Текст книги "Русское язычество. Мифология славян"

 
Ой, роспущу тугу
Та по всему лугу!
 

Гай сопоставляется с молодцом:

 
Ой, гай, мати, гай.
Гай зелененький!
Виизжае з Украини
Козак молоденький, —
 

а разные качества рощи – с разными положениями человека, напр., дубровы – с плачем девицы:

 
Зашумила дибривонька зелененька;
Заплакала дивчинонька молоденька.
 

Или:

 
Зашумила дибривонька, як ся развивала;
Заплакала дивчинонька, як ся виддавала, —
 

шум «луга» – с думами козака, которого волнует мысль о предстоящей женитьбе и о горе, неразлучном с семейною жизнью.

 
«Ой, не шуми, луже, луже
Над моею головою!» —
«Ой, як мини не шумити,
Буйний витрець повивае!»
Ой, задумав козак женитися:
«Оженюся, зажурюся,
И з детьми, з жоною
И з своею головою!»
 

Густота леса сравнивается с трудностью знать, что станется вперед, или с трудностью возвратить потерянное.

 
Ой, гаю, мий гага, густий не прогляну!
Сама я не знаю, що робити маю.
 

Развивание леса сопоставляется со сватовством:

 
Лугом иду, коня веду, развивайся луже.
Сватай мене, козаченьку, люблю тебе дуже, —
 

а рубка леса означает сближение с девицею:

 
Коло гаю конем граю, гаю не рубаю;
Люблю, люблю дивчиноньку, ии не займаю!
 

Символика животных

А. Птицы и насекомые

Кукушка у всех арийских народов является с более или менее очевидными следами древнего мифического значения. Поэтические воззрения народов, разделенных друг от друга пространствами и историческими судьбами, представляют очень близкое сходство между собою; так, между прочим, обычай спрашивать кукушку о числе оставшихся лет жизни или девичества, существующий у нас, есть и у других европейских народов. Древность мифического значения кукушки, кроме общности поэтических воззрений, подтверждается еще и прямыми сведениями о роли, какую играла эта птица в древних мифологиях. Так, у древних индусов, как показывают ведические гимны, божество Индра превращалось в кукушку, и эта птица, под разными наименованиями, сообразно разным видам своей породы (cakuni, cakunta, kapinjala, ravana, ravatha, kokila), была символом и вестницею благополучия, охраняющею от злых людей и от всяких опасностей, дарующею благоденствие, долголетие и счастливое потомство. Это представление древности является и в греческой мифологии. Зевс, воспылав страстью к гордой и неприступной Гере и не добившись от нее взаимности, увидев ее на горе Форнаксе, произвел гром и прилетел к ногам Геры в виде кукушки, будто бы спасающейся от дождя и бури. Гера приютила кукушку, и таким образом Зевс достиг своей цели, но не иначе, как ставши ее законным супругом (Paus. 11–17). На этом-то основании у статуи Геры, находившейся в Аргосе, в одной руке был скипетр с изображением кукушки. У Гезиода кукушка (κόκκνξ) – провозвестница благодатного дождя и урожая; представление это мы встречаем и в наших песнях. Уважение к кукушке осталось и у нынешних греков, которые величают кукушку ласкательными именами и, подобно нам, спрашивают ее о летах жизни.

Κουχο μου χουχοχι μου

χι αργφοχ ονχαχι μου

ποσουσ χρονοσ ϑιῶα ζησα.

(О подобных представлениях у прочих европейских народов можно найти сведения в превосходном исследовании Маннгардта «Der Kukuk» (см. Zeitschrift für deutsche Mythologie und Sittenkunde. 3 B. 2 H.)

Из разных старинных известий о кукушке ни одно так не близко к нам, как известие, записанное в польской летописи Прокоша. Оставляя в сторону, все, что может сказать строгая историческая критика об этой летописи, место, нами приводимое ниже, имеет признаки древнего достоверного известия, и для успокоения тех, для которых важнее всего авторитеты, мы можем прибавить, что оно было защищаемо знаменитым Яковом Гриммом. Там говорится, что в языческой древности у поляков божеству Живе был построен храм на горе Живце; туда в первые дни мая сходилось множество народа. Молили божество о благополучии и долгоденствии. Более всего добивались услышать ранее других кукушку и верили, что будут жить столько лет, сколько раз она прокукует. Они думали, что бог, верховный правитель вселенной, превращается в кукушку и возвещает им время их жизни. Убить кукушку считалось преступлением, достойным наказания (Divinitate Zywie fanùm exstructum erat in monte ad ejusdem nomine Zywiec dicto, ubi primis diebus mensis maji innumerus populus pie conveniens precabatur ab ea, quae vitae auctor habebatur longam et prosperam valetndinem. Praecipue tarnen litabatur ab iis qui primum cantum cuculi audivissent, ominantes superstitiose tot annos se victuros quoties vocem repetisset. Opinabantur enim supremum hunc universi moderatorem transfigurari in cuculum, ut ipsi annuntiaret vitae tempora, unde crimine ducebalur capitalique poena a magiatratibus afficiebatur qui cuculum occidisset). Заметим при этом, что до сих пор в народе у нас существует мнение, что убить кукушку грех.

