Текст книги "Русское язычество. Мифология славян"

 
И барвиночком оплете,
И василечком обмете.
 

Барвинок здесь – символ согласия матери на брак ее сына, а василек означает приветливость.

Это последнее растение, состоя в одной символической связи с барвинком, преимущественно означает любовную приветливость. В таком смысле девица, приглашая молодца и обещая быть к нему приветливою, сопоставляет это действие с сеянием и поливанием васильков.

 
Посию я василечки, буду поливати,
Ходи, ходи, козаченьку, буду привитати.
 

В том же смысле в свадебных песнях о молодом поется, что его нельзя не полюбить, когда он вошел в светлицу васильком.

 
У свитлицю василечком пидиходить.
 

Этот же смысл растения слышится и в той песне, где мать заметает васильками следы любовного свидания своей дочери:

 
Де стояли, розмовляли – пидкивочки знати,
Колиб мини та Господи ранниш матки встати,
Та вирвати василечка, та позамитати,
А я таки та проспала, ненька ранниш встала,
Василечки повирвала, та позамитала.
 

Мать снисходительно смотрит на поступки своей дочери и скрывает их из приличия. Но васильки, как зелье любовное, сопоставляются также и сами по себе, и вместе с барвинком с разгулом любовным; девица хвалит запах васильков – и хочет побежать на улицу:

 
Василечки, василечки, як хороше пахнуть!
Колиб мини у вечери на улицю грахнуть!
 

Вырастание васильков и вместе барвинка, применяясь вообще к браку и любви, применяется также и к кутежу молодца.

 
Ой, по гори василечки зходять,
Пид горою барвинок послався,
Молод козак роспився, розгулявся.
 

Есть образ, встречаемый в нескольких песнях: у молодца скрипка из василька, а струны на ней из руты; он играет, а его слышно вдалеке.

 
Не рада б я журитися, милий покидае,
Покидае, одъизжае в Китай городочок,
В Китай Китай – городочку красчогр не мае.
Кин вороний, сам молодий у скрипочку фае.
Що скрипочка з василечок, а струни из рути.
Якь заграе на синим мори, то и до нас чути!
 

Из песни, которую мы приводим, видно, что смысл этого образа таков: козак любезен, красив, приветлив; девица считает его лучшим молодцом в свете, но она с ним в разлуке. Музыка – символ его известности, славы как прекраснейшего молодца. Есть очень распространенная песня об утонувшем молодце Василе: «Посею я васильки, буду поливать; ходи, ходи, Василь, буду тебя принимать приветливо! Приди, приди, Василечок, приди ужинать, как не придешь ужинать – приди обедать; не придешь обедать – приди хоть проведать; а не придешь проведать – будет тебе худо: ты утонешь у берега, где и воды (большой) не будет». Такое заклятие положила на него девица. Василь не послушался и утонул; плавает платок, вышитый девицею, она плачет о Василе потому, что любит его.

 
Посию я василечки, буду поливати:
Ходи, ходи, Василечку, буду привитати,
Прийди, прийди, Василечку, прийди вечеряти.
 

Далее:

 
Як не прийдеш вечеряти, прийди обидати;
Як не прийдеш обидати, прийди одвидати;
Як не прийдеш одвидати, неславонька буде,
Ой, утонешь при бережку, хочь води не буде.
Втонув, втонув Василечко, а хусточка плавле;
Ходить дивчя по бережку, били ручки ламле:
«Не жаль мини хустиночки, що я вишивала.
А жаль мини Василечка, що я поховала».
 

Хотя здесь не говорится прямо о превращении этого утонувшего молодца Василя в растение, но можно предполагать, что песня эта имеет такой смысл, и, вероятно, в ней затерялся конец, тем более что в различных вариантах этой песни конец бывает различен. К этому предположению побуждает нас еще и то, что в галицком варианте этой песни Василь молодец сопоставляется с растением васильком; девица называет этого Василя «пахучим зельем». Там представляется событие иначе. Девица подарила Василю платок, но хочет выходить за другого, а Василю говорит, чтоб он ее пригласил на свою свадьбу. Затем Василь утонул, а девица бежит и нанимает молодцов, чтобы они достали сначала платок, а потом самого утонувшего Василечка. Последний оборот, именно просьба к рыболовам, чтоб они вытянули из воды утонувшего, мы встречаем в песне, в которой говорится не о Василе, а просто об утонувшем козаке.

 
Ой, Василю, Василечку, ти запашне зильля,
Як ти будеш женитися, клич мя на весильля,
Ой, буду, ой, буду, коли не забуду,
Як забуду, як забуду, про тебе (пробуду —?).
Хоч бийтеся рубайтеся, я одного буду,
Василькови фустку купью, Иванкова буду.
Втонув, втонув Василечок, лишь фусточка плавле,
Катеринка бежит, били ручки ламле.
 

