июня. Если всё получится, то 6‐й мехкорпус огнем и гусеницами ударит во фланг 20‐му армейскому корпусу, и тогда немцы завертятся, как уж на сковородке. Но сначала до противника нужно доехать – еще целых тридцать километров. Гусеницы не колеса, особо не разгонишься, да еще на пересеченной местности. И неспешное сближение дало противнику лишние часы – немцы укрепили свою оборону двенадцатью зенитными орудиями. Прямое попадание из таких пушек в легкие танки БТ или Т-26 с дистанции восемьсот метров разносило их в куски. Но именно легкие танки и отправились на прорыв обороны: тридцатьчетверки и тяжелые «Климы» всё еще ждали, когда привезут соляр.

Зенитчики били, как в тире, круша танки передового отряда почти навылет. До сорока бронированных машин выбили в первую же атаку.

Генерал Хацкилевич решил подождать, когда подтянутся его тяжелые танки, артиллерия и пехота, тем более что и комфронта Павлов обещал авиационное прикрытие…

И Болдин, и Хацкилевич ждали классического танкового боя – грудью в грудь, броня в броню. Но всё вышло иначе: танков на этом направлении у немцев не было. Все танки давно ушли в глубокий рейд в составе группы Гота, а здесь, под Гродно, находились две пехотные дивизии вермахта, усиленные мощной артиллерийской группировкой: четырнадцать дивизионов тяжелой и сверхтяжелой артиллерии, а также полк реактивных минометов. Именно рев полугусеничных тягачей тяжелых орудий приняли за звук танковых двигателей. К тому же и летчики-разведчики усмотрели в тягачах танки, доложив в Минск, что под Гродно действуют сразу две танковые дивизии. Командующий фронтом Павлов им поверил. И это была еще одна его роковая ошибка.

Под Кузницей и Сокулкой вместо ожидаемого встречного танкового боя произошло то, к чему никто не готовился, – штурм хорошо укрепленной полосы, бой с пехотой, поддержанной мощной артиллерией. Поначалу всё шло хорошо: танки, ведя огонь с ходу, грозно напирали на засевшую в траншеях пехоту. Но когда они подошли метров на двести, выяснилось, что пятисантиметровые снаряды противотанковых пушек, не обычные, а подкалиберные, с вольфрамовым наконечником, пробивают бортовую броню даже таких монстров, как КВ! Зенитчики поначалу били по гусеницам и успешно их сбивали, а потом поняли, что могут и больше…

Танки кружились на одном месте. Получали смертельную пробоину в борт и загорались. Бризантные снаряды косили тех, кто выскакивал из люков горящих машин. Весы Фортуны качнулись в немецкую сторону, однако нескольким КВ удалось въехать на брустверы немецких траншей, круша, словно разъяренные слоны, всё, что было вокруг. Увы, этот триумф продолжался недолго. Тридцатьчетверки лихо двинулись вглубь обороны, но увязли в болотистой почве и были брошены экипажами. Командиры всё еще надеялись, что им навстречу выйдут танки гродненского 11‐го мехкорпуса… Не вышли.

* * *

Пока конно-механизированная группа штурмовала пехотные траншеи под Кузницей и Сокулкой, танковая группа Гота беспрепятственно устремилась к Вильнюсу. А там ее ждали, особенно те, кто носил красные звездочки на фуражках литовского образца. Форменные головные уборы просто не успели заменить, когда вооруженные силы Литовской Республики почти в полном составе обращали в Рабоче-крестьянскую Красную армию. Тогда в Генеральном штабе в эйфории триумфального шествия по странам бывшего санитарного кордона в одночасье «решили» довольно непростую проблему: что делать с вооруженными силами Литвы, Латвии, Эстонии? Интернировать? Дорого и скандально. Распустить по домам? Создать себе пятую колонну на случай войны. Проще поставить всех под ружье, заменив офицеров на советских командиров и политруков. Так и сделали. Но едва танки Гота подошли к Вильнюсу, едва Неман остался за спиной у немецкой пехоты, как «красноармейцы» образца 1940 года обратили оружие против своих новых командиров. За редким исключением они не ушли на ту сторону, не стреляли в спины… И даже это еще можно было бы пережить, но «литармейцы» открыли северный фланг Западного фронта на многие десятки километров, распахнули ворота на Минск для танковых дивизий Гота, и те мгновенно устремились в оперативный простор. Судьба белорусской столицы, судьба фронта, да и судьба самого генерала армии Павлова была предрешена именно там, на шоссе Вильнюс – Ошмяны – Воложин – Раков – Минск. И определялась она одним словом…

Расстрел!

* * *

Почему же 11‐й мехкорпус Мостовенко так и не вышел навстречу 6‐му мехкорпусу Хацкилевича?

И Кузнецов, и Мостовенко, получив самые общие указания насчет участия в общефронтовой конно-механизированной группе, продолжали оборонять Гродно всеми своими силами. Не было никакой возможности вывести «лишние» войска с оборонительных рубежей и направить их в другую сторону. Мехкорпус Мостовенко и иные соединения были намертво втянуты в приграничные бои, да к тому же без авиационного прикрытия. Они не смогли бы вырваться из мертвой хватки, даже если бы им приказал сам товарищ Сталин.