В малорусской песенности кукушка (зозуля, древняя зегзица, старочешская zezulice) является именно в таком виде, который согласуется с древнейшими представлениями о превращении божества в эту птицу. Кукушка – добрый гений человека, всеведущая прорицательница. Она не символ грозного рока, бесчувственного, поражающего без жалости; она если предсказывает и дурное, как доброе, то все-таки жалеет о человеке, предостерегает его и оплакивает его гибель. Она говорит правду:

 
Зозуля кувала, правдоньку казала;
Що вона кувала, то правду казала.
 

Ее кукованье есть как бы особый язык, понимаемый поэтическим чутьем.

Девица говорит, что, если б она была кукушка, она бы облетала всю Украину, узнала бы своего милого, села бы возле него и сказала бы ему всю правду.

 
Ой, коли б я зозуленька, то б я крильця мала,
Я ж би тую Украину кругом облитала,
Я би свого миленького в свитах пизнавала,
Я би коло милого сила,
Я ж би свому миленькому всю правду повила.
 

Кукушкина правда связана с получением счастливой доли; в одной песне женщина говорит: «Зачем ты, кукушка боровая, не куковала рано – мне правды не сказала? Чужие девушки рано встали, разобрали счастливую долю, а мне встретилась лихая доля».

 
Ой, боровая зозуленько,
Чому ти рано не кувала,
Чому правди не казала?
Чужи дивки рано встали,
Счастя-долю розобрали,
А я молода опизнилася —
Лиха доля зъустрилася.
 

Дочь, собираясь умирать, велит на своей могиле посадить калину: на этой калине будет куковать кукушка и скажет матери правду, а ей будет легко лежать в земле.

 
Туди буде, матинко, зозуля литати,
Бона буде, матинко, раненько кувати.
Тоби буде, матинко, всю правду казати,
Мини буде, матинко, легенько лежати.
 

Также на могиле молодца, отравленного девицею из ревности, в одной песне садят калину, чтобы кукушка прилетала и куковала: «Умер, умер козак через девицу, пусть все это знают».

 
Викопали козаченьку високу могилу,
Посадили на могили червону калину,
Щоб зозуля литала и рано ковала:
«Помер, помер козак через дивчину, чтоб вси
люди знали».
 

Здесь кукушка даже, как видно, и обличительница преступления. Таким образом, кукушка имеет отношение и к отжившим. Это еще резче выказывается в причитании дочери над матерью, где дочь спрашивает кукушку, не видала ли она ее умершей матери, и просит передать ей, что дочери горько на свете жить без матери.

 
Коли буде зозуля ковати,
Я буду ии питати:
Чи не бачила моей неньки ридненькои?
Скажи ий, зозуленько, як мини тошно,
Як мини гирко без неньки жити.
 

В другом причитании – сестры над братом – сестра говорит, что будет куковать кукушка и щебетать соловей, а она спросит у кукушки, не видала ли она ее брата.

 
На червоний калини
Зозуля буде кувати,
Соловейко щебетати,
А ми свого братика
В гости будем дожидати.
На порози стояла,
Зозуля ковала,
А я про свого братика
В ней питала:
«Чи не бачила мого братика?»
 

Кукушка часто изображается, как и в предшествующей песне, вместе с соловьем, и в таком случае она символ благодушия. «Пусть тебе кукушка, а мне соловей, – говорит девица молодцу, – пусть мне будет легко, а тебе весело».

 
Нехай мини зозуленька, тоби соловейко,
Нехай мини так легенько, тоби веселенько!
 

В иной песне сестра просит брата приехать к ней, развеселить ее, и сопоставляет отраду сердца с кукушкою и соловьем.

 
Хочь сивою зозулею або соловейком,
Нехай мини розвеселить мое бидне серденько.
 

