Текст книги "Последние дуэли Пушкина и Лермонтова"

Укрепляя врожденную смелость

Пушкин рвался в бой… Но вот что рассказал Николай Васильевич Путята о том, как Пушкину пришлось добиваться разрешения ехать на театр военных действий:

«Среди всех светских развлечений он порой бывал мрачен; в нем было заметно какое-то грустное беспокойство, какое-то неравенство духа; казалось, он чём-то томился, куда-то порывался… Посредником своих милостей и благодеяний государь назначил графа Бенкендорфа, начальника жандармов. К нему Пушкин должен был обращаться во всех случаях. Началась Турецкая война. Пушкин пришёл к Бенкендорфу проситься волонтером в армию. Бенкендорф отвечал ему, что государь строго запретил, чтобы в действующей армии находился кто-либо не принадлежащий к её составу, но при этом благосклонно предложил средство участвовать в походе: хотите, сказал он, я определю вас в мою канцелярию и возьму с собою? Пушкину предлагали служить в канцелярии III отделения!

Пушкин просился за границу, его не пустили. Он собирался даже ехать с бароном Шилингом в Сибирь, на границу Китая. Не знаю, почему не сбылось это намерение; но следы его остались в стихотворении:

 
Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далекого Китая,
В кипящий ли Париж…»
 

Наконец, весною в 1829 г. Пушкин уехал на Кавказ. Из Тифлиса он написал к гр. Паскевичу и, получив от него позволение, догнал армию при переходе ее через хребет Саган-Лу.

Граф Иван Фёдорович Паскевич-Эриванский (1782–1856), впоследствии и Светлейший князь Варшавский, в ту войну командовал 25-тысячным Отдельным Кавказским корпусом.

В Закавказье боевые действия развивались успешно. В 1828 году Паскевич взял Карс, овладел крепостью Ахалкалаки, принудил к сдаче крепости Ахалцих, Ацхур и Ардаган. Одновременно пали Поти и Баязет, завоёванный отдельными отрядами, направленными из состава корпуса. Но бои продолжались, и враг был ещё достаточно сильным.

Пушкин рвался в бой. Он не находил себе места и стремился отправиться подальше, да к тому же туда, где свистят пули и льётся кровь. Он стремился забыться и успокоить рвущееся от любви сердце?

А может быть, снова позвала служба, и это была очередная командировка? Нынешние пушкинисты всё чаще и чаще заговаривают о секретной службе Пушкина. Это тема другой книги, но, тем не менее, совсем её не обойти, поскольку влияние того особого дела, которому служил Пушкин, на его личную жизнь, на любовные романы истинные и мнимые, достаточно велико.

Поездка на Кавказ была несколько омрачена печальной встречей…

В «Путешествии в Арзрум» Пушкин писал:

«…Я ехал по цветущей пустыне, окруженной издали горами.

…Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу.

– Откуда вы? – спросил я их.

– Из Тегерана.

– Что вы везёте?

– Грибоеда.

Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис. Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году, в Петербурге, перед отъездом его в Персию. Он был печален, и имел странные предчувствия. Я было хотел его успокоить, он мне сказал: “Вы ещё не знаете этих людей: вы увидите, что дело дойдёт до ножей”. Он полагал, что причиною кровопролития будет смерть шаха и междоусобица его семидесяти сыновей. Но престарелый шах ещё жив, а пророческие слова Грибоедова сбылись. Он погиб под кинжалами персиян, жертвой невежества и вероломства. Обезображенный труп его, бывший три дня игралищем тегеранской черни, узнан был только по руке, некогда простреленной пистолетною пулею…»

Потом уже историки доказали, что убийство было спланировано всё теми же коварными англичанами, питавшими вековую ненависть к России и всему русскому, особенно к гениальным нашим предкам.

Перед отъездом на Кавказ, как сообщается в № 11 «Русского Архива» за 1901 год, Пушкина предупреждали: «Ах, не ездите, там убили Грибоедова». – «Будьте покойны… – неужели в одном году убьют двух Александров Сергеевичей? Будет и одного».

