Текст книги "Состояние свободы"

8: Птица в клетке

Милли ждала ее первая поездка на поезде. Для этого ей нужно было добраться до Ранчи, где она сядет на поезд Хатиа – Нагпур. Ей предстоял целый ряд поездок на автобусе: около двух часов она ехала из своей деревни в Манику, затем около часа ждала другой автобус, на котором нужно было ехать три с половиной часа, чтобы добраться до железнодорожной станции Хатиа в Ранчи. Провожал ее только Будхува. С ними стояли Сабина и еще две девушки. Они вышли в пять часов утра, чтобы встать в очередь и успеть занять места в плацкартном вагоне.

Милли казалось, что посадки ждало бесчисленное множество людей. У нее был билет, но она не представляла, как вообще сможет пробиться сквозь толпу. Тем не менее она беспокоилась больше не о столпотворении, а о более значимых для нее вещах. Она видела Будхуву, который пытался протолкнуться сквозь толпу и принести чай, держа в руке три горячих чашки. Ее сердце стиснулось от жалости и боли. Милли быстро начала прятать лицо, старалась прикрыть его дупаттой[113]113
  Длинный женский шарф.


[Закрыть], но Сабина уже успела заметить, как наполнились слезами ее глаза и задрожали губы.

– Не переживай, – сказала она. – Ты едешь навстречу лучшей жизни. У тебя будет возможность регулярно отправлять деньги домой, довольно много денег.

Лицо Будхувы было в напряжении. Милли заметила, что у него даже выступили капли пота на лбу. Видимо, это было из-за того, что мелкие, будничные дела ему сложнее давались. В то же время его лицо становилось все более невозмутимым, бесстрастным, словно с каждой секундой нарастала защитная реакция против презрения и жалости, с которыми постоянно сталкивается человек, у которого отсутствует какая-нибудь конечность.

Чем меньше времени оставалось до отъезда поезда, тем сосредоточеннее становился Будхува, словно у него внутри был встроен какой-то механизм, подсоединенный к коже лица и закручивающий гайки медленно и уверенно. Хаос и количество людей на платформе и внутри вагона сводили с ума. Из-за давки не только не хватало воздуха, но и становилось опасно: Милли была уверена, что в любую минуту кого-нибудь могут раздавить, затоптать или вытолкнуть из поезда более сильные – те, кто способен сдвинуть человека с места, как легкий глиняный горшочек. Но больше она боялась не за себя, а за Будхуву – как он, имея всего одну руку, сможет удержаться на ногах, стоя на платформе рядом с ее окном, и спокойно провожать взглядом ее поезд? А вдруг его столкнут на рельсы? Как он сможет противостоять огромной толпе людей и не дать толкнуть себя под колеса?

Милли не смогла пробраться к окну из-за огромного числа людей, прижатых к металлическим решеткам и прощающихся с теми, кто пришел их провожать. Эти окна не были окнами в обычном понимании этого слова – скорее закрытые решетками дыры, через которые пробивался свет.

Поезд тронулся с места, так сильно вибрируя и скрипя, что, казалось, ото сна проснулось огромное чудище. Пытался ли Будхува побежать за движущимся составом, чтобы заглянуть в окно и еще раз увидеть ее лицо? А вдруг он споткнется и упадет или его кто-нибудь толкнет? Она была охвачена таким непреодолимым желанием выбежать из медленно набирающего скорость поезда и спрыгнуть обратно на платформу, что закусила мягкий участок ладони зубами так сильно, как только смогла. Женщина, сидевшая напротив нее, начала развязывала сверток, в котором оказалась стопка роти. Позже Милли подумала, что хорошо, что она не видела брата из окна – как бы она потом справилась с воспоминаниями о полном невозмутимости напряженном взгляде, лице, мокром от пота, и полуоткрытом рте, свидетельствующем о легкой одышке?

В вагоне для женщин яблоку негде было упасть. Все спальные места моментально заняли, и кто-то готовил себе постель прямо на полу, расстилая куски материи. Милли пришлось поддерживать беседу с Сабиной и еще двумя девушками. После шести или восьми часов дороги Милли, к собственному удивлению, не чувствовала никакой усталости, даже, наоборот, была общительной и дружелюбной. Как бы она без Сабины справилась с такой долгой поездкой, где вокруг были одни незнакомцы? Сабина была смелой, опытной путешественницей, хорошо ориентирующийся в дороге. Она знала, на каких станциях поезд останавливается на полчаса, знала, где можно выйти и купить чай, пури-алу[114]114
  Картофель в тесте.