Но все подобные песни, должно быть, варианты одной и той же песенной были, относящейся к смерти Василя или Василечка, сопоставляемого с растением. Если в известных нам вариантах, при таком сопоставлении, не говорится, однако, прямо, чтоб утонувший превратился в цветок василек, то существует предание, что этот цветок вырос на могиле юноши, по имени Василь.

Любисток, хотя растение любимое в народной жизни и явно принадлежащее к любовным символам народной поэзии, упоминается, однако, редко, зато резко. Купанье в любистке сообщает свойство нравиться:

 
Чи ти в любистку купався
Що так мини сподобався, —
 

и это купанье дает счастье в жизни.

 
Чи ти мене, моя мати, в любистку не купала,
Що ти мини счастя та доли не даровала.
 

Ромашка – ромен, зильля – принадлежит к той же группе любовных трав. «Ромен по дороге расстилается; мой милый чернобровый посылает мне через людей поклон. Что мне в этом ромене, когда он цветет, а ягод нет; что мне в этом поклоне, когда его самого нет?»

 
Ромен-зильля (по другому выговору ромун-зильля)
по дорози расстилаеться;
Десь мий милий чорнобривий через люди
поклоняеться.
А що мини по ромену – ромен цвите, ягидок нема;
А що мини по поклону, коли его самого не мае.
 

В варианте этой песни, при сохранении всех слов, ромен заменен зелененьким барвиночком. Девицы копают ромен, чтобы чародейским действием над ним нагнать кручину на молодцов: «Эй, на гору, копать ромен! Ах, мое зелье, ромен! Зачем я тебя копаю, когда я не умею чародействовать». Потом обращение к молодцу: «Подожми крылышки, чтобы тебе было тяжело без меня».

 
На гору! Копать зильля ромену!
Ой, мое зильля ромену!
На що я тебе копаю,
Що я чаровати не знаю!
Пидгорни крильця пид себе,
Щоб тоби важко без мене!
 

То же значение имеет розмай-зильля – быть может, тот же ромен, а быть может, и отдельное даже чуть ли не баснословное растение. Молодец, будучи богатым, посылает сказать девице, что он ее более не любит, потому что у него семьсот волов в загоне, мелкому скоту счета нет и т. п., а девица в одном литнике. Услыхала это девица, побежала из улицы: «Ах, матушка родимая! Что будем делать? Козак перестал любить». – «Беги, дочка, в рощу, копай зелье-розмай». Побежала в рощу копать зелье-розмай. Еще она и до рощи не дошла, как нашла розмай-траву. Полоскала она его на льду, а варила на меду; как поставила на жару и говорит: «Кипи, корень, понемногу!» Еще корень не вскипел, как козак прилетел! «Зачем же ты прилетел, когда не хочешь любить?» – «Как же мне не летать, когда ты колдовать умеешь!» – «Есть у меня чары – черные брови».

 
«Ой ви, хлопци, молодци,
Накажите дивоньци,
Нехай мене не любить,
Свого вику не губить.
Ой, я хлопець убогий:
Сим сот волив в обори,
Сотня коней на стани,
А сам в синим жупани,
Яливнику без лику,
А дивчина в литнику».
Як тее дивчя почуло,
Та з улици майнуло:
«Ой, матинко, ненечко,
Болить мое сердечко;
Ой, що будемо робить,
Покида козак любить!» —
«Бижи, донько, до гаю,
Копай зильля-розмаю».
Ой, побигла до гаю,
Копать зильля-розмаю.
Ще до гаю не дийшла,
Розмай-зильлячко знайшла.
Полоскала на лёду,
Та варила на меду,
Поставила на жару:
«Кипи, корню, помалу».
Ой, ще корень не скипив,
А вже козак прилетив.
«Ой, чого ж ти прилетив,
Коли любить не схотив?» —
«Як же мини не литати,
Коли вмиешь чаровати». —
«Есть у мене чароньки —
Тии чорни бривоньки».
 

К любовным зельям принадлежат розмарин и лилия (лелия), встречающиеся, однако, преимущественно в галицких песнях. Девица говорит молодцу: «Приди, козак, в мой садик – понюхаешь розмарина, поцелуешь румяное личико».

 
Прийди, козаче, до мого городочку —
Понюхаешь зильлячка розмаринного,
Поцилуешься личенька румьяного.
 

В другой песне молодец поет: «Под моими дверьми, под моими окнами посеяла моя милая белую лилию, а вместо лилии всходит розмарин – это моя милая уже водится с другим; посеяла лилию, а взошел розмарин – это моя милая пошла за другого замуж».

