Текст книги "Шуты гороховые. Картинки с натуры"

У судебного следователя

Окружной суд. Общая приемная судебных следователей. 11 часов утра. Пусто. Вызванные свидетели только еще сбираются. На одной из скамей сидит мужик, громко вздыхает и вертит в руках повестку, на другой лежит сторож, завернувшись в солдатскую шинель, и по временам кряхтит, на третьей, как раз против сторожа, помещается старичок в плохеньком теплом пальто с кошачьим воротником. Старичок в серебряных очках то и дело нюхает табак. Судебный следователь еще не приходил. С лестницы в открытую дверь слышны чьи-то гулкие шаги.

– Должно быть, сам идет, – говорит сторож и подымается со скамьи.

Мужик и старичок откашливаются, но вместо следователя входит баба в синем суконном кафтане и цветном платке. За пазухой у нее грудной ребенок. Она подает сторожу повестку. Тот вертит повестку в разные стороны, смотрит в нее и говорит:

– Не приезжал еще. Дожидайтесь своего термину.

Опять молчание. Сторож жмется, кутается в шинель и пристально смотрит на старичка.

– Да вы не доктор будете? – спрашивает он его ни с того ни с сего.

– Нет, мы табачники. Табачную на Петербургской держим… – отвечает старичок.

– Так! А я по очкам-то думал – доктор. Знобит вот все, ну, и живот вертит… Как подхватит это в поясах – беда!

Опять шаги. Входит купец в лисьей шубе и ищет по углам образа, чтобы перекреститься, но, не найдя их, останавливается перед сторожем.

– Бога-то и нет у вас. Чудесно! А мы к судебному следователю, – говорит он и сует сторожу повестку. – Не разберешь ли, земляк, по какому делу?

– Мы неграмотные.

– Неграмотные. Чудесно! Да тут и не обозначено. А я думал, не известны ли вы так, понаслышке. Изволите ли вы видеть, мы басонщики…

– Не являлся еще следователь-то, – ввязывается в разговор старичок.

– Не являлся? Чудесно! Значит, обождем… Три дня в сумнении ходим. Верите ли, даже по ночам пужаюсь, потому в неизвестности. Теперича, изволите видеть, на Масленице маленько чертили грешным делом, так мало ли что во хмелю может случиться… Звезданешь кого ни на есть в ухо, а ему увечье. Где же все упомнить…

– Нет, вас в качестве свидетеля вызывают, – утешает его старичок, заглядывая ему в повестку, – значит, не вы обвиняетесь, а не видали ли что, не слыхали ли.

– Да ведь мало ли что в пьяном образе видишь! Увидал драку, ну, и ввязался. Бац в нюхало или едало – ну, и виновен. Мало ли каких прокламаций бывает!

– Нет, уж насчет себя вы успокойтесь. Это насчет других опрос будет.

– Насчет других? Ну, значит, чудесно! Теперь как гора с плеч! А жена пошла даже молебен служить… Вчера на целковый свечей одних поставил… Смучился даже… На еду не тянет… Хочешь щец хлебнуть, ан и ложка в рот нейдет, потому мало ли что… Мы люди мастеровые, так как в басонстве состоим, драки у нас этой самой пропасть! Иной раз как саданешь!..

В приемную входит чиновник с орденом на шее. Лисья шуба умолкает.

– Куда пройти к судебному следователю 00 участка? – грозно спрашивает он сторожа.

– Не являлся еще, ваше высокоблагородие… Потрудитесь обождать…

– Обождать! На одиннадцать часов вызывает, а еще и самого нет! Нечего сказать, порядки!

Чиновник садится. У бабы начинает плакать ребенок. Она вскакивает и начинает бегать с ним по приемной, стараясь его унять. Ребенок не унимается. Гулко и звонко раздается его рев. Баба силится перекричать его. Она поет и жужжит над его ухом. Чиновник морщится.

– И зачем это только сюда с ребятами пускают! – восклицает он. – Здесь присутственное место…

– Это вы, ваше благородие, действительно… Детскому сословию здесь не место, потому самая крикливая нация, – откликается купец.