[Закрыть] и самсу, отводила девушек в женские туалеты на станциях. Без нее Милли бы наверняка потерялась или, того хуже, узнала бы, каково это молодой девушке путешествовать в одиночку.

Милли выглянула в окно. По ту сторону железных решеток виднелся керамический завод, рядом с которым лежали тонны красно-коричневых кирпичей, словно кто-то начал и забыл закончить строительство стены, а из огромных дымоходов поднимались вверх густые бело-голубые облака дыма. Пейзаж быстро менялся, и вот они уже проезжали мимо бескрайних полей и участков выжженной земли; мимо заброшенных храмов, казавшихся такими крошечными, словно кукольные домики; накренившегося пугала, стоявшего, словно подбоченившись, с прикрепленными флажками, развевающимися на горячем ветру… в мире было столько всего неизвестного, что у Милли захватило от страха дух.

– А где мы сейчас? – спросила одна из девушек, когда поезд остановился на одной из крупных станций.

Милли выглянула в окно и начала смотреть по сторонам.

– Мы на станции Биласпур, – сказала ей Милли.

– Но как ты узнала?

– Название станции написано на той желтой табличке.

– Ты умеешь читать? – удивленно спросила девушка.

Милли отвернулась и ничего не ответила.

Но девушка на этом не успокоилась:

– Почему ты едешь с нами, чтобы найти работу горничной, если умеешь читать?

Через несколько минут уже другая девушка узнала эту поразительную новость. Милли не стала говорить им, что надписи были не только на хинди, но еще и на английском.

Ночью, свернувшись калачиком на полу между двумя девушками, Милли сладко уснула. Ее убаюкивал размеренный скрип колес: «жик-жик-жик» – который доносился из-под пола. Колеса были прямо под ней! В полудреме она подумала, что они говорили ей что-то, неустанно повторяли какую-то мантру, словно поймали знакомый ей ритм, выудили его у нее из головы и присвоили себе. Пока она окончательно не заснула, ей казалось, что колеса отбивают начало строчек известных песен. Вероятно, в сон ее погрузило размеренное покачивание состава. Всякий раз, когда поезд останавливался на станциях, даже ненадолго, она просыпалась.

Между попутчиками возникло необъяснимое чувство единения. Женщина-бихари поделилась последними литти[115]115
  Обжаренный шарик из теста с начинкой из нута.


[Закрыть] с незнакомцами; пожилая женщина-вайшнава неожиданно стала воспевать Кришну; женщина средних лет, ехавшая к сыну в Мумбаи, болтала без устали, рассказывая обо всем и ни о чем: о большом храме в Пури, по форме напоминавшем колесницу, о давке на Гангасагар Мела[116]116
  Ритуал омовения в Ганге.


[Закрыть] во время Санкранти[117]117
  Праздник урожая.


[Закрыть], о ее маленьком внуке, который только начинал говорить и забавно произносил слова, о чудесах в каком-то храме в Гае, о своих знакомых, которые отравились контрафактным пальмовым маслом в продовольственном магазине в Руркеле… Казалось, что каким-то магическим образом весь мир уместился в их маленький вагон, поэтому, когда они вышли в Курле на станции Локманиа Тилак Терминус, Милли могла точно сказать, что за чувство испытывала. Она тонула.

Вачани жили в Нижнем Пареле, на первом этаже многоэтажного дома на улице Ганпатрао Кадам Марг. Милли, которая до этого никогда не видела больших многоэтажных домов ни в Джамшедпуре, ни где-либо еще, почувствовала благоговение и страх. У здания было имя: «Сух Нивас». В нем был похожий на клетку механизм, который возил людей вверх и вниз. Позже Милли узнала, что эта машина называлась «лифт» и заменяла собой обычные лестницы.

Их квартира была построена совсем не так, как та, в которой Милли работала в Джамшедпуре. В этом доме было две спальни, к каждой из них примыкала своя ванная, а большая комната была разделена на две части – одна использовалась как гостиная, а другая – та, что ближе к кухне, – как столовая. Кухня была узкой, стандартного размера. По ночам она была спальней Милли. Для еды ей выдали две одинаковые меламиновые тарелки с зеленой окантовкой и зелеными кругами по всей поверхности, которая когда-то была белой, но от времени и куркумы пожелтела. Для воды у нее были пластиковый стаканчик и старая кружка со сколом для чая. Как и в Джамшедпуре, Милли нужно было хранить свою посуду отдельно, однако ей разрешали ставить тарелки после мытья в конец висящей металлической подставки над мойкой, но обязательно оставляя зазор в три – шесть отсеков между ними и тарелками хозяев.

