Текст книги "С гитарой по жизни. Воспоминания"

Нижнеудинск и Тикси
Повезло

В 1957 году Хрущев решил навести порядок в армии, особенно в авиации. Были отменены увольнительные для солдатского и сержантского состава, введены строжайшие наказания за нарушения вплоть до тюремного заключения. Я как раз и попал под «раздачу». Лейтенант, командир нашего взвода на меня стал «косо смотреть»: его, бедолагу, тоже наказали, и довольно серьезно.

И тут приходит разнарядка из Министерства Обороны: направить в распоряжение министерства из числа военнослужащих последнего года службы лучшего оператора и лучшего механика-дизелиста. Лейтенант наш сразу же предложил мою кандидатуру. Она прямо-таки сама просилась в это число. Командование нашей части убивало двух зайцев: избавлялось от проблемного солдата и посылала, действительно, хорошего специалиста.

Заполярье, 3-й год службы

В напарники мне дали дизелиста кабардинца Мусу Шовгенова. Ехать нам было нужно в Иркутскую область, в город Нижнеудинск. У полкового писаря мой попутчик выклянчил в проездных документах три лишних дня на дорогу с целью заехать домой.

Поехали мы с ним к нему на его родину в Кабардино-Балкарскую АССР на нелегальную побывку. В Тбилиси сели в автобус и через Крестовый перевал по Военно-Грузинской дороге попали на северную сторону Кавказских гор. Я до сих пор помню ужасы этой дороги. Думаю, что сейчас ее благоустроили, но тогда в 1957 году она, действительно, была военной. Асфальта на большинстве высокогорных участках не было. Ограждений по ее краю от пропасти тоже не было никаких. В некоторых местах она была настолько узкой, что двум встречным машинам разминуться было невозможно. Приходилось ожидать встречную в специальных придорожных «карманах». Каким образом регулировалось движение в этом случае – я уже не помню. Скорее всего, существовал график движения. В особо узких местах водитель автобуса просил нервных пассажиров выйти и продолжить на этих опасных участках путь пешком. Конечно, мы, два солдата, бравировали и оставались на своих местах, хотя, честно признаюсь, у меня был серьезный мандраж, когда я из окна автобуса видел далеко внизу горные селения. К счастью – все окончилось благополучно.

Встретили нас радостно: почти весь аул – дальние или ближние родственники моего напарника. Не побывать в гостях у каждой семьи было бы просто неприлично. Гулевенели мы с ним целую неделю. Помню, во всех кабардинских семьях ко мне относились как своему сыну. Очень дружелюбный народ! И что удивительно – «голубоглазые в большинстве» и рыжие. По вечерам мы с Мусой ходили в деревенский клуб на танцы. Он меня сразу предупредил:

– Не вздумай приставать к нашим девчатам. У многих есть женихи, а они очень ревнивые. Я тебе буду подсказывать – с какой можно потанцевать и поболтать. Но на большее даже не рассчитывай. У нас незамужние – все девственницы. С этим делом здесь строго.

Понятное дело, я не желал межнационального конфликта и на танцах вел себя довольно скромно. Но когда объявили белое танго, одна черкешенка подошла ко мне. «Урус, почему не танцуешь? – спросила она у меня, – пойдем со мной». Муса утвердительно кивнул головой, и я осмелился. В сравнении с Тамарой, это было очень хрупкое и гибкое создание. Она послушно следовала всем моим движениям в танце, а когда я прижимал ее к себе, сердце замирало от восторга в момент моего прикосновения к упругой девичьей груди. Весь вечер я от нее не отходил, а после танцев очень тепло расстались.

На следующий вечер танцы были под гармошку на деревенской улице. Здесь, оказывается, мужчины не играют на гармониках, только девушки, сменяя друг друга. Моя вчерашняя партнерша оказалась прекрасной гармонисткой. Отыграв несколько народных танцев, она подошла ко мне.