Но баба уже воет над ребенком, а тот так и заливается…

– Эй, тетка, ребенка-то бы следовало дома оставить, – продолжает он.

– Да не на кого, голубчик, не на кого. Неужто бы я на себя такую муку взяла? – отвечает баба. – Мы, прачки, изволите ли видеть… Все наши бабы на реку белье полоскать ушли…

– Белье полоскать ушли! Дура! Неси сюда ребенка-то. Вот их высокоблагородие пугнет его хорошенько, так авось он тогда уймется. Пугните его, ваше высокоблагородие, вашим страшным обликом. Это иногда помогает… Рявкните на него хорошенько!

– Послушайте, да вы в уме? – произносит чиновник и хочет встать, но баба уже подошла.

– Смотри-ка, дядя-то какой страшный! Бука! Смотри-ка, нос-от какой у него! У! – говорит она ребенку. – А глазищи-то какие зеленые! Глазищи-то! Потереби его за нос, потереби. Скажи: «Дядя бяка!»

Чиновник выходит из себя.

– Послушайте! Это, наконец, невежество! – кричит он.

– Господин судебный следователь! – возглашает сторож.

Приемный час редактора

Хорошо меблированная комната. Письменный стол посередине. По стенам полки с книгами. На полу валяются изрезанные газеты. У окна другой стол. За одним из столов сидит секретарь редакции и что-то пишет. Сам редактор, заткнув перо за ухо, ходит по комнате и чешет затылок. На лице дума.

– Ах, Михаил Иваныч, – обращается он к секретарю, – я вот все хотел вас попросить, не составите ли вы корреспонденцию из Рагузы? Герцеговинцы теперь – такой модный животрепещущий вопрос, а у нас об них только одни перепечатки. Ну, возьмите там что-нибудь из газет… Любобратич, Восьмибратич… Выберите по карте какое-нибудь местечко… Упомяните о стычке, обозначьте побольше число раненых и убитых турок… Ну, о невежестве коснитесь… Знаете, по общему шаблону… по трафарету… Поняли?

– Ну, еще бы… – отвечает секретарь.

– Да напишите в скобках: «от нашего собственного корреспондента». Хорошо бы упомянуть о какой-нибудь девушке, похищенной в гарем. Придумайте ей имя попоэтичнее. Насчет раненых пройдитесь… обругайте австрийских докторов… Пожалуйста!

– С удовольствием…

Секретарь садится. Входит юный армейский офицер. В руках у него сверток, обвязанный розовой лентой.

– Мне бы господина редактора видеть… – робко говорит он.

– Я редактор. Что вам угодно?

– Пользуясь отпуском и находясь временно в Петербурге, я вам принес стихи, которые бы желал напечатать… Это, так сказать, досуг моего деревенского уединения… Мы в деревне стоим, так, от скуки… Я и прежде вам присылал несколько раз, но почему-то не удостоился… Теперь я привез целую тетрадку. Тут комические есть, трагические, но больше любовные…

Офицер развязывает ленту и передает редактору тетрадку, исписанную самым лучшим писарским почерком. Редактор начинает перелистывать. Попадаются заглавия: «К ней», «К ее бантику на лебяжьей груди», «К ее алькову», «Маше», «У ее изголовья», «В кустах». В глаза бросаются стихи:

 
Скажу в глаза и за глаза:
Чиста, чиста твоя слеза,
Ползет на девственных ланитах,
Как бы отшельник непорочный в скитах…
 

– Извините, мы этих стихов не можем напечатать, – говорит редактор и отдает рукопись.

– Отчего же? Вы прочтите, тут есть разные…

– Неудобно.

– Отчего же, помилуйте! Стихи, кажется, самые удобные. Тут есть и большие, и маленькие… Есть даже двустишие, посвященное нашему адъютанту:

 
Твержу я целый век:
Ты благородный человек.
 

– Эти стихи не подходят к программе нашего издания.

– Отчего же не подходят? Вы попробуйте напечатать, так, может быть, и подойдут.

– Извините, они неудобны для нас…

– Странно… Разве вы не можете объяснить, почему неудобно?

