Текст книги "Лес простреленных касок"

Часть четвертая
Тайна шиловичского леса

Глава первая
Чемодан в болоте

В только что освобожденный Слоним оперативная группа майора Глазунова приехала на следующий день. Глазунов не скрывал своей радости: войска наступали на Гродненском направлении. Еще две-три недели, и он окажется в этом городе, самом родном, потому что там он жил, там живут его дети, и он непременно отыщет их. Теперь он почти не сомневался в том, что ему это удастся…

Слоним неплохо сохранился для прифронтового города: костелы, церкви, мечеть и огромная, едва ли не самая большая в Западной Белоруссии старинная синагога – всё это стояло, тянулось в голубое летнее небо, поднимая над городом кресты, звезды, полумесяцы… Сохранилось и немало домов, кирпичных и деревянных, лишь мосты были взорваны, и под ними плавно несла свои зеленоватые воды зачарованная Щара.

До войны из десяти слонимцев восемь были евреи, теперь же город примолк, храня свою страшную тайну: по воле рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера он был превращен в бойню европейского масштаба. Сюда свозили на расстрел евреев из Восточной Европы, дабы не обагрять «нечистой» кровью земли Третьего рейха.

Спецгруппа «Квадрат» обосновалась в неприметном кирпичном домике недалеко от вокзала, тоже почти не пострадавшего. Полковник Полковников по-хозяйски усаживал всех за столом, обещая чай необыкновенной заварки. Со стороны могло показаться, что на кухне собралась какая-то его мужская родня, одетая в форму по случаю войны. Но вместо пирога на деревянном столе, по-деревенски выскобленном, лежала трофейная карта-верстовка, в которую, не дожидаясь пояснений шефа, пристально вглядывались Глазунов, Соколов и Сулай.

Это была карта Слонима и окрестных лесов. Наконец-то Квадрат сказал главное:

– Вот где-то здесь, в Шиловичском лесу, находится чемодан с документами, который вы должны найти и доставить сюда.

– Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо и бутылка рому!.. – пропел лейтенант Соколов.

– Я попросил бы отнестись к этому заданию серьезно! – нахмурился Полковников. – Вчера ко мне пришел с повинной писарь Слонимской полицейской бригады и сказал, что ему было поручено уничтожить все документы этой карательной банды. В нее входили здешние поляки и не только поляки. Все массовые захоронения вокруг города – дело рук этих мясников. Теперь они прячут концы в воду. В прямом смысле в воду, точнее в болото. Три дня назад все они ломанули из города через лес. Тащили с собой всё, что могли унести, начиная от рюкзаков с золотыми коронками и кончая архивом, уложенным в чемодан. Тащить чемодан было тяжело и опасно, поэтому командир бригады приказал писарю уничтожить документы. А тот, недолго думая, утопил чемодан в болоте. И теперь готов показать нам это место. Надо сходить с ним в лес, найти болото и достать чемодан. Задача не такая простая, как кажется некоторым, – глянул полковник в сторону Соколова. – Во-первых, лес заминирован, на тропах и просеках выставлены мины-растяжки. Во-вторых, в лесу могут скрываться группы немецких окруженцев, а свое оружие они в болотах не топили. Кроме них там бродят другие звери всех мастей: и аковцы, и «зеленые» литовцы… Всякой твари по паре. На усиление группы прислали лейтенанта из Лиды, который хорошо разбирается в минах. Он пойдет впереди вместе с писарем-проводником. За ним на расстоянии зрительной связи лейтенант Соколов. Вслед за Соколовым на той же дистанции старший лейтенант Сулай с ручным пулеметом. Замыкающий – майор Глазунов вместе с бойцом-шофером. Шофера тоже можно считать усилением. Парень опытный, глазастый, к тому же из местных. В случае боестолкновения в перестрелку не ввязываться, отходить под прикрытием старшего лейтенанта Сулая. Особо беречь писаря. Фамилия его Семендяй. Его привезет как раз тот самый лейтенант из Лиды, где Семендяй дает показания. Вопросы есть?