– Сейчас будет «Кафа». Это очень легкий танец, – сказала она, – я тебя научу…

Действительно, танцующие ходили по кругу и совершали незамысловатые движения. Айшат, так звали мою знакомую, показала мне основные колена танца, и я вполне мог сойти за кабардинца. Конечно же, я не мог ей не похвастаться тем, что я тоже в какой-то степени музыкант. На следующий вечер я принес гитару. Играть классику не стал. У меня был богатый репертуар песен и здесь я блистал во всей красе. Айшат смотрела на меня с восторгом, а я, встречая ее взгляды, думал с грустью: «хороша Маша, да не наша».

Не обошлось без приключений. Под легким подпитием решил я искупаться в здешней реке Малке. Она неглубокая, но очень быстрая. Зашел я в нее по пояс и тут меня течение опрокинуло и понесло. Купающиеся рядом ребятишки пришли на помощь и помогли выбраться из беды. Окончился наш «отпуск» и отправились мы в путь с рюкзаками, битком набитыми дарами его родителей и родственников.

В Нижнеудинске был сборный пункт солдат авиационных специальностей из всего СССР. Пробыли мы там еще дней двадцать если не больше. Мой напарник очень жалел о том, что мало мы погостили у него на родине. Я тоже, вспоминая Айшат. И вот, наконец, нас погрузили в товарняк и повезли к реке Лене. Там пересадили на баржу под обворожительным названием «Чара», и небольшой речной пароходик потащил нас вниз по течению к океану. Среди нескольких сотен солдат на барже оказалось немало гитаристов, в основном бардов. Каких только песен я не наслушался за эти дни! По берегам была непроходимая тайга, а в ней —энцефалитный клещ. На остановках нам строжайше запрещалось сходить на берег. Красота там была, действительно, манящая. После Якутска Лена стала такой широкой, что берегов не было видно. Нас тянул уже рейсовый пароход, пришвартовавший баржу к борту. Вся братва считала своим долгом перебраться на борт речного лайнера и окунуться в мир роскоши и блеска пароходных кают. Одному не повезло: поскользнулся и оказался за бортом. Была середина августа, вода была не ледяная, его вовремя заметили. Оказалось, он совсем не умел плавать, а на поверхности его удерживал заплечный брезентовый вещмешок, наполнившийся воздухом. Спасли. Позже он рассказывал, что на дно его сильно тянули сапоги, но скидывать их ему было жалко – они были совсем новые.

Прибыли мы в Тикси 28 августа (я запомнил эту дату, потому что пошел снег). Нас быстро распределили по специальностям и объектам. Наша станция П-8 располагалась на сопке в трех километрах от аэродрома. Надо сказать, что вокруг Тикси не равнина, а довольно холмистая местность, сопки достигали высоты 800 и более метров. К концу сентября сильно похолодало. Наш деревянный домик, который здесь называется балок, продувался ветрами насквозь. Но старожилы нас успокоили: «выпадет хороший снег, нарежете из него кубов. Обложите балок, обольете водой и никакая пурга вам не будет страшна». Так оно и было. Мы запаслись на замерзшей речке льдом. Здесь вода добывается только таким образом. Завезли несколько машин местного угля и приготовились зимовать.

Экипаж локатора, 1957г.

А тем временем аэродром уже подготовился к полетам. На нем была эскадрилья из пяти самолетов МИГ-19. Первые полеты едва не кончились для нашей станции конфузом. В армии строгая иерархия: старший по званию – командир, а остальные – подчиненные. Нас на станции было семеро: два механика-дизелиста, обеспечивающих электропитание, и пять операторов. Состав был интернациональным: узбек, азербайджанец, татарин, белорус, украинец и два русских. Руководил станцией лейтенант. Старшим оператором был назначен сержант. Помню только его имя – Яков. Остальные рядовые.