– Редакция не дает объяснений.

– Еще более странно!

Офицер берет рукопись и уходит. Входит купец с клинистой бородкой.

– Что вам угодно?

– Мы насчет тещи. Тещу бы нам отчехвостить хорошенечко, – отвечает он визгливым голосом.

– То есть как это? – спрашивает редактор, еле удерживая смех.

– В статейке продернуть… Такая бестия навязалась, доложу вам… Изволите видеть, мы шорники будем и в прошлом году на ейной дочери женились… И взяли их как есть за одну их красоту, ну, и тещу эту самую… потому они при своем вдовстве железом торговали. Капиталов никаких… Божие милосердие было, небель… Теперича мы их сгоняем с квартеры, потому каторга от них, а не жизнь, а оне небель назад требуют. «Я, – говорит, – шесть пудов одной медной посуды с собой принесла, окромя трех самоваров». Насчет перин и подушек Господь с ней… а медная посуда – сами знаете… Тут у меня в жалобе все как следует объяснено… Пожалуйте! Нельзя ли, ваше высокородие, так ее отчехвостить, чтоб до новых веников не забыла!

Редактор в недоумении.

– Помилуйте, какая жалоба! Здесь не квартал…

– Ах, господи! Что будет стоить, мы за ценой не постоим… Только бы ее попугать хорошенько…

– Обратитесь к мировому судье…

– Мы это знаем-с… А все-таки хотелось бы нам пробрать ее в газету на обе корки. Теперича мне даже в пищу всякую дрянь подмешивает.

– Извините, это не наше дело…

– Ежели у вас лошадки, мы бы вам хомут или седло с нашим удовольствием… Ремни, гужи какие…

– Ничего не могу сделать…

– Так нельзя отбарабанить?

– Нельзя-с…

– А жаль! Прощенья просим!

У доктора

Роскошно убранный кабинет. Доктор принимает пациентов.

– Номер первый, пожалуйте! – восклицает лакей.

В кабинет входит молодая дама и кланяется. Доктор вопросительно смотрит на нее. Она потупляет глазки и молчит.

– Прошу покорно садиться, сударыня, и объясните мне, пожалуйста, чем вы страдаете?..

– Я к вам не за тем, – робко отвечает дама. – Я ничем не страдаю.

– Но позвольте вас спросить, что же у вас болит?

– Ах, ей-богу, я не знаю… Мне стыдно сказать…

– Сударыня, как перед врачом в кабинете, так и перед священником на духу нет секретов.

– Нет, нет, никак не могу!..

– Покажите ваш прелестнейший язычок…

– Ах, оставьте, я совсем здорова… Я не за тем… Вот видите ли, у меня муж купец и каждый день пьян… Ах, не могу, не могу!

– Успокойтесь, сударыня, и расскажите все по порядку…

– Муж каждый день пьян, а у нас есть приказчик, но никакого внимания на меня не обращает, так нельзя ли какого-нибудь корешка или снадобья?..

– Понимаю, понимаю… Вы влюблены, и влюблены несчастливо… Значит, вам нужно приворотного…

– Да-с, – чуть слышно отвечает дама и выбрасывает из кулака на письменный стол четвертную бумажку.

Доктор косится на бумажку, хмурит лоб и говорит:

– Что ж, это можно… Конечно, это средство неверное, но все-таки попробуйте. Чем ваш муж торгует?

– Да у них скипидар, вохра и все эдакое… Шубный клей есть.

– Прелестно. А приказчик брюнет или блондин?

– Брюнет и даже с сизым отливом, как вороново крыло, а на шее родимое пятно и около глаза царапина.

– Царапина? Еще того лучше. Прописывать лекарство я вам не стану, а вот дам леденец, возьмите и кладите ему каждый день в чай по кусочку, да чай подавайте сами, а через неделю зайдите сюда.

Доктор вынимает из стола витушку ячменного леденца, завертывает в бумажку и подает ей.

– А мне все есть можно? – спрашивает дама.

– Все, все до капельки!

Входит купец в сибирке.

