Текст книги "Черная голубка"

Отец стал доказывать, что Хрущёв их каждый год меняет. Мать отстаивала свою позицию:

– Ничего он не меняет, он просто в них в трактор не залазит, переобувается.

Отец сдался. Он знал – мать не переубедить. Юрка выслушивал все «за» и «против» и начал побаиваться принимаемых решений. Он ведь с Леной ещё не говорил о женитьбе, даже слово «люблю» не прозвучало во время их встреч, а отец с матерью уже готовы ехать в Ханинеевку знакомиться с её родителями и готовы прямо сейчас колоть свинью. А вдруг Леночка не захочет переехать к нему в Екатериновку и, не дай бог, не согласится выйти за него замуж? Он смотрел на родителей, а те, загибая пальцы, считали, сколько и кого приглашать на свадьбу.

«Как я отцу с матерью в глаза смотреть буду? Вот заварил я кашу с мотоциклом, по-моему, поспешил чуток».

– Мама, папа, подождите! Вы ещё двоих забыли на свадьбу пригласить!

– Кого ещё? – повернула голову мать в сторону растерянного сына.

– Меня с Леной. Мы на эту тему ещё не говорили, а вы уже готовы прямо сейчас всю скотину перерезать.

– Что это выходит, Юрка? Стало быть, у тебя с ней несерьёзно? – спросила мать.

Юрка стал оправдываться:

– Почему несерьёзно? Просто мы ещё мало встречаемся.

Мать отмахнулась:

– Не при братьях будет спрошено – хоть маленько-то её потискал? Вон губищи-то с утра какие были – срам смотреть, будто пчёлы накусали. Значит, серьёзно. Да и где она себе такого сварщика найдёт?

И вновь взялась с отцом обсуждать грядущее свадебное торжество и у кого из соседей на время можно будет разжиться ложками, тарелками и стаканами.

Отец поправил мать:

– Эх ты, деревня! Нужны вилки, ложками едят только на поминках!

То, что у Юрки будет мотоцикл, он верил и знал уже точно и по этому поводу в душе ликовал. Радостью светились лица братьев, перед ними открывалась новая жизнь. В доме будет телевизор, Юрка их будет катать на мотоцикле, сбудется заветная мечта свой настольный футбол. Суконные ботинки и шапки хорошо, но это не столько важно, хотя пофорсить тоже хотелось. Отец, конечно, лелеял мечту, что под этот замес, может, и выгорит ему ружьецо-двустволочка. Вот если бы всё так и сложилось, как он думает – научится шкурки кроличьи выделывать – тогда бы их можно было отдать скорняку и сшить доху жене.

Мудрая мама не останавливалась на достигнутом. «Завтра же иду к директору совхоза и прошу помощи на свадьбу. Пусть выделяет, я знаю, фонды есть!» Но у директора, чтобы хоть копейку выпросить, надо рыдать и в ногах валяться. Однако мама знала, чем его пугануть. Единственный сварщик покинет деревню. Выход один – идти навстречу просящему. И директор пошёл:

– Значит, телочку и бычка сдать хотите. Так вот я вам чем помогу – разрешаю вам с завтрашнего дня пасти их не в общем стаде, а выгонять на совхозное клеверное поле. Пусть мясцо нагуливают. А это привес, это – уже копеечка.

Не на такую копеечку рассчитывала мать и взяла директора в жесткий оборот:

– Я ведь, Филипп Иванович, молчу, никому не проговорилась, что ты к моей соседке шастаешь, берегу тебя от жениной расправы, а ты меня за это клевером решил накормить.

Директор напыжился и покраснел. Он знал, чем это может закончиться. Два года тому назад уличила его супруга в неверности, за что он был из ковша ошпарен кипятком. «В следующий раз, – пообещала она, указав пальцем на ведро, – одним ковшом уж не отделаешься!»

Филипп Иванович обмяк и заговорил с посетительницей ласково:

– Пойми, Валюша, средств нет, но вот осенью урожай сдадим, я Юрке премию хорошую выпишу и подкину вам фуража. А про нас с соседкой помалкивай, не надо грязь разводить. Ты ведь знаешь, что у моей жены сердце больное, пожалей хоть её.