– А если встретим в лесу местных жителей? – спросил Соколов.

– Местные туда не ходят: сначала немцы запрещали, теперь сами боятся. Так что все встречные-поперечные – враги. Но еще раз повторяю: никаких сражений не устраивать. Ваша задача – грамотный выход из любого боестолкновения. И желательно с чемоданом.

– С чем пойдем? – спросил старший лейтенант Сулай.

– Вы с ручным пулеметом, все остальные с автоматами. Ну и каждому по гранате на всякий поганый случай… А вот и Лида к нам пожаловала!

Свет в оконцах застила близко подкатившая машина – крытый «виллис». Через минуту в домик вошли двое: высокий худощавый лейтенант, стриженный под короткий бобрик, и круглолицый малый в шинели с обрезанными по локоть рукавами – бригадный писарь Семендяй.

– Лейтенант Богомолов, – представился сопровождавший офицер, – Лидская комендатура.

– Машина заправлена?

– Так точно. Перед въездом в Слоним из канистры долили.

– Водителя в машине одного не оставлять. Возьмете с собой. Я тут расклад объяснил, могу вам повторить.

– Не надо – жаль время терять. Товарищи по дороге расскажут.

Тут заговорил Семендяй, быстро и жалобно:

– Пан полковник, только не надо меня там убивать! Я понимаю, чемодан достанут – я уже не нужен. А у меня жена, и двое сыновей, и мать-старуха. Я биологию в школе преподавал. Я на операции не ездил, с бумагами работал. Матка боска видит, я к вам сам пришел. Только не стреляйте меня!..

– Не путай нас со своими подельниками! – оборвал его причитания Полковников. – Мы добро помнить умеем. Сделаем дело, как надо, – напишу тебе аттестацию… Ну что, товарищи, с Богом, как говорят старые большевики! Жду с хорошими новостями!

В помятый пыльный «виллис» втиснулись все впятером. Семендяя посадили сзади, между Сулаем и Соколовым. С ними же примостился и Богомолов, уступив переднее сиденье Глазунову.

До Шиловичского леса добрались быстро и без приключений. Семендяй сказал, где остановиться. Шофер-татарин затормозил на опушке, там, откуда начиналась заросшая просека. Все с радостью повыскакивали из тесной машины.

– Хасанбеич, – сказал шоферу Богомолов, – руль свинти и с нами пойдешь.

Водитель снял баранку с рулевой колонки и спрятал ее под упавшей елью. Мало ли что, а без руля машину не угонят.

Тенистый лес – буковый, грабовый, березовый – звенел птичьими голосами, приветливо заманивал в свои безмятежные, казалось, кущи. Первым шагал Богомолов, высматривая в траве коварные проводки взрывателей. Потом он запишет в своем дневнике:

«Лес этот с узкими, заросшими тропами и большими участками непролазного глушняка местами выглядел диковато, но вовсе не был нехоженым, каким казался со стороны, – он был изрядно засорен и загажен войной.

Разложившиеся трупы немцев в обмундировании разных родов войск, ящики с боеприпасами и солдатские ранцы, пожелтевшие обрывки газет, напечатанных готическим шрифтом, и пустые коробки от сигарет, фляги и котелки, бутылки из-под рома, заржавевшие винтовки и автоматы без затворов, сожженный мотоцикл с коляской, миномет без прицела и даже немецкая дивизионная пушка, невесть как затащенная в глубину леса, – что только не встречалось на пути Андрею.

Единственно, что на минуту задержало… внимание – старый, разложившийся труп в полуистлевшем белье, с обрывком толстой веревки вокруг шеи. Явно повешенный или удушенный – кто?.. кем?.. за что?..»

Такого обилия грибов и ягод, как в этом безлюдном лесу, Богомолов никогда еще не видел. Сизоватые россыпи черники, темные, перезрелые земляничины, должно быть, невероятно сладкие – он не сорвал ни одной, дав себе слово поесть досыта только после того, как дело будет сделано.