– Что у вас? Чем больны?

– А вот, изволите ли видеть, в поясах щемит и как бы что под сердце отдает, ну и голову крутит, словно как бы кто тебя поленом съездил! Явите божескую милость, полечите хорошенько, за благодарностью не постоим, – кланяется купец.

Доктор глубокомысленно закусывает нижнюю губу.

– Покажите язык… Больше, больше! Чего вы боитесь? Я не откушу! Объелись, верно?

– Это точно-с. Действительно, третьего дня на похоронах у одного подрядчика блинов двадцать съел, потом это хмельная антимония началась, пуншевую сырость разводили… и все этакое… не оставьте нас, грешных! Верите ли, разогнуться не могу! И в баню ходил, и перцовкой терся…

– Снимите сибирку и лягьте на диван.

Купец жалобно смотрит на доктора и ложится. Доктор начинает мять ему спину, спрашивая:

– Не больно? Не больно?

Купец кряхтит и стонет. Доктор напирает еще сильнее. Купец вскакивает.

– Ага! Проняло? Отлично. Я пропишу вам лекарство, но прежде всего вам нужно сидеть на диете.

– А где эту деету купить-то можно? В мебельной лавке, что ли?

– Да что же, по-вашему, диета-то – мебель, что ли! От пищи воздерживаться надо! Один суп с булкой есть. Чай пить жиденький с белым хлебом… Лягьте еще, я вас смеряю…

Доктор лезет в шкаф с инструментами и для пущей важности начинает перебирать хирургические инструменты. Вот достал акушерские щипцы. Мелькнула сталь на солнце. Купец пугается.

– Батюшка, ваше высокоблагородие, увольте от этого! Не дамся! Нельзя ли так! Вдвое заплачу! – вопит он.

– Ну, бог с вами! Только для вас освобождаю… Да главное – насчет еды остерегайтесь. Пирогов не ешьте.

Доктор пишет рецепт. Купец лезет в карман и достает синенькую.

– Так и щец, и пирожка с капусткой нельзя?

– Нельзя.

– И с морковью невозможно?

– Невозможно.

– А с рысью и с яйцами?

– Нельзя.

– А с творогом или вареньем?

– Да нельзя же, говорю вам!

– А насчет хмельного былья? – робко спрашивает он.

– Пейте, только умеренно!

– Вот насчет этого спасибо!

Купец лезет снова в карман, прибавляет к синенькой еще целковый, раскланивается и уходит.

На Фонтанке

Сквозь тонкий лед ледокольной майны на Фонтанке провалилась пробегавшая собака. Она жалобно визжала и билась, стараясь выкарабкаться из воды, но тонкий лед обламывался под ней, и она снова падала в воду. Визг ее был пронзителен и раздирал душу. На набережной стал останавливаться проходивший народ. Толпа быстро увеличивалась. Слышались соболезнования, но спасать собаку никто не решался.

– Утонет, – говорит полушубок. – Как пить даст – утонет.

– Нет, выкарабкается, – отвечает другой, – как до твердого льда дойдет, так и выкарабкается. Вишь, как визжит-то жалобно, будто человек! А спасти можно. Стоит только доску накинуть.

– Идет на пару пива, что утонет?

– Ах ты, душевная! Умирать-то тоже не хочется, – вставляет слово баба.

Стоящий рядом купец хмурится:

– Душевная! Нешто про пса можно так говорить!

– А все-таки блажен раб, еже и скоты милует. Ах, как визжит-то, сердечная! Братцы, да что ж вы так-то стоите. Можно багор подать, петлю накинуть…

– У меня полушубок новый… Мальчик, зайди вон на плот-то, да помани ее будто булочкой…

– А хорошая собака… Это, надо статься, польской породы. На охотника так рубль целковый даст.

– Ври больше! Нынче польские-то собаки ничего не составляют. Вот ежели бы лягаш был!.. Да и вовсе это не польская, а водолаз, потому у водолаза этого самого в лапах перепонка…

– Водолаз! – передразнивает солдат. – Ты видел ли водолазов-то? У нас у поручика водолаз был, так тот у дверей на лестнице в колокольчик звонился. Схватит зу-бьем за колокольчик да и позвонится. Капут! Поминай как звали! Нет, вынырнула!.. А теперича ежели ее спасти, лучший друг будет.

