Текст книги "Последние дуэли Пушкина и Лермонтова"

«Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз…»

На Кавказе Лермонтову довелось побывать в детстве, когда бабушка Елизавета Алексеевна Арсеньева (урождённая Столыпина) (1773–1845), привозила его сначала шестилетним ребёнком в 1820 году, а затем – одиннадцатилетним отроком в 1825 году на минеральные воды. На том месте, где впоследствии вырос Пятигорск, бил целебный Александровский источник, который посетил в 1819 году Алексей Петрович Ермолов и фактически основал великолепный в будущем курорт.

Особенно памятной была для Лермонтова первая встреча с Кавказом. И не только с Кавказом. Он оставил о той поездке удивительные детские воспоминания. Ну и замечательное стихотворение.

 
Хотя я судьбой на заре моих дней,
О южные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз:
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ.
В младенческих летах я мать потерял.
Но мнилось, что в розовый вечера час
Та степь повторяла мне памятный глас.
За это люблю я вершины тех скал,
Люблю я Кавказ.
Я счастлив был с вами, ущелия гор,
Пять лет пронеслось: все тоскую по вас.
Там видел я пару божественных глаз;
И сердце лепечет, воспомня тот взор:
Люблю я Кавказ!..
 

И строки воспоминаний:

«Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея десять лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тетушки, кузины. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет девяти. Я её видел там. Я не помню, хороша собою была она или нет. Но её образ и теперь ещё хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю почему. Один раз, я помню, я вбежал в комнату, она была тут и играла с кузиною в куклы: моё сердце затрепетало, ноги подкосились. Я тогда ни об чём ещё не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь: с тех пор я ещё не любил так… с тех пор… я никогда так не любил, как в тот раз. Горы Кавказские для меня священны…»

Если бы знал, что именно Кавказские горы станут для него тем местом, где оборвётся жизнь…

В первые поездки ещё никакого Пятигорска не было, но радовали глаз необыкновенно живописные горы Машук и Бештау. Именно пятиглавый Бештау дал впоследствии имя Пятигорску. Бештау – тюркское «Пять гор» или «Пять вершин». Отсюда и Пятигорск. Предлагались несколько названий – Новогеоргиевск, Константиногорск, но выбрали Пятигорск.

Лишь спустя три года после второй поездки Лермонтова на Кавказ был составлен проект будущего города, автором которого стал русский архитектор Иосиф Карлович (Джузеппе-Марко) Бернардацци (1788–1840), а ещё спустя два года – в 1830 году его рассмотрел Комитет министров Российской империи.

Лермонтов приехал в Пятигорск в мае 1837 года, когда он уже начал обретать некоторые черты, надолго сохранившиеся в черте старого города.

С тех давних пор и поныне Пятигорск считается городом Лермонтова. Сколько памятных мест, связанных с именем поэта! Это ощущает на себе каждый приезжающий в город. Я впервые попал в Пятигорск в августе 1977 года по санаторной путёвке. Хотел на море, сопротивлялся, но в санаторно-курортной комиссии настояли, и я оказался в Пятигорском военном санатории, расположенном у подножия горы Машук. А потом уже убеждать не надо было. Восемь раз приезжал туда в санаторий и трижды в командировки, когда, будучи редактором пятитомного издания «Последние письма с фронта», имел возможность выбирать, куда ездить за материалами.

Конечно, не раз был в Мемориальном музее «Домик Лермонтова». Конечно, много раз слышал историю конфликта между нашим великим поэтом и ничтожной «мартышкой», «соломоновым сыном» – это всё эпитеты Лермонтова, адресованные Николаю Соломоновичу Мартынову, сыну винного откупщика, занимавшегося спаиванием народа. Но в ту пору как-то не обращал внимание на странные натяжки в рассказах о ссорах. Оказывается, никто не слышал беседы Лермонтова и «мартышки» после ссоры. Из дома они вышли одни и разговаривали без свидетелей. Никто не слышал о том, что Мартынов вызвал Лермонтова на дуэль. Всё это впоследствии стало известно со слов самого Мартынова, ну и пошло из уст в уста, обретая черты истинного факта. Хотя, повторяю, всё это было озвучено Мартыновым, разумеется, в личных интересах. Свидетеля этих его слов – Михаила Юрьевича Лермонтова – уже не было в живых. Никто вообще не знал о том, что назначена дуэль, да и Лермонтов, судя по его поведению в день гибели, тоже не подозревал, что «Соломонов сын» позвал его на Машук стреляться.