 
По-перед мои окна, по-перед мои двери,
Насяла миленька билои лелии;
Лелии насяла, розмарин сходит —
Юж моя миленька из иншима ходит;
Лелии насяла, розмарин зийшла —
Юж моя миленька за иншого пишла!
 

Есть угорская песня о том, как выросли эти два цветка на могилах двух любовников. Жили две соседки. У одной был сын, белый Яничко, у другой – дочь, белая Ганичка. Они так полюбили друг друга, что даже и в церкви кидали друг в друга золотым яблочком. Мать Ганички приказала сделать стену от соседки. Яничко стал хворать. Мать, утешая его, говорит ему, что сделает корчму, пойдут туда и паны и паньи – авось пустит и Ганичку ее мать. Но Ганичку мать не пустила. Потом мать Яничка хотела сделать ремянный мостик: авось, когда паны и паньи пойдут по этому мостику, пустят и Ганичку. Но и на мостик не пустили Ганичку. Наконец, мать Яничка обещает сыну выстроить церковь, чтобы, когда пойдут туда паны и паньи, и Ганичку мать пустила. Но мать Ганичкина не пустила и в церковь своей дочери. Яничко умер. Ганичка, услыхав о его смерти, схватила ведро, побежала к воде и утопилась. И так легло одно тело с другим, а души их почивают с Богом. С одной стороны церкви похоронили Яничка, с другой – Ганичке вырыли печальную могилу. На Яничковой могиле рос розмарин, на Ганичкиной – белая прекрасная лилия. И выросли они до верха церкви. Мать Гануси подставляла лестницы, срезывала верхи растений. Яничково тело проговорило из могилы: «Пренедобрая мать, не дала нам жить, дай нам почивать! Хотя тело в могиле гниет, обращается в прах, но любовь наша живет и за могилой».

 
…З еднои страни церкви Яничька сховали,
З другой про Ганичьку смутний гроб вибрали.
На Янчовом гроби росла розмария,
На Ганчином била прекрасна лелия.
Тоти двое зиля так повирастали,
Аж ся их вершочьки верх церкви схаджали.
Ганусина мати на том застояла,
Драбини ставляла, вершки сожинала.
Яничьково тило с гробу прогварило:
«Ей мати, ти мати, пренедобра мати.
Не дала-сь нам жити, дай нам почивати!
Хоц тило во гроби гние, порохние,
Але наша любовь и за гробом жие».
 

Как ни поэтичною может показаться эта песня, но она, по своему строю, чужда духу малорусской песенности и, очевидно, заимствованная.

К любовным зельям принадлежат, хотя не часто приводимые в песнях,

волошки (centauria cyanus):

 
Ой, у поли, в чистим поле зацвили волошки,
Полюбив тебе, дивчино, що чорнява трошки, —
 

нагидки (colenäula officinalis):

 
Ой, у мене в огороди зацвили нагидки,
Тим я тебе полюбила, що не знаю звидки, —
 

шафран (crocus sativus):

 
В огороди шахвран, шахвран,
Стоить Миколай як пан, як пан,
Коло его петрушечка, стоить Марьечка душечка, —
 

крокис (carthamus tinctorius):

 
Сила зиронька, сяла;
З ким ти дивочка стояла?
Зъ тобою, козаче, з тобою,
Пид зеленою вербою.
Де дивочка стояла,
Там яра рута зивьяла;
Де козак стояв,
Там крокис посходив, —
 

петрушка:

 
Зеленая петрушечка близько перелазу,
Солоденьки губки були в моей любви зразу, —
 

пастернак:

 
Пастернак, неборак, зеленая гичка;
Люби мене, мии миленький, хочь я невеличка, —
 

чернобривци (Tagetes patula):

 
Перше було литечко – а тепер нема.
Посияла чорнобривци, та вже не пора:
Поки мои чорнобривци розцвитуть,
А вже ж мою русу косу росплетуть,
А вже ж мои чорнобривци разцвили,
А вже ж мою русу косу заплели! —
 

рассада:

 
Ой, ходимо, мое серце, до саду,
Посиемо, мое серце, росаду;
А вже наша росада сходить,
Вже до мене мий миленький ходить.
 

Лен чаще всего имеет также любовное значение. В веснянке выражается раздумье девицы, с кем придется ей брать лен, который представляется только что сеемым.

 
Ой, за лисом, лисом, за темним зеленим,
Ой, лелю-ладо, за темним зеленим
Пахари пахали чотирмя сохами,
Пятой бороною – насиемо лену.
Горю горювати! З ким мини сей лен брати.
 