В галицких колядках, которые, как мы уже не раз замечали, особенно дышат древностью, кукушка – вестница и как бы даровательница обилия и благополучия. Девица хотела бы прорубить лес, достать кукушку и пустить ее в сад, чтоб она кукованьем своим будила хозяина и провозвещала ему большой урожай хлеба.

 
Ей коби я мала ясну шабевку,
Вистинала би я лис-буковину,
Лис-буковину, вшитку ялину,
Жебим поймала сиву зазулейку,
Пустила б ей до свого садойка,
Жеби она ми ранейко кукала,
Ранейко кукала, газду забуждала:
«Встань, газдо, горе, билий день на дворе.
Встань волойким дати, час пийти орати.
Час пийти орати чорну земличьку,
Чорну земличьку на яру пшеничку,
На яру пшеничьку, на озиме житце!
Буде там стебевце – саме тростове,
Будут колосойки, яко билинойки,
Будут там женци – сами молодци,
А вязальнички – сами молодчики,
Будут снонойки, як на неби звиздойки,
Будут стогойки, яко горойки,
Будут возойки, як чорни хмаройки,
З везут они, звезут, за поле до сто доли».
 

В другой колядке сама кукушка говорит, что ей не безопасно в орешнике: там могут разорить ее гнездо; не безопасно при потоке на осоке: вода затопит; хочет она вить гнездо в вишневом садике, чтобы будить хозяина и извещать его, что у него будет изобилие скота.

 
Стала ся томити, де мать гниздо вити:
«Вила бим го, вила, в лиси при дорози,
В лиси, при дорози, та на лищинойци:
Лищинойку рушит, розпотрушит,
Гниздо розпотрушит, дити ми оглушит».
Кукула зозуля в сели, и проч.
«Вила бим го, вила, при потичейку,
При потичейку, на ситпичейку;
Водиця прийде, гниздо забере,
Гниздо ми забере, мене осиротить;
Буду го вити на вишним садойку,
На вишним садойку, аж на вершейку,
Та я си буду рано кукати,
Рано кукати, газду зобуждати:
„Вставай, газдо, горе, билий день на дворе!
Стала ти ся радисть в твоему дворе:
Коровици ти ся вси положили,
Сиве стадейко та породили“».
 

Она принадлежность лета и его радостей. Девица, говоря, что ей было скучно и она не видала лета, выражается, что ей не куковала кукушка; она прячется, как наступает зима:

 
Ой, ковала, зозуленька ковала,
Як упала тяжка зима, вона ся сховала,
Як упала тяжка зима, ковати забула, —
 

она возвещает годовые перемены:

 
Заковала зозуленька у садочку,
Прихиливши головоньку и к листочку,
Ой, не буде сад зимою зеленити,
Таки буде з пид снижечка лист чорнити;
А як буде та литечко та й тепленьке,
Так и буде садовника та й рясненька.
 

Она все знает, везде бывала, и ее обмануть нельзя. Свадебные гости поют о золотых горах и шелковых травах, но кукушка обличает их вымыслы: «Все я облетала, но не видала золотых гор и шелковых трав; везде горы каменные и травы зеленые».

 
У нас трави шовковии,
У нас гори золотии.
Була там зозуленька,
Видила вона тое:
«Всюди я облетила,
Золотих гир не видила;
Всюду гори камении,
Травоньки зелении».
 

От этого к ней девица обращается с вопросом, долго ли она будет оставаться у родителей и каково ей будет у свекрови:

 
Прилетила зозуленька з темного лисочку,
Сила, пала, заковала в вишневим садочку.
Ой, як вийшла Марусенька в ней запитала:
«Скажи, скажи, зозуленько, чи довго буду у батька?»
Закувала зозуленька на хати в загати.
«Як я буду пробувати в свекрушиний хати?»
 

И кукушка пророчит ей недоброе житье.

 
Закувала зозуленька у садочку:
«Ой, чи буде так у свекра, як у батька?
Ой, чи пустить на улицу погуляти?» —
«Лихий свекор погуляти та не пустить,
Ой, хоть пустить молодую, та пригрустить:
Иди, иди, дитя мое, не барися,
У синечки, за дверечки та й вернися,
Увийшовши у свитлицю поклонися».
 

Такой же смысл имеет веснянка, очень распространенная в различных вариантах, где девица представляет себя уже замужем и просит дубровную кукушку не куковать рано и не будить ее, потому что ее разбудит свекор с попреками.

