Текст книги "С гитарой по жизни. Воспоминания"

Она была всего на три года старше меня и считала, что брак у нее оказался неудачным. Муж работал в политехническом институте преподавателем физики. Детей своих они завести не могут. Живут вместе уже четыре года. Она проверялась – у нее по женской части все в порядке. Муж проверяться не желает. Ей уже двадцать шесть лет, и она очень хочет иметь детей.

В один из вечеров, стоя недалеко от ее многоквартирного дома, она вдруг завела со мной откровенный разговор.

– Николай, я вижу, что ты ко мне неравнодушен. Ты мне тоже нравишься. Но я люблю своего мужа и разводиться с ним не хочу. Давай мы с тобой заключим союз: я еще подожду годика два-три, а ты если не женишься, то встретимся, и ты сделаешь мне ребёнка…

– А раньше – никак нельзя? – спросил я с надеждой в голосе.

Конечно же, получил ответ отрицательный, но дружбы с ней до самого окончания учебного года не терял. Выпускной экзамен по физике я сдал на отлично.

Как-то я узнал, что в клубе «Строитель» есть кружок гитаристов. Пришел и познакомился с преподавателем. Расков Юрий Вениаминович, преподает и играет на семиструнной гитаре. О шестиструнной он слышал, но никто в городе на ней не играет. Я, правда, там поиграл на семиструнной из своего старого репертуара, но сказал, что играю на шестиструнной гитаре и принесу ее в следующий раз. Через неделю я пришел со своей гитарой и устроил небольшой концерт в стане противников. В то время существовал какой-то антагонизм между гитаристами семи и шестиструнного строев. В Краснодаре, как оказалось, мало кто знал о существовании шестиструнной гитары. Конечно, это было крушение позиций «нашей русской гитары» в Краснодаре. Юрий оказался на год моложе меня, и мы с ним дружим до сих пор. Он быстро понял преимущества нового строя и, окончив краснодарское музыкальное училище, начал преподавать ее в детских музыкальных школах.

Урезать, так урезать…
Японская поговорка

Мои двоюродные братья работали по своим графикам. Старший Владимир окончил какое-то учебное заведение и стал машинистом. Младший Дмитрий – поступил учиться. Оба уже поженились. Владимир ушел, как говорят здесь на Кубани, в «примаки» – жить у своей жены, а Дмитрий с женой и сыном – на частную квартиру. Отец их остался один. Я часто навещал его. Играли с ним в шахматы. Он ничем не болел, но однажды как-то неожиданно – умер. Инсульт. И снова я почувствовал себя сиротой.

От неважнецкой и однообразной пищи случился у меня приступ аппендицита. Скорая привезла в приемный покой больницы. Дошла до меня очередь, дежурный хирург пощупал живот, постукал по спине, повертел туда-сюда и говорит: «Аппендицит хронический, операцию можно делать в плановом порядке. Приходите в регистратуру и оформляйтесь на очередь».

Получив в заводском здравпункте направление в больницу нефтяников, которая была рядом с заводом, я стал на учет для плановой операции. Регистраторша, записав мои координаты, сказала: «Приходите через месяц. Если будут приступы, вызывайте скорую». Приступов не было, но через месяц меня не положили и посоветовали чаще наведываться. И вот свершилось! Помыли, взяли все анализы. В первую очередь на реакцию Вассермана, (кто лежал в больницах, тот знает, что это такое). Сифилиса у меня не оказалось. О СПИДе тогда и слыхом не слыхивали.

Смешно сказать, но несмотря на некоторые победы на любовном поцелуйном фронте, когда я был всего в нескольких сантиметрах от женской сокровищницы наслаждений – я был девственником. И это обстоятельство меня сильно удручало. Я бы с удовольствием потерял это качество, но на меня этот слабый пол не обращал никакого внимания. Написал пару писем Вере в Нижнеудинск, но ответа не дождался. Видимо, сильно обиделась. Учительница физики пока только пообещала. Про Тамару я даже вспоминать не хотел. Я хочу извиниться перед женщинами за то, что будет написано ниже, но из песни слов не выкинешь! Что было, то было…

Определили меня в палату, где было еще пять больных. Больница была двухэтажной. Построили ее немецкие военнопленные сразу после войны. В первом этаже располагалась терапия, во втором – хирургия. Операционный день по пятницам раз в неделю. Меня положили как раз в пятницу, но как неподготовленного оперировать не стали. Следовательно, ожидать своего часа «Ч» мне еще целую неделю.