Будущие секунданты – назначенные в секунданты уже после убийства Лермонтова, до этого убийства тоже не подозревали, что являются секундантами. Недаром двое из них в момент убийства преспокойно пьянствовали на обеде у городского головы. А потом, когда убийство свершилось и все те, о причастности которых заявил поганый «мартышка», оказались на гауптвахте, началась, кстати, частично сохранившаяся переписка, в которой соучастники договаривались о том, кто будет называть себя секундантом Лермонтова, а кто – Мартынова.

Ну и, конечно, поражало то, что иные экскурсоводы – я старался ходить по лермонтовским местам без экскурсий, но иногда слышал пояснения, – так вот иные экскурсоводы заявляли, что Лермонтов был просто невыносим и погиб на дуэли неслучайно. В восьмидесятые годы ХХ века указания о том, как и что освещать, порою менялись кардинально.

Иногда удавалось поговорить и с местными жителями, причём даже очень старших поколений, которые от своих предков знали некоторые подробности, не вписывающиеся в официальные установки. Так вот уже тогда я неоднократно слышал о том, что потом прочитал в воспоминаниях современников: «Дуэли не было – было убийство». Об этом утверждении боевого побратима Лермонтова Руфина Дорохова мы ещё поговорим, но ведь и многие пятигорчане ещё в конце семидесятых утверждали то же самое. Правда, рассказывали они правду только в приватных беседах. В советское время у каждого человека в разной мере присутствовал так называемый «внутренний цензор», особенно у людей более старших поколений.

Но все эти знания, полученные из разных источников, я не знал, куда и как употребить.

Да и потом, не побывав в необыкновенном городе Пятигорске, окружённом живописнейшими горами Машук и Бештау, частично расположенном на отрогах Машука, городе красивом, казалось, напоенном любовью, трудно себе представить, что серьёзные, противоречивые и спорные вопросы там как-то не очень задерживаются в сознании.

Правда, во время работы над пятитомником «Последние письма с фронта» приходилось разговаривать со многими людьми, знавшими тех, кому посвящался этот пятитомник, то есть порою уже очень пожилыми людьми. В тома были включены письма по годам войны – письма 1941 года собраны в первом томе, 1942 года – во втором и так далее. Письма включались только тех бойцов и командиров, которые не вернулись с фронта. И комментарии к ним. Перед одной из поездок я прочитал в журнале «Молодая гвардия» размышления офицера, специалиста по баллистики, который, изучив материалы, особенно вскрытия, сделал вывод, что, поскольку пуля прошла снизу вверх, выстрел был произведён, видимо, откуда-то из низины что ли. Ну и высказал предположение, что, может быть, стрелял не Мартынов, а нанятый киллер.

Разговорившись с одним из древних старцев, я рассказал о статье. Собеседник мой очень разгневался, воскликнул:

– Как не Мартынов?! Он, он, негодяй (не ручаюсь, что сказано именно негодяй, а не что-то покруче, просто не запомнилось, поскольку отпечаталось главное). Он… Он заманил Лермонтова на Машук и убил там.

И сообщил, что ему рассказал о том его отец, а его отцу – его отец…

Он уж точно не помнил кто, но твёрдо знал, что кто-то видел, как сначала на Машук проехал Мартынов, а через некоторое время и Лермонтов. И тут же выстрел… А потом уж потянулись туда и другие офицеры. Надо полагать, «секунданты».