 
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА
 

Двухэтажное женское общежитие располагалось в затененном высокими деревьями месте неподалёку от швейной фабрики. То ли место было таким уютным, то ли контингент, проживающий в общежитии, привлекательным, но собиралось здесь ребят как пчёл на мёд. Подойдя к этому дому, если даже вывеску над входом не читать – «Женское общежитие швейной фабрики №1», можно было догадаться, что это за дом, по белью, вывешенному за окна на верёвочки – длинные китайские трусы снизу на резинках, розовые и голубые, сатиновые бюстгальтеры, все в лямочках, напоминающие конскую сбрую. Они болтались на ветру, словно флаги на параде кораблей. Тут под баян устраивались танцы, прямо под окнами, на тротуаре. А порой и хор девушек из художественной самодеятельности покорял своими талантами зачарованных слушателей под тот же баян.

Дисциплина тут поддерживалась бригадмильцами. Так называли комсомольцев, внештатных сотрудников милиции, которые со значком на груди и красной повязкой маленькими группками ходили взад-вперёд, выглядывая правонарушителей. К одиннадцати вечера все мероприятия сворачивались; воспитатель загоняла девушек в общагу, и дверь изнутри закрывалась на швабру. Попробуй оказать непослушание – на следующий день будешь разобран на общем собрании. Два предупреждения – и появляется шанс лишиться койки в общежитии. В общем, девушки себя блюли, в окна сами не лазили и кавалеров не впускали. Так, по крайней мере, казалось воспитателю. Но если вдруг под окнами раздавался свист или стук камешков о стекло, то воспитательница поднимала товарища по оружию – Жору-бригадмильца, который спал с ней рядом на её кровати. Тот высовывал голову в форточку и угрожал нарушителю спокойствия поймать его и закрыть в каталажку.

Все комнаты общежития были меблированы четырьмя койками, стульями и столом, персональными тумбочками, закрывающимися на вертушку, как уборная на улице, обязательным зеркалом на стене и графином со стаканами. На всём этом, за исключением графина со стаканами, написан был красной краской инвентарный номер, который раза три-четыре в год сверялся с записью в специальном журнале.

В одной из таких комнат и проживала красавица, к которой, как и в родной Ханинеевке, непонятно, в шутку или всерьёз, обращались все по имени и отчеству – Елена Павловна. По наказу отца с матерью её обязанностью было каждое воскресенье навещать родителей. Ослушаться Елена не могла, потому как неприезд её в Ханинеевку мог вызвать переполох в отчем доме. Родители очень любили свою дочку-красавицу, переживали за неё и проклинали тот день, когда разрешили ей поехать в город. Каждый раз поздно вечером в воскресенье собирали ей сумку в обратный путь, набивая её разной снедью: медком, мясцом, яичками, овощными и мясомолочными продуктами. Таких девушек, у чьих родителей была такая возможность поддерживать своих дочерей, тут было немало, за исключением малоимущих предков и выпускниц детских домов. Девчонки не жмотничали, все охотно делились своим провиантом. «Голодающих в общежитии нет!» сказал бригадмилец Жорка, вытаскивая половником из чьей-то кастрюли немаленький кусок мяса на косточке и перекладывая его в свою эмалированную чашку. За что и получил одобрительный взгляд своей избранницы – воспитательницы девичьего общежития. К восьми утра фабрика ждала своих работниц, чтобы шумом швейных машинок наполнить её светлые цеха. Флагман отечественного машиностроения

Подольский машиностроительный завод – взял шефство над фабрикой: поставил новенькие швейные машинки двадцать третьего и пятьдесят первого классов. Коллектив цеха, преимущественно комсомольско-молодёжный, был разбит на бригады. Каждая бригада выпускала какое-то одно изделие. Елена Павловна сидела на одной из самых сложных операций – вшивала рукав-фонарик в пальто девочки. Несмотря на висевший в цехе лозунг «РУЧНОЙ ТРУД – НА ПЛЕЧИ МАШИН», операция выполнялась с применением ручного труда. Окантовку рукава надо было собрать на нитку в сборку, а потом на машинке соединить с остальными деталями пальто. Производительность, конечно, низковата, но Елена Павловна всегда ходила в передовичках. Недолго, правда, ей пришлось корпеть над этим фонариком. Приехал из Подольска на фабрику молодой, видный из себя специалист НИИ, привёз какое-то приспособление, которое само все сборки проведёт. Обратив внимание на синеглазую красавицу, он мастеру цеха указал машинку, на которую для эксперимента нужно установить его изобретение. Мастеру было без разницы, и он представил командировочного сотрудника НИИ Елене Павловне: «Вот, познакомьтесь, вы теперь рука об руку, плечом к плечу в одной связке будете внедрять новаторские технологии и т. д. «Сказал бы ещё «нога за ногу»», – подумал молодой учёный и представился:

