Текст книги "Исповедь флотского офицера. Сокровенное о превратностях судьбы и катаклизмах времени"

Пролежал я там дня три, пока следы побоев на лице не стали такими устрашающими. Командир роты Веккер Яков Наумович, наш старшина роты Владимир Мельниченко и все до одного курсанта роты прекрасно знали, где я нахожусь, потому что я не появлялся не только в столовой курсантского камбуза и на лекциях, но даже на вечерней поверке. Тем не менее, никто из руководства не заглянул ко мне в сушилку и не вызвал меня для разбирательства. Раз я не умер от голода, то кто-то из сердобольных сокурсников приносил мне пищу. Тоже не помню, кто это делал. Ни в первые дни после группового избиения, ни после во мне не было зла и ненависти к тем, кто так жестоко поколотил меня, как и никогда не возникало чувство мщения. Когда я вышел из сушилки и присоединился к своим однокурсникам, то все были излишне предупредительны и разговаривали со мной так, будто ничего не случилось.

Это непонятное избиение никак не изменило хорошего и дружеского расположения ко мне тех сокурсников, с которыми я общался за столом или сидел на лекциях и самоподготовках. Точно так же и я не держал ни на кого обид. До сих пор сохранилось лишь безобидное чувство недоумения. Пусть эта тайна так и останется для меня тайной. Что стало причиной всплеска ненависти ко мне, мне непонятно и до сих пор неизвестно. Ведь до этого я 2 года прослужил матросом срочной службы на боевом корабле, иногда крепко выпивал, но ни разу не было случая, чтобы я кого-нибудь ударил или ударили меня. Я находил взаимопонимание и общение как с «годками», служившими по четвертому году, так и с молодыми матросами, призванными на год позже меня. После, я 11 лет прослужил на атомной лодке, где иногда в свободное от службы время мы, офицеры-сослуживцы, накачивались лодочным спиртом до потери сознания. Тем не менее, я никогда не проявил агрессивности, ни в трезвом, ни в пьяном состоянии, и ни с кем не подрался. Задним числом я четко могу сказать, что дело было все-таки не в моей пьяной агрессивности, а в агрессивности моих сокурсников. Возможно, это был заказ командира роты Я.Н. Веккера или даже старшины роты Мельниченко, чтобы проучить меня за мои самовольные отлучки.

Но ещё тогда я категорически решил для себя, что виноват в этом только я сам и перестал думать и вспоминать об этом случае. Никто из сокурсников тоже никогда не пытался затрагивать эту тему даже при совместных пьянках. Я думал, что мне об этом расскажут на нашей единственной встрече 31 мая 2014 года, но встреча закончилась для меня совместным фотографированием. Никакой откровенной беседы так и не состоялось. Тем не менее, берясь за эту книгу, я дал себе слово говорить только правду. А избиение, о котором я рассказал, не миф, а голая правда. Я ещё раз заявляю, что никогда не имел и не имею зла ни на одного моего сокурсника, а вспоминая об этом избиении, не страдаю, а испытываю радость, что вспышка ненависти произошла только раз. Я никак не могу назвать себя «стандартным» курсантом. А всякая нестандартность рано или поздно приводит «стандартных» людей в необъяснимое бешенство. Всплеск такого бешенства я и пережил на собственной шкуре.

И радуюсь от того, что этого больше никогда не повторилось, хотя я после этого нисколько не изменил ни своего внутреннего состояния, ни внешнего поведения. Стыдно признаваться человеку, который прослужил 32 календарных года на воинской службе и прошел все ступени от матроса, курсанта и до старшего офицера в звании капитана 1-го ранга, но воинская дисциплина вызывала во мне чуть ли не физическое отвращение. Разумом-то я понимал, что дисциплина необходима, а вот душа воспринимала дисциплину как непереносимое насилие. В училище я вечно боролся сам с собой и преодолевал свою неприязнь к дисциплине, объясняя это тем, что без окончания военного училища я не смогу прокормить семью. Женился я ещё на первом курсе и, надо откровенно сказать, что именно через женитьбу я не сорвался в штопор и сумел успешно закончить военное училище. Однако не обошлось без ужасного духовного кризиса. Я честно признаюсь, что если бы государство предоставило мне право безболезненного перехода в гражданский вуз, то я не колеблясь, добровольно оставил военное училище и продолжил образование в гражданском вузе. Но такого права я не имел, как не имели его и все курсанты военных училищ.