Писатель, театрал и критик Василий Аполлонович Ушаков в № 12 «Московского Телеграфа» за 1830 год рассказал:

«В прошлом году (в апреле 1829 года) я встретился в театре с одним из первоклассных наших поэтов (Пушкиным) и узнал из его разговоров, что он намерен отправиться в Грузию. “О, Боже мой, – сказал я горестно, – не говорите мне о поездке в Грузию. Этот рай может назваться врагом нашей литературы. Он лишил нас Грибоедова”. – “Так что же? – отвечал поэт, – ведь Грибоедов сделал своё. Он уже написал “Горе от ума”».

Тут снова проскальзывает вера Пушкина в судьбу. Человек, прежде чем уйти в мир иной, должен выполнить своё предназначение. То есть каждому даётся на земную жизнь определённая программа, которую необходимо выполнить. Трудно сказать, что думал Пушкин о тех, кто умышленно уходит от выполнения программы… Возможно, здесь подойдёт притча о талантах? Что взять с того, кто зарывает свой талант, с того, кому дарован гений, чтобы творить, а он использует его на что-то нестоящее? От того отвернётся Бог. Но Пушкин твёрдо шёл по пути, предопределённом ему судьбой, а потому отшучивался, когда его предостерегали от опасностей.

Отвага Пушкина была необыкновенна. Мы говорили о его безумной храбрости на дуэлях, когда он, прежде чем пойти на примирение, по обыкновению, выдерживал выстрел противника. Это своё качество он подарил литературному герою Сильвио…

Вспомним «Выстрел», вспомним, как стоял противник Сильвио под пистолетом и ел черешни, и как Сильвио заставил затем, спустя годы, вновь выстрелить в себя, прежде чем отказаться от выстрела. Широкой натуры Пушкина хватило на то, чтобы наделить чертами своими обоих героев. Один стоял под выстрелами и спокойно ел черешню, второй встал под пистолетный выстрел противника вторично, ещё раз выказав мужество.

«Наконец мы зарядили ещё пистолет; свернули два билета; он положил их в фуражку, некогда мною простреленную; я вынул опять первый нумер. “Ты, граф, дьявольски счастлив”, – сказал он с усмешкою, которой никогда не забуду. Не понимаю, что со мною было и каким образом мог он меня к тому принудить… но – я выстрелил и попал вот в эту картину. (Граф указывал пальцем на простреленную картину; лицо его горело как огонь; графиня была бледнее своего платка: я не мог воздержаться от восклицания.)

– Я выстрелил, – продолжал граф, – и, слава богу, дал промах; тогда Сильвио… (в эту минуту он был, право, ужасен) Сильвио стал в меня прицеливаться. Вдруг двери отворились, Маша вбегает и с визгом кидается мне на шею. Ее присутствие возвратило мне всю бодрость. “Милая, – сказал я ей, – разве ты не видишь, что мы шутим? Как же ты перепугалась! поди, выпей стакан воды и приди к нам; я представлю тебе старинного друга и товарища”. Маше всё ещё не верилось. “Скажите, правду ли муж говорит? – сказала она, обращаясь к грозному Сильвио, – правда ли, что вы оба шутите?” – “Он всегда шутит, графиня, – отвечал ей Сильвио, – однажды дал он мне шутя пощечину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить…” С этим словом он хотел в меня прицелиться… при ней! Маша бросилась к его ногам. “Встань, Маша, стыдно! – закричал я в бешенстве; – А вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной женщиной? Будете ли вы стрелять или нет?” – “Не буду, – отвечал Сильвио, – я доволен: я видел твоё смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести”. Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в неё, почти не целясь, и скрылся. Жена лежала в обмороке; люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика и уехал, прежде чем успел я опомниться».

В эти два эпизода Пушкин вложил самого себя. Но это дуэли. Главное достоинство человека всё-таки не в этом, хотя и наказание подлецов почиталось делом достойным, главное – это мужество и отвага в битвах во славу Отечества.

В варварском, по определению многих, изобретении, названном дуэлями, одновременно проглядывалось и что-то такое, что делало мужчин мужчинами, а недомужчинок, типа одетого в кольчугу «жену барона Геккерна» Дантеса или изгнанного из армии за трусость Мартынова, окончательными ничтожествами.

Тут приходит на память одна сильная песня, исполняемая Марией Пахоменко – «Мужчины».

В советское время один из куплетов звучал так:

 
(…)
Таится лицо под личиной,
Но глаз пистолета свинцов.
Мужчины, мужчины, мужчины
К барьеру вели подлецов.
 