– Это точно… – замечает чуйка. – Теперича у нас в Ямской у извозчиков собака… на каретном дворе… Гусляк один держит, так у него теща… ну и козел от домового взят… Так эта собака все с козлом… На Масленице стала это она печь блины… а сам он пошел в трактир…

– Эх, как воет! Даже слушать жалостно! Видно, со щенятами!

– Нет, мужской нации… Со щенятами давно бы ко дну пошла. Только эта самая теща… Нет, что я?.. собака…

С дрожек соскакивает проезжавший бородач в золотых очках, расталкивает народ и подходит к перилам.

– Что тут такое? – спрашивает он.

– Собака тонет, ваше высокоблагородие…

– Так что же вы стоите и не спасаете! Эх вы! А еще православные! Как вам не стыдно за свое бессердечие!.. Да знаете ли вы, что даже само общество покровительства животным за это награды назначает. Ведь у собаки так же, как и у человека, жизнь, ведь она так же мучается… Вон доски на спуске валяются, тащите их за мной. Господа, я честью вас прошу…

– Нет, сунься-ко сам, коли тебе жизнь дешева, – раздается со всех сторон. – Да у нас тоже дело есть… Нам прохлаждаться из-за собаки невозможно…

– Почтенные, помогите барину!.. Отчего собаку не спасти, коли возможно… – упрашивает какая-то женщина.

– А ты стегани сама прежде… Тонуть будешь, так по крайности карналин поддержит, а мы в полушубках по-топорному…

На льду раздается пронзительный вой. Бородач в очках подбоченивается.

– Так не хотите вы честью, распроканальи, архибестии? – кричит он. – Где городовой? Я вас!..

Два мужика снимают шапки. Некоторые пятятся.

– Не хотите, ракалии?.. За мной, анафемы, коли так!

Раздаются крепкие слова. Несколько полушубков бегут на спуск и подымают доски. Ругательные слова звенят в воздухе. Откуда являются энергия, воодушевление! Крючник распоясывается и подает веревку. Доски положены на лед, веревка закинута, и собака спасена. Вот она отряхивается от холодной воды и робко смотрит на окружающих. «Ура!» – раздается на набережной.

– А ловко нас пробрал барин… хороший такой… ласковый… Не обругай – ни за что бы собаку не спасли… – говорят мужики.

Вдали показывается городовой.

Перед праздниками

Лавка в Александровском рынке. Страстная неделя. Приказчики – кто убирает товар, кто занимается с покупателями. В конце прилавка стоит большой чайник с чаем, завернутый в старое байковое одеяло; на чайнике уместился серый кот и греется. Хозяин на пороге и по временам раскланивается с проходящими мимо знакомыми покупателями. Рядом с ним лавочный мальчик; он косится на хозяина и звонким дискантом выкрикивает название товаров. Около хозяина останавливается купец с подстриженной бородой и здоровается.

– Откуда? – спрашивает хозяин.

– Из думы. Ведь наше дело тоже подрядное, – отвечает подошедший. – Вот теперича эти самые мостовые мостить… грязь свозить. Оказия! Ну, как торгуете?

Хозяин машет рукой.

– Какая теперь торговля на Страстной… Обстоятельный покупатель скрылся, потому у него по домашеству занятие, а идет ежели, так шишгаль… Кому, к примеру, нехватка чего, или для подарков, или только что жалованье получил, а то и к ростовщику что спулил. Теперичный покупатель – горечь.

– Это точно. А нет ли у тебя ситчику какого ни на есть поплоше? Крестница у меня есть, так ей подарить надо. У швейцара крестил… Славная девочка. Подросточек, знаешь, ну так уж рядиться-то хочется… Нет ли чего из завали аршинчиков двенадцать?

– Как не быть! Толкнись к молодцам – покажут.