Семендяй шагал в десяти шагах за спиной, и его громкое натужное сопенье хорошо было слышно. Проверять, на месте ли он, лишний раз не приходилось. Дистанцию зрительной связи пришлось сократить, когда просека стала сжиматься, а потом и вовсе ужалась до кабаньей тропы.

– Еще с километр пройдем, а там возле горелого дуба направо, – отвечал Семендяй на немой вопрос лейтенанта, далеко ли еще.

Остановились только однажды, когда Богомолов обнаружил проводок хорошо запрятанной мины-растяжки. Он осторожно перекусил проволочку карманными плоскогубцами, потом вывинтил взрыватель, и они пошли дальше.

Озерное болотце, к которому привел писарь, было образовано ручьем, перегороженным бобровой плотиной.

– Вот тута, – ткнул дрыном в трясину Семендяй.

Богомолов подождал, когда подойдут остальные. Все рассредоточились по берегу, чтобы не создавать групповую цель. Водитель остался на тропе – прикрывать тыл группы. Лягушки, спугнутые суковатым дрыном Семендяя, попрыгали в ряску, но цапля, ходившая возле бобрового завала, пугаться не стала: замерла, настороженно поглядывая на очень тихих и неторопливых людей.

– Место точно помнишь? – спросил Глазунов писаря.

– Да вот тут я как раз и стоял, где вы. И чемодан бросил. Он еще не сразу утонул. Я его дрыном топил.

– Тогда давай раздевайся и полезай. А мы подстрахуем.

Семендяй сбросил свою шинель с укороченными рукавами.

– Рукава-то где потерял? – насмешливо спросил Глазунов.

– Это нам такие выдали. На советском складе взяли. Велели рукава по локоть отрезать, чтобы отличаться от «советов».

Писарь-полицай стянул кирзачи, снял солдатские шаровары советского же пошива и осторожно вошел в стоячую воду, пускавшую то там, то здесь пузыри болотного газа. Белотелый, нескладный, балансирующий руками, он был похож на Дуремара, который полез ловить пиявок. Погрузившись по пояс, он долго шарил по дну дрыном, наконец радостно крикнул:

– Кажись, знайшол!

– Ну тяни его, тяни! – нетерпеливо понукал майор. Семендяй присел, черная вода подошла ему под подбородок, нащупал ручку, и вот уже угол мокрого чемодана высунулся из трясинной жижи. Писарь подтолкнул его к упавшей березе, на которой стоял Глазунов, и тот наконец вытащил из воды темный кожаный кофр, весь облепленный зеленой ряской. Следом выбрался и Семендяй, не вытираясь, стал быстро одеваться. Он очень боялся, что его расстреляют прямо здесь, да к тому же полуголым. Но про него уже все забыли – разглядывали чемодан, из которого струйками вытекала вода. Можно было бы сразу его открыть, но кофр оказался опечатан, и хотя печать была чужая, вражеская, тем не менее срывать ее в лесу не стали.

Тем же порядком двинулись обратно, только рядом с Глазуновым шагал писарь, скособочившись под тяжестью мокрого чемодана.

– Ну вот, – подшучивал над ним майор, – чемодан донесем, пойдешь потом к нам завархивом. Только бумаг у нас мало, всё больше как-то на словах получается.

– Да не люблю я их, эти бумаги! – улыбался Семендяй. – Одна морока от них. Мне бы больше с птицами там, с жабами альбо с мышами белыми. Я тут дупло видел с ушанами, могу показать.

– Кто такие ушаны? – спросил Глазунов.

– Тоже мыши, тольки лятучие.

Это было последнее, что он сказал в своей жизни. Из густого ельника раздался негромкий выстрел, и Семендяй рухнул к ногам майора, не выпуская чемодана. Глазунов тут же залег и, прикрывшись кофром, выпустил очередь в ту сторону, откуда прилетела пуля. То же самое сделали и Богомолов с Соколовым, а Сулай дал очередь из «дегтяря». Однако ответного огня не последовало, и, выждав некоторое время, Глазунов поднял своих на выход из леса. Семендяй остался на тропе, подвернув под себя руку в обрезанном шинельном рукаве.