– Виктор. С вашего позволения я поставлю стульчик рядом с вами, мы опробуем моё изобретение и, если всё получится, как мною задумано, то вы, Елена Прекрасная, станете соавтором. О вас напишут в передовице.

Разложив свои инструменты, на фоне которых он стал похож на часовщика, – мелкие отвёрточки, маленькие щипчики, шильца, маслёнка, как пипетка, коробочки с винтиками и гаечками, добавил:

– Профком вам выделит путёвку в Ялту, я об этом обязательно похлопочу. Вы отдыхали когда-нибудь на море?

Елене нравилось, как говорит Виктор, вежливо и без остановки. А тот и рад стараться, заливал ей мёд в уши.

– Лена, у меня дома хранится морская тельняшка, абсолютно новая, её синие полоски одного цвета с вашими глазами. Как бы она вам подошла! Если мне на выходные удастся съездить домой, я непременно вам её привезу. Приталите её немного и станете царицей морей. Хотя вы и без тельняшки очень похожи на Нефертити!

Елена Павловна поражалась красноречию Виктора, но через полчаса стала от него уставать. Она не заглядывалась на парней, потому как уже два воскресенья подряд целовалась с Юркой. К окончанию рабочей смены Виктор стал набиваться в провожатые. На что Елена Прекрасная, огорошенная таким предложением, не нашла сразу аргумента, как бы поприличнее отказать назойливому специалисту. Кто знает, может, из-за стрёкота швейной машинки она не расслышала все слова учёного-обольстителя или её моральные устои не позволяли ей на это согласиться. Ведь теперь есть один Юрка, которого она чувствовала, даже не касаясь его. Первый раз, когда он её провожал, несмотря на тёплую ночь, его трясло, как простуженного. Она вначале подумала: «Не больной ли он?» А потом поняла – это у него от волнения. Скромный он парень, да и всё. А этот учёный специалист за полсмены ни одного винтика не закрутил, всё языком молотил, но, правда, так хорошо, аж уши млели. Впервые такого встречаю. Может, больше никогда и не встречу, сделает своё приспособление и уедет в свой Подольск. И про меня забудет. Ладно, если он не утихомирится, может, и соглашусь на его провожание, но не сегодня. Всё-таки девушка должна быть недоступной. А вообще, он симпатичный и необыкновенный. Нет, нет, нет, как мамка сказала: «У них у всех одно на уме!»

Если в начале рабочей смены у проходной фабрики был большой поток народа, то по окончанию рабочего дня этот поток увеличивался минимум на четверть. Встречавшие ухажёры дополняли ряды работниц фабрики, сопровождая своих подруг, обняв или просто держа за руку. Не дойдя ещё от цеха до проходной, девчонки из бригады Елены Павловны засыпали её вопросами и шутками про её нового напарника. Шутки и вопросы банальные, так что не стоит их перечислять. Елена Павловна держала себя достойно и отвечала в той же манере. Слепому было видно – девчонки ей завидовали. В многолюдной проходной Елена пыталась затеряться, но попалась на глаза желающему её проводить Виктору.

Тем временем в Силаевке Володькин отец серьёзно взялся за разрешение сыновней проблемы. Нужны деньги на «Яву», и он знал, как их взять. Но не всё так просто. Надо договориться в городе со столовой или мясниками на рынке, чтобы сразу сдать им «сладкую парочку» – бычка да ярочку. Цена не устраивала обе стороны. Отцу не хотелось по дешевке, а покупателю не хотелось переплачивать за мясо без медицинской справки и специальных на то документов. Но кто ищет, тот всегда найдёт. И, как только он нашёл, сказал сыну:

– Володька, в Екатериновке на клеверном поле привязали на откорм бычка и тёлку. Наша задача – привести их сюда, в сарай, заколоть и освежевать. Хочешь на «Яве» кататься – будь готов стать угонщиком скотины.