 
Ой, дибривная зозуленько,
Та не куй рано у диброви,
Та не буди мене молодой!
Избудять мене раний тебе:
У мене свекорко – не батенько,
У мене свекруха – не матинка:
Уставай, невихно, неробитнице…
 

Здесь девица говорит кукушке: «Не кукуй» – в том смысле, что она прокуковала ей именно то, что потом описывается и что совсем не отрадно и не желательно для девицы. Но в другой веснянке сирота-девица, которую чужая, а не родная мать утомляет невозможною работою, просит кукушку закуковать ей в «комори» и как бы облегчить ее судьбу.

 
Ой, зозуленько та дибривная,
Ой, не куй рано в диброви,
Ой, закуй мини у комори:
В мене матусенька старая,
Ще до того и чужая,
Наказала мини робити —
Та решетом воду носити,
З попелу дижу мисити.
 

Кукушка предсказывает и открывает разные нравственные отношения и случаи жизни. Кукушка кукует о том, что девицу ожидает знакомство с молодцом.

 
Закувала зозуля дибривная,
Хвалилася молода дивчина,
Що в ней коса до пояса,
Що в ней личко биленькее,
Що в ней бривки чорненькии.
Ой, обизветься молодий козак:
«Ой, не хвалися, молода дивчино,
Не ти сее личко вибилила,
Не ти сии брови вичернила».
 

Девица, услышав кукушку, плачет, потому что узнает по ее кукованью, что ей придется кончать жизнь не там, где родилась.

 
Заковала зозуленька на гаю, на гаю;
А де ж я ся не родила, вмирати гадаю.
Заковала зозуленька на хати, на рози;
Заплакала дивчинонька в синех на порози.
 

Кукует кукушка, и девица соображает, кто будет ее любить и томиться по ней:

 
Заковала зозуленька в вишневим саду;
А хто ж буде припадати до мого слиду?
Ой, е в мене такий хлопец, буде припадав,
Буде мене молоденьку, що раз споминав… —
 

узнает, где ее милый и что делает:

 
Там на загуменю тополя стояла,
И на тий тополи зозуля ковала;
Зозуленька куе, соловий то чуе:
Бог сам знае, видае, де мий милий ночуе!
Ой, ци вин в обози, в далекий дорози,
Ой, ци з одноралом в чужим краю на залози!
А вин в чистим полю по обози ходит,
Свого пана однорала вислуги ся просит:
«Пусти ж мене пане, пусти мня до дому,
Ай бо затужила дивчина за мною!»
 

Кукушка сообщает ей о неверности милого:

 
Закукала зозуленька,
Кукала вна била:
«Иншу милу любку маеш», —
 

предсказывает ей разлуку с милым:

 
Сива зозуленька в гай полетила,
В гай полетила на калину сила,
Сила на калину, та й стала кувати:
«Кого я любила, того не видати», —
 

предостерегает ее от увлечения любовью: так, например, девица берется вымыть козаку рубашку, а кукушка велит ей оставить эту работу и идти жать пшеницу.

 
Ой, виперу, вимаглюю,
Козацьку сорочку.
Ой, летала зозуленька,
Та й стала кувати:
«Годи, годи чорнявая,
Сорочку прати;
Возьми серпи, иди в степи —
Пшениченьки жати».
 

Отказывая молодцу в любви, девица ссылается на кукушку, как на изрекшую приговор, что она не для него выросла.

 
Ой, у садочку заковала сивая зозуля —
Не для тебе я уросла красная дивуля.
 

В свадебных песнях кукушка кукует на калине, как бы произнося приговор, что свадьба должна совершиться, и наводит грусть на отца невесты, который разлучается с дочерью.

 
В огороди калинонька,
Куе на ий зозуленька,
Аж мий батенько чуе:
«Сива зозуленько,
Не задавай мине жалейку;
Я и без тебе жаль маю,
Що дивоньку замиж даю».
 

Она зовет новобрачную на посад:

 
Ой, летила зозуленька через сад.
Ой, кликала Марусеньку на посад.
 

Ее посылают вестницею к матери невесты после венчания последней, чтобы мать приготовила брачное пиршество.

 
Сива мала пташечко,
Рябая зозуленько,
Ой, полинь дорогою,
Занеси матинци висти:
Нехай матинка чуе,
Нехай приготуе,
Нехай застеле тисовии столи,
Нехай поставить зелене вино.
 

Мать, находясь в разлуке с сыном-козаком, обращается к кукушке, чтоб узнать, что с ним.

 
Зозуленько сивенька, ти всюди литаеш,
Чи ти мого сина у вичи видаеш?
 