Глава вторая
Свадьба на пожаре

РАССКАЗ ЛЕЙТЕНАНТА ИВАНА ПУСТЕЛЬГИ В ЗАПИСИ ВОЕННОГО КОРРЕСПОНДЕНТА «КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ»:

Данциг, в отличие от Кенигсберга, немцы защищали недолго, но яростно. Полегло немало бойцов, но мой пулеметный взвод вступил в город без потерь, никого из моих бойцов даже не царапнуло. И наверное, уже не царапнет, надеялся каждый из нас, потому что ясно было, как майский день, что война вот-вот кончится. Для меня помимо великой радости Победы, помимо долгожданного возвращения домой это означало еще и исполнение нашего давнего с Наташей, санитаркой из полкового медсанбата, уговора – пожениться в первый же день Победы. Знали об этом и мои ушлые бойцы.

– Товарищ лейтенант, в самый раз свадьбу играть! – подбивали они меня, обнаружив в подвале одного из домов пять ящиков шампанского. Аргумент был более чем убедительный, и мы с Наташей согласились.

А город горел со всех сторон. Полыхала нефть в старинной ганзейской гавани, пылали судостроительные верфи, дымили высокие дома с фасадами, похожими на деки старинных скрипок…

Дом, в котором мои бойцы обнаружили шампанское, отстоял от ближайшего пожара за два квартала, и мы, прикинув, что за ночь огонь туда не доберется, разместились именно в нем, поднявшись на третий этаж по широкой винтовой лестнице.

Трудно было найти лучшее место для свадьбы – просторная квартира с видом на главную площадь, а главное, с уцелевшей мебелью и непобитой посудой. Даже кровать в спальне сохранилась – широченная, человек на шесть, я таких никогда не видел. Мой помкомвзвода сержант Глухов тут же объявил, что эта комната резервируется для новобрачных, а потому свободна от постоя и посторонним вход воспрещен.

На торжество мы пригласили командира батальона, и его заместителя по политчасти, и всех Наташиных подруг из медсанбата во главе с начмедом. Девушки преобразили санитарку-ефрейтора в форменную невесту: сняли с окон маркизки из белого шелка, где подшили, где подкололи, так что вошла моя суженая в гостиную в таком наряде, что все ахнули. Только с правого плеча занавеска всё время сползала, и открывался Наташин ефрейторский погон, да еще из-под шлейфа выглядывали носки пропыленных кирзовых сапог. А так – Шемаханская царица! Я таких женщин только в кино видел, и то на трофейных лентах.

Ну и пошло тут веселье! Шампанское лилось ручьями, смывая с рук, лиц, сапог гарь горящего города. Ребята лили вино в убегающую пену, пока не наполняли до краев алюминиевые кружки. Бутылки хлопали, как хорошая минометная батарея, беглым огнем! Нежный игристый напиток запивали родными «наркомовскими», чтоб забирало пуще. Закусывали американской тушенкой, немецким эрзац-мармеладом и солеными огурцами из личных запасов полковых снабженцев. Вкус этого чудного пенного вина я познал впервые. И коварство его тоже…

От души наяривал лучший баянист полка Ваня Рогов, а в перерывах между кадрилями и частушками заводили немецкий патефон с вальсами Штрауса.

Подарки нам подносили: новенькую планшетку, немецкий морской кортик, банку брусничного варенья, пару шелковых чулок для Наташи и финку с наборной рукоятью из цветного плекса – для меня.

Время от времени мы выходили на балкон – покурить и посмотреть, далеко ли пожары. Данциг горел. К ночи зарево стало еще багровей. Город не жалко, он чужой, вражеский. И квартиру – огромную, богатую, с картинами, коврами и гобеленами – тоже не жалко. Она буржуйская. Наверняка завтра и сгорит… А гости наперебой дарят Наташе свои восторженные комплименты. Она сияет и чуточку задирает миленький курносый нос.