Возможно даже, кто-то видел, как всё происходило. Ведь место дуэли не так далеко от церкви и кладбища, на котором было первое захоронение погибшего поэта. А церковь – и ныне действующая – была на окраине города, да и в восьмидесятые практически тоже. Рядом – только санаторий «Ленинские скалы», ну и несколько ниже него по склону – военный санаторий.

Всё это я выслушал, принял к сведению. Но… специально и рассказал обо всём не в главе, непосредственно посвящённой дуэли, ибо ссылку такую никуда не пришьёшь. Ведь я даже фамилию рассказчика не записал. Нелепо выглядело бы, если б стал уточнять биографические данные.

В Пятигорске и в ту далёкую пору было чем заняться отдыхающим, ну а теперь и подавно. К месту дуэли Лермонтова разве что иногородние экскурсии (из Кисловодска, Ессентуков и Железноводска) приезжают на автобусе. В пятигорских санаториях туда экскурсии принято, во всяком случае, так было до крушения советской власти, водить пешком. Ну а ещё лучше воспользоваться терренкуром по живописнейшим местам и частично местам лермонтовским. Маршрут терренкура начинается от фонтана «Каскад», что совсем рядом с домиком-музеем Лермонтова, чуть выше его по склону Машука.

«Каскад» – нескольких фонтанов, расположенных уступами, с мостиком, переброшенным через искусственный водопад, под которым была устроена подсветка. По вечерам водяные струи переливались в лучах разноцветных прожекторов, завораживая и умиротворяя мягким шелестом воды. Днём фонтан дарил прохладу, орошая при порывах ветерка прохожих мелкими капельками воды, долетающими до бетонной дорожки и до скамеечек, что стояли в тени ветвистых кустарников. От фонтана дорожка терренкура вела к радоновой лечебнице, оставляя её слева, а далее бежала по отрогу «Машука», мимо Эоловой арфы, которая оставалась справа. Затем терренкур проходил мимо санаториев «Родник» и «Ласточка», что в районе, именуемом Провалом, далее – над самым этим знаменитым «провалом», после которого следовал ещё один крутой подъём к санаторию имени Кирова, принадлежавшему в ту пору 4-му Главному управлению. Там отдыхала партийная элита. И, наконец, после санатория Кирова, большая часть маршрута пролегала по лесу. Чуть ниже узенькой асфальтовой дорожки терренкура была проезжая дорога, въезды на которую у санатория Кирова и у места дуэли Лермонтова перекрывали шлагбаумы. Воздух на том участке был настолько чист, что стоило проехать какой-то машине или мотороллеру с прицепом, допущенным по хозяйственным делам, пахло выхлопными газами отвратительно и резко, чего мы не замечаем в загаженных городских квартирах. Спокойным, но не слишком медленным шагом Машук можно обогнуть часа за полтора.

Место дуэли Лермонтова… Ныне это обустроенная поляна на северо-западном склоне Машука, возле которой есть площадка для стоянки экскурсионных автобусов, дорога же после поляны перекрыта, во всяком случае была перекрыта при советской власти. Проезд разрешался лишь служебным машинам, доставляющим продовольствие и другие грузы для множества пионерских лагерей и других учреждений. В 1960 году место дуэли причислено к объектам культурного наследия федерального значения.

Со слов «мартышки» и «секундантов», долго определявших свою принадлежность к одному из противников, местом дуэли была выбрана поляна в 4 верстах от города. Мимо проходила дорога в Николаевскую колонию. Теперь это населённый пункт Иноземцево.

На поляне установлен обелиск, возле которого экскурсоводы рассказывают то, что придумали после убийства Лермонтова «мартышка» и другие члены организованной преступной группировки, устранившей того, кто нам мог заменить Пушкина. Это не в укор экскурсоводам. Что же делать, если всё о дуэли было в руках мартышколюбов и лермонтофобов.