Где-то на третьем курсе военная дисциплина мне стала настолько невыносима, что я решил списаться по здоровью и перейти в какой-нибудь гражданский вуз по инженерному профилю специалиста по вычислительной технике. Сначала я выдумал боли в правом боку, но чем больше симулировал, тем больше эти боли становились реальностью. Не обнаружив серьезного заболевания печени, меня из военного госпиталя перевели в центральную психбольницу города Ленинграда. Меня там лечили тем, что вводили лошадиную дозу инсулина, от которой я впадал в кратковременную кому. Когда я приходил в сознание, давали моченую капусту с сахарным сиропом, а затем спрашивали о болях в правом боку. Суровые методы лечения и общение с пациентами психбольницы быстро привели меня в чувство. Я понял, что если меня выпишут с диагнозом психического больного, то не видать мне никакого гражданского вуза как собственных ушей.

Нужно будет с позором возвращаться в деревню и сидеть у престарелых родителей на шее, потому что со справкой психического больного путь к высшему образованию будет навсегда закрыт. Меня могли принять только разнорабочим в местный совхоз или ремонтные мастерские сельхозтехники. Когда весь ужас моего положения дошел до моего разума и сознания, я быстро выздоровел и все симптомы фантомных болей исчезли, как будто их никогда и не было. Нет, я не полюбил военную дисциплину, но я духовно примирился с тем, чтобы всю жизнь быть военным. Психбольница лишила меня всякой альтернативы. Или я деревенский чернорабочий, или пожизненный офицер. Выбора не было. Но мало было самому признать свою ошибку и покаяться в отступничестве от будущей офицерской службы, нужно было доказать врачам, что я психически абсолютно здоров.

И опять, честно признаюсь, что без помощи капитана 1-го ранга Кривошеева Ивана Абрамовича – отца моего однокурсника Юры Кривошеева, мне никогда не удалось бы вернуться в училище полноценным курсантом и продолжить образование. Надо сказать, что с первого курса родители Юры Кривошеева, Иван Абрамович и Надежда Яковлевна, относились ко мне как к родному сыну, хотя сам Юра Кривошеев в курсантские годы никогда не был для меня близким другом. Я относился к нему, как и к другим сокурсникам, несколько снисходительно. Прежде чем стать курсантом, я два года отслужил срочную службу простым матросом, был на три года старше своих однокурсников и они мне казались неоперенными юнцами. А вот родители Юры почему-то сразу взяли надо мной шефство и всячески помогали по жизни. Моя жена училась в Мичуринском пединституте и иногда, на праздничные «длинные» выходные дни, приезжала ко мне в гости.

Иван Абрамович или на пару дней снимал для нас ленинградскую гостиницу или принимал мою жену и меня в своей трехкомнатной квартире на Карповке, представляя в наше распоряжение одну из комнат. Хлебосольность и гостеприимство этой офицерской семьи для меня и моей жены не имели границ. Иван Абрамович гордился своим высоким офицерским званием и своим служебным положением и щедро делился с нами своей семейной теплотой, уютом и любовью. Когда я по собственной глупости оказался в психбольнице, с перспективой получить пожизненный желтый билет психически ненормального человека, то Иван Абрамович и там не оставил меня без своего попечения. Я признался ему, что придумал боли в правом боку, чтобы демобилизоваться с военной службы и продолжить образование в гражданском вузе. Не знаю, сколько усилий и нервов истратил Иван Абрамович, чтобы организовать мое спасение из явно безвыходной жизненной ситуации.

Он привел в психбольницу главного военного психиатра Ленинградской военно-морской базы. Тот обследовал меня и сделал заключение, что психически я абсолютно здоров. Угроза полной потери своего будущего миновала. Я вернулся в училище полноценным курсантом, по конспектам своих однокурсников наверстал упущенные два-три месяца пропущенных занятий и, в очередной раз, на пятерки сдал все экзамены. Эта попытка лукавством и лицемерной симуляцией изменить свою жизнь к лучшему стала мне уроком на всю оставшуюся жизнь. Говорить об этом срыве мне неприятно. Но я обещал говорить правду, а это и есть правда моей жизни. Я понял, что всякое лукавство и лицемерие смертельно опасны для моего будущего и неприемлемы для решения личных жизненных проблем. Быть офицером – это не только мое призвание, но и жизненный крест, который я должен нести, как бы мне не было тяжело от воинской дисциплины.

