Текст книги "Русское язычество. Мифология славян"

 
Ой, на рици на Дунай,
Там липонька потопае,
Та на верх гилочка випливае,
Бона дубочка прикликае:
«Та подай, дубочку, хочь гилочку!» —
«Та нехай тоби кленок дае,
Що вин з тобою вирно живе».
 

В одной песне событие о превращении женщины в дерево отнесено к липе (см. ниже о яворе). В другой, петровочной, под липою происходит свидание и разговор козака с сироткою семилеткою, загадывающею ему загадки.

 
У городи пид липкою
Стояв козак з сириткою,
Сириткою семилиткою.
Куди идеш, произжаеш,
Чи загадки не вгадаеш?
А що роете без кориня?
А що вьеться по дереву?
А що бижить без прогону?
А що свитить круту гору?
А що грие биз жарости?
А що лежить кинця нема?
Козаченько одгадуе:
Каминь росте без кориня,
А хмель вьеться по дереву,
Вода бижить без прогону,
Мисяць свитить круту гору,
Сонце грие без жарости;
А шлях лежить – кинця нема.
 

Эта семилетка должна быть русалка, так как в другой песне подобные загадки загадывает русалка девице.

Дуб – символ мужеский. В песнях он постоянно означает мужчину, преимущественно молодца. В купальских песнях прямо означаются красною калиною девицы, а зелеными дубами – молодцы.

 
Та йшли дивочки та по ягидочки:
Червоная калинонька – то дивочки,
Зелени дубочки – то парубочки.
 

Во многих песнях дуб сопоставляется с различными положениями молодца, напр., с дубом зеленым сравнивается приезжавший к женщине и ночевавший у нее молодец.

 
Ой, дуб, таки дуб,
Таки зелененький;
Прибував, ночував
Хлопець молоденький!
 

Густые листья на дубе – слова и мысли козака.

 
Ой ти, дубе кучерявий, гильля твое рясне,
Ой, козаче молоденький, слово твое красне!
Ой ти, дубе кучерявий, рясний лист на тоби,
Ой, козаче, молоденький розум у тебе.
 

А опадание листьев – его безрассудство.

 
Ой ти, дубе кучерявий, широкий лист опаде,
Дурний козак молоденький – без розуму пропаде.
 

С печальным козаком сопоставляется дуб наклоненный или прибитый грозою.

 
Зелений дубе, чего похилився?
Молодий козаче, чего зажурився?
Чом дуб не зелений? Лист туча прибила.
Козак невеселий – лихая година.
 

Образ дуба до того сроднился с образом молодца, что девица, заблудившись в лесу, думает сначала, что перед нею дуб, а оказывается молодой лесник.

 
Яж думала, то дуб зелененький,
Аж то стоить гайдай молоденький.
 

Двое пирующих мужчин сопоставляются с двумя дубами.

 
Похилився дуб дубови,
Поклонився кумь кумови
За любую гостинойку,
За красную бесидойку!
 

Сухой дуб сопоставляется с козаком, которого постигает невзгода, например поход, разлучающий козака с его возлюбленною, а также с дурным или с развратным молодцом.

 
Розвивайся, сухий дубе, завтра мороз буде;
Убирайся, козаченьку, завтра поход буде.
Я морозу не боюся, таки розивьюся;
Я походу не боюся, вранци уберуся.
Таки з своею дивчиною та попрощаюся.
Сухий дуб, сухий дуб, сухий не зелений,
На що мене полюбив, коли ти мерзений.
Як из тебе, сухий дубе, зелений не буде,
Так из тебе, пройди свите, господарь не буде.
Пройди свите, зайди свите, вси дороги знаеш,
На которе мисце прийдеш, то дивчину маеш.
 

Сухой дуб противополагается зеленому, как немилый человек – милому.

 
Сухий дуб на долини, а зелений в лиси,
Мене мати годувала, як ластивку в стриси;
Мене мати годувала, в папир завивала,
Молодцями вибирала, за нелюба дала.
 

Так как вообще в песнях природа часто радуется вместе с человеком и разделяет его горе, то и дуб представляется в близких отношениях к сердечным ощущениям человека. В любовных песнях говорится: «Когда мы сошлись и полюбили друг друга, тогда сухие дубы развивались, а когда мы разошлись, то и зеленые и молоденькие усохли».

 
Як ми з тобою спизналися —
Сухи дуби розвивалися.
А як кохатися перестали —
То й однолитки повсихали.
 