Купец входит в лавку и говорит:

– Комиссия это тоже перед праздниками! Тому дай, тому сунь… Всего оберут… Теперича у нас – трубочисты, из бань народ – все лезут, а отказать нельзя!

В лавке стоят покупатели: чиновник в фуражке с кокардой и его жена. Перед ними нарыт товар.

– Ну, Васеньке на рубашку купили, Манечке на бурнусик тоже… – говорит жена. – Вот Марфе надо бы платок к празднику подарить. Она такая услужливая, расторопная. У Петеньки зубки шли, так все ночи с ним маялась.

– Ну, что платок! – отвечает муж. – Действительно, она женщина расторопная… Нужно ее чем-нибудь получше наградить. На платье ей купить, что ли? Нет ли у вас ситчику какого погнилее, так, совсем плохенького? – обращается он к приказчику.

Приказчик раскладывает ситец.

– Ну нет, это не годится: у меня почти точно такой капот есть. Что ж кухарке в одно перо с барыней рядиться, – произносит чиновница.

– Нет ли у вас какого-нибудь совсем линючего, – добавляет муж. – Сами знаете, кухарке подарить надо. Действительно, она такая старательная… Теперь у нее посуда в кухне, самовар – жаром горят… Вы не стесняйтесь, господин торговец, показывайте… Хоть бы ежели мышами проедено было, и то ничего…

Далее в товаре роются два мужика и баба. Один мужик потребовал от ситца образчик и жует его, пробуя, слиняет краска или нет.

– Нет, родименькие, это все не то, не тот манер… – говорит баба. – Теперича перед тем как Митрофану Игнатьичу окриветь, так наезжала сюда Анисья… вот ситец так ситец брала она! Травка, а на травке букашка, и промеж всего вавилон городками…

– Эх, тетка, видно, вам птичьего молока требуется! Даром только топчетесь да от дела отбиваете, – с упреком говорит приказчик. – Нешто это модель столько товару нарыть! Ну, чего зря нюхаешь! Бери вот этот манер! Тут и зелень, и маков цвет! Пойдешь по улице, так бык бросится, корова за траву примет! Ну! Что топчешься, словно слепая в бане! Решай! С людей четвертак аршин, а с тебя двугривенный.

– Да мне бы, миленький, волдыриками хотелось, а чтоб на волдырике жук…

Приказчик выходит из терпения.

– Волдыриками! Вот как хвачу куском по затылку!.. Вчерашнего дня, видно, требуется!..

– Земляк, земляк! Что ты! Мы купим! – останавливают его мужики.

– Купим! С собой ли деньги-то? Лешие эдакие! Черти! Право, черти! Вы думаете, здесь деревня? Здесь Санкт-Питербурх!

– Ну, режь, режь пять аршин на полечку! Вишь, как раскудахтался!

Входит нарядная дама. У дверей останавливается ливрейный гайдук с покупками.

– Нет ли у вас платков, какие обыкновенно простолюдины покупают? – говорит она. – Я всегда беру в английском магазине, но мне сказали, что у вас дешевле. Знаете, эдакую безвкусицу… Чтоб и зелень, и желтизна, и красный цвет…

– Есть, ваше превосходительство, – отвечает приказчик, наклоняя голову набок и из учтивости как-то проглатывая слова.

– Понимаете, что-нибудь азиатское…

– Поняли, ваше сиятельство!

– Чтобы разительно действовало на грубый вкус мужика…

– Будьте покойны, ваша светлость! Пожалуйте!

– Доброты не надо, краски могут быть линючие, только бы подешевле…

– В самый раз будут. Пожалуйте!

– Ежели шерстяные, то могут быть и молью съедены…

– Потрафим! Пожалуйте!

– Мне, знаете, кухонную прислугу и дворников к празднику наградить, так чтобы им нравилось.

– Останутся довольны! Пожалуйте.

Приказчик выкидывает на прилавок платки. Дама вооружается лорнетом и начинает рассматривать товар. Гайдук косится и отдувается. Лавочный хозяин дает мальчишке подзатыльник и кивает на даму. Мальчишка бросается со всех ног и подает даме стул.