Когда я стал москвичом, уже больной военный пенсионер Кривошеев Иван Абрамович с женой Надеждой Яковлевной приезжали ко мне в гости. Я их встретил, как родных отца и мать. А они искреннее порадовались за мои успехи и мое благополучие. Иван Абрамович Кривошеев и его жена Надежда Яковлевна давно ушли из жизни, но я буду помнить о них, пока жив, и молиться за них перед Богом Всевышним, ибо без их помощи и без их участия не состоялось бы моей военной карьеры и человеческой судьбы успешного человека. Возврат от жизни пациента дурдома к жизни курсанта военного училища был не просто случайностью, а божественным чудом. Но это чудо произошло не само по себе, а по воле и участию в моей судьбе Кривошеева Ивана Абрамовича, отца моего сокурсника Юры Кривошеева. Вечная память ему и его жене Надежде Яковлевне, которые вернули меня из небытия дурдома к нормальной жизни.

Несмотря на такое жизненное испытание, я не изменил своих правил и всегда освобождался от экзаменационного стресса принятием смеси пива и «чекушки» водки. Тем самым я на целые сутки выводил себя из рабочего состояния. Но то, что я терял целые сутки времени, никак не сказывалось на подготовке к очередному экзамену. Каким-то непостижимым образом к вечеру накануне очередного экзамена я был полностью готов ответить на все вопросы. Цейтнота я никогда не испытывал. Возможно, этому способствовал статус внештатного вечернего учителя для всех моих однокурсников. Напомню, что когда я сдавал экзамены вместе со своими однокурсниками (один раз я пропустил сессию по воспалению легких, но быстро наверстал пропущенный месяц учебы и сдал все экзамены на пятерки), то по просьбе однокурсников на вечерней самоподготовке накануне очередного экзамена проводил беглую лекцию по всем экзаменационным вопросам и разъяснял те вопросы, которые были непонятны моим сокурсникам. Это было железное правило, которое соблюдалось до конца нашей учебы в стенах училища. Таким же железным правилом была и моя первая очередность при сдаче экзаменов. Я первым заходил и первым отвечал.

За сутки или двое смутные знания, которые я приобретал на лекциях, оформлялись в стройную логическую систему, разрушить которую я мог только после сдачи экзамена и принятия убийственного «пунша» из смеси водки и разливного жигулевского пива. При таком способе подготовки и сдачи экзаменов за пять лет учебы в Высшем военно-морском училище у меня выработался инстинкт неприязни и даже психологического страха перед экзаменами. Причины для этого были из-за психологической несовместимости моей личности с некоторыми преподавателями. Помню был у нас такой преподаватель капитан 1-го ранга Колосов, который носил широчайшие штаны и вместо конкретных знаний по своему предмету любил нам читать морали и наставления. Женившись на первом курсе, я приехал в училище с обручальным кольцом на пальце.

Однажды Колосов увидел это кольцо и впал в истерику. Он обвинил меня в «буржуазности» и приказал снять золотое кольцо и выбросить его. Я конечно, снял и спрятал кольцо в карман. Негоже разбрасываться золотом, да ещё и свадебным кольцом по прихоти придурка в звании капитана 1-го ранга. После этого Колосов на каждой лекции подходил ко мне и проверял, не нарушил ли я его приказа, не забывая в очередной раз обвинить меня в буржуазности. Каждый раз перед посещением лекции Колосова кольцо приходилось снимать и прятать в кармане. Но ведь я должен был сдать ему то ли зачет, то ли экзамен. Не помню точно. Представляете, насколько должны быть точны и обстоятельны мои ответы, чтобы этот придурок убедился в полноте моих знаний и поставил мне зачет или отличную оценку? В противостоянии с такими преподавателями, которые по тем или иным причинам испытывали ко мне неприязнь, меня спасало то обстоятельство, что экзамены, как правило, проводились в присутствии 2–3 экзаменаторов.