– Хорошо горит! – оглядывал с балкона огненную панораму комбат Неустроев.

– Как бы нам не задымить, – забеспокоился я.

– До утра не достанет. Спи спокойно, жених!

Под утро нас с Наташей отвели в роскошную опочивальню. Мы улеглись на краешке широченной деревянной кровати с резными деревянными завитушками в изголовье, накрылись «подвенечным платьем» и моей шинелью. Никакого постельного белья отыскать не удалось. В душе моей пели на разные лады три новых слова: свадьба, жена и победа. В глазах всё вертелось от шампанского, намешанного с водкой, так что никакой первой брачной ночи толком не получилось. Да у нас уже давно была эта первая счастливая ночь… И не одна. Правда, не в таких шикарных апартаментах. Недавно такую счастливую ночь мы провели в пустом подбитом танке в сосновом перелеске под Гродно. Снаряд сорвал с тридцатьчетверки башню. Мы забрались внутрь корпуса, набросали лапника, затянули зияющий круг плащ-палаткой и остались одни на всем свете, отгородившись от войны броней и брезентом. Там-то и сговорились пожениться в первый день Победы.

* * *

Проснулся я от едкой гари, дыма, забившего легкие. Вскочил – в опочивальне клубился сизый туман пожарища.

– Взвод, подъем! – заорал я. – К бою!

Кольцо пожаров сомкнулось за ночь на нашем доме. Он горел снизу, так что подъезд сразу превратился в мощную дымовую трубу, из которой выбивались языки пламени. Я метнулся к окну. Прыгать? Куда там – костей не соберешь…

– Поджаримся, однако. И воды ни капли…

Мой помкомвзвода решил, что я мучаюсь с похмелья.

– А я ящичек-то с шампанским припрятал, товарищ лейтенант, – сообщил сержант Гайтанов. – Народ у нас неугомонный: сколько видит, столько пьет. Ни запаса, ни меры не знают.

И тут меня осенило:

– Разобрать бутылки! За мной!

Закутав Наташу в ее «подвенечное платье» и натянув на голову плащ-палатку, я вывел людей на лестницу. Мы швыряли бутылки в огонь, как гранаты. Вино мгновенно вскипало, выплевывая углекислый газ, в котором задыхалось пламя. Вылетали пробки, и поливало пляшущие языки пенными струями, как из огнетушителей. Так мы пробились сквозь пожар и выскочили на ратушную площадь. Наташа сбросила с себя белое облачение, почерневшее от гари и мокрое от шампанского. Кто-то закричал:

– Горько!

Мы поцеловались. Наши губы и в самом деле были горькими от осевшей на них гари. Но это был первый поцелуй победы.

* * *

Эту историю можно было бы считать вполне счастливой, если бы коллеги замполита лейтенанта Береста не сообщили в политотдел дивизии, что тот «распивает спиртные напитки со своими подчиненными». Бересту объявили строгий выговор, а очередное представление к званию «старший лейтенант» опять положили под сукно. И еще пригрозили судом офицерской чести, если подобное повторится.

Но Алексей Берест не унывал: впереди был Берлин и упорные бои за столицу Германии, за «логово фашистского зверя», как сообщала о том его любимая газета «Красная звезда».

Глава третья
Операция «Дафна»

За операцию «Чемодан», проведенную под Слонимом в Шиловичском лесу, майор Глазунов был награжден вторым орденом Красной Звезды. Но больше, чем награда, его радовала возможность добраться наконец-то до Гродно. В город только что вошел кавалерийский корпус генерала Осликовского.

Отсюда, из Слонима, до Гродно было рукой подать – три часа езды на «виллисе». Но как ни отпрашивался Глазунов, Квадрат сразу же отмел все его семейные обстоятельства одной только фразой:

– У тебя есть шанс захватить самого Гитлера. Ты меня услышал?