Вторжение молодца в лен, посеянный девицею, – символический образ овладения сердцем девицы, а самый лен прославляется как символ девической красоты.

 
Посию я лен
Перед батьковим двором;
Та вродився льониченко,
Та внадився паниченько,
Та витоптав лен.
Чи не лен – то був
Чи не врода его,
Жемчужное насинячко,
Золотев коринячко,
Сам шовковий лен!
 

Сеяние льна составляет предмет весенней игры. Девица берет лен – образ частый в народной поэзии в описаниях разных положений жизни. Девица берет лен и прикладывает к лицу, а потом задает себе вопрос, кому будет хранить верность это личико.

 
Ой, у поли зелененьким
Брала дивка лен дрибненький,
До личенька прикладала:
«Лице мое биленькое,
Кому будеш вирненькое?»
 

Девица берет лен и сожалеет об утраченном возлюбленном:

 
Брала лен, всю долину исходила,
Нема того и не буде, кого я любила.
 

Мак – символ красоты и нарядности. Девица срывает мак и прикладывает к своему лицу. Вот если б у меня, говорит она, было такое личико.

 
Урвала соби чорвоний мачок,
Та приложила до свого личенька.
Як бы у мене таке личенько!
 

Описывая козака-молодца, идущего в шинок на попойку в нарядной одежде, песня говорит, что он идет, словно панья, а шапка на нем словно цветущий мак.

 
Иде до шинка як пани яка,
А на ему сличок як мак процвитае.
 

В смысле картинности и нарядности с маком сопоставляются рекруты:

 
В чистим поли маки процвитають,
На битий дорози рекрути виступають, —
 

и чумаки:

 
Ой, по горах маки цвитуть;
То не маки, то чумаки —
Из Криму идуть, рибу везуть.
 

В одной любовной песне с расцветом мака сопоставляется козак, идущий с любовного свидания.

 
Ой, зацвила макивочка, почала бринити,
Иде козак од дивчини – починае днити.
 

Но более всего маковый цвет служит эмблемою счастливой жизни, ее скоропроходимости. Существует поговорка: «Наш век, как маковый цвет», и эта поговорка облекается в песенные мотивы. Несчастная в замужестве женщина говорит: «Проходит мой век, как маковый цвет, что днем цветет, а ночью опадает».

 
Пишов мий свет, як маков цвит,
Що в день цвите, в ночи опаде,
Оттак, моя мати, мий вик пропаде.
 

«Ах, мой белый свет, как маковый цвет! Зачем тебя завязали в белую намитку».

 
Ой, мий свитку, билий свитку ставя,
Як маковый квитку!
На що тебе завъязали в билую намитку!
 

Мак составляет предмет весняночной игры: девушки сценически представляют, как мак сеют, боронят, жнут, вытрясывают, а самое построение девического хоровода сравнивается с маком.

 
Маки, маки, макивочки,
Золотии головочки!
Станьте, дивочки, так,
Як зелений мак!
 

В исторических песнях с цветущим маком сравнивается козак-молодец.

 
Морозенко козаченько як мак роспускався.
 

Бурковина, или буркун зильля (melilothus officinales) – символ верности. Это растение приводится в сопоставление с чумачихою, которая не может успокоиться во время разлуки с мужем.

 
В огороди буркун зильля по тичини вьется;
Молодая чумачиха за чумаком бьется.
 

Девица предостерегает своего милого, чтоб он не ходил без нее на улицу, не полюбил другой, и приводит бурковину.

 
…бурковина стеле,
Не ходи, козаче, на улицю без мене;
Косарики косють – бурковина вьяне,
Не люби иншую, бо серденько вьяне.
 

Козак в дороге вспоминает о своей милой; ему постелью – желтая бурковина; при этом он заповедовает мысленно своей возлюбленной оставаться ему верною и не ходить на улицу.

 
Ой, ти козаче, хрещатий барвиночку,
Хтож тоби постеле в дорози лостилечку.
«Ой, постеле, мила, жовта бурковина;
Ти ж мини, дивчино, и в дорози мила.
Що витир повие – бурковину росстеле,
Не ходи, дивчино, на улицю без мене».
 

Хмель – символ волокитства, разгула, непостоянства. Мать спрашивает сына, который возбуждает ропот своими шалостями, где он ночевал, и сравнивает его с хмелем.

 
Хвалилися молодици, що ти шкоду робиш…
Де ти хмелю зимовав,
Де ти синку ночував?
 

С хмелем сравнивается разгульный молодец, идущий к девице и наигрывающий на инструменте – на кобзе или свистелке.

 
Наберу я хмелю жменю, та посию над водою,
Ой, здалека чути козака орла, як иде з кобзурою.
 