Первый полет возглавлял командир эскадрильи. Перед этим мы тренировались, делали холостые прогоны. Но «боевая» работа – совсем другое дело. Взлетела первая пара, Яков за экранами как старший. И тут выяснилось, что он и другие ребята, приехавшие с равнинной местности Украины и Белоруссии, где экраны чистые, нет никаких гор (мы их называли местниками), просто растерялись. Импульс радиоволн, посылаемый локатором, наталкиваясь на местник, оставлял на экране засвеченную мертвую зону. Самолет – светлая отметочка на экране, попадая в «мертвую зону» действия локатора, становится невидимым среди местников на экране кругового обзора.

.Мои неопытные сослуживцы сразу же потеряли самолеты среди местников из виду. В штабе переполох. Руководитель полетов в гневе. Кричит по телефону моему лейтенанту: «Что у тебя там за специалисты? Посади за экран армянина!». Это у меня такие позывные были. Пришлось мне отстранять от экранов свое начальство и брать управление локатором в свои руки: я ведь был в этом деле асом. У меня единственного на станции был первый класс, а у всех остальных второй и третий. Да и местники меня не пугали (в Армении гор хватает!). Все обошлось.

Надо сказать, что за весь год было не более десятка полетов: больше погода не позволяла. Для меня это были «курортные дни». Кормили нас как на убой, времени свободного навалом. Наступила полярная ночь. Северное сияние поначалу впечатляло, а потом к нему привыкли. Гитарой заниматься можно было хоть сутками. Закрылся в аппаратной – и гоняй гаммы, играй упражнения. По сравнению с казарменными условиями Ленинакана, когда бывало, в свободное от дежурств время я садился поиграть, а рядом кто-то наяривал на гармошке – здесь был просто рай. Я благодарил Судьбу за такой поворот в моей службе.

Я стал задумываться: куда еще девать свободное время? В местной воинской библиотеке попался учебник по скорочтению. Решил освоить это дело. Ведь зрительная память за два года сиденья за экраном у меня была очень обострена. Оказывается, мы читаем, проговаривая про себя написанное. Для любителей великого и могучего русского языка – это наслаждение, а вот для работы и учения – большая помеха. Было очень трудно отучить себя от укоренившегося способа чтения. С упрямством японского самурая я выполнял упражнения из учебника. Сразу ничего не получалось. Потом стал замечать, что могу только глазами охватывать несколько строк текста и запоминать. Потом уже смог запоминать целыми абзацами. В конце концов, дело пошло. Прочитав какую-нибудь книгу, заставлял себя вспоминать, что писалось на определенной ее странице и пересказывать близко к тексту.

В местном Доме офицеров готовился концерт участников самодеятельности. Приглашались все желающие выступить. Я, конечно же, сильно пожелал. Укутал гитару двумя утепленными куртками (на улице было под 40 ниже нуля). И пошел в клуб. Репертуар у меня уже какой-то был. «Вальс» Иванова-Крамского сыграл довольно уверенно. После концерта познакомился с еще одним фанатом гитары. Им оказался летчик Баженов. Он москвич. Играет исключительно классику. Мы с ним подружились, и я многое у него перенял. К моему сожалению, ближе к весне он закрутил роман с официанткой из их офицерской столовой, которая то ли стала, то ли готовилась стать его женой, и времени на гитару у него не осталось. Да и у меня много времени стало отнимать увлечение скорочтением.

Как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Наступила полярная ночь. Она порой выдавала сполохи удивительной красоты, и мы выходили из своего балка чтобы ими полюбоваться. Луна за полярным кругом светит ярче и кажется гораздо большей. В полнолуние при ее свете вполне можно было читать. Но чаще всего мела пурга и дул леденящий ветер. Во время пурги в предбанник балка, где у нас хранились продукты и спасались от холода наши две собаки, наметало целые сугробы снега. Сказать кому-нибудь, так не поверят – из-под гвоздей, забитых в доски! В туалет мы в это время ходили по протянутой веревке. Иначе ветром сдует и это гибель. Две наши машины – аппаратная и агрегатная – находились в полной боевой готовности. Мы топили в них тоже печи – «буржуйки» и следили за тем, чтобы температура внутри машин была положительной. К ним веревки тоже были протянуты.