Володьке предложение понравилось, он оживился:

– Отец, я с тобой не то что за коровами – в разведку бы пошёл. Говори, когда и как.

Отец стал объяснять:

– Значит, так: днём быстренько уводим скотину в берёзовый колок, обмотав им тряпками ноги, чтобы не оставили следов. Связываем им морды, чтоб не мычали, затем ноги вяжем, укладываем их на землю и забрасываем травой. Днём их до дома не довести – место открытое, могут заметить. Ночью развязываем и гоним в наш сарай, а тут под нож.

– Ловко придумано, – согласился Володька, – можно писать заявку в посылторг, чтобы «Яву» высылали.

Перед его глазами сейчас вырисовывался образ никелированной «Явы», глаза Елены Павловны, одного цвета с синим карандашом, и еще её походочка со столь привлекательно покачивающимися бёдрами. Он уже придумал фразы, с которыми обратится к ней. Первая из них: «Девушка, а не сшили бы вы мне дудочки с разрезами, я хорошо заплачу. Буду вас катать на работу и с работы. Надо будет, и в Ханинеевку сгоняем. Скорость – сто двадцать, через десять минут дома будешь». Конечно, от таких слов у неё голова закружится, и она будет его. Потом он представил, как она сядет к нему на заднее сидение, обнимет его крепко-крепко, прижмётся лицом к его спине, и он, прибавляя газ, будет нестись почти по воздуху. Как говорят стиляги: «Это – экстаз». В этот момент надо будет ей сделать предложение. Куда ей деваться, не откажет. А если ей будет мало, не то что телевизор, радиолу куплю. Я деньги заколачивать умею!

В Екатериновке эта история имела иное продолжение. Нужно быть очень решительным, чтобы вот так, просто, из загашника вынуть деньги, накопленные на мечту всей семьи – телевизор «Рекорд», и ещё на всякий пожарный случай. Просто отдать старшему сыну на мотоцикл с позорным названием «Козёл». Юркина мать пошла на этот подвиг, рискуя семейным капиталом, нажитым непосильным трудом.

Она словно кусок мяса оторвала от своего тела и с болью передала его сыну:

– Вот тебе, Юрок, бери себе мотик и езди к своей крале. Знай, я и отец для тебя готовы отдать последнее.

– Юрка впервые держал такую пачку банкнот – двести сорок пять рублей. Особые чувства испытывал он при получении этакой суммы:

– Мам, да не убивайся ты так. Деньги – дело наживное, тем более скоро коммунизм. Ты вспомни, что лектор в клубе говорил: «Их скоро вообще отменят».

– Ну ладно, ты лектора мне не вспоминай, а давай-ка я тебе их лучше во внутренней карман курточки зашью. В магазине перед расчётом стёжку распорешь и расплатишься. Так тебе будет надежнее и мне спокойнее. Ты ещё не знаешь, сколько в городе ворья. Они таких, как ты, возле дорогих магазинов караулят. Мне бы с тобой самой ехать, да если на работу не выйду, наше звено перейдёт в отстающие. Так что, как в городе из автобуса выйдешь, нигде по улицам не шарахайся, к Ленке своей не бегай, сразу в магазин. А оттуда на «Козле» аккуратненько пристройся за автобусом или трактором и тихонечко доедешь.