Хмель – образ ветреного молодца, на которого девица не должна полагаться. Дочь говорит матери: «Ах, хмель, хмель! Зелен, кудреват! Любит меня, матушка, хороший чернявый». – «Дочка моя, – отвечает мать, – все это неправда: если он тебя и возьмет, то любить не будет».

 
«Ой, хмелю, хмелю зелений, кудрявий.
Любить мене, моя мати, хороший чорнявий». —
«Доненька моя, то неправйонька вся:
Хоч вин тебе визьме, а любить не буде».
 

Но с увядающим хмелем сравнивается такой молодец, который наконец пленился девицею и сохнет от любви.

 
Зеленая хмелинонька од сонця зивъяла,
Дивчинонька козакойи та свит завьязала.
 

С хмелем сравнивается также и девица, которая перебирала молодцами, кружила им головы, а наконец вышла за вдовца.

 
Ой, ти хмеленьку, буйнее зильля,
Мало разуму маеш,
Ой, пьяного, нетверезого,
З разуму спровожаеш!
Ой ти, дивчино перебирнице,
Много перебирала,
Усим молодцям догону дала,
А удивцеви ся дистала.
 

В свадебных песнях хмель – символ пиршества: «Катится хмель из межгородья, подкатился под ворота. Стелись, стелись, хмель, по плетню, играйте, музыканты, на дворе».

 
Котиться хмель, з межи города,
Та пидкотився пид ворота.
Стелися, стелися, хмеленьку, по тину,
Грайте, музыки, по двору.
 

В козацких песнях хмель сопоставляется с храбрым и отважным воином.

 
Чи не той-то хмель, хмель,
Що по тичини вьется?
Чи не той-то козак Нечай,
Що с ляхами бьеться?
 

Фамилия Хмельницкого, происходя от слова хмель, побуждала называть его просто Хмелем, так как в народе существовал символ, подходивший к характеру Богдана.

 
Ой, Хмелю, Хмельниченку,
Висипався хмель из миха,
Та наробив ляхам лиха!
 

Сходное значение молодца дается укропу. Девица не велит расти укропу в огороде, не велит старому топтать ее мяты, то есть не отдается ему, и, напротив, говорит: «Расти, укроп, в моем огороде; топчи, молодец, мою мяту».

 
Ой, не рости, кропе,
Высоко в городи,
Ой, не ходи, старий,
Коло моей хати!
Не топчи ти, старий,
Кудрявой мяти!
Ой, порости, кропе,
Высоко в городи,
Ой, похода молоденький,
Коло моей хати,
Потопчи, молоденький,
Мою кудрявую мяту!
 

Хлебные растения – особенно рожь (жито) и пшеница – любимы в народной поэзии. В колядках и щедривках они являются в особенности как признаки довольства и благосостояния, чего желают колядницы тем, кому колядуют. На них лежит отпечаток святости. Сам Бог со святыми дарует эти признаки счастья и даже сам пашет на ниве – это, как кажется, остаток древнего, общего многим народам верования о небесном происхождении земледелия. «Отворяй двор, ворота со двора! Бог тебя зовет, дар тебе дает: широкое поле, густое жито, коренастое, стеблистое, колосистое, ядреное, чтоб из колоса выходила целая миса зерна, а из снопа целых три бочки».

 
Одчиняй двери, ворота от себе!
Бог тебе зове, дар тоби дае:
Широке поле, жито густее,
Коренистее, стеблистее,
Колосистее, ядренистее:
Из колосочка – миса житечка,
А из снопочка – три з верхом бочки.
 

В другой колядке Бог пашет, а ему помогает св. Петр; Божия Матерь носит зерно и просит Бога: «Роди, Боже, яровую пшеницу и рожь, пусть будут стебли, как тростник, колосья, как былины; жнецы будут молодицы, а вязальники молоденькие, копны будут как звезды, а снопы – как горы».

 
Ей в поли, поли, чистейким поли,
Там же ми ope золотий плужок,
А за тим плужком ходит сам Господь;
Ему погонят та святий Петра,
Матинка Божа насинячко носит,
Насинья носит, пана Бога просит:
«Зароди, Божейку, яру пшеничейку,
Яру пшеничейку, ярейке житие;
Буде там стебевле саме тростове,
Будут колосойки яко били нойки,
Будут ми женци сами молодици,
А вьязальнички сами молодчики;
Будут копойки, яко звиздойки,
Будут стогойки, яко горойки».
 

В щедривках (а также в некоторых колядках) даяние свыше обилия представляется в образе ржаной плети, которою размахивает Бог или же св. Илия.