Никто в те роковые часы не дозвонился до Кузнецова – ни Павлов из Минска, ни Голубев из Белостока, не говоря уже про Болдина. Связи не было фатально! Не получив уточняющих указаний ни от начальства, ни от соседей, Кузнецов действовал на свой страх и риск.

В ночь на 24 июня он провел свой «совет в Филях» – с командующим мехкорпусом Мостовенко и с полным тезкой Суворова Бондовским, командиром той самой стрелковой дивизии, 85‐й ордена Ленина. И хотя в совете участвовали и начальник штаба Кондратьев, и член военного совета Бирюков, но главными фигурантами были они – генералы Мостовенко и Бондовский.

– Что, Александр Васильевич, отобьем Гродно? – не сводил с Бондовского своего прищура Кузнецов.

– Должны отбить, товарищ командующий. Особенно если авиация поможет.

– На небо надейся, а сам не плошай. Не будет у нас авиации. Даже танки не успеем подбросить, верно, Карпыч?

– Танки по воздуху не летают, – откликнулся тяжело молчавший Мостовенко.

– Если дозвонюсь до Павлова, – не очень уверенно сказал Кузнецов и тут же добавил бодрости голосу, – костьми лягу, но авиацию вытребую!

Но связи с Минском не было. Павлов же и сам всё понял: Кузнецову надо не за Гродно биться, а отходить, и как можно скорее… Но эта мудрая мысль так и осталась с ним – связи не было.

* * *

В ту же ночь 24 июня и под Белостоком состоялись свои «Фили». Командарм-10 генерал Голубцов вместе с членом Военного совета армейским комиссаром 2‐го ранга Дубровским собрали начальников всех штабных отделов. Пригласили и генерал-лейтенанта Карбышева. Командарм нехотя, но твердо заявил, что контрнаступление под Гродно провалилось, и завел речь о неизбежном – об отводе войск вглубь территории.

Комиссар Дубровский нахмурился и назвал выступление командарма упадническим:

– А не рановато ли мы крылья опускаем, Константин Дмитриевич?

– Не опустим крылья, поднимем руки, – парировал Голубев.

Генерал Карбышев полностью поддержал «упадническое» настроение командарма и предложил отвести 10‐ю армию на более выгодные промежуточные рубежи вдоль рек Бебжа и Нарев.

– Я полагаю, если бы 10‐й армии удалось отойти к реке Щаре, то там можно организовать прочную оборону. Немцам навряд ли удастся с ходу преодолеть этот водный рубеж. – И Дмитрий Михайлович показал на карте наиболее важные, по его мнению, участки, которые следовало занять.

Всё это должен был объявить в своем новом приказе командующий фронтом. Но связи со штабами армий у него по-прежнему не было…

Примчался на взмыленном коне казачий офицер из 36‐й кавалерийской дивизии, привез устное донесение:

– Генерал Зыбин просил передать, что дивизия после мощного авианалета рассеяна по лесам. Большие потери и в личном составе, и в конском…

Начальник оперативного отдела подполковник Маркушевич принял доклад и отправил казака передохнуть в столовой.

– Я поеду в дивизию, – предложил Маркушевич командарму, – а то они так рассеются, что потом и не соберешь никогда.

– Поезжайте, только охрану возьмите.

– Я тоже поеду, – засобирался Карбышев. – Есть у меня для них один секрет.

И снова – в который уже раз! – Карбышев услышал надоедливые слова, на сей раз из уст Голубцова:

– Вам бы, Дмитрий Михайлович, следовало вернуться в Москву!

Карбышев только отмахнулся:

– Напуган – побит, так Суворов говаривал. А я не напуган.

Сел в машину и уехал вместе с Маркушевичем. Генерал генералу не начальник.

Ехали недолго. Еще издали заметили на опушке березовой рощи несколько всадников. На караковом коне сидел комдив генерал Зыбин, его окружали весьма обескураженные командиры: эскадроны рассеялись кто куда. Иначе и быть не могло, ведь ни на каких учениях не отрабатывали они действия кавалерии при налете авиации, и вот теперь на горьком опыте убедились: всадник пилоту не противник, а пикирующие бомбардировщики – лучшее средство против конницы. У человека душа в пятки от этого рева уходит, чего же от животного ожидать?

При виде московского генерала все спешились, коноводы увели лошадей, а Карбышев спокойным голосом, будто стоял за кафедрой, начал объяснять, как важно при угрозе авиационных налетов двигаться в расчлененных колоннах.

– Какая свобода маневра возникает! Конница уходит врассыпную. И пусть штурмовики гоняются за одиночными всадниками, а не бьют по групповой цели.

А ведь и в самом деле – простая маршевая уловка, а сколько жизней могла спасти, сколько времени сберечь. Маркушевич торопил генерала:

– Нам пора возвращаться! Голубцов просил не задерживаться – штаб перемещается в другую точку.

– Вернемся, вернемся, но сначала надо конницу собрать!