Лермонтов полюбил Пятигорск. Уже в ту давнюю пору в центре города был разбит живописный парк «Цветник», который теперь по вечерам озаряется призрачным светом светильников, укрытых в островках кустарника. От центральной аллеи разбегаются аккуратные тропинки, вьющиеся средь газонов и клумб. Они ведут к гроту «Дианы», камни которого помнят Лермонтова, бывавшего там с шумными компаниями, а далее – к старинной галерее, из которой льётся музыка, постепенно заглушающая музыку оставшегося позади фонтана. Далее можно поднятьсяпо каскаду каменных лестниц к Академической галерее и остановиться полюбоваться волшебным ночным пейзажем курортного города, раскинувшегося в долине. Линии разноцветных фонариков, которые обозначают «Цветник», погружённый во мрак ночи, выводят, словно огни посадочной полосы, на небольшую площадь, куда время от времени выскакивали из боковой улицы шумные трамваи, издавая колёсный скрежет на крутом повороте. Рельсы уносят их вдаль, к железнодорожному вокзалу.

А чуть выше площадки, что близ Лермонтовой галереи и грота Лермонтова, на отроге Машука, нежно и таинственно поёт Эолова арфа, навевая особые, захватывающие грёзы. К ней ведут асфальтовые дорожки, кое-где, на крутизне, переходящие в каменные ступеньки и лишь в редких местах освещённые скрытыми в листве деревьев фонарями. На каменной площадке возвышается старенькая, дореволюционной постройки башенка на постаменте, с колоннами по кругу. Немало повидала она на своём веку и вихрей революционных, и вихрей, разбивающих сердца. На куполе этой башенки-павильончика, взамен украденной в годы революции настоящей, чудодейственно выполненной арфы, которую слушал когда-то Лермонтов, арфы, поющей от ветра, и именуемой Эоловой, теперь установлен электронный прибор.

На страницах повести «Княжна Мери» Лермонтов ярко, с любовью и восхищением рассказал и об Эоловой арфе, и о гроте Дианы, и о живописных окрестностях. Да и во многих других прозаических и художественных произведениях он не забывал сказать добрые слова об этих замечательных местах.

Как начиналась охота на Лермонтова

Лермонтов любовался Пятигорском, лечился там, затем снова участвовал в жарких схватках, а холуи тёмных сил уже держали его под прицелом, и когда после первой поездки на Кавказ он оказался в столице, начали охоту за ним.

Конечно, не последним приёмом в охоте была приманка в виде женщин. Обычно соучастники преступления наблюдали за действиями своей жертвы, чтобы вовремя использовать всё, что можно использовать для своего грязного и тёмного дела. В данном случае обратили внимание на увлечения Лермонтова княгиней Марией Алексеевной Щербатовой, к тому времени уже овдовевшей.

Из поэтических посвящений Лермонтова Щербатовой наиболее известно стихотворение «В минуту жизни трудную»:

 
В минуту жизни трудную,
Теснится ль в сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко –
И верится, и плачется,
И так легко, легко…
 

1840 год

А. О. Смирнова-Россет рассказала, как появилось это стихотворение:

«Он (Лермонтов) ухаживал за вдовой Щербатовой… Машенька велела молиться, когда у него тоска. Он ей обещал и написал эти строки».

Лермонтов говорил Щербатовой:

«Мне грустно, что я вас люблю и знаю, что за этот лёгкий день нам придётся дорого рассчитаться».

Увлечение Щербатовой действительно дорого обошлось Лермонтову – слова «придётся дорого рассчитываться» оказались пророческими.

Это случилось на балу у графини Лаваль.

Аким Шан-Гирей подробно описывает ссору, дуэль и её последствия:

«Зимой 1839 года Лермонтов был сильно заинтересован кн. Щербатовой… Мне ни разу не случалось её видеть, знаю только, что она была молодая вдова, а от него слышал, что такая, что ни в сказке сказать, ни пером написать. То же самое, как видно из последующего, думал про неё и г. де Барант, сын тогдашнего французского посланника в Петербурге. Немножко слишком явное предпочтение, оказанное на бале счастливому сопернику, взорвало Баранта, он подошёл к Лермонтову… и на завтра назначена была встреча; это случилось в середу на масленице 1840 года. Нас распустили из училища утром, и я, придя домой часов в девять, очень удивился, когда человек сказал мне, что Михаил Юрьевич изволили выехать в семь часов; погода была прескверная, шёл мокрый снег с мелким дождём. Часа через два Лермонтов вернулся, весь мокрый, как мышь.