Но вот пришло полярное лето. А наступает оно по-настоящему только к середине июля. Солнце давно уже не заходит: опустится к горизонту, покатится шариком по нему и снова вверх, только с другой стороны. По тундре без резиновых сапог не пройти. Земля оттаивает сантиметров на сорок и покрывается зеленым ковром из полярной травы и цветов, а под всем этим вода. И кругом гнезда птиц. Наши собаки творили здесь полный разбой, жирея на дармовых харчах. Ветры с материка угоняют льды в глубь Арктики и открывается навигация. В Тикси объявляется «сухой закон» и в порту идет круглосуточная работа по разгрузке судов.

В воздухе запахло «дембелем». После успешного лыжного кросса в ознаменование первомайского праздника, где команда нашей станции заняла почетное предпоследнее место, меня вдруг вызывают в штаб полка. Иду и думаю: в чем дело? Вроде все хорошо, снова ефрейтора присвоили, в отличниках БПП (боевой и политической подготовки) хожу… Начальник штаба протягивает мне конверт и говорит: «Родственники вас долго разыскивали и вот нашли. Прочитайте письмо».

Оказывается, моя тетя – старшая сестра матери, объявляла нас во всесоюзный розыск. У меня теперь есть два двоюродных брата, живут в Краснодаре. А тетя моя, к сожалению, меня не дождалась. Умерла. Муж ее и мои братья ждут меня после демобилизации. Это принесло мне и радость, и огорчение. Я был в отчаянии…

Дело в том, что в Нижнеудинске, пока мы комплектовались, нас определили в бывший монастырь то ли на острове реки Уда, то ли на противоположном её берегу от городка – сейчас уже не помню, но хорошо помню, что монастырь с городом соединялся мостом, на котором был КПП. Никого из нас, естественно, не выпускали в городок. Вода в реке была просто ледяная, переплыть ее невозможно, а нас так манило женское общежитие слюдяной фабрики, в котором, как донесла разведка, было около трехсот женщин! К нам по вечерам доносились звуки музыки на местной танцплощадке, а к противоположному берегу стайками подходили молодые женщины и начиналась перекличка:

– Солдатики. Почему вы не приходите к нам? Мы вас ожидаем!

– Нас не пускают…

– Так сделайте плот и плывите к нам!

Как нам в голову самим не пришло самим такое решение проблемы? Видимо, все же женский ум острее работает в критических ситуациях. В Нижнеудинске тогда был большой дефицит мужчин. Он образовался потому, что эти женщины были заключенными женских исправительных колоний и находились на свободном поселении, работая на фабрике по изготовлению органического стекла. Свои тюремные сроки они получили, в основном, за экономические преступления: мелкие хищения, спекуляцию и другие проступки.

Соорудили мы плот, благо сушняка вокруг было достаточно, достали канатов для перегона плота туда и обратно. После вечерней поверки в лагере оставались только дежурные, больные и мусульмане.

Первая любовь
никогда не бывает без грусти…

Было начало августа. Вечерняя поверка в нашем сборном пункте заканчивалась в 22 часа, когда сумерки уже полностью сгущались над Удой. Небольшими группами отчаянные донжуаны устремлялись к прибрежным кустарникам, где спрятан был плот. Он выдерживал до пяти человек. Один канат был прикреплен к дереву на противоположном берегу, другой с большим запасом – на этом. В течение получаса все желающие оказывались на другом берегу. А там их уже поджидали. Истосковавшиеся по мужской ласке, многие из этих женщин не отличались каким-то целомудрием и эти три недели нашего присутствия для них были просто праздником. По вечерам они подходили к нашей «паромной» переправе и встречали своих избранников. А далее в прямом, а не в переносном смысле, срабатывало известное церковное изречение: «Если Господь закрывает дверь – он обязательно где-то открывает окно»! В огромное здание женского общежития через парадный подъезд проникнуть никак было нельзя, но с его тыльной стороны на первом этаже окна были заманчиво открыты, а наша переправа через неширокую Уду работала бесперебойно всю ночь.