Ее туалет и ванная находились на цокольном этаже, где не было квартир и который использовался жителями дома как парковка. Охранники сидели за стойкой с колоннами чуть дальше от холла, в котором висели почтовые ящики и был выход к лестнице и лифту. Ванная и туалетные кабинки располагались в дальнем углу парковки, вдали от входа и поста охраны. Милли очень быстро научилась – на второй или на третий день – избегать пристальных взглядов охран ников, когда она шла пользоваться общественной уборной, предназначенной для слуг, водителей и телохранителей, которые работали в этом здании. Необходимость спускаться вниз, чтобы воспользоваться туалетом, вызывала у нее смешанные чувства. С одной стороны, было постоянное волнение, что ее увидит кто-то из охранников, а с другой стороны, она испытывала неописуемый восторг, катаясь на лифте вверх и вниз, даже несмотря на то, что проезжала всего два лестничных пролета.

Джаянт и Хемали Вачани показались Милли уже довольно пожилыми. Позже она узнала, что у них были две взрослые дочери и много маленьких внуков. Милли не смогла определить, сколько точно им лет. Ее представление о возрасте людей было примерно следующим: очень молодые, молодые, среднего возраста – не молодые и не старые – и пожилые.

В течение нескольких дней Милли объяснили, в чем будут состоять ее обязанности. Оказалось, что, помимо уборки, стирки и глажки, в ее обязанности входило еще и приготовление еды. Хемали Вачани собирался научить ее готовить традиционные блюда синдхов – саи бхаджи[118]118
  Блюдо из чечевицы, шпината и овощей.


[Закрыть], элаичи гошт[119]119
  Баранина с кардамоном.


[Закрыть], сата бхаджун[120]120
  Тушеные овощи в соусе карри.


[Закрыть], тури чанадал[121]121
  Сладкая тыква в томатном соусе.


[Закрыть].

Хоть зарплата Милли в Мумбаи и была почти в пять раз больше той, что она получала в Джамшедпуре, позже она поняла, что ей платили только зарплату горничной, а она должна была получать в два раза больше, так как выполняла еще и работу повара. Услуги повара стоили дороже, поэтому, если бы ей платили двойное жалованье, то они бы все равно экономили. Она сама не смогла бы поднять вопрос о двойном жалованье, поэтому решила позвонить Сабине, чтобы проконсультироваться с ней по этому вопросу.

– Они предоставляют тебе ночлег и кормят, поэтому ты экономишь деньги на аренде жилья и покупке еды, – сказала Сабина. – Хватит жаловаться. Откуда у тебя вообще взялись такие мысли? Ты здесь всего три или четыре месяца, а уже стала такой жадной до денег?

Милли чувствовала себя подавленной. Вачани помогли ей открыть банковский счет и объяснили, как сделать так, чтобы отправлять деньги (бо́льшую их часть) домой. Но как ей попросить, чтобы они повысили ей зарплату? А что, если они разозлятся и уволят ее? Куда она пойдет жить?

Но спустя четыре месяца жизни в «Сух Нивасе» открылось то, что начало беспокоить ее еще больше: ей не разрешалось покидать здание. До этого она выходила из квартиры только в санузел на парковке. Про этот запрет ей никто изначально не сказал, но она сама постепенно начала догадываться о его существовании. Поначалу ей не казалось странным или подозрительным, что, если в доме заканчивалось молоко, то хозяева просто пили чай без молока, вместо того чтобы отправить ее за ним в магазин. Целое блюдо могли не приготовить только из-за того, что не хватало одного ингредиента, который можно было спокойно купить в ближайшем продуктовом магазине, но Милли туда никогда не посылали.

Не замечая того, что ее намеренно никуда не выпускали из дома, Милли как-то предложила:

– Я могу сходить в магазин и купить хозяйственное мыло. Просто скажите мне, куда идти и какая марка у того, что вы обычно берете.

– В этом нет никакой необходимости, – сказала ей Хемали. – Мы завтра отправим водителя в магазин.