Кстати, следующий куплет во времена торжества ельЦИНИЗМА ельциноидами был запрещён…

 
Я слухам нелепым не верю –
Мужчины теперь, говорят,
В присутствии сильных немеют,
В присутствии женщин сидят.
О рыцарстве нет и помина.
По-моему, это враньё.
Мужчины, мужчины, мужчины,
Вы помните званье своё!
 

Песня и в урезанном виде исполнялась в пошлые и циничные девяностые очень редко, а вышеуказанный куплет вообще не исполнялся. Это показатель власти тех лет…

Ну а во времена Пушкина за подлость, как правило, приходилось расплачиваться на дуэли.

Пушкин рвался в бой ещё и потому, что хорошо помнил долгие разговоры во время путешествия с легендарным генералом Николаем Николаевич Раевским, который рассказал ему о наставлениях, данных его великим дядей – Светлейшим князем Григорием Александровичем Потёмкиным-Таврическим:

«Во-первых, старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем».

Направляя же племянника в казачий отряд, Потёмкин приказал полковника В. П. Орлова Раевского «употреблять в службу как простого казака, а потом уже по чину поручика гвардии».

Кстати, именно Пушкин впервые озвучил и подарил потомкам эту фразу, ставшую впоследствии канонической…

Военный писатель и историк Николай Иванович Ушаков (1802–1861) в своём труде «Истории военных действий в Азиатской Турции в 1828 и 1829 гг.» рассказал об участии Пушкина в боевых действиях:

«Перестрелка 14 июня 1829 г. замечательна потому, что в ней участвовал славный поэт наш А. С. Пушкин… Когда войска, совершив трудный переход, отдыхали в долине Инжа-Су, неприятель внезапно атаковал передовую цепь нашу. Поэт, в первый раз услышав около себя столь близкие звуки войны, не мог не уступить чувству энтузиазма. В поэтическом порыве он тотчас выскочил из ставки, сел на лошадь и мгновенно очутился на аванпостах. Опытный майор Семичев, посланный генералом Раевским вслед за поэтом, едва настигнул его и вывел насильно из передовой цепи казаков в ту минуту, когда Пушкин, одушевлённый отвагою, столь свойственною новобранцу-воину, схватив пику после одного из убитых казаков, устремился против неприятельских всадников. Можно поверить, что Донцы наши были чрезвычайно изумлены, увидев перед собой незнакомого героя в круглой шляпе и бурке. Это был первый и последний военный дебют любимца Муз на Кавказе».

Об отваге Пушкина рассказывает в своих воспоминаниях М. И. Пущин, брата декабриста Ивана Пущина:

«Однажды, уже в июне месяце, возвращаясь из разъезда… я сошёл с лошади прямо в палатку Николая Раевского… Не могу описать моего удивления и радости, когда тут А. С. Пушкин бросился меня целовать… Пушкин радовался, как ребенок, тому ощущению, которое его ожидает… Поэт, в первый раз услышав около себя столь близкие звуки войны, не мог не уступить чувству энтузиазма. В поэтическом порыве он тотчас выскочил из ставки, сел на лошадь и мгновенно очутился на аванпостах».

И далее:

«Ехали мы втроём в коляске; иногда Пушкин садился на казачью лошадь и ускакивал от отряда, отыскивая приключений или встречи с горцами, встретив которых намеревался, ускакивая от них, навести их на наш конвой и орудие…»

Н. Б. Потоцкий писал о Пушкине: «При всякой же перестрелке с неприятелем, во время движения войск вперед, Пушкина видели всегда впереди скачущих казаков или драгун прямо под выстрелы… Паскевич (Иван Фёдорович Паскевич (1782–1856), в недалёком будущем светлейший князь Варшавский, граф Эриванский. – Н.Ш.) неоднократно предупреждал Александра Сергеевича, что ему опасно зарываться так далеко, и советовал находиться во время дела неотлучно при себе, точь-в-точь как будто адъютанту. Это всегда возмущало пылкость характера и нетерпение Александра Сергеевича Пушкина – стоять сложа руки и бездействовать. Он, как будто нарочно, дразнил главнокомандующего и, не слушая его советов, при первой возможности скрывался от него и являлся где-нибудь впереди в самой свалке сражений. После всего этого вышла открытая ссора – между И.Ф Паскевичем и А. С. Пушкиным».