Я отвечал не только по вопросам экзаменационного билета, но обстоятельно и с расстановкой – на все дополнительные вопросы. Эти дополнительные вопросы не оставляли никакого выбора тем преподавателям, которые испытывали ко мне неприязнь. У них не было альтернативы, и они вынуждены были ставить мне отличную оценку. Я всегда имел, и имею до настоящего времени огромную жажду к накоплению знаний, но эта жажда проявляется по выбору души, как свободное волеизъявление собственных духовных потребностей. А вот каждый очередной экзамен, даже те, которые я сдавал на первом курсе досрочно, я воспринимал как насилие над моей личностью. Это и стало одной из причин, по которой я добровольно отказался от учебы в Военно-морской академии. О чем, в общем-то, на склоне лет, нисколько не жалею. Надеюсь, тем самым я освободил себя от стрессов и сохранил жизненную энергию для философского творчества.

Глава VI
Начало московской жизни и службы в РТУ ВМФ

1. период адаптации и смены функциональных обязанностей

И опять, когда я начинаю сравнивать себя с Андреем Луцуком, то это сравнение происходит не в мою пользу. Мужество Андрея Луцука, который добровольно подверг себя учебе в академии ВМФ и академии Генштаба, я воспринимаю как его личный подвиг и тяжелую жертву во имя будущей карьеры и высокого положения в обществе. Видимо, это перенапряжение духовных сил сказалось на его здоровье. Лет пять после ухода на заслуженную пенсию Андрей Луцук вел размеренную сельскую жизнь, занимался сельским хозяйством и охотой. Казалось бы, что прошлое перенапряжение должно было ослабнуть и раствориться в размеренной и спокойной жизни сельского дачника и любителя охоты. Но не тут-то было. В одной из стрессовой ситуации личного семейного характера Андрея прихватил обширный инсульт, и он, не мучаясь и не страдая, в сравнительно молодом возрасте ушел из жизни.

Пока я жив, я буду помнить благое дело, которое сделал для меня Андрей Луцук своим дружеским советом. Но не только за это. Я буду помнить его как великого и мужественного стоика, нашедшего в себе мужество и силы получить три высших военных образования. Мое назначение в мае 1982 года на штатную должность офицера РТУ ВМФ остановили все происки Вдовиченко против моей личности. Я для него был слишком мелкой сошкой и только исполнителем чужих замыслов. Года два он писал кляузы и рапорты начальнику Главного штаба ВМФ на главного конструктора Аналитического центра академика Савина Анатолия Ивановича и на Эдуарда Черненко, доказывая их сговор и неработоспособность будущего информационного объекта. Дело кончилось тем, что Вдовиченко уволили в запас и отправили на пенсию. О его дальнейшей судьбе мне неизвестно.

Несмотря на некоторые неблаговидные происки Вдовиченко против моей личности, я с благодарностью вспоминаю о нем, потому что именно он отобрал мое личное дело для назначения в Аналитический центр, как золотого медалиста и безупречного офицера атомного ракетоносца. Где бы я был и кем стал без помощи Вдовиченко? По крайней мере, не служил бы в Москве и не проявил свои творческие способности, а где-нибудь тихо спивался на должности военпреда и ждал выхода на пенсию. Потом ведь Вдовиченко был абсолютно прав, когда утверждал о неработоспособности Аналитического центра на вычислительной технике, построенной на базе транзисторов, резисторов, диодов и других элементов микросхем. Его беда в том, что он не видел перспективы развития вычислительной техники. Когда есть линии коммуникации, программное обеспечение и есть идеология обработки и обобщения данных от множества первичных источников информации, то переход на новейшие образцы высокопроизводительной вычислительной техники не составляет большого труда. Наш центр был предтечей советского Интернета и этим все сказано.

В 1980–1984 годы, когда я занимался проблемами Аналитического центра, о компьютерах и слыхом не слыхивали даже в самых продвинутых научных кругах США и СССР. Просто наш информационный центр на несколько десятилетий опередил время. Но нельзя же было его за это хоронить и убивать. В конце концов, история развития науки показала, что прав был академик Савин Анатолий Иванович, а не Вдовиченко. Он видел такую далекую перспективу, которая была недоступна Вдовиченко. Лично для меня Аналитический центр был настолько грандиозным и гениальным замыслом, что я не мог его очернить ни при каких обстоятельствах. Скажу больше. Наивысшую гармонию служебной деятельности и смысла бытия и жизни я ощущал именно в те годы, когда занимался проблемами Аналитического центра. Когда же в мае 1982 года я стал полноценным москвичом и штатным офицером РТУ ВМФ, да ещё и получил воинское звание «капитан 2-го ранга», то моей радости не было конца.