Козак относится к дубу как к мыслящему существу и спрашивает, будет ли ему принадлежать любимая девица.

 
Ихав козак через байрак: «Помагай Биг, дубе,
Ой, чи моя, чи не моя дивчинонька буде?»
 

В одной песне дуб противопоставляется отцу, а береза – матери; сирота в чужой стороне говорит, что ему не к кому приютиться; приютится он к дубу, а дуб – не батюшка; приютится к березе, а береза – не матушка.

 
Прихилюся й к дубочку,
А дубочок та не батенько;
Прихилюся й к берези,
А береза та не матинка.
 

В галицкой песне с падением дуба на дуб сопоставляется ссора, возникшая у молодца с его матерью.

 
Дуб на дуба повалився;
Син з мамкою посварився.
 

Есть в народной поэзии образ-голубь, сидящий на дубе; в одной песне любовного содержания голубь сидит на дубе – на мужеском дереве, а голубка – на женском, на вишне.

 
Сидить голуб на дубочку,
Голубка на вишни.
Скажи мини, мое сердце,
Що маеш на мисли.
 

В другой – голубь своим гуденьем, сидя на дубе, предсказывает козаку грозящее ему бесчестье.

 
Подивлюся я на дуб чорними очима,
А на дубоньку сив голубонько гуде,
А на козака неславенька буде.
 

В третьей описывается, как на дубе сидели два голубочка, потом снялись и полетели.

 
Ой, на дубоньку два голубоньки
Циловалися, миловалися,
Сизими крилечками обнималися,
Знялись вони полетали…
 

В иной песне под дубом сидел голубь с голубкою:

 
Пид дубиною, пид зеленою,
Сидить голуб и з голубкою…
 

Вдруг козак убил голубя, а голубка тоскует. Подобных образов сидения голубей на дубе можно привести еще несколько; они замечательны потому, что имеют соотношение с теми двумя голубями, которые представляются сидящими на двух дубах, стоящих посреди моря (см. ниже о голубе).

 
Колись то було з початку свита,
Тоди не було неба, ни земли,
Неба, ни земли, нем сине море,
А серед моря та два дубойки,
Сили упали два голубойки,
Два голубойки на два дубойки.
 

Это обломок мифа о всемирном дереве, составляющем одну из крупных черт первобытной арийской мифологии и отразившемся, между прочим, в додонском дубе Древней Греции, который кажется особенно близким к нашим дубам, так как здесь и там играют роль голуби.

В малорусской поэзии есть одна нередкая форма – письмо, написанное на древесном листе и посылаемое к родным или близким. Дубовый лист упоминается при таком обороте. Девушка, потерявшая невинность, хочет известить отца о своем несчастье посредством такого письма.

 
Пливи, доле, за водою,
А я у слид за тобою;
Допливемо до дубчика,
Та вирвемо по листочку.
Та спишемо по письмечку,
Та пошлемо до батенька:
Нехай батько не турбуе,
И виночка не готуе;
Я свий винок утратила, и пр.
 

Клен (клинь-дерево) встречается в песнях не часто, но из немногих мест видно его значение также в качестве мужеского символа. С кленом, разрастающимся в разные стороны раскидисто, сравнивается козак, ухаживающий за девицею и не обращающий внимания на людские толки.

 
Ой, у поли клинь-дерево ризно,
Ходить козак до дивчини пизно.
Ой, не ходи, козаче, до мене:
Буде слава на тебе й на мене.
Я неслави по вик не боюся:
Кого люблю, стану – обиймуся.
 

В одной козацкой песне с кленом сопоставляется предводитель отряда, которого козаки похоронили, а с опаданием листьев с клена – собственная погибель этого отряда без начальника.

 
Росло, росло клинь-дерево, та у гору високо;
Закопали отамана в сиру землю глибоко.
Росло, росло клинь-дерево, та й став лист опадать,
Зосталися гайдарики, сами стали пропадать.
 

Развитие клена – прибытие сына к отцу или ожидание отца.

 
Клинь-дерево розвиваеться —
Батько сина сподиваеться.
 

В любовных песнях девица поет, что клен зеленеет там, куда проезжает ее милый, и вянет там, куда проезжает немилый.

 
Ой, куди мий нелюбий поихав,
Ой, туди трава полегла,
И клинь-дерево зовьяло,
И мое серденько зоетряло…
Куди мий миленький поихав,
Ой, туди трава вже шовкова,
И клинь-дерево зелено,
И мое серденько весело.
 