Юрке тошно было это выслушивать. Но сейчас он был словно шёлковый и, как самый послушный и воспитанный ребёнок, соглашаясь со всёми указаниями, кивал матери. Тотчас же Юрка отправился на работу и отпросился с обеда на весь оставшийся день. Помчался на автобусную остановку, радуясь и ликуя – он сегодня увидит Леночку, нацелуется с ней и, оседлав железного «Козла», вернётся домой, где ждут его с нетерпением любимые братья и заботливые родители. Следуя наказу матери, он отправился сразу в «Спорттовары». В зале магазина стояли два совершенно одинаковых мотоцикла КА-52. «Какой из них лучше?» Юрка начал ходить вокруг обоих: «Боже, какое это мучение – делать выбор! Вот был бы один, взял бы сразу и голову бы себе не ломал. А тут глаза разбегаются! Какой лучше? Оба – новехонькие, без царапинки. Хорошо хоть два, а не пять. Тогда бы сошел с ума и не выбрал бы ни один!» Но существует старинный способ выбора, не единожды проверенный. Юрка воспользовался им. Встав между мотоциклами, он смачно плюнул на свою левую ладонь, и ребром правой руки ударил по своему харчку, разрубив его на две части. Большая часть брызг пришлась на правую сторону. «Значит, беру правый». Мотоцикл завелся с первой попытки. «Вот его и беру!» Покупку оформили быстро. Узнав у горожан, где находится швейная фабрика, он поехал туда и недалеко от проходной остановился в кустах акации дожидаться конца рабочей смены.

Наконец двери проходной распахнулись, и ручеёк выходивших оттуда работниц стал превращаться в лавину. Даже если бы эта лавина разрослась в океан, даже если бы все были одеты одинаково, Юрка бы заметил свою избранницу, потому что только у неё на всём белом свете такие синие глаза, как цветок кукушкины слёзки. Он увидел её, выделил из толпы. Но, что это? Она шла не одна, рядом с ней шёл парень, держа её под руку, и без умолку что-то ей говорил, наклоняясь почти к самому уху. Лена улыбалась, и было видно, что ей очень приятно слушать своего провожатого. Юрка представить себе не мог, что его Лена может вести себя так – запросто дарить свою белозубую улыбку кому-то ещё. Подойти к ней он не решился, долго смотрел ей вслед. Завёл мотоцикл. Хотелось врезаться на нём в эту толпу работниц, они все стали ему казаться подлыми предательницами, хотелось сделать больно себе и другим. Прибавив газ и нажав на сигнал, он промчался мимо этой пары, перепугав всех идущих по дороге, и, не снижая скорости, понёсся в Екатериновку.

Во дворе его никто не встретил и в доме никого не было. Да ему и видеть-то никого не хотелось. «Куда все пропали? Может, в клуб кинофильм привезли?» – подумал Юрка. Ему сейчас было не до кино. Он не находил себе места. Завалившись в одежде на кровать, Юрка лежал с открытыми глазами и не видел ничего, кругом окружала его одна пустота.

Сегодня его предали, сломали ему жизнь, он потерял веру в настоящую любовь. Буквально три дня назад они целовались, она гладила его волосы и говорила, что кудри у него шёлковые, любая девчонка обзавидуется его волосам. А сейчас Юрка уже решил: теперь не гладить тебе моих волос и, достав из комода ножницы, стал состригать с головы волосы, неровно выхватывая их клочками. Зачем он это делал, пожалуй, и сам не понимал Может, таким образом ему хотелось огорчить изменницу.

Невесть что он бы ещё мог сделать с собой, если бы не хлопнула калитка. Пришла мать, на которой не было лица:

– Юра, у нас большое горе. С клеверного поля пропали наши бычок и телочка. Отец твой растяпа – колышек коротенький вбил, к которому их привязали. Тех кто-то пугнул или сами дёрнули, в общем, ни кола, ни верёвки, ни тёлки, ни бычка. Следов нет, видно, по дороге пошли. Давай сейчас, сынок, на своём мотике поезди по дорогам, может, наткнешься на них. Отец с братьями пошли сейчас к речке, может, туда их занесло!