Я был самым активным участником хождения в самоволку, тем более, что опыта мне не занимать. Так получилось, что я со своими новыми друзьями в первый же вечер попал на танцевальный вечер в городском парке. Там на танцплощадке я познакомился с молоденькой сибирячкой, ученицей 9-го класса. Она была вполне оформившейся девушкой, блондинкой с широкими бровями и длинными ресницами. Толстая коса свисала на плечи. Никакой косметики на лице с легким румянцем на щеках. Возникла любовь с первого взгляда в самом лучшем смысле, без каких-либо близких отношений. Хотя, они могли возникнуть. Целоваться начинали сразу у ее дома. Где-то дней через десять, когда мы забрались на сеновал в ее дворе и продолжили поцелуи, она вдруг в полусознательном состоянии зашептала мне: «Коля, возьми меня, ты будешь первым моим мужчиной…»

Как-будто кипятком ошпарили меня ее слова. Я не стал этого делать, потому что не был уверен, вернусь ли сюда, в этот северный, неуютный город, а портить дальнейшую жизнь такой ласковой, и самое главное, несовершеннолетней девочке – не посмел. Ей семнадцать лет исполнялось только в ноябре. А это мог быть суд и тюрьма.

– Ты меня не хочешь, потому, что не полюбил? – спросила она, когда мы спустились вниз с сеновала.

– Именно потому, что полюбил. Я старше тебя на пять лет и не хочу пользоваться твоей глупостью. А вдруг беременность? Ты еще школу не окончила…

Это ее несколько успокоило. Она стала меня целовать и говорить разные милые слова. Вот тут я понял разницу поцелуев Тамары и моей Веры. Познакомила она меня со своими родителями, которые пригласили после демобилизации к себе. Переписывались почти целый год, и вот теперь все рушилось! Пришлось наступить на горло своей песне. Родственные связи оказались сильнее любви, да и знали мы друг друга с нею всего каких-то три недели. Обратный путь у меня намечался теперь совсем другим.

Когда я смотрел фильм Эльдара Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово», а видел я его несколько раз, то вспоминал наш уход из Нижнеудинска к месту назначения. Построили нас, и пошли мы на вокзал. Стоило нам перейти мост, как к нам бросилась толпа девушек. Обнимания, слезы, наша колонна смешалась, и мы уже без всякого строевого шага шли к вокзалу. Моя Вера тоже пришла. И… «Застучали по рельсам колеса, ты рукой мне махнула с откоса…».

Надо сказать, когда мы возвращались уже демобилизованными, около двадцати человек вернулись в Нижнеудинск к своим, возможно, будущим женам, а может быть, посмотреть на своих уже родившихся детей. И когда они это успели? Хотя, как говорится, дурное дело не хитрое. А было ли это дело дурным?..

И вот, сидя в вагоне поезда, следовавшего в Краснодар, я очень переживал. На душе у меня было погано. Я вспоминал свою Веру. В холодные полярные ночи она часто мне снилась и все свои мечты я связывал с нею. Её фотографию повесил у изголовья кровати. Когда на улице мела пурга и ветер «гудел в проводах», я подолгу любовался нежным девичьим лицом и считал дни, оставшиеся до нашей встречи. Столько писал писем, обещал приехать – и вот сбежал. Хотя, кроме поцелуев между нами ничего не было, но это было первое сильное чувство, и помнить его я буду всю жизнь.