Но в песнях более играет роль кленовый лист, чем само дерево клен. В веснянке девица хочет написать на кленовом листе письмо к отцу и просить его дозволения погулять.

 
Ой, пиду я в зелений лис,
Та вищиплю кленовий лист,
Та пишлю пислоньки до батенька,
Чи звелить батенько гуляти.
 

Девица хочет закрыть кленовым листом след своего милого, чтоб ее милого другие не любили (здесь, вероятно, разумеется известный способ привораживания посредством следа).

 
Ой, пиду я у лисочок,
Вирву кленовий листочок,
Та прикрию слидочок,
Щоб не припав слидочок,
Щоб пташечки не ходили,
И слидочкив не зробили,
Щоб мого голуба сивого
Инши не любили.
 

С кленовым листом сравнивается судьба новобрачной, удаленной от родительского дома.

 
Кленовий листочок!
Куди тебе витер несе:
Чи в гору, чи в долину,
Чи в чужую украину?
Молода дивчинонька!
Куди тебе батько оддае:
Чи миж турки, чи миж татари,
Чи в чужую землю
У великую семью?
 

Старик, вспоминая о своих молодых летах, спрашивает, не завились ли они в кленовый лист и не полетели ли в леса.

 
Лита мои молодии, де ся ви подили?
Чи завились в кленовий лист та в лис полетили?
 

В песне, в которой рассказывается, как девица, шедшая с водою, прогневила Бога, ходившего по земле, тем, что не дала ему воды и назвала воду нечистою, она говорит, что в воду нападало кленовых листьев.

 
Бо вода есть нечиста:
Нападало з клёну листа.
 

В щедровках поется, что на кленовом листе написаны имена солнца, луны и звезд, которые означают хозяина, хозяйку и детей.

 
Ой, по рици, по осоци
Там плавае кленов листок.
На тим листу написано
Три письмечка:
Первое письмечко – ясен мисяць.
Друге письмо – ясне сонце,
Третье письмо – ясни зори.
 

В песнях того же разряда говорится о том, что через село везли клен; из него делается церковь, в которой три хоругви, принадлежащие молодцам, называемым по имени: им в честь колядуют. Все эти неясные черты о клене и о кленовом листе указывают, что с этим деревом соединялись некогда особые представления, теперь уже угасшие и оставшиеся только в обломках.

 
Через наше село
Клинь-дерево везено
Високе, зелене,
А з того деревця
Висока церкивця,
А у тий церкивци
Три корогивци.
 

Виноград – символ девического состояния, молодости, а также веселости и благоденствия. Девица у родителей проводит веселые дни юности для того, чтобы достаться мужу – это выражается образом разведения винограда. Виноград ее вытопчет жених с боярами. Девице жаль его. «Не жалей винограда, – говорит ей отец, – пожалей о своих молодых летах. Минет твое веселое житье у батюшки».

 
Ой, ходила дивочка по городу,
Та садила соби виноград из приполу,
Та забула воритечки зачинити,
Та мусила свого батенька упросити:
«Ой, зачини, мий батенько, ворота,
Не пускай Ивасенька з боярами,
Бо витопче сад-виноград ногами». —
«Ой, не жалуй, дитя мое, сих винових вит,
Та пожалий, дитя мое, молоденьких лит,
Шо виннии квиточки зростуться,
Батенькови роскоши минуться».
 

Под виноградом девица рядится и любуется своим нарядом.

 
Перед воритьми виноград росте,
А з пид винограду та вода тече:
Тамь Марусенька билилася,
Свого батенька просилася,
Чи хорошенько вбралася.
 

О девице-красавице говорится, что она родилась в саду и выросла в винограде.

 
Вона в саду родилася, в винограду зросла.
Моли Бога, молодий козаче, щоб за тебе пишла.
 

Девица разговаривает со своим виноградом и просит его расти, цвести, родить ягоды, если она пойдет за милого, и, напротив, не расти, не цвести и не родить ягод, если ей суждено идти за немилого.

 
Ой, у городи виноград сажен,
Ой, хто его садив? Молода Маруся,
А садючи та говорила:
«Винограде, виноградочку,
Як не пиду я за милого замиж,
Винограде, не приймайся,
У виточки не роспускайся;
А як пиду за милого замиж —
Винограде, приймайся,
У виточки роспускайся!»
 

Венок из виноградных листьев, означающий девичество, представляется пущенным по воде: кто его поймает, тот девицу добудет.

 
По садочку хожу,
Виноград сажу,
А посадивши поливаю,
А поливши нащипаю,
А нащипавши винка зивью,
Винка зивыо, на воду пущу.
Хто винка пийме, той мене визьме.
 