 
Дала ему (Богу) мати житяную пугу;
Де пугою махне,
Там жито росте!
 

Согласно с этим воззрением на хлебное зерно как на символ и признак благосостояния, худое состояние стоящей на поле пшеницы сопоставляется с дурным состоянием человека в нравственном отношении.

 
Ой, чия то пшениченька, що колос схилився, —
Ой, то того козаченька, що так зажурився;
Ой, вже тую пшениченьку та горобци пьють,
А вже того козаченька та палками бьють.
 

Также засеянная пшеницею нива сопоставляется с положением человека, окруженного добрыми друзьями, а опустелая – с положением посреди врагов.

 
Були колись яри пшениченьки,
А теперь облоги;
Були колись вирни сусидоньки,
А теперь вороги.
 

Хлебные растения применяются к разным положениям любви. Сеяние и возрастание пшеницы и ржи сопоставляется с годностью молодца к женитьбе:

 
Насияно пшениченьки, та никому жати,
Питается син матери: которую брати, —
 

и девицы – к замужеству:

 
Ой, час, мати, жито жати, бо колос схилився,
Ой, час, мати, замиж дати, бо голос зминився…
 

Сеяние также сравнивается со средствами возбуждать любовь.

 
Ой, я жита не сияла – само жито сходить;
Козака не чаровала – сам до мене ходить.
 

Рожь, в противоположность сорной траве, означает красивую девицу:

 
Жито, мати, жито, мати, жито не метлиця;
Чом дивчини не любити – лиця, дивка билолиця, —
 

но в противоположении с пшеницею вдову, а пшеница – девицу.

 
Не буду я жита жати, ино пшениченьку.
 

В свадебных песнях овес означает жениха, а пшеница – невесту.

 
Ой, сип, мати, овесець,
Щоб наш овес рясен був,
Щоб наш Юрасько красен був.
Ой, сип, мати, пшеницю,
Щоб наша пшениця рясна була,
Щоб наша Маруся красна была.
 

Уборка хлеба сопоставляется с ходом любви:

 
Я у поли жито жала – аще снопив не вязала;
Я козака полюбила, а ще правди не казала, —
 

а трудность работ – с томлением сердца, ожидающего возврата милого:

 
Ой, у поли, при дорози пшениченька яра;
Там молода дивчинонька пшениченьку жала;
Болять ручки, болять нижки, пшениченьку жнучи:
Та вже мини надокучило миленького ждучи.
 

Просо в народной поэзии составляет предмет весеннего хоровода, одного из самых старинных, с припевом «Ой, дид-ладо!». Древность песни, принадлежащей к этой хороводной игре, доказывается уже тем, что она более, чем какая другая подобная, сохранилась в одинаковом виде не только на всем пространстве, заселенном малорусским племенем, но и в великой Руси. Сущность ее такова: хоровод разбивается на две половины: одна поёт, что сеяла просо, другая – что вытопчет его лошадьми; первая говорит, что переймет коней, другая – что их выкупит, предлагает сто, тысячу рублей; первая не соглашается; наконец, вторая предлагает девицу, и первая соглашается.

 
Ой, ми просо сияли, сияли,
Ой, диду-ладо, сияли, сияли!
 

(Этот припев повторяется после каждого стиха с прибавлением последнего слова.)

 
А ми просо витопчем, витопчем.
Ой, чим же вам витоптать, витоптать?
А ми кони випустим, випустим.
А ми кони переймем, переймем.
А ми кони викупим, викупим.
Ой, чим же вам викупить, викупить?
А ми дамо сто рублив, сто рублив.
Не хочемо сто рублив, сто рублив.
А ми дамо тисячу, тисячу.
Не хочемо тисячи, тисячи.
А ми дамо дивицю, дивицю.
Ми дивицю визьмемо, визьмемо.
 

В любовных песнях просо сравнивается с косою девицы.

 
Ой, на гори жито, а в долини просо;
Ой, жаль мини тебе, русявая косо!
Ой, просо, просо волотыя,
Ой, косо, косо золотьтя!
 

Полоние проса – случай свидания с козаком, который снимает с себя рукавицы и отдает девице, чтоб она не колола себе рук.

 
В чистим поли дивка просо поле,
Просо поле, били ручки коле;
Козак итиме, рукавички зниме,
Щоб дивчя пололо,
Билих ручок не кололо,
 

Гречиха (гречка) в народных песнях сопоставляется с бедностью и лишениями. Название гречкосий – презрительное. В думе об Иване Коновченке козак спешит в поход между прочим для того, чтоб его не называли гречкосием.

 
Тильки будуть мене, мати,
На пидпитку гречкосием, домонтарем величати.
 