Тем удивительнее признание самого Пушкина, что он опасался исполнения пророчества о «белокуром человеке, о блондине», от которого может прийти смерть. Современница Пушкина, хорошо знавшая его, Вера Александровна Нащёкина (1811–1900), вспоминала по этому поводу:

«Много говорили и писали о необычайном суеверии Пушкина. Я лично могу только подтвердить это. С ним и с моим мужем было сущее несчастие (Павел Войнович был не менее суеверен). У них существовало великое множество всяких примет. Часто случалось, что, собравшись ехать по какому-нибудь неотложному делу, они приказывали отпрягать тройку, уже поданную к подъезду, и откладывали необходимую поездку из-за того только, что кто-нибудь из домашних или прислуги вручал им какую-нибудь забытую вещь, вроде носового платка, часов и т. п. В этих случаях они ни шагу не делали из дома до тех пор, пока, по их мнению, не пройдёт определённый срок, за пределами которого зловещая примета теряла силу.

Не помню, кто именно, но какая-то знаменитая в то время гадальщица предсказала поэту, что он будет убит “от белой головы”. С тех пор Пушкин опасался белокурых. Он сам рассказывал, как, возвращаясь из Бессарабии в Петербург после ссылки, в каком-то городе он был приглашён на бал к местному губернатору. В числе гостей Пушкин заметил одного светлоглазого, белокурого офицера, который так пристально и внимательно осматривал поэта, что тот, вспомнив пророчество, поспешил удалиться от него из залы в другую комнату, опасаясь, как бы тот не вздумал его убить. Офицер последовал за ним, и так и проходили они из комнаты в комнату в продолжение большей части вечера. “Мне и совестно, и неловко было, – говорил поэт, – и, однако, я должен сознаться, что порядочно-таки струхнул”».

Пушкин, который рвался туда, где реальная опасность висела в воздухе и смерть витала вокруг, Пушкин, который спокойно лакомился черешней под дулом дуэльного пистолета, и струхнул. Вот что значит неведомое, таинственное, мистическое.

Вера Александровна рассказала и о таком случае:

«Пушкин приехал к кн. Зинаиде Александровне Волконской. У неё был на Тверской великолепный собственный дом, главным украшением которого были многочисленные статуи. У одной из статуй отбили руку. Хозяйка была в горе. Кто-то из друзей поэта вызвался прикрепить отбитую руку, а Пушкина попросили подержать лестницу и свечу. Поэт сначала согласился, но, вспомнив, что друг был белокур, поспешно бросил и лестницу и свечу и отбежал в сторону.

– Нет, нет, – закричал Пушкин, – я держать лестницу не стану. Ты – белокурый. Можешь упасть и пришибить меня на месте».

Таганрог… и «Россия – не Европа»

По пути на Кавказ Пушкин снова побывал в Таганроге, уже не афишируя этот свой заезд в город. Ещё в 1827 году, когда Дмитрия Ефимовича Кутейникова Император Николай I вызвал в Петербург для назначения атаманом Войска Донского, Пушкин встретился с ним на казачьем подворье. Там и попросил Пушкин атамана принять на хранение свои научные труды. Кутейников был достойным генералом, надёжным человеком. Пушкин помнил отзывы о нём Николая Николаевич Раевского, знавшего атамана по боевым делам.

Своё боевое поприще ему посчастливилось начать под командованием Суворова 1 октября 1787 года на Кинбурнской косе, где он показал себя храбрым воином. Племянник Светлейшего князя Потёмкина генерал-майор Л. Н. Энгельгардт впоследствии вспоминал:

«…Суворов был ранен в левое плечо; он потерял много крови, и не было лекаря перевязать рану. Казачий старшина Кутейников привёл его к морю, вымыл рану морскою водою и, сняв свой платок с шеи, перевязал ему рану.