Нередко кукушка – вестница или прорицательница грядущего несчастия. Так, сирота узнает по кукованию, что ей ничего не остается на свете, и просит сырую землю расступиться и взять ее.

 
В мене ненька не ридная,
И рид мене оддаляе.
Розступися, сира земле,
Бо я вийду мала в тебе!
Ой, летила зозуленька
Через сад куючи;
Та вже мини надокучило
На сим свити горюючи.
 

Кукушка предсказывает рекрутам-новобранцам их судьбу.

 
Ой, летила зозуленька через сад куючи —
Заплакали новобранци до приему идучи.
 

В галицких гайдамацких песнях кукованье кукушки делается сигналом их сбора на добычу:

 
Заковала зозуленька та меже лисами;
Ой, ходи, Байчуку, на здобичь и з нами, —
 

и прорицанием того, что их догонят солдаты:

 
Заковала зозуленька, заковала жовта;
Здогонили лединикив на Рекети ровта.
 

В песне об утонувшем молодце Василе кукушка поет в лозах на долине, как бы предсказывая, что будет с молодцем.

 
Закувала зозуленька в лозах, в очерети,
Кличе мила Василину к соби вечерети.
 

В другой песне кукушка предсказывает козаку утопление в воде и как бы предостерегает его.

 
Закувала зозуленька, заковала,
З вишневого саду вилитала,
На синее море поглядала:
Що синее море замерзае,
Ледком тоненьким,
Та й припадае
Снижком билесеньким.
Туди козаченько нагнався,
А пид ним кинь вороний розигрався,
Ой, став козаченько потопати, и пр.
 

Также она предостерегает влюбленного молодца и кукованием своим пророчит ему беду. Этого молодца отравила (причаровала) девица.

 
Ой, летила зозуленька через сад куючи,
Плакав, плакав козаченько до дивчини йдучи.
Ой, чии то воли по горах ходили,
Ой, то того козака, що ми в трёх любили:
Першая любила – подарочки шила,
Другая любила – сестра розлучила,
Третия любила – та й причаровала.
 

Кукушка приносит также вести о смерти близких. В одной песне молодец, которого убивают, перед смертью обращается к кукушке и поручает ей принести весть его жене; кукушка исполняет это поручение.

 
«Лети, лети, зозуленько, та й сядь на воротях;
Нехай вийде моя мила в червоних чоботях!»
Прилетила зозуленька та й пала на хати
Чи не вийде его мила до двору из хати?
Ой, не вийшла его мила, а найменьша свисть,
Ой, принесла зозуленька найсмутнишу висть.
 

Оборот этот очень древний, так как мы встречаем вариант почти подобного в шотландских балладах: убитый охотник посылает птицу (только не кукушку, а дрозда) передать весть о его смерти матери. В песне об убитом молодце Лебеденке кукушка жалобным кукованьем приносит весть матери о смерти сына.

 
Прилетила зозуленька та й сила,
Та й почала зозуленька жалибно кувати.
Пишла ж наша Лебедиха сусидив питати:
«Сусидочки голубочки, який мини сон снився,
Либонь мий син Лебеденко сю ничь оженився».
 

В думе о трех братьях, убежавших из Азова, кукушка садится в головах исклеванного орлами и истерзанного волками тела козака и оплакивает его, как сестра брата или мать сына.

 
Де ся взяла сива зозуленька,
В головках сидала, жалибно кувала,
Як сестра брата або мати сина оплакала.
 

В другой думе, при таком же положении, кукушке влагается меланхолическое размышление.

 
У недилю рано порану,
Сива зозуля вилитала,
На могилу сидала,
Жалибно ковала:
«Голово козацька, голово молодецька,
Чи е в тебе на Руси отець або мати,
Або састра найменьша?
Як би отець, мати видали,
Билу постиль би на смерть слали,
Або сестра найменьша видала,
То в недилю б раненько вставала,
Жалибненько оплакала,
Так як би зозуля закувала!»
 

Подобное встречается в одной немецкой балладе, где лесная птичка оплакивает голову убитого, не имеющего около себя никого близкого.

Но есть в песнях места, где за кукушкой не признается всеведущей силы. Так, в одной песне заблудившийся в лесу козак просит кукушку указать ему дорогу, но кукушка отвечает, что она ему не скажет, а пусть он спросит об этом соловья.

 
«Зозуленько сивенькая,
Та скажи мини дорогу,
Куди ихати до роду,
Ой, до роду, до родили,
До вирненькои дружини?» —
«Ой, козаче, левенце,
Не скажу я тоби сердце,
Спитай же ти соловейка:
Вин ранесенько встае,
И високо литае —
Вин дороженьку знае!»
 