Милли одновременно пугал и ужасно интересовал мир за пределами ворот «Сух Нивас». Она не видела ничего, кроме широкой дороги, проходившей рядом, и ей с каждым днем все больше хотелось выбежать за пределы огороженной территории и посмотреть, что там есть еще. Иногда она нарочно делала вид, что моет окна, выходящие на улицу, а как только понимала, что за ней никто не следит, то просто стояла и смотрела, что происходит снаружи. Два больших дерева росли прямо под окнами – она не знала, как они называются. По улице шли люди, ехали машины, грузовики, велосипеды и такси. Продавцы раскладывали свой товар на противоположной стороне улицы. Они продавали всякую всячину: снеки, огурцы, вада пав[122]122
  Вегетарианский сэндвич из булочки и котлеты.


[Закрыть] и пав бхаджи[123]123
  Булочка с овощами в соусе карри.


[Закрыть], карамболу, арахис… Милли так и хотелось выбежать на улицу и все это попробовать, вдохнуть эти запахи, ощутить на своей коже теплый, влажный воздух. Весь мир был в движении, и только она сидела в доме, словно была посажена на цепь. Спустя какое-то время она даже начала узнавать тех, кто частенько появлялся на этой дороге. Каждое воскресное утро приходила женщина с корзиной на голове, в которой лежала посуда из нержавеющей стали. Она громко и протяжно кричала, оповещая о своем приходе. Был мужчина, собирающий одежду для глажки у людей из окрестных домов. Он складывал все вещи в огромную простыню, а потом закидывал ее на багажник своего велосипеда. Два раза в неделю он приходил и к Вачани. Конечно, продавцы постоянно сидели на своих местах, но они были слишком далеко, чтобы Милли могла увидеть их лица. Один молодой человек проходил по этой дороге каждый день в пять часов вечера. Она запомнила его, так как однажды, пока она смотрела на него из окна, он поднял глаза вверх, и их взгляды на секунду встретились, прежде чем Милли успела отвести глаза в сторону. Она бы этого не запомнила, если бы ситуация не повторилась где-то через неделю, а затем еще раз. Три раза – это уже не случайность. С тех пор всякий раз, когда он смотрел вверх, Милли тут же отводила взгляд в сторону, хоть и позволяла себе (и возможно, ему тоже) ту роскошь, которую можно было назвать только одним словом – ожидание; ожидание того, как он пройдет мимо, а она выглянет из окна точно в этот момент.

Первый раз Милли напрямую строго запретили выходить за пределы тяжелых железных ворот «Сух Нивас», когда она решила, что может пойти пройтись как раз по той дороге, которая была видна из окна. Вачани не было дома, поэтому никто не мог ей помешать. Она подошла к железным воротам и потянула на себя – они ей не поддались, но она увидела щеколду, которую сначала нужно было открыть. Прежде чем она успела это сделать, к ней подбежал охранник.

– Ты что делаешь? Ты что делаешь? – закричал он. – А ну-ка отойди от ворот, тебе нельзя выходить.

Уже и без того испуганная таким агрессивным поведением со стороны мужчины, Милли совершенно растерялась, когда услышала смех охранников и пары водителей, которые вышли, чтобы понаблюдать за разворачивающимся зрелищем. Она почувствовала себя голой.

Но Милли все же решилась на то, чтобы обратиться к нему слабым голосом:

– Но почему?

– Твои хозяева, – он использовал слова малик и малькин. – Они дали распоряжение, что горничные не могут покидать здание.

Не поверив своим ушам, Милли замолчала. В голове возникло множество вопросов, которые были готовы вырваться наружу, но вес слов «хозяева» и «распоряжение» был слишком сильным. Кроме того, эти мужчины просто сверлили ее глазами и получали удовольствие от осознания собственной власти над ней. Она повернулась и пошла по направлению к лифту, чувствуя в воздухе их безмолвное веселье и смех за ее спиной.

Она подумала, что, вероятнее всего, охранники просто решили подшутить над ней. Как такое может быть, что ей запрещалось выходить за пределы территории дома даже на несколько минут?

– Охранник внизу не выпустил меня на улицу, – сказала она хозяйке, когда та вернулась домой.

– Ты хотела выйти на улицу? – спросила Хемали.

– Да, я просто хотела пройтись по дороге, посмотреть окрестности. Я нигде не была с момента своего приезда к вам.