Суворов сел на коня и опять возвратился командовать…»

За храбрость в сражении Кутейников был награжден «Именной золотой медалью» на Георгиевской ленте и чином казачьего полковника. И это в 20 лет! А потом были штурм Измаила, польская кампания, целая череда наполеоновских войн, русско-турецкая война и, наконец, Священной памяти Двенадцатый год… В 1819 году раны, полученные в боях, заставили покинуть службу в чине генерал-майора, но затем, в 1826 году, уже при Николае I, он снова вернулся в строй и в мае 1827 года был назначен наказным атаманом Войска Донского. В декабре того же года Император пожаловал ему чин генерал-лейтенанта. Не раз в баталиях пересекались его пути-дороги с Николаем Николаевичем Раевским, который отзывался о нём очень хорошо и высоко ценил. Потому Пушкин и решился обратиться к славному казачьему генералу. Среди прочих своих работ Пушкин оставил на хранение Кутейникову свою пророческую таблицу «Россия – не Европа», о которой надо сказать особо…

В книге «Русский пророк – Пушкин» известные пушкинисты В. М. Лобов и Г. Н. Качура привели эту таблицу «Россия – не Европа», составленную на основании исторической модели великого поэта и ныне хранящуюся в Таганрогском музее его научных работ. Кутейников сберёг работы Пушкина – нелегко было найти их там, в казачьих краях, врагам России и Пушкина.

Авторы сообщают, что эта модель и прежде была известна лишь очень узкому кругу представителей Русского культурного слоя, да и теперь о ней мало кто знает, хотя и книги вышли, и Интернет сообщениями полнится. А ведь именно по этой таблице русский социолог, культуролог, публицист и естествоиспытатель Николай Яковлевич Данилевский (1822–1885) написал свою знаменитую работу «Россия и Европа», названную его современниками катехизисом славянофильства.

Авторы книги «Русский пророк – Пушкин» делают к таблице, публикуемой в конце книги, такие пояснения:

«Вверху – модель России, внизу – модель Европы. Тёмным цветом выделены частные цивилизации, светлым выделены общественные цивилизации. Годы посередине обозначают начало революционного перехода. У каждого народа бывает две цивилизации: общественная и частная, которые строго и закономерно чередуются с ритмом 314 лет…

Цивилизации равны и противоположны. В частной – люди ставят личные интересы выше общественных, в общественной – наоборот.

Революция – это переход от одной противоположности к другой в ритме 78,5 лет. Каждая революция имеет свою ведущую часть общества и руководителя.

С 1606 года происходил переход от общественной экономики к частной. Ведущая часть общества – бояре, руководитель – Годунов.

С 1684 года – переход к частному правлению. Ведущая часть общества – купцы, руководитель – Пётр Первый.

С 1763 года – переход к общественному настроению. Ведущая часть общества – дворяне, руководитель – Пугачёв».

Здесь нельзя не прервать цитирования, поскольку необходимо указать на явные ошибки, допущенные в трактовке таблицы. Авторы книги допустили явную натяжку.

Во-первых, Пугачёв поднял мятеж не в 1763 году, а десять лет спустя – в 1773 году. До этого он дважды был арестован за уголовные преступления и дважды бежал. И никаким лидером борьбы за народное дело он не был. По последним данным, Пугачёв ещё во время Семилетней войны попал в плен и там, в плену, был вовлечён в масонскую ложу. Цель восстания, поднятого Пугачёвым, вовсе не борьба за счастье народное. Оно не выразитель общественного настроения. Перед ним была поставлена задача: уничтожить Православное Русское Самодержавие и истребить родовую аристократию. Из этой задачи вытекала и другая – помешать России выйти на Балканы и освободить братские славянские народы от бесчеловечного османского ига.

В Пушкинской таблице указан 1763 год как год перехода к общественной цивилизации «по настроению». Это год, следующий за годом переворота 28 июня 1762 года, в результате которого на престоле русских царей оказалась Екатерина Великая. Какие же признаки нёс отрезок времени в 78,5 лет, следующих за этой датой? Есть ли в них черты, характерные для общественной цивилизации? Да, безусловно есть!

Давайте вспомним тех, кого обычно причисляют к «стае славной Екатерининских орлов». Символом екатерининской эпохи и первых десятилетий общественной цивилизации (по настроению) были имена Александра Васильевича Суворова и Фёдора Фёдоровича Ушакова, справедливо названного «Суворовым на море».

Суворовский принцип: «Сам погибай, а товарища выручай!» – вошёл в традиции Русского воинства. Вспомним и такие суворовские слова: «Доброе имя должно быть у каждого честного человека; лично я видел это доброе имя в славе моего Отечества; мои успехи имели исключительной целью его благоденствие»; или: «Истинная слава не может быть отыскана; она проистекает из самопожертвования на пользу блага Отечества».