Прибытие жениха изображается еще и в образе сокола, прилетевшего в сад, где растет виноград, – там он ищет голубки.

 
Летить, летить соколонько через сад,
Та вдарився крилечками в виноград,
Та вдарився крилечками та й питае:
«Чи тут моей голубоньки не мае».
 

В некоторых песнях показывается, что народное поэтическое мировоззрение соединяет с виноградом представление о благоденствии. Таким образом, в одной свадебной песне говорится, что виноград стелется на доброе житье новобрачным.

 
У вишневим саду виноград стелеться,
Нашим диткам на добрий бит стелеться.
 

В одной галицкой колядке виноград – символ семейного счастья и зажиточности. Отец и мать девицы и сама девица, которая садит виноград, называются виноградными ягодами; девице желают выйти за поповского сына (идеал более богатого быта для земледельцев), чтобы не работать, пить мед-вино да ключами позванивать, т. е. надзирать за хозяйством.

 
Сад пидмитала, грядки копала,
Грядки копала, вино садила,
Вино садила, слово мовила:
«Ой, рости, вино, тонко, високо,
Тонко, високо – в корни глубоко».
Ой, не зродило по три ягодойци:
Перша ягодойка – ей матейка,
Другая ягодойка – ей батейко,
Третя ягодойка – сама молода,
Сама молода зарученая…
Аж до Люблина за поповог сина,
За поповог сина, щоб не робила,
Щоб не робила, мид-вино пила,
Мид-вино пила, ключьми дзвонила.
 

Виноград также образ пиршества и празднества. Девица бережет виноград и отгоняет от него райских пташек, потому что для ее семьи он нужен на свадьбу – для женитьбы молодцов и для выдачи замуж девицы.

 
Зажурилася крутая гора,
Що не зродила шовкова трава,
Тилько вродився зелен виноград.
Красная панна саду стерегла,
Та налинули райски пташкове.
«Ой, ишша, ишша райськи пташечки,
Нам того вина барзо потреба;
Есть у нась синки – на жениньнячко.
Есть у нас дочки – на даваньнячко».
 

Виноград является преимущественно в обрядных песнях, свадебных и колядках; в прочих, бытовых, мы встречаем только выражение сад-виноград, под которым уже не разумеется специально виноградной лозы.

 
Закотилося сонечко за сад-виноград…
 

Или:

 
Через сад-виноград по воду ходила.
 

Это не более, как поэтическое название всякого сада, тогда как в приведенных нами выше примерах, взятых из обрядных песен, несомненно, идет дело о виноградной лозе. В настоящее время этого растения почти нет в быту малорусского поселянина, но, по известию архидиакона Павла, сопровождавшего патриарха Макария Антиохийского в половине XVII века (The travels of Macarius, part. II. trahslat. by X. C. Belfour, p. 206–211), в Малороссии в садах росли виноградные лозы и даже делалось из них вино. Так как виноград является в таких песнях, которые наиболее древни и наименее подвержены искажениям и заимствованиям, то поэтому мы можем предполагать, что знакомство с виноградом истекает из далекой древности.

Из плодовых деревьев и кустов в народных песнях встречаются яблоня, груша, терн, ожина (ежевика). Яблочное дерево имеет значение только по плодам. Яблоко – символ любви и приветливости. В подольской колядке поется, что девица стерегла яблоки золотые. Просил у ней отец, мать, братья – она не дала, говоря, что бережет их для милого:

 
А в лиску, в лиску на жовтим писку,
Росла яблонька тонка, висока,
Тонка, висока, листом широка,
Зродила вона золоти яблочка.
Ябка стерегла гречная панна.
Прийшов до ней батенько ей:
«Ой, здийми, доню, золоти яблучка». —
«Биг ми не здийму, милому держу».
 

А когда пришел ее милый, она сказала, что теперь снимет яблоки, потому что берегла для него.

 
Оттепер здийму, бо тоби держу.
 

Этот мотив очень распространен и в других местах Малороссии, и в Галиции. В угорской песне девица просит ветер свалить ей два яблочка – одно ей, другое милому.

 
Подуй, витроньку, з Дуная,
Сваль ми яблочко з конаря,
Сваль же ми едно, або дви:
Едно милому, друге ми.
Кому ж я го мам даровати?
Даровала бы я го старому,
Не мило сердцу мому;
Лем го дарую молодому, —
То мило сердцу мому.
 