Глазунов впервые посмотрел на своего шефа с недоверием.

– Гитлера? Фюрера? Такое возможно?

– Фюрера, фюрера, – охотно подтвердил Полковников. – Слушай сюда, как говорят в Одессе. А еще лучше слушай и смотри вот на эту карту… Итак, есть сведения, что Гитлер покинул Берлин и скрывается вот в этом месте.

– Здесь? В этих болотах?

– Это не болота. Это Регенвурмлагер, по-русски – Лагерь Дождевого Червя. Самое протяженное фортификационное подземелье в Европе – длиной в полтораста километров, если не больше. Это настоящее военное метро, идущее от берегов Балтики до границы с Чехословакией. Одна из веток уходит на Берлин.

– Первый раз слышу! Когда они успели всё это построить? Где была наша разведка? – недоумевал Глазунов, полагая, что шеф, как всегда, сгущает краски. Но Квадрат был серьезен, как профессор на лекции.

– История вопроса такова. Версальский договор запрещал немцам строить оборонительные сооружения вдоль западной границы. Но восточные границы не оговаривались. И вот первые работы начались здесь уже в 1922 году, и шли они втайне от Международной союзнической комиссии целых пять лет. Первый этап строительства велся под прикрытием гидротехнических сооружений: шлюзов, плотин, каналов, мостов. Никто в Европе не подозревал, что все эти мирные объекты лишь наружная часть скрытого обширного укрепрайона. И все эти реки, болота, озера уже включены в систему будущей обороны Восточного вала.

Потом по ряду причин стройку остановили, законсервировали. Работы возобновили после прихода Гитлера к власти. В 1936 году над этим районом был запрещен пролет самолетов, однако в том же году работы приостановили: дорого, да и в концепцию блицкрига никак не вписывалось. Тем более что по плану Лагерь Дождевого Червя должен быть сдан вермахту в 1956 году. Тем не менее отдельные готовые участки были использованы для концентрации войск перед нападением на Польшу. Приезжал Гитлер, ему понравилось. А потом началось головокружение от успехов, и в 1941–1942 годах подземные работы были снова прерваны, часть оборудования даже демонтировали для Атлантического вала. Лишь в прошлом году началось бурное строительство ввиду нашего наступления.

Полковник Полковников был чрезвычайно взволнован. Он не мог усидеть за столом и ходил затейливыми петлями из угла в угол еще не обжитого кабинета. Неделю назад здесь обитал некий врач-окулист, и все стены были еще увешаны плакатиками для проверки зрения, но не родными «ШБ мнк» доктора Сивцева, а чужими «DFN ptxz». Это резало глаз, отвлекало, мешало слушать, и Глазунов сдернул плакатик. Полковников же был погружен в свои мысли и озвучивал их так, будто диктовал стенографистке:

– Мы ничего толком об этом чертовом подземелье не знаем. Оно осталось в тылу Третьего Белорусского фронта. Наша задача – обследовать его и… И там может быть всё что угодно – от беглого фюрера до сокровищ ограбленных музеев.

Он взял со стола листок, придавленный пресс-папье:

– На, прочти! Это протокол допроса инженера-путейца, который служил на подземной дороге. Мы его в Варшаве взяли. Почитай.

«Я, инженер путей сообщения Рихард Готфрид, готов присягнуть на Библии в том, что 5 января сего года, находясь в ясном сознании и трезвом уме, видел на своем участке SZ-387 фюрера Адольфа Гитлера, который прибыл на скоростном узкоколейном поезде из Берлина на подземную станцию Шарнхорст. По техническим причинам поезд был задержан на станции на три минуты, и всё это время я наблюдал фюрера, стоявшего перед окном своего вагона. Потом состав тронулся и убыл в северном направлении…

Мезеритц. 25 января 1945 г.».

– Интересное кино! Такое возможно?!