Женщина равняет две горсти проса с целою кадью гречихи и сопоставляет с этим количеством свою нищету.

 
Посию я дижку гречи, а дви жмени проса;
Ходила я в черевичках – теперь хожу боса.
 

В другой песне гречка сопоставляется с несчастием девицы, от которого она предостерегается.

 
Чорна гречка, били крупи
Не попадайся, дивчя, в руки:
Бо як в руки попадешься,
То-то лиха наберешься!
 

В третьей песне бедная девушка, которую соблазняют, представляется сеющею гречиху.

 
Ой, з подоля витер вие,
Подолянка гречку сие;
Сие, сие, досивае,
За козаком поглядае.
Иде козак долинами,
Подолянко сидай з нами!
Не будеш ти в нас робила,
Сриблом злотом будеш шила!
Сриблом злотом вишивала,
Чорни очка заплакала.
«Чого плачеш, моя мила?» —
«Бо мя доля омилила», и пр.
 

С опаданием белого цвета гречихи сравнивается измена молодца.

 
Ой, на гречци билий цвит – та вже опадае.
Любив мене гарний хлопець – та вже покидае.
 

Но в колядках гречиха, однако, поминается с другими родами хлеба как дар Божий.

 
Пане господарю! Биг тебе кличе!
Дае два лани жита, а третий пшеници,
А третий пшеници на паляници,
А четвертий гречки на варенички.
 

Гречиха годна на вареники, а хлеб гречневый – гречаник – в песнях имеет значение самого последнего по достоинству. В шуточной песне описывается, как женщина угощает солдат (москалей) гречаниками очень плохого качества.

 
Гоп, мои гречаники,
Гоп, мои невдалники!
Гоп, мои не вдалися,
На черини не спеклися!
Молов батько не виючи,
Пекда мати не сиючи.
З помийници воду брала —
Гречаники учиняла.
Наихали Москали,
Гречаники пиили.
Наихали копитани,
Гречаники похватали.
 

Совсем противоположное качество считается за пшеничным хлебом – паляницами. Это признак хорошего житья. В песне о Савве Чалом его привольное житье, купленное изменою козацкому делу, выражается тем образом, что он ел все сало да паляницы.

 
Ой, був Сава та ив сало, та все паляници.
 

Такое же значение бедности, ничтожности имеет чечевица, которая в одной шуточной песне называется бессчастною.

 
Поихав би в лис по дрова —
В мене жинка чорноброва…
Треба дома сидить,
Треба жинки глядить,
Щоб и хтось не пришов,
Чтоб и щось не принис,
Або сала шматок, або мила брусок,
Або теи бессчастной чечевици мишок.
 

Горох – предмет весенней игры с песнью: «Вейся, горошек, в три стручка, роди, Боже, в четыре. Чтоб тебя черви не точили! Чтоб наши молодцы женились».

 
Вийся, горошок, в три стручечки,
Роди, Боже, в чотири,
Щоб тебе черви не точили,
Щоб наши парубки ся женили.
 

Также и огурцов народная поэзия коснулась в форме весенней игры. Девицы переплетаются руками, думая изображать вьющиеся стебли огуречной травы, с применительными припевами.

 
Зелененьки огирочки, развивайтеся,
Молодии дивочки, завивайтеся!
 

В одной любовной песне огуречный цвет сопоставляется с плачем девицы в отсутствие своего милого.

 
Зелененьки огирочки – жовтенькй цвиточки,
Нема мого миленького – плачуть кари очки.
 

Тыква, гарбуз и дыня в одной песне сопоставляются с хозяином и хозяйкою.

 
А хто любить гарбуз, а я люблю диньку,
А хто любить господаря, а я господиньку!
 

Есть шуточная песня, в которой огородные растения представляются в виде семьи. Гарбуз – хозяин, отец семейства, дыня – хозяйка, огурцы – его дети, а морковь – сестра.

 
Ходить гарбуз по городу —
Питается свого роду:
«Чи вси живи, чи здорови,
Вси родичи гарбузови?»
Обизвалась жовта диня,
Гарбузова господиня:
«Уси живи и здорови,
Вси родичи гарбузови».
Обизвались огирочки,
Гарбузови сини и дочки:
«Уси живи и здорови,
Вси родичи гарбузови».
Обмазалась морквиця,
Гарбузова сестриця, и пр.
 

Сеяние вообще приводится в иносказательном образе. Так, существует образ сеяния судьбы.

 
Ходила дивчина по полю;
Сияла долю из приполю.
 

В военных песнях поле битвы изображается в виде пахотного поля.

 
Чорна рилля заорана,
А кулями засияна,
Билим тилом зволочона,
А кровию сполощона.
 