Девица покачивает яблоко по следам милого – это знак согласия на любовь, тогда как по следам старого, немилого она катит камень.

 
Ой, по слиду старого
Покотила каминем,
А по слиду молодого
Покотила яблучком.
Ой, як мило та любо
Яблучкови котиться,
Ой, так мило та любо
Молодому жениться.
 

Яблоко, подаренное милым, имеет привлекающее свойство: молодец дал девице яблоко, она раскусила первое и узнала его, раскусила другое – и полюбила его.

 
Одно твое яблучко роскусила —
Тебе, миленький, пизнала,
Друге твое яблучко роскусила —
Тебе, милий, полюбила.
 

Яблоко также означает внимание к родным.

 
Як будете но яблучку рвати – зирвить и мое,
Як понесете до отця, до неньки – понесить и мое.
 

В веснянках золотое яблочко является в руках таинственного младенца, которого приносят или привозят к воротам.

 
Ой, чим воно цятаеться?
Срибними оришками.
Ой, чим воно пидкидаеться?
Золотим яблучком.
 

(О мифическом значении золотого яблока смотри у Афанасьева. Поэт. воззр. 11. 307.) С яблоком сравнивается лицо красавицы.

 
Биле личко як яблуко, стало як калина.
 

Груша не имеет определенного постоянного значения. Иногда с опаданием грушевого цвета сравнивается скоропреходимость радостей.

 
Ой, на грушци билий цвит – та вже опадае.
Любив козак дивчиноньку – тепер покидае.
 

В угорских песнях есть песня о том, как девица, попрощавшись с милым, ждала его столько времени, сколько он велел – два года, а потом, вопреки его заказу не ждать его долее двух лет, прибегла к чарам и творила их над сухою грушею. Это такие чары, что мертвое тело заговорит.

 
За два роки го чекала,
А на третий чарувала…
Суху грушку подливала.
Боже, Боже, чьто за чари,
Же мертве тило прогварит!
В четвер вечур по вечери,
Не вистало и полночи,
Иде милий дуркаючи.
 

В силу этих чар над сухою грушей в четверг ввечеру (у литовцев в это время особенно являются привидения) явился к ней умерший милый. Она удивилась, что у него лицо было бледно и волосы слеглись. Он зовет ее под черешню. Вдруг запел петух. Мертвец приказал ей идти домой не оглядываясь, а не то она погибнет.

 
Як они там посидали,
То когути заспивали.
Ид до дому, моя мила,
Жебись ся не обизрила,
А скоро ся ти оглянеш,
Та ти зараз там пропадет, и проч.
 

Эта песня, однако, нам кажется не древнего происхождения, и если усвоена народом до какой-нибудь степени, то сложена на немецкий образец. Баллады совсем не в духе малорусской песенности: никогда рассказы о мертвецах и чертях не облекаются в песенные формы. Притом в западную южнорусскую песенность вошла даже другая песня, отчасти похожая на приведенную нами, но уже явно составленная по мерке Бюргеровой «Леноры».

Терен, кроме приведенного выше превращения молодца (см. выше о калине), в малорусских песнях встречается как образ очей.

 
Чорни очи як терночок,
А бривоньки якь шнурочок.
 

Девица прикладывает терен к глазам и говорит: «Если б у меня были такие очи, я бы вышла замуж за господчика».

 
Урвала соби чорного терну,
Та приложила к своим оченькам:
«Коби ж у мене такии очи,
Годила бим ся та паничеви».
 

А в песне об утонувшей Ганне, по некоторым ее вариантам, в терен превращаются ее очи.

 
У лузи терен – Ганнины очи.
 

В колядке поется о золотом терне, служащем как бы оградою господарю, которого прославляют.

 
Ой, славен, славен нашь господарь,
Золотим терном обгородився.
 

В некоторых песнях говорится о терновом огне или терновых огнях, т. е. о горящем терне:

 
Ой, по гори, по гори,
Терновии огни,
Коло тих огнив
Дванадцять молодцив.
 

Между этими песнями особенно поразительна одна, в которой изображается хоровод около тернового огня.

 
А там на луках на барз широких,
Там же ми горит терновии огник,
Коло огня ходит широкий танец,
А в таньци ходить княгня Иванко.
 

Далее рассказывается о каком-то княжиче (княжя) Иванке, которого пан приказал посадить в тюрьму. Если мы сопоставим с иною песнью игру в горелки или «горю дуба», то, быть может, не ошибемся, если сделаем такую догадку, что в глубокой древности языческие хороводы отправлялись при горении костров и для этого употреблялся, между прочим, терн, имевший священное значение.