Краснодар
Все только начинается

Быстрая смена климатических поясов на меня подействовала отрицательно. С температурой под сорок я сделал остановку в Сталинграде и обратился за медицинской помощью в привокзальный медпункт. Фельдшер кроме аспирина ничего предложить не смогла и посоветовала обратиться в любую городскую поликлинику. В поликлинике врач с большой неохотой меня выслушал и сказал, что у меня сухой плеврит и меня нужно срочно госпитализировать. Опять же, поскольку я военный, то обращаться нужно в госпиталь для военнослужащих. Но в госпитале меня не приняли, сказав, что я уже не военнослужащий, а демобилизованный. Круг замкнулся!

Прямой скорый поезд «Сталинград – Краснодар» привез меня в столицу Кубани. Зарегистрировав остановку, а билет у меня был выписан до Бахчисарая, стал наводить справки в адресном бюро. Жилье моих родственников оказалось недалеко от вокзала. Все вещи мои умещались в рюкзаке и я, взвалив его за плечи, двинулся пешком в неизвестность.

Стоит ли говорить, какую радость испытали мы при встрече. Мои двоюродные. братья с отцом снимали комнату у пожилой хозяйки. Одна комната на троих, а я, следовательно, стал четвертым. Увидев мое болезненное состояние, старший брат Владимир вызвал скорую и меня положили в городскую больницу. Пролечили меня в ней дней десять и выписали поправившимся и окрепшим. Я решил использовать билет и поехать в Бахчисарай.

Оказавшись в родных пенатах, я шел по центральной улице, где почти каждый камень брусчатой мостовой был мне знаком, и я полной грудью вдыхал сладкий «дым отечества». Дом наш стоял целым и невредимым, но в нем жили незнакомые мне люди. Выяснилось, что дом остался бесхозным и райисполком его «национализировав», передал в коммунальное хозяйство города. Новые хозяева его подремонтировали, настелили полы, да и снаружи он не выглядел развалюхой. Они с большим участием выслушали меня. Новость о том, что я хозяин и у меня есть на руках завещание матери их сильно огорчила. Но на ночлег меня пустили и покормили.

Утром я решил проведать бабушку Аню. В ее доме тоже жили другие люди, которые мне сказали, что она умерла год назад… Учитель гитары уехал к родным. Артель, где я работал бондарем, закрылась. Пожарная часть оснастилась новыми двумя автомобилями, команда почти полностью поменялась, но оставшиеся пожарные меня помнили и поздравили с возвращением в «гражданскую» жизнь. Когда я пришел в нотариальную контору к нотариусу и показал завещание матери на дом, она мне сказала, что суд может опротестовать решение райисполкома. Нужно подавать заявление, оплатить судебные издержки. Когда я узнал примерную сумму, то чувство собственника недвижимости меня покинуло раз и навсегда!

Новые хозяева моего дома, узнав, что я не собираюсь затевать судебную тяжбу и решил уехать, дали мне безвозмездно на дорогу денег и я уехал. Решил проведать родных меньших братьев. Их детдом располагался в пригороде Симферополя. Встреча была очень теплой. Старшего, Владимира, определили учиться в ФЗО (школа фабрично-заводского обучения, прототип нынешних ПТУ). Он обучался профессии каменщика. Сильно вырос, голос огрубел, начал курить, чем меня очень огорчил. Рассказал, что уже встречается с девчонкой из их детдома. После окончания ФЗО его призвали в ряды Советской Армии, где он получил профессию шофера. После демобилизации поехал погостить к другу в Оренбургскую область да там и женился.

Младший, Иван, готовился идти учиться в 7-й класс. Ему исполнилось четырнадцать. Его лицо очень портило увечье, которое он получил в младенческом возрасте. А дело было так. Когда ему шел третий месяц жизни, мать покормила его, запеленала и оставила в комнате на кровати, а сама пошла в огород сажать картошку, строго приказав мне следить за ребенком. Каюсь, не уследил, потому что следил еще и за Владимиром, которому шел пятый год. Вышел во двор и вдруг услышал крик младенца. Забежав в комнату, увидел огромную крысу и окровавленное лицо Ивана. Она прокусила ему ноздрю и веко, отчего один глаз стал меньше другого… Уже в зрелом возрасте ему пришлось делать пластическую операцию. А тогда, пробыв в Симферополе пару суток, я вернулся в Краснодар.