Затем в той же песне следует восклицание: какой же глупец козак, что спрашивает кукушку.

 
Козаче бурлаче, дурний розум маеш,
Що зозули питаеш!
 

Еще резче высказывается это в другой песне, где девица спрашивает кукушку, сколько времени она останется в девицах, и недовольная ответом кукушки говорит: «Чтоб ты, кукушка, семь лет не куковала за то, что мне не сказала правды».

 
Бодай же ти, зозуленько, сим лит не кувала,
Що ти мини молоденький правди не сказала!
 

Быть может, здесь нужно видеть влияние сравнительно позднейших времен, когда уже прежняя языческая вера в прорицания кукушки поколебалась. Но, может быть, это представление имеет связь с тем старинным представлением, по которому кукушка могла быть ложною, т. е. что-то другое принимало вид или казалось людям кукушкою, не бывши на самом деле ею. Таким образом в немецкой песне спрашивают кукушку, сколько времени остается жить, и при этом приговаривают: «Смотри же, не солги, не обмани, а то, значит, ты не настоящая кукушка».

 
Kukuksknecht,
Segg mi recht
Segg mi war
Wie viel Iahr ich leben soll.
Betrug mich nicht
Betrug mich nicht
Sonst bist du der rechte Kukuck nicht.
 

Здесь же мы можем привести одно место из галицких песен, где мать сердится на кукушку за то, что она разбудила ее ребенка.

 
Бодай з тебе, зозуленько, сиве перье впало,
Збудила с ми дитиноньку, ще би було спало!
 

У германских народов кукушка, кроме того, имеет эротическое значение и часто представляется в песнях символом молодца и любителя прекрасного пола:

 
Der Kukuck ist ein braver Mann
Der sieben Frauen halten kann.
 

У нас в народе такого представления не могло образоваться уже и потому, что там кукушка (der Kukuk) мужеского рода, у нас – женского; но в одной веснянке есть странный образ, невольно побуждающий искать аналогии с древнегреческим мифом о превращении женоподобного Зевса в эту птицу: «Вставай, челядь, городите город, закрепите его терном, чтобы не прилетела сизая кукушка и не похитила девичьей красы».

 
Вставай, челядонько,
Город городити,
Терненьком тернити,
Щоби не злетила
Сива ей зозуленька,
Щоби не схватила
Паняньскои краси.
 

Подобный образ встречается в другой веснянке о соколе, где он соответствует постоянной символизации этой птицы. Так как эта песня стоит особняком и ничего другого в таком же смысле мы не отыскали в песенности, то и нет возможности приводить об этом более предположений.

Кукушка иногда в песнях – символ женщины: жены, сестры, матери; лица, плачущие над убитым козаком, называются тремя кукушками.

 
Ой, надлетило дви, три зозуленьки,
Вси три просивеньки, та вси три смутненьки.
Ой, одна упала по конци головки,
А другая впала по конець нижочок,
А третя упала по конець серденька.
По конець головки – то мати старенька,
По конець нижочок – сестричка ридненька,
По конець серденька – то его миленька!
 

Но преимущественно кукушка – символ матери.

 
Прилетит там зозулейка,
Зозулейка риднейкая…
Зозулейка прилетав,
З за бучейка дазирае,
Ходь, синойку, до домойку,
Ней ти змию головойку!
 

В одной песне сыновья сопоставляются с соколами, а мать – с кукушкою:

 
Як би я, мати, сокил —
Я б до тебе прилинув;
Як би я сива зозуля —
Я б до тебе прилинула.
 

В другой – мать в виде кукушки прилетает на могилу погребенного сына и просит подать ей из могилы руку.

 
Прилетила зозуленька та й сказала: «Куку!
Подай, синку, подай, орле, хоч правую руку!»
 

В свадебных песнях невеста изображается кукушкою, а ее дружки – галками.

 
Та летять галочки в три рядочки,
А зозуленька попереду,
Та вси галочки на гильлях сили,
А зозуленька на калини;
Та вси галочки защебетали,
А зозуленька заковала.
Та йдуть дружечки та ряд по ряду,
А Марусенька по переду,
Та вси дружечки за столом сили,
А Марусенька на посади;
Та вси дружечки заспивали,
А Марусенька заплакала!
 

Кукушка также означает и замужнюю женщину. Козаку, у которого во время отсутствия из своего дома умерла жена, снится, что из его двора вылетела кукушка.

 
Що на мий дим пчоли впали,
На подвирье зоря упала,
А з двора зозуля вилетила.
«Ах синоньку, мии зятоньку,
Тидь же скоро до домоньку.
Маеш дома пригодоньку!
Бо пчолоньки – то слизоньки,
А зоронька – дитинонька,
А зозуленька – Марисенька».
 

Но в этом значении первое место занимает песня о превращении в кукушку замужней женщины, которую мать отдала замуж за немилого человека и запретила бывать у себя, по одним вариантам, семь лет, а по другим, без означения срока.

 
Ой, оддала дочку в чужу стороньку,
Та й приказала сим лит в гостях не бувати;
Пожила годочок, пожила и другий,
На третий годочок стало мини нудно,
Стало мини нудно, на серденьку трудно,
Без свого отця, без своей неньки!
Пороблю я крильця, та з щирого сердця,
Та й полечу до отця, до неньки!
Летила, сидала – сади потопила,
А все своими дрибними слизами,
Та й прилетила до новой хати,
До новой хати, та й стала ковати,
Чи не вийде мати из-новой хати;
Мати виходила та й заговорила:
«Чи ти зозуленька, чи ти голубонька,
Чи ти моя дочка из-за нелюбочка?
Ой, як зозуленька – лети ковати,
А як моя дочка – то прошу до хати». —
«Ой, не хочу, мати, до твоей хати,
Коли заказала в гостях не бувати;
Так я полечу в темний лис кувати!»
 

Песня эта чрезвычайно распространена во многих, очень различных вариантах. Такого же содержания и такого тона есть песня великорусская, и это указывает на глубокую древность ее темы. В галицком варианте превращение женщины в кукушку, по-видимому, совершается уже после ее смерти, постигшей ее от жестокого обращения мужа или от самоубийства, вызванного жестокостью мужа.

 
«Коли сь ми детятко, де ж твое биле тило?» —
«Мое биле тило пид нагайкою зитлило». —
«Коли сь ми детятко, де ж твои чорни очи?»
«За нелюбом виплакала м як у день, так в ночи». —
«Бодай его руки та дзёбали круки,
Бодай его очи билий писок точив!»
 

Или (угорская):

 
«Дивко моя люба, где же твое тило?» —
«Мое, мати, тило с витром улетило:
Нягай го муж не бивае!» —
«Доне моя, доне, где твои волоси?» —
«Мои, мамо, власи тихий Дунай носит,
Нягай их муж не тирмосит!»
 

Кроме самой птицы кукушки, в песнях встречаются кукушкины перья. Кукушка летела через Дунай и уронила перо – каково этому перу на Дунае, таково сироте в чужом краю.

 
Ой, летила зозуленька через поле гай,
Та впустила рябе перце на тихий Дунай.
Ой, як тому сивенькому перцю на Дунае,
Оттак мини сиротини на чужому краю!
 

В другой песне кукушкины перья нападали в криницу; они заменяют кленовый лист других песен (см. выше о клене).

Соловей (соловейко с эпитетом малый, маленький) – певец утра; в песнях он представляется чаще всего поющим (щебече) на заре; он символ веселья, удовольствия. Его пение возвещает свет (и в песне об Игоре: «Соловьи веселыми песнями свет поведают») и радость. С ним сопоставляет девица явление своего милого.

 
Без милого соловейка и свит не свитае,
А без мого миленького гуляньня не мае.
Як вилетить соловейко то й свита раннише,
А як вийде мий миленький – гулять веселише.
 

Девица, воображая для себя веселое житье, хочет, чтоб к окну ее прилетели соловьи и щебетали для нее.

 
Щоб до мене соловейки прилитали,
Щоб мини раненько щебетали!
 

Женщина, ожидая прихода матери, просит соловья не щебетать и не обивать ранней росы – пусть обобьет росу ее матушка; этим выражает она ту мысль, что удовольствие видеть мать для нее лучше самых песен соловья, и вместе с тем она как бы хочет соловья сделать соучастником своего благодушия.

 
Ой ти, соловейко, пташечка мала,
Ой, не щебечи садом литаючи,
Ой, не оббивай раньнеи роси —
Нехай обибье матинка моя,
До мене йдучи, одвидуючи,
Мого житьтя роспитуючи!
 

Но также и ночью поет соловей и веселит душу:

 
Защебечи соловейко у ночи,
Розвесели мои чорни очи.
 

Соловей, как мы уже заметили, нередко упоминается вместе с кукушкою как символ благодушия. В колядке, желая хозяину, чтоб ему было хорошо, выражаются, чтоб он был как соловей в луговой, а кукушка – в буковой роще, и как ласточка на подворье.

 
Як соловейчика при тузи в лузи,
А зозулечка при буковинци,
При буковинци, при верховинци,
А ластивочка на подвиречку.
 

Мать разговаривает с сыном; оба изъявляют друг другу благодушную любовь (сыновнюю и материнскую), и этот образ сопоставляется с соловьем и кукушкою.

 
У першому сади соловейко свище,
У другому сади зозуля куе,
У третьему сади мати с сином стояла, и пр.
 

Невеста сирота посылает соловья и кукушку – первого к умершему отцу, последнюю в Украину за родными, но ни тот, ни другой не возвратились, потому что нет возможности добыть для нее то, чего она желает.

 
Молода Марьечка
Калиноньку прогортала,
Батенька шукала:
«Пошлю соловейка,
Пошлю маленького
По батенька ридненького,
А зозуленьку на Вкраиноньку
По свою родиноньку.
Ни соловейка з гаю,
Ни батенька з раю,
Ни зозули з Украйни,
Ни моей родини».
 

Девица и соловья, подобно как кукушку, спрашивает о своей судьбе или о том, где ее милый.

 
«Ворожи ми, соловийку,
Чи буду я так до вику?» —
«Не журися, дивчинонько,
Прийде на тя годинонька!» —
«Соловейко малесенький,
В тебе голос тонесенький!
Скажи, де мий миленький?» —
«Твий миленький на риночку,
Пье вин вино-горилочку».
 

Впрочем, это качество прорицания соловей разделяет и с другими птицами (см. ниже).

Пение соловья услаждает горе одиночества в чужой стороне:

 
Соловейко, мало пташечко,
В тебе голос тонесенький,
Защебечи ти мини,
Бо я на чужий сторони, —
 

но при сильном горе оно также усиливает и боль, как вообще нередко веселое не в силах разогнать тоску и еще более увеличивает ее своею противоположностью и бессилием.

 
Соловей маленький,
В тебе голос тоненький!
Ти раненько спивает,
Мое сердце вриваеш.
Не щебечи раненько,
Бо й сам знаеш, маленький,
Який то жаль тяженький!
Бо як в день, так в ночи
Стоить милий перед очи.
 

С соловьем сопоставляется молодой козак, играющий на дудочке.

 
Чи той, мати, соловей, що кризь сад литае,
Чи той, мати, молодець, що в дудочку грае?
 

Голос соловья – вообще счастье, и потеря голоса соловьем сопоставляется с потерею счастья и доброй доли.

 
«Чому, чому, соловейку, не спивает,
Десь ти, соловейку, голосу не маеш?» —
«Потеряв я свой голос в вишневим садочку». —
«Чому, чому, кавалиру, чому не чуляеш?
Десь ти, кавалиру, счастя-доли не маеш?» —
«Потеряв я счастя-долю через тебе, дивчино».
 

Свивание соловьем гнезда – образ приготовления молодца к женитьбе, причем галка представляется парою соловья.

 
Ой, там на гори
Соловейко гниздо звив,
Та всю ниченьку не спав,
Соби галочку прикликав:
«Ой, чи будеш, галочко,
Моим дитям маткою!»
 

Так как соловей служит символом благодушия и веселья, то бедствие выражается в народной поэзии, между прочим, образом разорения соловьиного гнезда или поимкою соловья в неволю. Вот из корабля вышли козаки, они стреляют и убивают соловьиных детей; остается отец-соловей и плачет о погибели детей и о своем сиротстве.

 
Як прилетив батенько соловейко:
«Дитки мои, дитки соловьята!
Хто ж буде у садочку щебетати,
Мене старенького розважати?»
 

В другой песне козаки, стреляя, обожгли соловью крылья; соловей встречает сестрицу-перепелку, которая ему говорит: «Не сказывала ли я тебе: не вей гнезда в дуброве, свей гнездо в степи при дороге – там будут идти чумаки, а ты станешь щебетать рано и чумаков будить».

 
Тай зустрив соловейко перепилку:
«Ой, здорова, здорова, сестрице перепилко». —
«Здоров, здоров, брате соловейку.
А чи я тоби брате не казала:
Не бгай гнизда у диброви,
Зобгай гниздечко в степу край дороги —
Ай там чумаченьки будуть прохожати,
То вони будуть рано уставати,
А ти будешь раненько щебетати,
Та будеш чумаченькив пробужати».
 

Соловья хватают соколы – это образ молодца, взятого в неволю.