– Почему нет? Теоретически из Берлина можно скрытно добраться по этой преисподней до Штеттина. А там порт, там корабли.

– Большой риск: вся Балтика контролируется союзниками. Морем не уйдешь.

– Риск у фюрера везде, куда ни кинь. Оставаться в Берлине – еще больший риск. Здесь у него есть шанс рвануть из Штеттина на быстроходном катере на остров Узедом, на секретную базу в Пенемюнде. А там аэродром, ракетодром, подводные лодки…

– А этот инженер не мог обознаться?

– Мог. И скорее всего, он видел не самого Адольфа Алоизыча, а его живую копию, одного из четырех, насколько нам известно, двойников. Но мы не имеем права употреблять слова «возможно» и «вероятно». Наша задача – сказать «да» или «нет». Ты готов за это взяться?

Глазунов расстелил на столе сорванную таблицу, как будто она могла что-то подсказать.

– План этого лабиринта есть?

– Нет. Как-то не удосужились они план нам передать, – усмехнулся Полковников. – Есть очень приблизительная схема.

– Что-то это мне напоминает древнегреческие мифы: подземные Минотавры, лабиринты, ходы-выходы… Не хватает только нити Ариадны.

– Дело сделаешь – отправлю в отпуск. На целый месяц. В Кисловодск. Сразу же после войны. А еще к Герою представлю прямо сейчас или после выполнения задания.

– Посмертно?

– Типун тебе на язык!

– Почему его так назвали, Лагерь Дождевого Червя?

– Немцы мастера на всякую мистику… Строительная площадка находилась на берегах реки Регенвурм (по-русски – дождевой червь). Поэтому и базу назвали Лагерем Дождевого Червя. К тому же название очень удачно отражало суть строительства: под землей делали ходы и выходы, лабиринты, похожие на норы, которые прокладывает в почве дождевой червь.

– Мы одни пойдем?

– Конечно же, нет. С вами пойдет саперно-инженерная разведка. Говорят, там немцы применили множество всяких ловушек. Их еще в средневековых замках использовали: опрокидывающиеся ступеньки, ловчие ямы-колодцы. Ну и всякие мины с сюрпризами… Дело, что и говорить, поопаснее, чем Шиловичский лес. Но кому-то надо идти…

– Обидно пропадать, когда войне уже почти капут.

– Капут не войне, капут Гитлеру. А нашей с тобой войне еще и края не видно. Так что пропадать нам рановато, есть у нас еще тута дела…

– Предлагаю назвать операцию «Дафния».

– Почему «Дафния»?

– Это лучше, чем «Дождевой червь». Смотрите: DFN…

Глазунов показал на таблицу окулиста.

– Сами стены подсказывают: «Дафния». Очень милый рачок. Дафна – по-гречески «лавр».

– Ну хорошо, пусть будет «Дафна», и пусть эта операция увенчает тебя и нас очередными дафнами, в смысле лаврами.

* * *

Группа майора Глазунова в своем обычном составе – Соколов, Сулай, Богомолов – приехала в недавно отбитый городок Мезеритц. Городок – как и сотни ему подобных во всех землях Германии: ратуша, кирха, рынок, пожарная каланча, черепичные кровли, цветы в подвешенных горшках… Но именно в этом милом Мезеритце проходили страшные вещи – в его лечебнице умерщвляли якобы неизлечимых больных. Знали ли об этом благообразные бюргеры с трубками и газетами, которые кормили голубей в скверах? Вряд ли. Война обошла Мезеритц стороной, разве что слегка задела краем, оставив на асфальтовых дорогах рубчатые следы танковых гусениц.