Двоюродные братья работали на железной дороге. Старший – помощником машиниста, младший – кочегаром. Тогда еще не было тепловозов, электровозов. Вербовали к себе на работу кочегаром, но я, вспоминая песню «Раскинулось море широко…» о печальной участи кочегара, почему-то сразу отсеял этот вариант. Мне была нужна работа на предприятии, предоставляющем общежитие. Таковым оказался завод электроизмерительных приборов – ЗИП. В отдел кадров завода стояла огромная очередь. В солдатской форме без погон нас здесь оказалось несколько человек. Начальник, окинув взглядом очередь, сказал: «Солдаты без очереди». Так я стал учеником шлифовщика в третьем механическом цехе завода и через неделю получил место в заводском общежитии.

Вечер дружбы в общежитии, 1959г.

Тепло вспоминаю годы, прожитые в этом общежитии. Чистые, светлые комнаты на четыре человека, белье меняется через каждую неделю, красный уголок – все это создавало домашний уют. Но трехсменная работа была адской. Стоять у шлифовального станка, обдирающего магнитные заготовки, и доводить их до нужного размера, было неимоверно тяжело. Мой учитель старался максимально выжать выгоду из своего подручного, то есть из меня, и не давал мне ни минуты отдыха. Как говорится, сам пахал и меня заставлял.

Все бы ничего, да только оклад ученика шлифовщика был мизерный, на руки я получал в месяц около 45-ти рублей. После уплаты за проживание в общежитии, у меня оставалось не более 40 рублей. На питание я должен был тратить чуть больше рубля в день. Здесь я не раз вспоминал своего первого учителя – бондаря, который никогда не садился обедать без приглашения разделить с ним свой обед. Здесь ничего подобного! Мой обед в цеховом буфете укладывался в 70 копеек: 200 граммов докторской колбасы, три кусочка хлеба и бутылка кефира. Утром и вечером чай с хлебом.

Мои бедные пальцы были все в ссадинах, охлаждающая магниты эмульсия разъедала ранки, и они не успевали заживать. Гитару держать в руках я не мог. Задумал я во что бы не стало уйти с этой работы. Надо было закончить 10-й класс. А у меня их было только девять. Пришел в вечернюю школу и стал проситься на учебу. Директор говорит: «Молодой человек, на дворе октябрь, все ушли далеко вперед, не осилите ведь – приходите на следующий год». Но мне все же удалось его упросить и меня приняли с испытательным сроком в 10-й класс.

Вот тут и пригодилось мое увлечение скорочтением. За эти два месяца я немного расслабился, не получая практики. И вот она подвалила. Уже через неделю гуманитарные науки стали для меня семечками. А учитель русского языка и литературы был буквально ошарашен, когда я очень близко к тексту, не заглядывая в книгу, зачитал главу из «Поднятой целины» М. Шолохова. С этим учителем у меня сложились очень дружеские отношения. Он поощрял мое увлечение литературой, но жестоко отругал меня, за пародию на отрывок из статьи Белинского: «Любите ли Вы театр»? Этот отрывок я прочитал, когда мы проходили по школьной программе творчество Виссариона Белинского:

«Любите ли вы докторскую колбасу так, как я люблю ее, то есть всеми силами души моей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная, но не имеющая лишнего рубля в кармане, чтобы насытить голодный желудок? Или, лучше сказать, можете ли вы не любить докторскую колбасу больше всего на свете, включая шашлыки, балыки и телятину? Не есть ли она исключительно самовластный властелин ваших чувств, когда вам отпущено на обед всего 70 копеек»? (Самое интересное: лет этак через 25, то ли по радио, то ли по телевизору я услышал пародию на это же сочинение Белинского в исполнении какого-то известного юмориста. И опять фигурировала докторская колбаса. Насколько же популярным был этот продукт!).