Было начало лета. В душной палате сидеть не хотелось, особенно по вечерам, а распорядок дня в больнице выполнялся жестко: в 22.30 отбой. Всех загоняли по палатам. На вторые сутки пребывания в больнице я заметил на нашем этаже хорошенькую медсестричку. Она мне так приветливо улыбнулась, что у меня голова пошла кругом. Тут же познакомился. Зовут Валей. И, сами понимаете, началась осада, как я думал, неприступной крепости. После отбоя пришел в сестринскую комнату, и мы проболтали с Валей до трех часов ночи. Работала она то ли через сутки, то ли через двое – уже не помню. В четверг поступивших, даже после меня, готовят к операции, а меня вроде как тут и нет. Никто не зовет на клизмы, тут их называли «телевизорами». Это когда в грелку, подвешенную на стене, наливают три литра воды и «терпи казак – атаманом будешь»! В общем, тишина. А я не лезу на рожон. Молчу.

В субботу на дежурство приходит Валя. Встречаю в коридоре

– Валечка, в чем дело?

– А ты не догадываешься? Вычеркнула я тебя из списков, глупенький. Не смогла предупредить тебя. Дома боялась, что ты подымешь шум.

– Да я все понял. Сегодня приду. Как с работой?

– Тяжелых нет, приходи.

Такой примерно диалог. Может быть, еще что-то говорили, но не помню. Опять были посиделки чуть ли не до утра. Начались обнимания, поцелуи, в коих я уже стал асом. Но не более того, хотя мануальное обследование всех выпуклостей и других объектов Валиной женской прелести произошло успешно.

И вот он, четверг, последний день перед операцией! Валя пришла на дежурство. Очень-очень легкий обед: куриный бульон без хлеба и мяса – только жидкость. Никакого ужина. И клизмы под руководством медсестры. Ну, если клизму я себе сделал сам, то следующую процедуру Валя категорически отказалась доверять мне.

– Меня уволят с работы, если не дай Бог, останется хоть один волосок. Нет, даже и не проси… Подумаешь, целомудренный! Придешь вечером в процедурную, побрею не хуже, чем в парикмахерской.

С замиранием сердца после отбоя пришел на экзекуцию. Сразу заметил, что, Валя закрыла дверь на ключ. Имей я дар Мопассана, описывать случившееся смог бы долго и красочно. Буду краток. Когда нежные женские руки коснулись моих бедер, а затем и всего того, что было выше – это скукожившееся, со страхом ожидавшее своей участи мое мужское достоинство, вдруг начало принимать угрожающие размеры…

В общем, кисточка куда-то закатилась, надо было бритье закончить, но Валя, заглядывая под тумбочки, принимала такие соблазнительные позы, что мы эту кисточку искали чуть ли не до утра…

Как жаль, что рассветы летом наступают очень рано… Поцелуй на прощанье. Пожелания счастливой операции – и все. Побритый, с пустым кишечником и всем остальным, я завалился на кровать. Перед операцией еще одна клизма – и я на столе. Женщина-хирург, у которой я с утра был, кажется, пятым, посмотрев на меня усталыми глазами, спросила о самочувствии:

– Что-то бледно выглядишь. Боишься?

– Все хорошо. Просто слегка волнуюсь.

– Ну, тогда надо немножко потерпеть. Сейчас сделаем укольчик, затем другой и все быстро закончится.

Правда, второй укольчик был весьма болезненным. Слышал, как начался разрез, но никогда не слышал такого сочного женского мата. Аппендикс оказался у меня не на своем месте. С трудом нашли около печени.

– Родненький, ну, потерпи еще немножко, сейчас перетянем и отрежем эту гадость. Хочешь увидеть?

Я отказался, увидев ее руки почти по локоть в крови. Операция длилась 45 минут, но мне показалось, что дольше. В палате действие наркоза закончилось, и мне стало мучительно больно. Я орал, что у меня там что-то забыли. Надоев окончательно дежурной медсестре и получив тройную дозу обезболивающих, я проспал почти 12 часов.

На следующий день пришла Валя. Как ни в чем не бывало. Строгая и только на «вы». Прочитала инструкцию о том, как себя вести после операции, что можно есть, что нельзя, и ушла, «как каравелла по волнам…». Я в грусти. Если бы не книга, которую читал сосед, то я, может быть, и плакал бы. Это были «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» Ильфа и Петрова. Проглотив ее за пару часов и возвратив соседу, я словно удав, пообедавший кроликом, начал переваривать содержимое. Соседи по палате удивленно смотрели на меня, когда ни с того ни сего, по их мнению, я начинал давиться от смеха. Именно давиться, потому что швы не позволяли смеяться во все горло. Перепуганные дежурный врач и медсестра думали, что у меня поехала крыша. После моего объяснения все успокоились.