Лицо Хемали превратилось в камень. Ее голос тоже изменился до неузнаваемости.

– Нет никакой необходимости выходить на улицу. Юные девушки, которые гуляют в городе сами по себе, только навлекают на себя беду, а другим ее потом расхлебывай. Сиди, где сидишь.

Тон ее голоса совершенно не позволял Милли хоть как-то попытаться защитить себя. Кроме того, она была прислугой и не имела права задавать вопросы или спорить. Когда она дождалась отсутствия хозяйки – для этого потребовалось ждать несколько дней, – Милли позвонила Сабине, не столько чтобы пожаловаться, сколько спросить, что ей теперь делать, и узнать причину появления такого странного правила. Сабина не смогла объяснить, в чем дело, а лишь высказала свое предположение:

– Они просто осторожничают. Ты приехала из далекой маленькой деревни, а Мумбаи – очень большой город. Они боятся, что ты потеряешься или… или чего еще хуже. Я уверена, что скоро они разрешат тебе выходить.

Милли в это не особо поверила, но решила надеяться на лучшее. Но ее настороженность никак не утихала, скорее наоборот, с каждым днем становилась все больше, и если раньше она лишь изредка вспоминала об этом запрете, то с течением времени вопросов и опасений становилось все больше.

Первым делом она обратила внимание на откидные металлические решетки на всех окнах, даже на тех, что выходили во двор. Конечно, сам факт наличия решеток не был необычным для городов, даже в Джамшедпуре их вешали для безопасности, но странным было то, что они все время были заперты. Она никогда не видела никаких ключей или чтобы хоть кто-то, даже Дада или Диди, открывал створки. Затем она все чаще начала думать о том, почему ее никогда никуда не отправляли даже за мелкими поручениями. Для нее это приобрело теперь совершенно иной смысл, как и другие, с первого взгляда безобидные и незначительные мелочи. Например, входная дверь запиралась изнутри каждую ночь, а на кухонном окне была сетка (хотя, конечно, она знала, что она нужна, чтобы в окно не залетали птицы или насекомые); подозрения возникали и из-за того, что ей никогда не говорили, где лежали ключи от замков, да и она сама их даже никогда не видела…

В скором времени она уже не могла думать о чем-то, кроме этого. Не то чтобы ей было нужно куда-то идти – куда она пойдет в этом незнакомом городе, где она никого не знает? – но она никак не могла отделаться от неприятного чувства, что ее держат здесь, как птицу в клетке, словно она была не столько служанкой, сколько арестанткой. Вачани никогда не относились к ней плохо. Они не поднимали на нее руку, не ограничивали в пище или одежде, не кричали на нее – во всяком случае, сильно или часто (конечно, иногда это случалось из-за того, что Милли долго не могла понять, что им было нужно от нее, разбивала тарелку или стакан, или когда Диди была не в настроении, ворчала и придиралась по мелочам, но Милли к тому времени уже поняла, что выслушивать придирки – часть ее работы). Но иногда Милли казалось, что она бы намного легче перенесла более жесткое обращение к себе, чем этот мучительный запрет. Разве можно было его сравнить с парой пощечин и разъяренными криками?

Ночью она пережила новое, доселе неведомое ей чувство: будто четыре стены постепенно сужаются и хотят раздавить ее. Их хижина в деревне была крошечной, и в ней спали восемь человек, но Милли никогда не задумывалась о тесноте, тем более что рядом у них был настоящий простор – поля, лес, роща и река. Для нее просто не существовало понятий «маленький» или «большой». Она не сказала себе «здесь слишком мало места», даже когда ехала в переполненном плацкартном вагоне, где иногда было трудно дышать. А сейчас, в Мумбаи, в самой большой квартире, в которой она когда-либо бывала, ей стало невыносимо тесно, так и хотелось убежать куда-нибудь подальше. Она снова созвонилась с Сабиной и пожаловалась ей на происходящее.

– Уверена, что ты все не так понимаешь, – ответила ей Сабина. – Как они могут просто так тебя не выпускать? Ты мне либо чего-то недоговариваешь, либо сама чего-то не знаешь. У них должны быть свои причины для этого.

Милли почувствовала то, что было хуже, чем отсутствие поддержки: Сабина была на стороне Вачани.