Надо сказать, что учеба в 10 классе вечерней школы мне запомнилась именно из-за уроков литературы. Здесь в классе мне не было равных. Труднее давались мне математика, физика и химия. Хотя я мог по зрительной памяти, абсолютно механически написать на доске формулы, но мне хотелось вникнуть в их смысл. Но и это препятствие было пройдено довольно успешно. В то время очень популярным был фильм «Весна на заречной улице». События, развивающиеся в нем, весьма были близки мне. Мне тоже очень нравилась молоденькая учительница физики, но, к сожалению, она была уже замужем и мои чувства к ней были чисто платоническими. Одноклассницы на меня не очень обращали внимания. Пытался я ухаживать за одной, но там было несколько конкурентов и успеха я не испытал. Зато успехам в учебе ничто не мешало, и я «зубами грыз гранит науки».

В моей профессии произошли изменения. После шести месяцев учебы я, наконец, получил третий разряд шлифовщика и приступил к самостоятельной работе. В связи с занятиями в вечерней школе меня перевели на односменный график, но предоставили такую работу, от которой все шлифовщики категорически отказывались. Нужно было шлифовать до определенного размера контакты для ручного динамического фонарика – так называемого «жучка».

Для этой цели в цехе был миниатюрный шлифовальный станок, на размагниченную плиту которого нужно было уложить около восьми сотен заготовок, представляющих собой закаленные обрезки 4-х миллиметровой высоколегированной стальной проволоки. Длина каждой заготовки – 3,5 миллиметра. При резке на револьверных станках (разновидность токарного станка) у заготовки оставался небольшой хвостик. С него и надо было начинать шлифовку, доводя до размера – три миллиметра с допуском погрешности в две сотых миллиметра.

Можете себе представить сколько надо времени, чтобы уложить этих «блох» вверх хвостиками? За смену опытные шлифовщики делали две кладки. Это был постоянный дефицит, готовые детали диспетчеры сборочного цеха буквально вырывали из-под рук. Сдельная оплата труда подстегивала меня к спешке, но от моей торопливости дела не улучшались. Я часто допускал брак и у меня высчитывали стоимость «запоротых» деталей. Иногда забывал включить магниты и уложенные с таким трудом заготовки, разлетались со скоростью осколков разорвавшегося снаряда.

В первый месяц я заработал около пятидесяти рублей, хотя работал по десять часов в сутки. Мой бывший учитель, конечно, не упускал случая поиздеваться надо мной.

– Рановато ты вышел на свой хлеб. Тебе надо еще учиться и учиться, – ехидничал он, – пиши заявление на возврат ко мне.

– Я подумаю, – отвечал я уклончиво, но злость закипала во мне с бешенной силой.

«Вот же гад, мало он из меня выжал соков, – думал я, – ну, ничего, будет и на моей улице праздник».

И этот «праздник» наступил. Оказывается, все гениальное, на самом деле, оказывается довольно простым. Так вышло и у меня. Взял тонкий металлический лист 30х30, начертил острым резцом на нем ряд параллельных канавок. Высыпаю горсть заготовок на этот лист и начинаю трясти поперек канавок. Заготовки, которые оказались хвостиком книзу, попадая им в канавку, переворачивались. Оставалось только аккуратно высыпать их в специальную рамку на плиту.

За смену я мог теперь делать десять кладок. Старые шлифовщики посоветовали мне не раскрывать тайну: «Прибегут нормировщики, порежут расценки, и ничего ты не выиграешь». Я начал делать по три кладки, не особо напрягаясь. Зарабатывать стал больше. В школе дела у меня пошли хорошо. Стал высыпаться, лучше питаться и платоническая любовь к учительнице физики стала трансформироваться в совершенно иные чувства. Стал ее провожать после уроков. Сначала до трамвайной остановки, а позже она мне позволяла провести ее до самого дома. Конечно, по пути следования мы с ней болтали сначала по пустякам, а дальше – больше, начал я осторожно переходить и на тему любви.