На другой день, увидев Валю в сестринской комнате, я подошел, вернее, подковылял к ней. Поздоровались.

– Ты, работаешь две смены подряд?

– Нет. Вчера я приходила тебя проведать. Как самочувствие?

– Нормально. А у тебя, вижу, что-то случилось?

– Да, случилось… Приходи. Сегодня расскажу.

Весь день я был как на иголках. Есть хотелось страшно, но жидкая овсяная каша не лезла в горло. Я терялся в догадках. Что я о ней знал? Во время наших посиделок она рассказывала о себе. Жила она в станице Ленинградской (это на севере Краснодарского края). В семье она была единственной дочерью. Отец – потомственный казак, прошел всю Отечественную войну. Вернулся весь израненный. Долго болел. Пять лет назад умер. После окончания школы поступила в Краснодарское медучилище. Окончив его, вернулась работать в станичную поликлинику медсестрой. В Краснодаре живет всего три месяца в съемной квартире.

После отбоя с замиранием сердца приблизился я к сестринской комнате. Валя была там. Несколько минут ушли на осмотр и перевязку раны. Гноя не было. Ее руки нежно касались моего тела, но я с нетерпением остановил их.

– Так, рассказывай: что произошло?

– Я тебе сразу не сказала… Я замужем. Но муж после свадьбы загулял и ушел к другой женщине. У нас в станице это считается позорным, ко мне стала прилипать кличка «брошенка». Не выдержала я этого и уволилась из поликлиники и теперь вот я тут. Вчера мать вызывала меня на переговорный пункт. Плакала. Рассказывала, что сильно болеет, а Игорь, муж, каждый день приходит, просит прощения и просит, чтобы она уговорила меня вернуться. Вот прислал письмо. Раскаивается, обещает мыть мне ноги и пить эту воду. Хочешь почитать?

– Я чужих писем не читаю.

– Тебя я полюбила сразу же. Ты такой нежный и ласковый. С мужем у меня такого не было. Что мне делать? Мне так жалко мать… Если и она умрет, то у меня на свете больше никого не будет. Я подала заявление на увольнение.

– Валечка, я все понимаю. Значит, не судьба…

Через день меня выписали из больницы, дали больничный лист на две недели. Я стал готовиться к поступлению в приборостроительный техникум. Стратегия была простая. Если сразу поступать в институт, то нужно продолжать работать на этой опостылевшей работе лет пять-шесть, а если в техникум, то через три года можно работать или мастером, или технологом здесь же на заводе. А институт потом от меня не уйдет. А пока что у меня состоялась любовь, очень мимолетная, как свежий ветерок в душную летнюю ночь. Освежил и пропал, оставив приятное воспоминание о себе. Через неделю сняли швы. Рана быстро заживала.

«Ах, обмануть меня не трудно! Я сам обманываться рад!»
…но было поздно

В техникум я поступил без проблем. Набрал сто процентов баллов и это было очень важно. Накануне произошло массовое сокращение офицерского состава из Армии. Большинство уволенных имели военное техническое образование, которое на «гражданке» не котировалось. Поэтому наплыв абитуриентов на радиотехнический факультет был огромным. Конкурс был где-то до пятнадцати человек на место.

Помимо мужского заводского общежития на заводе имелось и женское. Буквально в 200 метрах от нас, в уютном дворике два двухэтажных дома таили в себе и фурий, и нежных дев. Мы часто ходили к ним смотреть в красном уголке передачи по телевизору – в нашем, мужском, его не было. Комендант общежитий, добрейший армянин, со знаменитой фамилией – Петросян всячески способствовал сближению жильцов мужского и женского общежитий, устраивая вечера дружбы с танцами, на которых можно было познакомиться, влюбиться, жениться и – развестись. Что со мной и произошло…

Возвратившись из больницы и вспоминая ночь, проведенную с Валей, я был близок к помешательству на почве обострившегося инстинкта продолжения рода. Я мучительно начал думать о женщинах и не исключено, что подвернись мне в то время любая, которая ответила бы мне взаимностью – влюбился бы в нее до безумия. Так и случилось.