– Откуда ты эдак?

– Стрелялся.

– Как, что, зачем, с кем?

– С французиком.

– Расскажи.

Он стал переодеваться и рассказывать: “Отправился я к Мунге, он взял отточенные рапиры и пару кухенрейтеров, и поехали мы за Чёрную Речку. Они были на месте. Мунго подал оружие, француз выбрал рапиры, мы стали по колено в мокром снегу и начали; дело не клеилось, француз нападал вяло, я не нападал, но и не поддавался. Мунго продрог и бесился, так продолжалось минут десять. Наконец он оцарапал мне руку ниже локтя, я хотел проколоть ему руку, но попал в самую рукоятку, и моя рапира лопнула. Секунданты подошли и остановили нас; Мунго подал пистолеты, тот выстрелил и дал промах, я выстрелил на воздух, мы помирились и разъехались, вот и всё”.

История эта оставалась довольно долго без последствий, Лермонтов по-прежнему продолжал выезжать в свет и ухаживать за своей княгиней; наконец одна неосторожная барышня Б, вероятно, безо всякого умысла, придала происшествию достаточную гласность в очень высоком месте, вследствие чего приказом по гвардейскому корпусу поручик лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтов за поединок был предан военному суду с содержанием под арестом и в понедельник на страстной неделе получил казённую квартиру в третьем этаже с. – петербургского ордонанс-гауза, где и пробыл недели две, а оттуда перемещён на арсенальную гауптвахту, что на Литейной. В ордонанс-гауз к Лермонтову тоже никого не пускали; бабушка лежала в параличе и не могла выезжать, однако же, чтобы Мише было не так скучно и чтоб иметь о нём ежедневный и достоверный бюллетень, она успела выхлопотать у тогдашнего коменданта или плац-майора, не помню хорошенько, барона З<ахаржевского>, чтоб он позволил впускать меня к арестанту. Благородный барон сжалился над старушкой и разрешил мне под своею ответственностью свободный вход, только у меня всегда отбирали на лестнице шпагу… Лермонтов не был очень печален, мы толковали про городские новости, про новые французские романы, наводнявшие тогда, как и теперь, наши будуары, играли в шахматы, много читали…

Между тем военно-судное дело шло своим порядком и начинало принимать благоприятный оборот вследствие ответа Лермонтова, где он писал, что не считал себя вправе отказать французу, так как тот в словах своих не коснулся только его, Лермонтова, личности, а выразил мысль, будто бы вообще в России невозможно получить удовлетворения, сам же никакого намерения не имел нанести ему вред, что доказывалось выстрелом, сделанным на воздух. Таким образом, мы имели надежду на благоприятный исход дела, как моя опрометчивость все испортила. Барант очень обиделся, узнав содержание ответа Лермонтова, и твердил везде, где бывал, что напрасно Лермонтов хвастается, будто подарил ему жизнь, это неправда, и он, Барант, по выпуске Лермонтова из-под ареста накажет его за это хвастовство. Я узнал эти слова француза, они меня взбесили, и я пошёл на гауптвахту. “Ты сидишь здесь, – сказал я Лермонтову, – взаперти и никого не видишь, а француз вот что про тебя везде трезвонит громче всяких труб”. Лермонтов написал тотчас записку, приехали два гусарские офицера, и я ушёл от него. На другой день он рассказал мне, что один из офицеров привозил к нему на гауптвахту Баранта, которому Лермонтов высказал своё неудовольствие и предложил, если он, Барант, недоволен, новую встречу по окончании своего ареста…

Нам казалось, что тем дело и кончилось; напротив, оно только начиналось. Мать Баранта поехала к командиру гвардейского корпуса с жалобой на Лермонтова за то, что он, будучи на гауптвахте, требовал к себе её сына и вызывал его снова на дуэль. После такого пассажа дело натянулось несколько, поручика Лермонтова тем же чином перевели на Кавказ в Тенгинский пехотный полк, куда он отправился, а вслед за ним и бабушка поехала в деревню. Отсутствие их было непродолжительно; Лермонтов получил отпуск и к новому, 1841 году, вместе с бабушкой возвратился в Петербург.