Есть образ сеяния тоски (туги).

 
Ой, посию тугу
Та по всему лугу,
По лугах, бережёньках,
По моих вороженьках.
 

Как этот образ, так и предшествовавший встречаются в Песне «о полку Игореве». В песне о Марусе и гайдамаках грусть жены о муже и нетерпеливое ожидание его возвращения выражены в следующей форме: Маруся изорала поле мыслями, заборонила карими глазами, полила частыми слезами.

 
Изорала Марусенька мисленьками поле,
Карими оченьками тай заволочила,
Дрибними слизоньками все поле змочила.
 

Женщина, сиротствующая в чужой стороне, хочет посеять свой «род» мелким семенем.

 
Де тебе, роде, узяти?
Чи посияти дрибним насинячком?
 

Конопля в народной поэзии – образ большею частью грустный. Девица-сирота берет коноплю и просит сырую землю принять ее (см. выше о земле); конопля, растущая в поле, сопоставляется с изменою молодца девице.

 
Ой, у поли конопель – верхи зелененьки;
Покидае милий милу – вороги раденьки.
 

Конопля, намоченная в воде, – образ несчастного житья женщины на чужбине.

 
Ой, як тяжко конопельци в сирий води гнити,
А ще тяжче молодици начужини жити.
 

Но уклонение от этого печального значения представляет шуточная песня, где вторжение журавля в коноплю символизирует нарушение девства (брачное).

 
Та внадився журавель
До бабиних конопель —
Таки, таки журавель,
Таки, таки цибатий.
 

Полынь – символ горемычного житья. Солдат сравнивает с ним свой солдатский быт.

 
Ой ти, полинь трава,
Ой ти, гиркая трава,
Через тебе, полинюшка,
Гирше в свити нема.
Ой ти, служба моя солдацькая,
Через тебе, через службу,
Гирше в свити нема.
 

В песне, где описывается дурное обращение свекрови с невесткою, говорится, что она поила ее полынем вместо того, чтобы поить медом и вином, как приказал уехавший сын.

 
Велив ей наповати медом та вином,
А вона и наповала гирким полинем.
 

О девушке, которая тяготится своим положением в родительском доме, говорится, что батюшкин хлеб ей пахнет полынью.

 
Батькова хлиба не хочеться,
Батькив хлиб полинем пахне.
 

Несчастная в замужестве женщина сопоставляет горечь своего жития с горечью полыни.

 
Гиркий полин, гиркий полин, гирько его исти;
А еще гирше вид полину из нелюбом систи.
 

Крапива встречается редко, но всегда в смысле зла и несчастья. Девица не хочет идти замуж, зная, что у нее будет лихая свекровь, и сравнивает ее со жгучею крапивой.

 
Не пиду я городами, бо кропива жалкая,
Не пиду я во осени замиж, бо свекруха злая.
 

Бедная женщина говорит, что бросит она дитя в крапиву, а каково этому дитяти в крапиве, таково и ей на чужбине.

 
Покину дитину в кропивину,
А сама пиду гулять в Украину.
Ой, як тии дитини в кропивини,
То так мини гулять на чужини.
 

В другой песне девица приносит своему соблазнителю ребенка и говорит, что закинет его в крапиву, если отец не возьмет его.

 
Ой, на тоби, козаченько, малую дитину;
Як не визмеш, в кропиву закину.
 

В этой же песне образ терпения, которое она испытывает, ожидая себе наказания, выражается тем, что она рубит крапиву, а за нею ползет ее ребенок.

 
Дивчинонька кропиву шаткуе,
А за нею дитина рачкуе.
Люли-люли ти, маленький синьку,
Набьють мини та за тебе спинку!
Люли-люли ти, маленький враже,
За тобою вся худоба ляже!
 

Камыш – очерет – в шуточных песнях с осокой представляют любовную двойственность:

 
Очерет та осока,
Чорни брови в козака,
На те мати родила,
Щоб дивчина козаченька любила.
 

С сухим очеретом сопоставляется глуповатый молодец, которого девушка дурачит.

 
Ой, сухий очерет та прибреховатий,
Чи ти мене не пизнав, пришелеповатий,
Ти думаеш, дурню, що я тебе люблю,
А я тебе, дурню, словами голублю;
Ти думаеш, дурню, що я покохаться,
А я з тебе, дурню, аби посмияться.
 

В малорусской поэзии мы встречаем несколько растений, имевших несомненно поэтическое значение, но смысл его в настоящее время темен, так как эти растения встречаются очень редко и даже некоторые, сколько нам известно, по одному только разу, таковы: папоротник «царь-зильля», сон-трава, «трой-зильля», Божье дерево, ряска и жемчужная трава.