Верба (Salyx fragilis) в песнях – символ сборищ и свиданий, что вполне сообразно с бытом, так как это дерево растет не только в огородах, но в селах на улицах, при дворах, при плотинах – везде, где бывают сборища. Под вербою в песнях водят хороводы, собираются улицы, девицы приманивают к себе молодцов, женщины белят полотна.

 
Ой, пид вербою, пид зеленою,
Ой, там круглий танец иде.
Що на наший улици
Верба зеление;
Ой, тим вона зеление,
Що челядь молода.
А на чужий улици
Верба не зелена,
Ой, тим вона не зелена,
Що челядь мерзена!
Пид вербою дивочка
Русу косу чесала,
На молодцив моргала.
Ой, пид вербою, пид зеленою
Там молодиця биле билила.
 

В веснянках приглашают девицу обмести вербу и место под нею: туда приедет и станет с товаром молодец; у него хорошие кольца – всем девицам он продает, а одной из них дает даром.

 
Ой, пид вербою не метено.
Пид зеленою не прометено.
Та встань, Настечко, ранесенько,
Обмети вербу чистесенько,
Ой, там Ивасько з крамом стане,
З крамом хорошим – з обидцями,
Усим дивочкамь роспродае,
Дивци Настечци так дае.
 

В другой песне, петровочной, поется, что под вербою стоят кони оседланные, с уздами и нагайками, совсем готовые – только сесть на них да ехать сватать девиц.

 
Ой, пид вербою зеленою
Там стоять кони посидлани,
И посидлани и поуздани,
И нагаечки почеплени.
Тильки систи та поихати
У Високее дивок сватати.
 

Здесь опять под вербою сборище. Под вербою – свидания молодцов с девицами, она свидетельница и ссор жен с мужьями.

 
На гори верба, пид вербов вода.
Черпала ми ей дивча молода,
Дивча вид води, козак до води,
Зачекай мя кгречна панно,
Дай коним води.
На двори верба, пид вербою калюжа,
Россердилась жинка та на свого мужа.
 

Верба стоит на распутье, все видит, все слышит, и к ней обращается девица, желая узнать, куда уехал ее милый.

 
Ой, вербо, вербице,
Ти на роспутьти стояла.
Далеко чула, видала,
Куди ихав мий миленький?
 

Верба, растущая на дворе девицы, имеет как бы приворотное значение. Ветреный молодец говорит любящей его девице, которой он изменяет, чтоб она посадила у себя близ ворот вербу; он хоть пойдет и к другой, а зайдет к ней. Девица отвечает, что она садила и поливала, да не принимается верба, и сопоставляет это обстоятельство с тем, что молодец, которого она любила, отвращается от нее.

 
«Ой, посади, молода дивчино, у ворот вербу,
Ой, я буду до другой йти, то и до тебе зайду». —
«Ой, уже я садила, уже поливала, та не приймаеться;
Ой, кого я любила, кого я кохала, той мене цураеться».
 

Верба – признак собрания молодцов, и запорожский кошевой атаман собирает под вербою свою козацкую раду.

 
Ой, пид вербою, пид зеленою
Стояла рада хлопцив громада.
Та стоить верба сама одна,
Та вона соби гостя мае,
Гостя мае, кошового,
Приихав кошовий для порадоньки.
 

Верба применяется, сверх того, к различным положениям женщины и потому в этом отношении сходится с другими женскими символами из деревьев. Так, верба, у которой вода подмывает корень, сопоставляется с женщиною, вышедшею замуж за старика.

 
Ой, не стий, вербо, над водою,
Непогожа вода пид тобою:
У день и у нич пробувае,
У тебе коринь висихае,
Зверху гильлячко посихае.
Козак дивку вговоряе:
«Не иди, дивча, за старого:
Старий вири не диймае,
На улицю не пускае».
 

В другой песне девица, за которую бьются молодцы, сравнивается с вербою, у которой гнутся ветви, да не переломятся.

 
Ой ти, вербо зелененькая,
Та на тоби гольлячче гнеться!
Нехай гнеться – не поломаеться,
Таки на мни лист знайдеться!
 

В свадебных песнях с наклоненною вербою сравнивается обвенчанная новобрачная, а с расколотою вербою – перебравшаяся из родительского дома в дом мужа.

 
Схилилася верба з верху до кориня;
Винчалася Маруся з ранку до полудня.
Роскололася верба од верха до корене,
Взята Марийка, взята од отца, од матери.
 