Все бабушкины попытки выхлопотать ещё раз своему Мише прощенье остались без успеха, ей сказали, что не время ещё, надо подождать».

После всех перипетий Лермонтов написал Щербатовой:

 
Мне грустно, потому что я тебя люблю
И знаю: молодость цветущую твою
Не пощадит молвы коварное гоненье.
За каждый светлый день иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе,
Мне грустно… потому что весело тебе.
 

Лермонтов предвидел, что светская чернь в своих сплетнях будет полоскать честно имя Щербатовой, которая и без того уже перенесла много горя. Умер муж, оказавшийся алкоголиком. Умер сын во младенчестве. Лермонтов переживал, что не может защитить её, поскольку отправляется на Кавказ…

Важно отметить, что военный суд вынес приговор, по которому Лермонтова должны были три месяца содержать в крепости, а затем отправить в армейский полк. Но государь отменил столь суровую меру и повелел ограничить всё направлением на Кавказ в Тенгинский пехотный полк.

В 1840 году Лермонтов написал стихотворение «И скучно и грустно»:

 
И скучно, и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят – все лучшие годы!
Любить… но кого же?.. На время – не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? – Там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…
Что страсти? – Ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, –
Такая пустая и глупая шутка…
 

Виссарион Белинский дал такую оценку стихотворению:

«И скучно и грустно – из всех пьес Лермонтова обратила на себя особенную неприязнь старого поколения. Странные люди! Им все кажется, что поэзия должна выдумывать, а не быть жрицею истины, тешить побрякушками, а не греметь правдою!»

В следующий свой приезд в отпуск в Петербург Лермонтов увлёкся графиней Евдокией Петровной Ростопчиной, впоследствии известной русской писательницей, с которой он познакомился ещё в начале 30-х годов. Она была сестрой С. П. Сушкова, приятеля Лермонтова по пансиону. Тогда было небольшое увлечение, и даже стихотворение «Крест на скале».

 
В теснине Кавказа я знаю скалу,
Туда долететь лишь степному орлу,
Но крест деревянный чернеет над ней,
Гниет он и гнётся от бурь и дождей.
И много уж лет протекло без следов
С тех пор, как он виден с далёких холмов.
И каждая кверху подъята рука,
Как будто он хочет схватить облака.
О если б взойти удалось мне туда,
Как я бы молился и плакал тогда;
И после я сбросил бы цепь бытия
И с бурею братом назвался бы я!
 

12 апреля 1841 года был устроен вечер, на котором Лермонтов прощался с друзьями перед своим отъездом на Кавказ. Ростопчина с грустью вспоминала о об этом вечере и о том, что Лермонтов был обуреваем недобрыми предчувствиями. Ей в альбом он вписал стихотворение «Я верю: под одной звездою».

 
Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.
Но что ж! – от цели благородной
Оторван бурею страстей,
Я позабыл в борьбе бесплодной
Преданья юности моей.
Предвидя вечную разлуку,
Боюсь я сердцу волю дать;
Боюсь предательскому звуку
Мечту напрасную вверять…
Так две волны несутся дружно
Случайной, вольною четой
В пустыне моря голубой:
Их гонит вместе ветер южный;
Но их разрознит где-нибудь
Утёса каменная грудь…
И, полны холодом привычным,
Они несут брегам различным,
Без сожаленья и любви,
Свой ропот сладостный и томный,
Свой бурный шум, свой блеск заёмный,
И ласки вечные свои.
 

1841 год

Обращают на себя внимание слова: «Предвидя вечную разлуку, Боюсь я сердцу волю дать…»

Впрочем, это не единственное предсказание Лермонтова.