Общественное – выше личного! Это выражено и в таких словах Суворова: «Я забывал себя, когда дело шло о пользе моего Отечества!».

А вот слова, которые любила повторять Екатерина Великая:

«Крупные и решительные успехи достигаются только дружными усилиями всех… а кто умнее, тому и книги в руки!»

Ставили общественное выше личного и Государыня Императрица Екатерина Великая, и её сын Павел Петрович, и внук Николай Павлович, и блистательные полководцы Пётр Александрович Румянцев, Григорий Александрович Потёмкин и величайший государственный деятель Алексей Андреевич Аракчеев.

Это было в крови у суворовских чудо-богатырей и у многих русских патриотов, таких как, скажем, «московский Сусанин», который во время пожара в Москве завёл Наполеона, бежавшего из Кремля (пока от огня), в маленькие пылающие улочки, где тот едва не погиб.

Примеров можно привести великое множество, хотя общественная цивилизация «по настроению» лишь только зарождалась в настроении народа.

Но вернёмся к таблице.

Далее в ней указан 1841 год…

«С 1841 года переход к общественному мировоззрению. Ведущая часть общества – интеллигенция, руководитель – Пушкин».

Снова налицо неверная трактовка таблицы. Очередной этап перехода «к общественному мировоззрению» осуществлялся не враждебной России интеллигенцией (интелиgент-агент-цией), ставшей духовным заместителем загнанного в подполье Императором Николаем Первым масонства, а культурным слоем русского общества. Об ордене русской интеллигенции написано уже немало. Достаточно сказать, что именно в чреве этой жадной своры светской черни зародились планы по убийству Пушкина и отравлению Государя Императора Николая Первого, как важный этап на пути разрушения России и превращения её в сырьевой придаток Запада.

Впрочем, в связи с размышлениями о будущем России наиболее интересны такие даты, указанные в таблице:

«С 1920 год – переход к общественной экономике. Ведущая часть – коммунисты, руководитель – Ленин.

С 1998 года – переход к общественному правлению. Ведущая часть общества – пушкинисты».

Следует также обратить внимание и на краткое пояснение к таблице:

«Создание общественного мировоззрения 1841–1920 годов происходило под влиянием творчества Пушкина, который описал Законы Космоса, создал новый математический аппарат и тем самым заложил основы Русских законо-познавательных наук…

С 1920 по 1998 год образовалась третья сторона общественной цивилизации – экономика.

С 1998 по 2077 год будет создано Русское общественное правление.

В XXI веке Русская общественная цивилизация достигнет расцвета. Это “золотой век” общественной цивилизации, когда все четыре стороны жизни народа будут общественными. “Златой век” частной цивилизации был с 1684 по 1763 год. С 2077 года снова начнётся движение к частной цивилизации».

Сведения, содержащиеся в таблице, и комментарии к ним можно подкрепить научным предвидением замечательного русского мыслителя Константина Николаевича Леонтьева. Ещё в конце XIX века он, до мозга костей монархист и человек православный, в конце жизни принявший монашеский постриг, писал:

«Теперь коммунисты (и, пожалуй, социалисты) являются в виде самых крайних, до бунта и преступлений в принципе неограниченных либералов; их необходимо казнить, но, сколько бы мы их не казнили, по нашей прямой современной обязанности, они… служат бессознательную службу реакционной организации будущего.

И в этом, пожалуй, их косвенная польза, даже и великая. Я говорю только польза, а никак, конечно, не заслуга. Заслуга должна быть сознательная; польза бывает часто нечаянная и вполне бессознательная.

Пожар может иногда принести ту пользу, что новое здание будет лучше и красивее прежнего; но нельзя же ставить это в заслугу ни неосторожному жильцу, ни злонамеренному поджигателю».

Константин Леонтьев предвидел:

«Я того мнения, что социализм в XX и XXI веках начнёт на почве государственно-экономической играть ту роль, которую играло Христианство на почве религиозно-государственной тогда, когда оно начинало торжествовать. Социализм – ещё не значит атеизм. Найдётся и для него свой Константин (его будут звать Александр, Николай, Георгий, то есть ни в коем случае не Людовик, не Наполеон, не Вильгельм…).