Такая новость остановила Юркино безрассудное поведение. Он завёл мотоцикл и поехал на поиски. За деревней встретил отца с братьями, они ему сказали, в каких местах были и посоветовали, куда бы надо съездить и где посмотреть. Солнце закатилось за горизонт, стало темнеть. Юрка включил фару, и, насколько это возможно, освещал свой путь. Он вглядывался вдаль, порой ему казалось, что видит силуэты пропавшей скотины, но, когда подъезжал ближе, это оказывались просто кусты или копны сена. К середине ночи он объехал все закоулки. Оставался неосмотренным путь на Силаевку. Он повернул туда. Дорога была свободна – ни встречного транспорта, ни пешеходов на ней, разумеется, ни телки, ни бычка. Он проехал до Силаевки, прокатился вдоль её улиц. Развернулся обратно и тут на полпути фарой высветил в кромешной тьме белые пятна на дороге. Радостно стало на душе, было понятно, кому они принадлежат. Юрка прибавил газ и вскоре вплотную оказался с родными беглецами. Но странное дело: их ноги в каких-то обмотках, да и сами были связаны коротким поводком. Юрка слез с мотоцикла, чтобы решить проблему, как доставить их домой при наличии мотоцикла. «Придётся вести пешком всех троих. Но это не беда, главное – нашёл. Потихонечку доберёмся». Только он наклонился за поводком, как получил удар чем-то тяжёлым по затылку и ещё град ударов по всему телу. Боль, перед глазами радужные круги, всё погасло – Юрка потерял сознание

«Ява» была вишневого цвета, наполовину никелированная, двухцилиндровая и с двумя зеркалами; поглазеть на неё сбежалось человек пятнадцать, если не больше, односельчан. Восторги сыпались со всех сторон. Володька рядом с ней сам светился как никелированный. Словно лаская, протирал её фланелевой тряпочкой и через губу отвечал на вопросы собравшихся. Всех, конечно, интересовало, почём такая красота. На что он ответил: «Кусок триста». «А какую скорость из неё выжать можно?» «Сто пятьдесят, но это ещё не предел, по асфальту можно быстрее». Ребятня, чтобы как-то подмазаться к Володьке на предмет покататься с ним на «Яве», заискивающе говорила:

– Ух ты, даже, может, быстрее самолёта! – И тут же просили: – Прокати, дядь Володь!

Не глядя в их сторону, Володька просьбу отверг:

– Пока двигатель не обкатаю, возить никого не стану. В инструкции так написано.

Среди собравшихся хватало завистников, которых при виде иностранного мотоцикла давила жаба:

– Да на ней только по асфальту можно ездить. Если сломается, где будешь запчасти доставать? Даже покрышки от наших мотоциклов к ней не подойдут. Никель через полгода трескаться начнёт, хромированная была бы лучше.

Володька умел держать удар и не лез в карман за ответом:

– Ты накопи себе на велик с хромированными колёсами и езди на нём по деревне.

Кто-то поддерживал Володьку:

– Вот что значит не бухать.

Из толпы проскрипел голос:

– Вот что значит воровать.

В общем, дискуссия вокруг мотоцикла шла полным ходом. Володька отмечал для себя: тех, кто был на его стороне, можно будет и покатать. Но первая, кого он должен прокатить, должна быть Синеглазка.

Он надел на себя новую красную рубашку, из кармана которой торчала вместо привычных ему папирос «Север» коробочка дорогих и длинных папирос «Любительские», натянул брюки-дудочки с наглаженными стрелками, долго расчёсывался, пытаясь смастерить из непокорных волос что-нибудь на голове. Затем оставил эту затею, решив, что всё равно на ходу ветер разворошит модный пробор.

Подъехав к общежитию, он остановился под окном, за которым жила его синеглазая симпатия. Володька знал это окно, несколько раз вечером проходил мимо него, пытаясь за неплотно задёрнутой занавеской увидеть долгожданный образ. Глубоко вдохнув и резко выдохнув, нажал на сигнал мотоцикла. На звук сигнала из окон высунулась добрая половина обитателей общаги. Из нужного ему окна торчали только две девичьих мордашки, среди которых Синеглазки не было. Любопытные в окнах галдели, спрашивали, как его зовут и к кому он приехал, обсуждали его меж собой. Непонятно, в шутку или всерьёз, просились с ним покататься. Володьке было не до них, он смотрел на заветное окно, в котором никак не хотела появляться синеглазая краса. Ведь были уже заготовлены фразы, отрепетировано обращение к ней и возможные варианты ответов. А тут на тебе – ни ответов, ни самой.

Со второго этажа кто-то из девчонок выкрикнул:

– Молодой человек, у тебя колесо спустило!

Володька обернулся посмотреть на заднее колесо и понял, что его разыграли. Почти все засмеялись над ним.