Место для постоя глазуновской группе выбрали заранее – учительская комната в воскресной школе при городской кирхе. Именно там квартировала рота саперно-инженерной разведки, в боевом содружестве с которой предстояло действовать в подземелье. Инженер-майор Федор Шпаликов, командир роты, неторопливый, степенный усач-уралец, был назначен сюда с понижением за какие-то прегрешения, но надеялся отличиться в достойном опасном деле и вернуться на потерянное место начальника штаба штурмовой инженерно-саперной бригады. Он был старше Глазунова лет на десять и потому поглядывал на него несколько покровительственно. Да, собственно, кому, как не ему, было покровительствовать? Как-никак, а он, Шпаликов, вот уже второй месяц спускался туда не раз, не два и не десять: разведывал, изучал, пытался вычертить карту этого дьявольского лабиринта, проточенного в земной коре вовсе не дождевым червем, а ядовитой змеей.

* * *

Вечером того же дня майор Шпаликов провел Глазунова на объект. Это были три дота, расположенные друг от друга на расстоянии взаимной огневой поддержки. Пустые амбразуры молчали. Казалось бы, обычный узел обороны типового УРа. Ничего особенного.

Шпаликов как будто прочитал мысли своего подопечного.

– Войска прошли этот рубеж и пошли дальше. Боев тут не было. Никто не стрелял: решили, что доты брошены. И лишь потом выяснилось, что это не просто доты, а хорошо защищенные входы в Лагерь Дождевого Червя.

Они стояли и молча смотрели на творение «сумрачного германского гения». Александр Блок весьма точно определил суть немецкой архитектуры.

Зрелище не для слабонервных, когда в летних сумерках из смотровых щелей приземистых дотов и бронеколпаков выбираются, копошась и попискивая, летучие мыши. Рукокрылые твари решили, что эти многоэтажные подземелья люди построили для них, и обосновались там хоть и не столь давно, но очень надежно. Майор Глазунов завороженно следил за воздушными скачками черных перепончатых существ.

– Пусть лучше ушаны, чем подземные черви! – усмехнулся он. Шпаликов промолчал.

Когда инженерная разведка спустилась туда впервые, все поразились протяженности тоннелей, их разветвленности. Поразились и ушли подобру-поздорову. Никому не хотелось затеряться, взорваться, исчезнуть в гигантских бетонных катакомбах, уходивших на десятки (!) километров к северу, югу и западу. Никто не мог сказать, с какой целью были проложены в них двупутные узкоколейки, куда и зачем убегали электропоезда по бесконечным тоннелям с бесчисленными ответвлениями, тупиками, что перевозили они на своих платформах, кто были пассажиры…

– Это как Великая Китайская стена, только упрятанная под землю, – пояснял Шпаликов. – Идея была такая: построить на границе рейха неприступную защиту от «варваров с Востока». Причем такую, чтобы она могла действовать в условиях тотальной химической войны. Поэтому здесь на каждом выходе на поверхность – воздушные шлюзы с фильтрами. Подземное метро предназначалось для скрытой переброски войск с фланга на фланг. За несколько часов целую дивизию можно было скрытно переместить на сотню километров. Одна из веток уходит под Одер и, как утверждают пленные инженеры, ведет в Берлин. По ней якобы сам Гитлер по меньшей мере дважды побывал в Регенвурме.

– Где побывал?

– Да в этом подземелье. Мы его так сокращенно называем: Регенвурмлагер – Лагерь Дождевого Червя.

– Может, он и в третий раз побывал и сейчас там скрывается? – усмехнулся Глазунов.

– Всё может быть. Здесь ничего не исключено, – всерьез согласился инженер-майор.

– Людей там встречали?

– Нет. Не видели. Но такое ощущение, что они там есть и отовсюду следят. Там же располагалась дивизия СС «Мертвая голова». Остались, наверное.

– Нас даже не эсэсовцы интересуют. Нам важны люди, точнее преступники, военные преступники, которые могут там скрываться.

– Но без схемы нечего туда и соваться. Только своих бойцов губить.

– Когда будет готова схема?

– Один бог знает! Все бумаги, чертежи, планы – всё, всё уничтожено!

– Может, запрятано?

– Может, где-то и запрятано. Металлоискатель на бумаги не реагирует.

– С нами завтра пойдешь?

– Пойду, конечно! А кто ж вам входы-выходы покажет?