Верба сопоставляется не только с женским, но и с мужским лицом: «Время тебе, верба, развиться, – поется в одной веснянке, – время тебе, Ваня, жениться».

 
Ой, вербо, вербо, вербице,
Час тоби, вербо, розниться,
Ой, час тоби, Иваську, жениться.
 

В песнях встречается шум верб. В козацких песнях и думах он является со зловещим значением.

 
То не верби луговии зашумили;
То безбожнии ушкали налетили.
 

В любовных песнях он находит воспоминания об утраченной любви:

 
Шумлять верби, в кинец гребли, що я насадила;
Нема тепер того тута, кого я любила.
 

А с опаданием листьев с шумящих верб сравнивается разлука с милым.

 
Шумлять верби, шумлять верби, а лист опадае,
Жалуй мене, мий батенько, милий покидае!
 

Явор (Acer pseudoplatanus – чинаровидный клен; но именем явора в других местах не называется какое-нибудь определенное дерево, так что собственно это название исключительно песенное и в жизни неизвестно) – символ печали, несчастия и грусти. Во всех почти песнях, где только является это дерево, содержание более или менее грустное.

Явор – свидетель смерти и убийств.

Под явором лежит убитый козак:

 
Пид явором зелененьким
Лежить козак молоденький,
Постриляний, порубаний.
 

Под явором разбойники умерщвляют свою жертву:

 
Повели в чисте поле з голими мичами,
Зняли з его головоньку пид трома яворами.
 

Под явором козак застает свою девицу на свидании с другим и убивает соперника.

 
Ступай, ступай, сивий коню, з гори на долину;
Доганяймо пид явором молоду дивчину.
Та що ж вона, пане брате, пид явором робить?
Ой, там вона з розлучником на гуляньня ходить.
Допоможи, мицний Боже, розлучника вбити;
Най не ходить, де я хожу, дивчину любити.
Най не ходить, най не носить сопилки в кишени!
Сопилочка яворова, денце ялинове.
Любилися, кохалися – тепер перестанут!
 

Сопилка, с которою последний ходил к девице, называется яворовой. Образ явора сопоставляется с фактом погибели человека вообще.

 
За воротьми в папороти явир зелененький;
Загиб, загиб у Силници Песех молоденький.
 

В одной галицкой песне муж убивает свою жену, а оставшемуся после нее ребенку делает из явора колыбель и оставляет младенца в лесу.

 
Завив его до лисойка,
Справив ему колисойку
З яворовог деревойка.
Буде витрець подувати —
Буде синок так думати,
Же го колите родна мати;
Буде дожчик покраньяти —
Буде синок так думати,
Же го купат ридна мати.
 

Здесь колыбель из явора – символ безвыходного положения покинутого ребенка.

Гроб иногда представляется сделанным из явора.

 
Ой, скажу я соби явир зрубати,
Явир зрубати, домовину збудовати.
 

В свадебной песне, которая поется сироте-жениху, явор сопоставляется с гробом родителя, которого сын призывает к себе на свадьбу.

 
Ой, прилетили два голубоньки,
Та крикнули над явором.
Ой, заплакав Ивасенько
Над батькивським гробом:
«Ой, прошу я тебе, мой батенько,
На весильлячко до себе!» —
«Ой, рад би я соловейком прилитати —
Прилягла сира земля, та не могу встати».
 

Девица под явором теряет свое девство и впоследствии сожалеет о своем безрассудстве:

 
Утратила свий виночок,
Через дурний розумочок,
Пид явором зелененьким
З козаченьком молоденьким.
 

Несчастная пленница, растленная татарином, дает знать родителю, чтоб он не готовил ей приданого, что она утратила его под явором с неверным татарином.

 
Най ся тато не турбуе
И посагу не готуе:
Я вже посаг утратила
Пид явором яворином,
И з невирным татарином.
 

Козак, лишив девицу невинности, насмехается над ее горем, играя на скрипке под явором.

 
Ой, у гаю явир зелененький,
Пид явором козак молоденький.
Сидить соби, на скрипочку грае,
Струна струни вирне розмовляе:
«Нема впину вдовиному сину,
Звив з розуму молоду дивчину».
 

Подобный образ встречается в песне, в которой злая мать научает сына истязать жену, которая, как описывается в той же песне, и умерла от побоев.