Он пригрозил, может, даже в шутку, насмешнице кулаком. И этим только усугубил ситуацию. Шутки стали сыпаться на него со всех сторон. Одна с закрученными в волосы тряпочками обольстительно произнесла:

– Молодой человек, если вы за мной, тогда пипикайте три раза.

И снова весёлый смех. Все реплики и шутки стали похожи на издёвку. Володька пытался вначале отвечать им подобным образом, но всё как-то больше неудачно. На очередную реплику не знал чем крыть и сорвался:

– А ты, конопатая, вообще окно захлопни.

– Девчонки, он хамит! – выкрикнула конопатая из окна. – Надо вызвать Жорку-бригадмильца, пусть его вместе с мотоциклом закроет в каталажку.

И все хором стали скандировать:

– В каталажку его, в каталажку!

Со стороны это было похоже на суд Линча. Володька стал смотреть в окна. Кто там громче всех кричит? В окне общей кухни увидел синеглазую Елену Павловну, которая смеялась и со всеми вместе призывала закрыть его в каталажку. «Вот это я влип», – подумал Володька. Был бы у него сейчас динамит, он взорвал бы эту общагу. К такому раскладу он не был готов и решил, что надо побыстрее уезжать от этого дурдома. Вот так и уехал он ни с чем, обсмеянный швеями. В этот же вечер он напился, и сделал это вместе с отцом. В дым пьяный, уверял, что синеглазая всё равно будет его.

Воскресным утром Елена Павловна, по своему обыкновению, купила гостинец – большой кулёк конфет – и поехала в родную Ханинеевку, где ждали её папа, мама и две сестрёнки, а вечером после танцев горячие Юркины поцелуи. Она готова была признаться себе, что последнее было на первом месте её желаний. Вся рабочая неделя прошла в томительном ожидании этой встречи. По ночам ей плохо спалось, она обнимала подушку с желанием ощутить в руках Юркины шёлковые кудри. Хорошо, что она не одна в общежитии и на работе. С девчонками весело, унывать не дают. Да ещё подсадили к ней конструктора, который два дня набивался к ней в женихи, один раз даже проводил до общежития.

Начальник цеха заметил, какой особый интерес проявляет к ней изобретатель, в обеденный перерыв подсел к ней за стол и предупредил:

– Был я в отделе кадров, там у командированного видели штамп в паспорте. Женат он и ребёнок есть. Мальчик. Анатолием зовут. Так что на ухаживания не поддавайся, не разрушай советскую семью.

Она в общем-то и не собиралась принимать его ухаживания, просто интересно было его слушать. Внимая назиданию начальника, попросила отсадить от неё прикомандированного. А Виктору сказала, чтобы больше к ней не подходил и сладкие речи говорил своей жене и сыну, Анатолию Викторовичу.

В Ханинеевке Елена Павловна вдохнула полной грудью её воздух и будто родилась заново. Даже земля под ногами показалась ей особенной, какая-то воздушная прослойка образовалась между дорожкой и её туфельками. В общем, она летела. Ей было легко, всё своё, всё родное. Она даже предсказывала: «Сверну за угол, увижу там Екатерину Максимовну, которая с пустыми вёдрами выйдет мне навстречу!» Так оно и случилось. Дальше Роза Захаровна, её учительница по русскому и литературе, будет сидеть с внучкой у ворот на скамеечке. Здесь она тоже не ошиблась. Но вот родная калитка, и обе сестренки топчутся на крыльце. Ждут непонятно кого или что больше, сестру или конфеты, да ясно, что сестру. Потому как одно без другого не бывает. Вот начались обнимания и поцелуйчики. Наконец-то вечер, танцы в клубе с девяти. Это время выбрано неслучайно, полдевятого пастух пригонял коров. Селянам нужно было их встретить и провести дойку. После этого все были свободны от трудового дня. Клуб был в их распоряжении, а танцы – его неотъемлемое мероприятие. Парни начищали до блеска сапоги, кто-то и ботинки. Девчонки горячими гвоздями навивали кудри-завлекалочки, а самые модные надевали плиссированные юбки. Пластинки через радиолу озвучивали танцплощадку, то есть фойе клуба. Имели тут место гармонь, баян и трофейный аккордеон. Здесь можно было блеснуть своей внешностью и выплеснуть всё скопившееся за неделю внутреннее напряжение. Тут Елена Павловна увиделась с подружками и услышала все деревенские сплетни за неделю. Поделилась своими новостями, рассказала о жутком случае, как её с провожатым командированным чуть было не сбил мотоцикл. На всём протяжении вечера она оборачивалась на стук входной двери в надежде увидеть Юрика. Вечер переходил в ночь, а его всё не было. Она терялась в догадках. Что могло его задержать? То, что он не придет – этот вариант не рассматривался вообще.