Еще до больницы приметил в общежитии весьма хорошенькую особу. Она часто приходила в красный уголок к телевизору и садилась на диван, стоявший у самой стены позади ряда стульев. Она была очень похожа на жену Пушкина. И что самое интересное, фамилия была ее Гончарова. Так вот, сразу после сдачи вступительных экзаменов, я зачастил в женское общежитие. Однажды уселся рядом с нею на диван и в темноте комнаты, слабо освещенной маленьким экранчиком телевизора, моя рука жадно потянулась к ее талии. Сначала она руку отталкивала, но затем сдалась. Я прижимался теснее и теснее. Она шипела на меня как дикая кошка, что не осталось без внимания сидящих впереди серьезных дам – они начали оглядываться и делать нам замечания. Мы вынуждены были встать и покинуть душную комнату.

Выйдя во двор, она хотела влепить мне пощечину, но я перехватил ее руку и поцеловал. «И тут Остапа понесло…».

– О, несравненная сеньора, простите великодушно заблудшего случайно в вашу обитель, рыцаря, плененного вашей красотой и женственностью. Прошу вас стать моей дамой сердца, и я удалюсь в Палестину к гробу Господню…

Она удивленно слушала мою длинную тираду и смотрела на меня с подозрением.

– Мальчик, у тебя с головой все в порядке? – сказала, наконец, она

– После того, когда увидел Вас, о несравненная, в этом сонмище неприступных дев, мной потерян покой и сон, и в моем сердце только Вы, о прелестная незнакомка, – продолжал я изгаляться.

– Ну, хватит валять дурака. Я тебя знаю. Ты хорошо играл на гитаре на прошлой вечеринке, – сменила она гнев на милость.

Предложил ей прогуляться по нашей улице. Первое свидание прошло в рассказах каждого о себе. Как ее зовут, узнал еще раньше. А звали ее Рая. Рассказала, что она работает намотчицей в 10-м цехе. На станке наматывает катушки к приборам. Приехала из станицы Степной к старшей сестре, которая устроила ее на ЗИП. Кстати, сестра живет рядом с женским общежитием в однокомнатной коммуналке на двух хозяев. Рая уже была замужем. Разошлась. Детей нет. Она оказалась старше меня на три года. Я тоже рассказал ей о себе, умолчав, разумеется, о Валентине.

Начались занятия в техникуме. После работы, наскоро перекусив, спешил на занятия. Благо, общежитие находилось в 15 минутах ходьбы от техникума. После занятий мчался к женскому общежитию. Я уже без памяти влюбился в нее. Она выходила во двор, и мы бродили по окрестным улочкам. Понятное дело, моя активность не знала предела, но она вела себя очень сдержанно. Я все время ощущал какой-то барьер между нами. На мои поцелуи она отвечала вяло, как бы нехотя. Она познакомила меня со своей старшей сестрой. Смотрины прошли благополучно. Мы стали часто заходить к сестре на чай. Время проходило в беседах или в просмотре передач по телевизору.

В один из выходных дней сестра уехала к родным в станицу. Мы остались одни в ее квартире. И сближение напрашивалось, само собой. Погода очень способствовала этому. На улице шел осенний, колючий дождь при температуре воздуха, близкой к нулю. Никуда идти не хотелось. Поужинали. Посмотрели кино. К моему удивлению она начала стелить постель на двоих. В моей душе все запело от предвкушения чего-то более приятного, чем ночь, проведенная с Валей в пропахшей лекарствами больничной процедурной, на неудобной кушетке и постоянной боязнью стука в дверь больных или дежурного врача. Здесь все дышало уютом и располагало к добротному неторопливому интиму.

Но все оказалось совсем не так, как мечталось. Когда мы погасили свет и легли в постель, она отгородилась от меня простыней и устремив свое прекрасное лицо в потолок, приготовилась, как мне показалось, к чему-то неприятному и принудительному. Ослепленный благородными чувствами, не стал набрасываться на нее сразу, начал ласкать, целовать. Но с таким же успехом можно было целовать мраморную статую Венеры Милосской. Рук, обнимающих меня, я не чувствовал. Зато, когда решил перейти к более решительным действиям, эти руки появились. Она отчаянно сопротивлялась. Но физически она была гораздо слабее Тамары и только слабо ойкнула, когда я достиг цели.

Утром проснулись и расстались совсем не как влюбленные. Скорее, как враги, но я этому никакого значения не придал и продолжал пребывать в эйфории. Сестра Раи в станицу больше не ездила, а мои занятия в техникуме порой затягивались допоздна. Встречаться с Раей было некогда, да и она особо не тянулась ко мне. По телефону поговорим несколько минут и все. Однажды, где-то через месяц, прихожу с работы, а вахтерша мне говорит: «У тебя в комнате гости». Захожу, сидит Рая. Поздоровались.