 
Пид явором козак молоденький
Стиха соби на кобзоньци грае;
Струна струни голосу додае,
Ой, мати так сина научае:
«Маеш, синку, жинку молоденьку,
Не дай же ий роспусту тяженьку».
А з вечера комора бренила,
А в пивночи нагайка шумила,
На россвити миленька заснула.
 

Вода, текущая из-под явора, – символ плача.

 
З пид явора вода тече,
Тече вода риченьками,
Плаче мила слизоньками.
 

Любовное свидание под явором – образ, означающий печаль, возникающую после свидания.

 
У городи зеленая яворина,
Ой, там дивина з козаком говорила:
«З тобою говорю – не наговорюся,
До дому прийду – з жалю розибьюся».
 

Явор в песнях нередко изображается с наклоненными ветвями над водою. Такой образ применяется к козаку, который, уехав в Московщину, там умер.

 
Стоить явир над водою – в воду похилився,
На козака пригодонька – козак зажурився.
Не хилися, явороньку, ще ти зелененький,
Не журися, козаченьку, ще ти молоденький.
Не рад явир хилитися – вода корни мие,
Не рад козак журитися – та серденько ние.
 

Тот же образ в песне о Савве Чалом как символ предчувствия наступающей беды.

 
Стоить явир над водою, в воду похилився.
Ииде Сава з Немирова, тяжко зажурився.
 

Этот же образ сопоставляется с прекращением любви. Козак, сам находясь в чужой стороне, откланялся девице, то есть известил ее, что разлучается с нею навсегда.

 
Стоить явир над водою, в воду похилився,
Из чужини до дивчини козак одклонився.
 

Молодец, указывая на наклоненный явор, говорит, что если он не женится на той, которую любит, то навсегда останется неженатым.

 
Коло млина яворина, явир похилився;
Як не возьму котру люблю – не буду женився!
 

Муж, недовольный своим супружеством, сам себя называет явором:

 
Стоить явир над водою,
Повидае свою долю:
«Моя жинка некрасная;
Людьски жинки як ластивки,
Моя жинка як жидивка».
 

А ревнивый молодец сопоставляет мучение своего сердца, возбуждаемое разговором его возлюбленной с другим молодцом, с явором, стоящим над водою и палимым солнечным жаром.

 
Стоить явир над водою, в него соненько грие,
Ой, не стий же, мила, з инчим на розмови,
Бо мни серденько млие.
 

Привороженный молодец, страдающий от любви, идет спать под явор.

 
На добра-нич усим на нич,
Тепер же я пиду спати;
За воротами зелен явирь —
Там я буду почувати.
Ой, чи явир, хоч не явир,
Так зеленая ялина;
Миж усима дивчатами
Одна дивчина мини мила.
 

Молодец, пораженный горьким несчастием, идет в лес под явор оплакивать свое горе.

 
Ой, пиду я бором, бором
Та стану я пид явором.
Явороньку зелененький!
Пропав мий вик молоденький!
 

Явор помещается и в саду, и здесь он – символ грусти.

 
У садочку явир зелененький,
Явир зелененький, козак молоденький,
Козак молоденький тяжко зажурився!
 

Явор, являясь в начале песни, тем самым указывает на ее печальное содержание и вообще определяет грустный тон всего последующего. Это мы видим, например, в колыбельной песне, которая начинается словами: «Над морем-Дунаем ветер качает явор».

 
По над морем-Дунаем
Витер явир хитае.
Ой, сине мий Иване,
Дитя мое кохане!
 

Далее следует грустное чувство матери, воображающей себе, как она будет расставаться с сыном, когда он пойдет в войско. Так песня о кровосмесителе, где рассказывается, как вдова бросила в Дунай сына, а потом через двадцать лет нечаянно вышла за него замуж, начинается явором: из-под явора выходит эта вдова, и этим определяется печальное и мрачное содержание песни.

 
По над морем глибоким,
Стоить явир высокий,
А з пид того явора
Вийшла вдова молода.
 

В народной поэзии мы встречаем также яворовый лист. В одной угорской песне поется, что солдат томится в неволе, и песня начинается словами: «Широк лист на дубе, а еще шире на яворе». Дуб здесь – символ молодца, а явор – несчастия, горести, сообразно содержанию песни.

 
Широкий лист на дубини,
А ще ширший на явори.
Сидить жовнир у неволи
Сидить, сидить, тяжко здише,
Та й до тата листи пише.
 

В одной галицкой песне говорится: «Пошла б я к кринице за водою, да криница не чиста: нападало в криницу листьев с явора. Сделайте, молодцы, калиновый мостик, вычистите из криницы яворовые листья».