К ней подбежал мальчонка и сказал:

– На улице тебя какая-то тётенька на мотоцикле спрашивает, ненашенская.

Она вышла на крыльцо клуба, внизу незнакомый дядечка сидел на мотоцикле. Рядом с ним женщина.

Женщина, увидев её, сразу затараторила:

– Ты только вышла, я сразу поняла, что ты и есть та самая Елена Павловна, а мы – Юркины родители. Беда у нас! Юрка-то в городской больнице, избитый весь. Не знаем, кем, а ещё у нас телку с бычком украли. Вот приехали тебе сказать, чтоб не подумала, что разлюбил. Он ведь только о тебе всю неделю думает, мы ему даже мотоцикл купили, чтобы к тебе ездил, а тут видишь какое дело. Врачи говорят, на поправку пошёл. Он даже уже сидеть может. Ну вот, девонька, что хотела, то сказала. Мы с отцом домой поехали. Только вот ещё спросить хотела. Тебе его волосы не нравятся?

Оторопевшая Елена Павловна пожала плечами:

– Нет, как раз даже наоборот, очень нравятся.

Мать хмыкнула себе под нос:

– Тогда же зачем он себе всю башку ножницами обкромсал? Может, поспорил с кем на свои кудри?

Сделав небольшую паузу перед тем, как сесть на заднее сидение мотоцикла, мать, вроде ни кому и в никуда, произнесла:

– Завтра поеду в Первую больницу в шестую палату, могла б, конечно, передать что-нибудь на словах.

Перепуганная этим сообщением, Елена Павловна, не зная, что и ответить Юркиным родителям, сказала:

– Ничего не надо. Я сама завтра к нему приду. Вам спасибо, что меня известили.

Попрощавшись, родители уехали. Она посмотрела им вслед и вспомнила, как недавно её с Виктором чуть не сбил такой же мотоцикл. В клуб она больше не вернулась, взволнованная и расстроенная пошла домой полная нетерпения завтра увидеться с Юриком.

Володька пошёл в загул, пил всю неделю, о своей работе в красильном цехе думать забыл. Какой он себе представлял в дальнейшем свою жизнь, неведомо. Но будущее без Синеглазки он представить себе не мог. Необходимо увидеться, чтобы только не осрамиться, как в прошлый раз у общаги. Лучше, чем в Ханинеевке, свидание не придумать. В воскресенье она точно в клуб пойдёт; если он на «Яве» подкатит, вся деревня ахнет, и она будет его. Откладывать с ней встречу незачем, в это воскресенье нужно быть там на танцах. Он для храбрости или для хорошего настроения принял изрядную порцию водки. Наодеколонился сам и натёр мотоцикл до блеска.

Отец, глядя на сборы сына, стал отговаривать его от поездки:

– Проспись вначале! На ногах еле держишься.

Володька и слушать не хотел:

– Ничего, ветерком в дороге обдует, приеду как огурчик.

Доехал он до ханинеевского клуба без происшествий, но чтобы протрезвел, такого о нём не скажешь. Синеглазка была в обществе парня, стриженого под Бровкина. По её поведению и насколько близко она к нему стояла, да и по тому, как на неё смотрел лысый, понятно было, что они женихаются. Такой оборот событий Володьку не устраивал. Он подошёл к Елене Павловне, оттолкнув Юрку. Не знал Володька, что этот парень в армии изучал самбо. Тут же получил подсечку и оказался на полу. Поднявшись, он разглядел соперника, и узнал в нём мотоциклиста на «Козле», которого они с отцом отделали на прошлой неделе. Схватил он Юрку за грудки, а тот ему чуть не вывихнул руку. От обиды и злости он сквозь зубы прорычал: