Текст книги "Лес простреленных касок"

Глава четвертая
Петля летучей мыши

Наутро сразу же после завтрака Глазунов собрал свою группу: старший лейтенант Сулай, лейтенант Соколов и двое прикомандированных – инженер-майор Шпаликов и местный особист капитан Антон Атабеков. Все надели на себя стальные саперные броненагрудники, похожие на рыцарские латы. После краткого инструктажа группа подошла к приземистому доту с бронеколпаком и двумя железобетонными пристройками по бокам.

– Через этот дот можно проникнуть в Лагерь Дождевого Червя, – пояснял по ходу дела Шпаликов. – Таких входов, точнее сходов, пока обнаружено семнадцать, возможно, их намного больше. Каждый из них сделан в виде дота. Этот сход ведет через трехэтажный бункер, рассчитанный на долговременное проживание пехотного батальона… И еще хочу заметить: в мире нет более обширного и более разветвленного подземного укрепрайона, чем тот, который прорыт в бассейне здешних трех рек Варта – Обра – Одер.

– Эх, нам бы такой укрепрайон, да под Брестом! – воскликнул лейтенант Соколов, и все дружно согласились.

– И под Гродно бы не помешал! – заметил Глазунов.

– И под Белостоком! – добавил Атабеков.

Под пристальным оком пулеметной амбразуры флангового боя они подошли к невысокой, размером с чемодан, броневой дверце. Шпаликов открыл ее специальным длинным ключом. Тяжелая, но хорошо смазанная дверь легко распахнулась, и в грудь майору уставилась еще одна бойница – уже фронтального боя. «Вошел без пропуска – получи автоматную очередь», – говорил ее пустой немигающий взгляд.

Пол в камере входного тамбура месяц назад предательски переворачивался на шарнирах, и незваный гость летел в каменный мешок, как это практиковалось в средневековых замках. Теперь пол был надежно закреплен, и вся пятерка след в след свернула в узкий боковой коридорчик, который привел их внутрь дота. Через несколько шагов коридорчик перекрыл главный газовый шлюз. Вышли из него и попали в блокпост, где не столь давно вахта проверяла документы всех входящих в этот Аид, держа под прицелом входную гермодверь. Только после этого позволялось пройти в коридор, ведущий в боевые казематы. Все три каземата прикрыты толстостенными бронекуполами. В одном из них всё еще оставался скорострельный гранатомет М19, в другом раньше размещалась огнеметная установка, в третьем – пулеметы. Здесь же «каюта» командира, перископные выгородки, радиорубка, хранилище карт, туалеты и умывальник, а также замаскированный запасной выход.

Этажом ниже – склады расходных боеприпасов, цистерна с огнесмесью для М19, камера входной ловушки, она же карцер, спальный отсек для дежурной смены, фильтровентиляционная выгородка. Именно отсюда, из нижнего яруса, и начинался главный вход в преисподнюю: широкий, метров пять в диаметре, бетонный колодец отвесно уходил вниз на глубину десятиэтажного дома. Луч шпаликовского фонаря с трудом высветил дно шахты, оно было залито водой. Винтовая лестница кружила вдоль стен крутыми узкими сходнями.

– Тут сто пятьдесят ступенек, – сообщил Шпаликов. Он уже ориентировался здесь, как у себя дома.

Спускались по винтовой лестнице, посвечивая фонарями. А что там, внизу, на глубине сорока подземных метров, не знал никто, кроме местного «старожила» инженер-майора Шпаликова – он спускался по этой спирали раз десять. Вот наконец-то ровный бетонный пол. Лучи фонарей, поднятых вверх, едва достигли потолка. Помещение напоминало неф старинного собора, разве что собранный из арочного железобетона. В любом случае здесь, как в хорошем приходском храме, могли уместиться около тысячи человек.

Этот зал служил гарнизону Шарнхорста тыловой базой. Сюда, в главный тоннель, как притоки в русло, впадали коридоры разной высоты, а поверху шли двухъярусные бетонные ангары. Там размещалась казарма на сто человек, лазарет, кухня, склады с продовольствием и амуницией, электростанция, топливохранилище, арсенал. Сюда же через противогазовую камеру подкатывали и вагонеточные поезда по ветке, уходящей к магистральному тоннелю на ближайший вокзал Генрих. Именно так он и был помечен на черновой схеме Шпаликова – Heinrih.

– Пойдем на вокзал? – спросил Шпаликов. Подавленный мрачным величием подземелья, Глазунов молча кивнул. Атабеков снял с плеча автомат и держал его наготове. Его примеру последовали все остальные.

Шахта, вдоль которой вилась лестница, обрывалась здесь для того, чтобы продолжиться еще глубже, но уже как колодец, почти до краев заполненный водой. Есть ли дно у этого колодца? И для чего вздымается нависающая над ним шахта аж до казематного этажа? Этого Шпаликов не знал, но провел всех к другому колодцу, более узкому, прикрытому крышкой люка, – артезианскому источнику питьевой воды. Капитан Атабеков наполнил свою фляжку.

– Воду не пейте! Может быть отравлена, – предупредил он. – Это я для анализа беру.

Шпаликов посветил в угол:

– А вот здесь мы обнаружили выход подземного силового кабеля. Приборные замеры на жилах показали наличие промышленного тока напряжением 380 вольт, неслабо, да? И на поверхности есть такие же выходы. Зачем?.. Для кого?.. Вот кумекаем. А пока айда на вокзал.

– Паровоз не задавит? – пошутил Соколов.

– Не задавит. Можете смело идти по рельсам. По предварительным данным, тут свыше двадцати подземных вокзалов, и каждый обозначен мужскими или женскими именами: Дора, Марта, Эмма, Берта, Ида… Ближайший к нам – вокзал Генрих. Пленные инженеры утверждают, что он назван в честь Гиммлера и что именно к этому перрону прибывал из Берлина Гитлер.

– А зачем он сюда приезжал? – спросил Атабеков.

– Отсюда очень удобно добираться до полевой ставки под Растенбургом, в «Вольфсшанце»[21]21
  «Вольфсшанцe» (от нем. Wolfschanze, «Волчье логово») – ставка Гитлера в Восточной Пруссии. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Тут свой резон: подземный путь из Берлина позволял скрытно покидать рейхсканцелярию. Да и до «Волчьего логова» отсюда всего лишь несколько часов езды на машине.

– А Штеттин в какой стороне? – спросил Глазунов.

– Север там, – показал Шпаликов.

– Ну, туда и пойдем.

– До Штеттина отсюда километров полтораста, – усмехнулся Шпаликов. – Туда лучше на электричке добираться.

Шагали молча по рельсам, покрытым кое-где ржавчиной.

– А ведь это идея! – воскликнул вдруг Глазунов. – Надо на колеса встать. Найти бы какую-нибудь вагонетку – и полный вперед!

Стали искать что-нибудь колесное. Вагонетку не нашли, но вытащили из-под перрона небольшую ручную дрезину, поставили на рельсы. Толкаясь панцирями, с большим трудом разместились на тесной раме. Соколов качнул рычаги – и дрезина поехала! Если бы не режим тишины, все бы закричали «ура!».

Ехали неспешно, посвечивая вперед и по сторонам фонариками. Черные, белые, красные стрелы, кресты, знаки на стенах что-то разъясняли, но что именно – никто не понял. Отъехали километра полтора, и Соколова сменил Атабеков, его – Сулай, потом Богомолов. Шпаликов же едва успевал помечать на своей схеме развилки, тупики, разъезды, перроны…

– Товарищи пассажиры! – голосом кондуктора возвестил Соколов. – Прибываем на станцию Дора. Прошу приготовить билетики.

И тут из темноты, в которой растворялась станция Дора, ударила автоматная очередь.

– Вот тебе и билетики, мать их в лоб!

Пули защелкали по броненагрудникам, фонари погасли враз, и всё вокруг погрузилось в густую непроглядную темноту. Ее разорвали новые вспышки бьющего автомата, в их рваном свете поблескивала немецкая каска, рядом вторая. Засада? Или недобитки из «Мертвой головы»?

Глазунов сложил ладони рупором:

– Эй, камараден! «Мертвая голова», или как вас еще там?! Мы приехали за вами. Будете стрелять – каждый из вас станет мертвой головой! Никто из вас никогда больше не увидит солнечного света! Если хотите увидеть солнце, бросайте оружие и следуйте за нами!

Эта необычная речь произвела впечатление. Автоматы на перроне Доры затихли. Никто не стрелял, но никто и не выходил.

– Все целы? – спросил Глазунов своих.

– Кажется, все, – один за всех ответил Сулай. – Атабеков жив?

– Я-то жив, – откликнулся особист, – а вот Шпаликов…

Броненагрудник не спас майора – пуля перебила ему горло, и Шпаликов, прохрипев несколько неразборчивых слов, скончался.

– Надо бы за подмогой послать, – сказал Атабеков.

Но посылать за подкреплением не пришлось. Со стороны перрона вспыхнул тусклый фонарик, высветив поднятые руки одного из автоматчиков.

– Nicht schissen! – крикнул он.

– Nicht schissen! – повторил напарник.

– Сколько вас? – спросил Глазунов.

– Zwei!

– Выходи по одному. Без оружия!

Вышли два солдата в грязных шинелях, небритые, держа дрожавшие руки поверх касок. Их обыскали – карманы, ранцы были пусты.

Теперь ручную дрезину гнали в обратную сторону пленные немцы. Оба солдата обросли рыжеватыми бородками, и пока они орудовали рычагами, Глазунов подробно расспросил их, кто они и как сюда попали. Ничего существенного выяснить не удалось: Рихтер и Георг, как назвались пленники, спрятались в подземелье от атаки советских танков, которые проутюжили местность в пяти километрах отсюда. Потом потеряли направление и заблудились. С ними был еще обер-ефрейтор Отто Гринберг, но он погиб во время перестрелки.

– Гитлера здесь не видели? – спросил Глазунов, обмяв папиросу.

– Nein! Nein!

– Ну и черт с ним! – сплюнул майор. – Из-за него, гада, такого человека погубили.

Он снял со Шпаликова теперь уже не нужный ему броненагрудник, залитый кровью. Проверил пульс – ноль.

– Возвращаемся. Немедленно. Домой!

И тут выяснилось, что обратную дорогу знал только Шпаликов. Знал, но теперь уже не подскажет… Глазунов пытался вспомнить, куда какой путь уходит в тот или иной тоннель, но сделать это в полутьме было трудно. Основной аккумуляторный фонарь был разбит пулей, а те карманные, что были у него и у Атабекова, едва светили. Только поднеся их к стенке почти вплотную, можно было разобрать путевой знак. Но им они ни о чем не говорили: знаки были ведомы только тем, кто их наносил.

– У нас в Грузии так говорят, – произнес Атабеков, встряхивая фонарик, – пока арба не перевернется, дорога не покажется.

«Арбу», то есть ручную дрезину, очень скоро оставили – она уперлась в тупик. Теперь шли почти на ощупь, вспугивая порой летучих мышей. Первыми пустили пленных, за ними зашагали и все остальные. Тело Шпаликова несли по очереди – то Сулай с Соколовым, то Атабеков с Богомоловым. Потом препоручили этот труд пленным немцам.

В полной темноте и во всеобщем подавленном молчании прошел еще один томительный час в стылом холоде глубокого подземелья. И тут Глазунов окончательно понял: они заблудились, потеряли дорогу. Все остальные, наверное и немцы в том числе, еще верили, что командир знает, куда идти, как выбраться из этого дьявольского лабиринта. Им было легче. Глазунов приказал выключить все фонарики – надо было приберечь остатки энергии.

– Стой! – скомандовал он. – Привал!

Пора было собраться с мыслями и духом.

Операция «Дафна» зашла в тупик в самом прямом смысле.

Глава пятая
Чудо о море

Иван Пустельга никогда не спал на шелковых простынях под атласным, да к тому же пуховым одеялом, скорее напоминавшим перинку. Впервые это блаженство он испытал в старом фольварке, где разместилась его пулеметная рота. Хозяйка-немка постелила герру лейтенанту и его фрау шикарную постель, которая после всех ночевок на нарубленном лапнике или под шинелью, натянутой на голову, показалась ложем богов. Тем более что рядом млела от непривычного блаженства Наташа.

Пустельга никогда не видел пылесоса. В его конаковском доме пыль из половиков и одеял с пушечным бабахом выколачивали во дворе плетеными выбивалками. Никто из земляков и представить себе не мог, что существуют такие агрегаты с насосами и щетками, насаженными на трубу, какой он увидел здесь, на постое в старом фольварке.

Он многого не знал и не видел в свои двадцать пять лет. Но самое обидное – никогда не видел моря. Он бредил им с детства, но любовался только в кино. Поездка на юг была не по карману родителям. И вот море засинело на войсковых картах. Оно было почти рядом, в каких-нибудь двадцати верстах. Полк, как и вся дивизия, готовился к броску на Готенхафен. Две разведгруппы, высланные в предполье города, бесследно исчезли одна за другой, подтверждая худшие опасения командира полка: город прикрыт глубокоэшелонированным оборонительным рубежом.

Капитан Неустроев вернулся из штаба, озабоченно потирая рябой подбородок. Он глянул на Пустельгу с нескрываемой тревогой:

– Давай, Иван, собирайся. Направление всё то же – на Сопот. Задача всё та же – глубокая разведка. Поедешь на броневике с мотоциклистами.

Пустельга молча сдал ему документы, снял с гимнастерки медаль «За отвагу». Как всегда перед нелегким делом, комбат раскрыл свой портсигар, Пустельга достал свой, и оба, обменявшись по обычаю папиросами, закурили. Неустроев тяжело вздохнул:

– Обе группы не вернулись. Что с ними – хазе, хрен знает. На тебя одного можно положиться… Только на рожон не лезь – войны-то с гулькин нос осталось.

Перед выходом в поиск Пустельга забежал в расположение медиков. Наташа вышла из палатки, встревоженно всмотрелась в мужа и сразу всё поняла.

– Уходишь?

– Да так… Прошвырнусь неподалеку. А это пока пусть у тебя побудет.

Он передал ей трофейный серебряный портсигар, добытый на Висле, и карманные часы на серебряной же цепочке – все свои главные ценности.

Наташа проводила его в соснячок и там крепко-крепко – на счастье – расцеловала.

* * *

Разведгруппу из четырех человек (Пустельга с водителем и сержант Мальков с пулеметчиком на мотоцикле) провожали в поиск Неустроев и Берест.

Пустынная автострада уходила точно на север и, конечно же, где-то упиралась в блокпост или оборонительный рубеж. Поэтому броневик почти сразу же свернул с автострады на узенькую шоссейку, тесно обсаженную старыми липами, а через пару километров лейтенант Пустельга велел водителю вырулить на лесной проселок: он решил держаться подальше от главной магистрали. Сержант Мальков на своем мотоцикле, не теряя из виду броневик, ехал впереди, зорко вглядываясь в придорожный кустарник. Шоссейка становилась всё уже и уже, пока не превратилась в колею. По пулеметной башне, по тонкой броне хлестали ветки орешника, в смотровых щелях прыгало, качалось песчаное полотно. Вцепившись в скобы, Иван ждал в любое мгновение взрыва под колесом, опасался и выстрела притаившегося фаустпатронщика. Но пока судьба их миловала, и километр за километром разведгруппа забиралась всё дальше и дальше на север.

Немцы не попадались. Несколько раз они объезжали остовы сгоревших грузовиков, поваленные телеграфные столбы, притихшие деревушки под черепичными крышами, но ничто не говорило о заблаговременно подготовленных позициях, опорных пунктах. Прошел час, другой… Солнце напекло броню, и Пустельга уже не раз прикладывался к фляжке с чаем, рискуя выбить на колдобине зубы.

– А вот не будет немцев, товарищ лейтенант, – уверял его водитель. – Помяните мое слово, не будет.

– Почему не будет?

– Да они сейчас все в порту. На пароходы грузятся – да дёру в море.

Потом и в самом деле помянул лейтенант его слова: оборонять Гдыню, как Бреслау или Кенигсберг, немцы не собирались. Выдохлись. Но кто ж знал это тогда, когда полковая разведка колесила по померанским дорогам? Колесила и бесследно пропадала…

Сержант Мальков притормозил мотоцикл и сделал знак «стой». Остановились. Пустельга приоткрыл бронедверку.

– Товарищ лейтенант, приехали! – радостно возвестил сержант. – Дальше море.

Пустельга выбрался из броневика. Сквозь реденький соснячок проступала синевато-седая в белых зазубринках ширь. Море?! Неужели море? Забыв про осторожность, он зашагал по хвойной подстилке навстречу рокочущему гулу. Мальков пошел следом за лейтенантом.

Далеко слева краснели черепичные крыши Сопота. Пустельга видел их боковым зрением. Взгляд его, ничем не сдержанный, вырывался в непривычно просторную даль.

Солнце, распластанное по взморщенному морю, выбегало, выкатывалось на берег золотыми блестками на спинах волн. Штормило, серые валы вздымались на зеленый просвет, затем свивались в белые свитки и шли на берег враскось, вопреки всем законам физики. По плитам мола проносилась шальная волна, стремительно взбивая белые султаны.

На внешнем рейде маячили три транспорта и два боевых корабля, неразличимо одноцветные, будто отлитые из синевы морского свинца. Широкий песчаный пляж был усеян обломками ящиков, обрывками тросов, противогазными пеналами, намокшим армейским рваньем…

В полукилометре справа громоздился штабель каких-то ящиков, прикрытых брезентом. За ним, прикрываясь от ветра, прохаживался долговязый автоматчик. Он поглядывал в сторону Пустельги и Малькова, не проявляя особой враждебности. Может, принял их за своих: откуда тут могут взяться русские? Может, просто надоело воевать. Не сводя с немца глаз, Пустельга сделал шаг по плотному, накатанному песку, затем другой, третий… Ему очень хотелось потрогать море рукой, попробовать на вкус. Сапоги погрузились в белую пену, холодная вода обжала голенища и даже забежала внутрь. Иван сложил ладони ковшиком и зачерпнул. Книги не обманывали – море было соленым! Потом он отстегнул фляжку, вылил остатки чая и наполнил ее морем по самое горлышко. Пусть Наташа попробует море первой из всего полка, из всей дивизии!

Мокрый выше колен, с сапогами, полными воды, лейтенант вышел на берег. Часовой перевесил автомат на грудь и не сводил с него глаз. Пальнет или не пальнет, гад? Гад не пальнул. Пустельга добрался до своего броневика, и пыльно-зеленая крутоскулая машина резко развернулась хищной мордой на юг.

Они вернулись к своим засветло. Командир полка расстелил карту.

– Ну, показывай.

– Мы добрались до Сопота. До самого моря. Никаких опорных пунктов не обнаружили.

– Врешь?!

– Мы вышли к морю, товарищ майор.

Майор был отчаянно храбр и столь же скор на расправу.

– Быть того не может! В лесу отсиделся! Трус и брехло. Сдать оружие!

Со слезами на глазах Пустельга вытащил свой пистолет из кобуры и передал его начальнику Смерша.

– За невыполнение боевого задания – под трибунал!

«Да сколько ж можно трибуналить?!» – едва не вырвалось у Пустельги, но он благоразумно промолчал.

– Подожди меня в соседней комнате! – кивнул ему начальник Смерша, взгляд его не предвещал ничего хорошего. Иван долго сидел в какой-то комнатушке, всё еще не веря в нелепый поворот судьбы. Он хорошо помнил тот трибунал в Свислочи, когда, не поднимая глаз, ни во что не вникая, одним махом судьиха приговорила их с Гришакой к расстрелу.

Во рту пересохло. Иван достал фляжку, отвинтил крышку, глотнул и поперхнулся – вода была соленой. Море! Это спасение!

Он вбежал к командиру полка с протянутой фляжкой:

– Товарищ майор, попробуйте! Мы вышли к самому морю, я набрал во фляжку. Попробуйте! Это море!

Майор плеснул в стакан из фляжки, осторожно пригубил, сплюнул:

– Соленая, черт!

Попробовал и начальник штаба, и смершевец.

– Морская, факт.

– Ну, лейтенант… – покачал головой майор, и это надо было понимать как прощение. – Давай-ка еще раз покажи, как вы ехали.

– Оружие верните!

– Отдайте ему пистолет.

Начальник Смерша нехотя вернул Пустельге его ТТ.

После доклада командир полка забрал фляжку с морской водой и уехал в штаб дивизии.

* * *

Капитан Антон Атабеков первым понял, что командир сбился с пути. Мальчишкой в далеком грузинском городе Ахалцихе он забрался с приятелями в подземелье крепости Рабат, и точно так же, как сейчас, они потеряли в темноте дорогу, долго и безнадежно искали выход. Тогда Антон стал крепко-крепко тереть глаза, пока не полетели искры. И он пошел туда, куда направились золотистые искорки. И все двинулись в том направлении гуськом, держась за руки. И вышли! Более того, с той поры у Антона открылось особое ночное зрение. Он видел в темноте, как филин. Вот и сейчас он различал стены, своды, провалы тоннелей, рельсы, как будто все они были подсвечены каким-то невидимым светом. Он видел и прикорнувших возле своей тяжелой ноши немецких солдат, и привалившихся спинами друг к другу Соколова и Богомолова, и страдающего в полном одиночестве Глазунова…

Командир вдруг вздрогнул, достал из полевой сумки тетрадь Шпаликова и включил фонарик. Слабый тающий свет ударил по глазам, как прожекторный луч. Он всматривался в наброски схемы, которые инженер-майор делал по пути. Атабеков заглянул через плечо Глазунова.

– Нам туда! – уверенно показал он на правый тоннель. – Вот она, наша станция Генрих.

– Подъем! – скомандовал старший группы. Это была воистину спасительная идея – заглянуть в наброски Шпаликова. И как же помогла зоркость Атабекова!

Шли на ощупь, спотыкаясь и чертыхаясь. Придерживались стенки, изредка сверяясь со схемой, включая последний истощенный фонарик на несколько секунд. Но всё же шли. Иногда замирали, вслушиваясь в подземную тишину, но, кроме редкой капели, никакие другие звуки не нарушали загробное молчание Лагеря Дождевого Червя.

– Наши пленники не сбегут в темноте? – вполголоса спросил Атабеков Глазунова.

– Не сбегут. Им на свет хочется больше нашего. Насиделись здесь…

Майор первым услышал, как его шаги стали гулкими, по-особому звучными. Прислушался и понял, что они вошли в большое пространство – тот самый подземный зал, из которого начинали свой путь. Он еще боялся в это поверить. Тлеющие светлячки фонарей рассеивали тьму на расстоянии вытянутой руки, не больше, но сверхзоркий капитан Атабеков уже разглядел трехъярусный зал, из которого они начинали путь. Да и табличка над бетонным перроном возвещала, что это станция Генрих. Впору было кричать «ура», однако рядом покоилось бездыханное тело Шпаликова… Промолчали, лишь ускорили шаги. Теперь Атабеков шел впереди. Он первым обнаружил железную лестницу, уводившую вверх, к солнечному свету, к жизни…