– Николай, а ты знаешь, я беременна, – без всякой подготовки вдруг заявила она.

О сроке было смешно спрашивать. Это было всего одну ночь и чуть больше месяца назад.

– Прекрасно! Будем рожать, – бодренько заверил я, не подумав о последствиях такого решения.

Подсказывать о правильности или неправильности действий было некому. Слишком рано я стал самостоятельным. Все время мечтал о семье и думал, что создам свою, крепкую и счастливую. Себя видел отцом семейства, в котором будет, как минимум, два ребенка и любящая, ласковая жена.

Время полетело быстро. Раечкина талия заметно округлялась. Стал приходить в общежитие в ее комнату. Жила она вместе с другой женщиной. Никаких интимных контактов до рождения сына больше у нас не было, «телячьих нежностей» Рая себе не позволяла – посидим у телевизора, иногда поужинаем, иногда сходим в кино. Живем в разных общежитиях, но все знают, что мы формально уже муж и жена.

Иванов-Крамской. Мы на телевидении
Встреча с корифеем

В таком подвешенном состоянии женатого холостяка я находился до самого рождения сына. Я уже чувствовал, что у меня все здесь идет не так, как у других. Но на первом плане у меня была учеба. Третий курс я закончил успешно. На гитаре играл до одури. Усовершенствовался и стал лучшим гитаристом города.

На гастроли в Краснодар приехал А. М. Иванов-Крамской. Не обошлось без происшествия. Александр Михайлович выступал в местной филармонии. Там в зале прекрасная акустика. Никаких микрофонов. Все слышно очень хорошо, даже на верхнем ярусе. Так вот, Александр Михайлович, как обычно, начал свой концерт с менуэта Ж. Ф. Рамо. Зазвучали торжественно первые аккорды, и тут в зал заходит мужичок под хорошим подпитием, доходит по центральному проходу до первого ряда, усаживается, хлопая откидным сиденьем. Маэстро прекратил игру, ожидая, когда вошедший усядется. Но мужик вдруг громко кричит: «Ну, что ты замолчал, продолжай играть!». Возмущенный артист уходит за кулисы. На мужика набросились присутствующие, вытолкали из зала, и концерт продолжился. Поклонников шестиструнной гитары в городе явно увеличилось.

Это были первые гастроли Иванова-Крамского в Краснодаре. Когда вскоре он приехал во второй раз, то местное телевидение пригласило его в студию и работники телевидения приготовили ему сюрприз. Дело в том, что гитарный ансамбль клуба «Строитель», куда я ходил играть для поддержки своего друга, на городском смотре художественной самодеятельности трудовых коллективов занял первое место и был отмечен местными музыкальными корифеями, как «высокохудожественный образец народного творчества». А.М. принял это приглашение. Нас тоже позвали и попросили поиграть что-либо из обработок Иванова-Крамского. У нас в репертуаре были вариации А.М. на русскую песню «Во поле береза стояла».

На все выступление Александра Михайловича студия отвела около 25 минут, что по тем временам было довольно много. Маэстро ответил на вопросы ведущего, затем что-то поиграл. Мы не слышали, что именно. Были в другой комнате. А когда ведущий сказал, что для маэстро приготовлен сюрприз, мы вышли в студию, уселись на подготовленные стулья и сыграли наш «сюрприз».

Иванов-Крамской был просто удивлен, Он даже не подозревал, что в городе есть поклонники его творчества. Поблагодарив ведущего, Александр Михайлович сказал, обращаясь ко мне: «А Вы, молодой человек, начните серьезно заниматься гитарой. У вас хорошие данные».

– Спасибо, Александр Михайлович, но у нас гитара не преподается в учебных заведениях, – ответил я ему.

– Тогда приезжайте в Москву. Вас примут обязательно.

«Легко ему говорить, —думал я, – а у меня нет ни средств, ни музыкального образования». Мои двоюродные братья не могли мне чем-либо помочь. У каждого были семьи, и видел я их очень редко. Да и техникум надо закончить.

Меня уже не устраивала моя ширпотребовская гитара. Она хорошо строила, звучала сносно, но когда я увидел гитару в руках Иванова-Крамского работы, кажется, московского мастера Феликса Акопова, то загорелся желанием приобрести себе мастеровую гитару. Узнал, что на фабрике им. Луначарского в Ленинграде есть мастерская по изготовлению гитар по индивидуальным заказам, и оформил таковой, отправив 140 рублей (свою месячную зарплату). Получив уведомление о принятии заказа, стал ждать.