Я готов был служить на этой должности до выхода на пенсию. И никогда бы не стал заниматься строительством автостоянки, потому что по горло был занят интересной и творческой работой. Кроме Аналитического центра Черненко поручил мне вести ОКРы и НИРы по созданию неакустических средств обнаружения подводных лодок и боевых пловцов вероятного противника. Я пылал идеями и за короткий неполный двухлетний срок, стал соавтором шести секретных открытий и изобретений, подтвержденных номерными Свидетельствами Государственного комитета СССР по науке и технике. Но в 1984 году штатную должность офицера сократили, и я снова ненадолго оказался между небом и землей и даже некоторое время пытался самостоятельно найти себе службу в блатной организации, которая называлась «Загрантехстроем».

Блат её заключался в том, что офицеров там переодевали в гражданку и отправляли в длительные загранкомандировки в страны третьего мира для строительства причалов, пирсов и портовых сооружений. По возвращении из такой командировки офицер получал вместо инвалюты боны или чеки, и мог отовариваться импортными товарами в московском магазине для иностранцев «Березка» или в приморских магазинах «Альбатрос» для моряков гражданского флота. Но такого перевода не получилось. Когда начальник РТУ ВМФ Попов Георгий Петрович узнал, что я остался за штатом, то по согласованию с начальником отдела ремонта и снабжения капитаном 1-го ранга Аникиным Германом Сергеевичем, предложил мне занять вакантную должность старшего офицера этого отдела по ремонту радиотехнического вооружения надводных кораблей Военно-Морского флота. Аникин вызвал меня к себе и прежде всего, сказал, что ремонт – это не наука.

Научные и промышленные предприятия любят изготавливать опытные и новые серийные образцы, но не любят ремонтировать старую технику. А этой старой техники на боевых кораблях ВМФ не менее 85–90 процентов. Старую технику в основном ремонтируют подчиненные РТУ ВМФ флотские заводы и бюджетные ремонтные мастерские, но им нужны запасные части, которые заказываются через РТУ ВМФ. Все договора на поставку запасных частей, а их было около 400, по числу предприятий-изготовителей радиотехнического вооружения, проходят через старшего офицера по ремонту. В общем ремонт – это огромный фронт рутинной работы, требующей полной самоотдачи и напряжения сил, а также специальных знаний специфики ремонта, связанных с нормочасами на качественное исполнение ремонтных операций и знание ремонтных возможностей собственных предприятий и предприятий промышленности. Аникин не пугал меня. Все так и оказалось на деле.

Я понимал стоящие передо мной трудности, но верил в свои возможности, да и не мог отказаться, потому что другой вакантной должности не было и не предвиделось в скором будущем. Раз мне предложили эту должность главного ремонтника, то значит, начальник РТУ ВМФ верил, что я справлюсь. Мне лишь оставалось доказать, что эта работа мне по силам. Никакого времени на изучение новой специальности не было предоставлено. С первых же дней, я крутился как белка в колесе, чтобы реагировать на запросы флотов и флотских предприятий по размещению ремонта радиотехнических изделий и обеспечению их нужными запасными частями. Моим единственным учителем и консультантом был начальник отдела Аникин Герман Сергеевич. Во время службы это был весьма нервный офицер, который так громко разговаривал по телефону или с посетителями, что его голос прослушивался в коридоре.

Многие офицеры шестого отдела искренне жалели меня и считали, что Аникин просто раздавит меня своим криком и придирками. Но я с таким упорством и настойчивостью взялся за исполнение обязанностей главного ремонтника, и так внимательно исполнял указания своего нового шефа, что у Аникина не было повода повышать на меня свой голос. Месяца через два-три я полностью освоился с основным кругом своих новых функциональных обязанностей и был признан начальником отдела грамотным специалистом по ремонту радиотехнического вооружения боевых надводных кораблей Военно-морского флота. Это признание выливалось в то, что к дню ВМФ или к другим общесоюзным праздникам мне вручали от имени начальника РТУ ВМФ «Почетные грамоты» за успехи в боевой и политической подготовке. Других наград в РТУ ВМФ не было предусмотрено. К моему собственному удивлению, уже через год службы я настолько освоил новый круг служебных обязанностей, что во время рабочего дня у меня появились окна свободного времени. Бездельничать я не любил, да и неприлично это было на глазах начальника отдела. Стал обдумывать, чем бы полезным занять эти окна времени, чтобы не скучать на рабочем месте? Это и стало предпосылкой к моей авантюре по строительству автостоянки.