То, что теперь – крайняя революция, станет тогда охранением, орудием строгого принуждения… в сущности, либерализм есть, несомненно, разрушение, а социализм может стать и созидаем. Хорошо – кабы так… что какой-нибудь Русский Царь, – быть может, и недалекого будущего, – станет во главе социалистического движения (как св. Константин стал во главе религиозного – “Сим победиши!”)».

Так кто же стал для социализма тем же, кем св. Константин для Христианства? Конечно, Иосиф Виссарионович Сталин.

Социализм в XXI веке?! Что ж, тому немало подтверждений и в пророчествах старцев, и предвидении светских мыслителей. О том говорил Сталин в беседе с Александрой Коллонтай.

Настало время соединить под флагом Державного Социализма весь опыт прошлого, доставшийся таким трудом и такою кровью нашему Отечеству.

Вещий Авель предрекал, что «Россия расцветёт, аки крин Небесный», святой преподобный Серафим Саровский предвещал, что «остаток Русских людей восстанет за Царя и победит», а Константин Леонтьев указывал, «что какой-нибудь Русский Царь, – быть может, и недалекого будущего, – станет во главе социалистического движения».

Предсказывал приход этого времени и Сталин. Позволю себе привести солидную цитату, выдержку из дневника Александры Михайловны Коллонтай, посвящённую беседе со Сталиным, состоявшейся в 1939 году:

«На этот раз беседа продолжалась более двух часов. Я не заметила, как быстро пролетело время. Сталин, беседуя со мной, в то же время как бы рассуждал вслух сам с собой. Он коснулся многих вопросов: о поражении народного фронта в Испании, много говорил о героях этой борьбы. Это продолжалось всего несколько минут. Главные его мысли были сосредоточены на положении нашей страны в мире, её роли и потенциальных возможностях. “В этом плане, – подчеркнул он, – экономика и политика неразделимы”. Говоря о промышленности и сельском хозяйстве, он назвал десятки имён руководителей больших предприятий – заводов, фабрик и работников в сельском хозяйстве. Особо он был обеспокоен перевооружением армии, а также ролью тыла в войне, необходимостью усиления бдительности на границе и внутри страны. И, как бы заключая, особо подчеркнул: “Всё это ляжет на плечи Русского народа. Ибо Русский народ – великий народ. Русский народ – это добрый народ. У Русского народа ясный ум. Он как бы рождён помогать другим нациям. Русскому народу присуща великая смелость, особенно в трудные времена, в опасные времена. Он инициативен. У него стойкий характер. Он мечтательный народ. У него есть цель. Потому ему и тяжелее, чем другим нациям. На него можно положиться в любую беду. Русский народ – неодолим, неисчерпаем…” Я старалась не пропустить ни одного слова, так быстро записывала, что сломался карандаш. Я как-то неуклюже стремилась схватить второй из стоящих на столе, что чуть не повалила их подставку. Сталин взглянул, усмехнулся и стал прикуривать свою трубку…

Размышляя о роли личности в истории, о прошлом и будущем, Сталин коснулся многих имён – от Македонского до Наполеона. Я старалась не пропустить, в каком порядке он стал перечислять русские имена. Начал с Киевских князей. Затем перечислил Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана Калиту, Ивана Грозного… Александра Суворова, Михаила Кутузова…

Я тут вклинилась, хотела сказать о роли Сталина в истории. Но сказала только: “Ваше имя будет вписано…” Сталин поднял руку и остановил меня. Я стушевалась. Сталин продолжал: “Многие дела нашей партии и народа будут извращены и оплёваны, прежде всего за рубежом, да и в нашей стране тоже. Сионизм, рвущийся к мировому господству, будет жестоко мстить нам за наши успехи и достижения. Он все ещё рассматривает Россию как варварскую страну, как сырьевой придаток. И моё имя тоже будет оболгано, оклеветано. Мне припишут множество злодеяний. Мировой сионизм всеми силами будет стремиться уничтожить наш союз, чтобы Россия больше никогда не могла подняться. Сила СССР в дружбе народов.

И всё же, как бы ни развивались события, но пройдёт время, и взоры новых поколений будут обращены к делам и победам нашего Социалистического Отечества. Год за годом будут приходить новые поколения. Они вновь поднимут Знамя своих отцов и дедов и отдадут нам должное сполна. Своё будущее они будут строить на нашем прошлом”».