Какое-то время все шло своим чередом. В очередном телефонном разговоре с Сабиной Милли снова начала жаловаться, на что Сабина ответила с сильным раздражением:

– Ты все ноешь, ноешь и ноешь… Ты вообще знаешь, как хорошо тебе у них там живется? Слава богу, ты не тот десятилетний мальчик, который работал у женщины марвари в Колкате. Слышала, что с ним случилось? Она взяла и бросила его в шахту лифта. Знаешь, что такое лифт? А знаешь, на каком этаже она жила? На восьмом. Она скинула мальчика с восьмого этажа. И ты жалуешься на то, что тебе просто не разрешают выходить на улицу, чтобы глазеть по сторонам на людей, магазины и бог знает что еще? Ты должна быть благодарна за то, что имеешь. Вокруг творятся вещи куда хуже.

Милли знала, что помощи ей ждать неоткуда, но прежде чем эта мысль успела сформироваться в ее голове, она выпалила:

– Что случилось с мальчиком?

– Он выжил. Его отправили в больницу с множественными переломами костей. Эта женщина и ее муж – очень богатые и влиятельные люди, поэтому полиция как приехала, так и уехала. И ничего с ней не сделали. Она сказала, что он упал вниз, потому что хотел зайти внутрь, но не знал, как все работает и когда следует открывать дверь. Ее доводы оказались сильнее. Кто поверит безграмотному мальчику из глухой деревни, а не богатой горожанке, увешанной бриллиантами? Думаешь, кто-нибудь поверит тебе, если ты задумаешь жаловаться на то, что тебя не выпускают?

У Милли кровь застыла в жилах, когда она услышала всю эту историю. Позже она задумалась, почему Сабина так эмоционально, с таким надрывом рассказывала ей историю мальчика, будто ей самой она приносила боль. И почему в таком случае в ее ситуации она была на стороне Вачани? На Милли нахлынула ужасная тоска, и она почувствовала себя очень одинокой. Она вдруг осознала, что не может доверять тому единственному человеку, которого она знала в этом городе и который изначально должен был стать мостиком между ее нынешней и деревенской жизнью. Когда-то она была так свободна и так самостоятельна, а все, о чем мечтала тогда, – крыша над головой, безопасность и отсутствие одиночества.

Милли была в отчаянии. Словно после телефонного звонка подозрение в том, что ее действительно держали взаперти, приобрело окончательное и неопровержимое доказательство. Еще до разговора с Сабиной Милли надеялась, что все это была какая-то ошибка, лишь временные меры или банальное недопонимание. Безнадежность обнажила эмоции. Она часто плакала, когда оставалась одна, а иногда и в присутствии Дада и Диди. Она просто не могла избавиться от этой сковывающей ее по рукам и ногам тяжести даже на то короткое время, когда ей нужно было выйти к хозяевам. Бесконечный плач Милли стал раздражать Хемали, которая до этого была спокойна и равнодушна. Теперь же она все чаще проявляла активное недовольство в адрес служанки.

– Перестань хныкать! – кричала она на нее. – У тебя что, кто-то умер? Что за прорыв водонапорной башни, а? Думаешь я из тех, кого могут разжалобить слезы?

Однажды вечером, поняв, что увещевания не возымели должного эффекта, Хемали потеряла всю свою сдержанность и ударила Милли по лицу. От неожиданности у Милли выпал из рук заварочный чайник. Он разбился вдребезги, а содержимое разлилось по полу и замочило угол ковра на полу. Взбесившись еще сильнее, Хемали набросилась на служанку с кулаками. И без того опешившей Милли вдобавок пришлось уклоняться от ударов – она забыла о своих слезах.

Ночью, лежа в темноте на кухне и слушая тихий шорох, который производили живо рыскающие тараканы, Милли почувствовала холодный, металлический привкус страха, и слезы застыли у нее на щеках. С этого момента она не могла ни о чем думать, кроме одного. Ей нужен был план побега. Но, безусловно, Вачани должны были предвидеть, что кто-нибудь рано или поздно захочет сбежать от них, и, следовательно, предприняли все возможные меры, чтобы предотвратить это. Где, где нужно искать их слабые места? Как ей выбраться отсюда? Она проверяла снова и снова прочность дверей и окон в квартире. Пока никто не видел, она просовывала руку или ногу через железные решетки на окнах, проверяя сможет ли она протиснуться между ними. Однажды ей удалось просунуть одну ногу до бедра, но она никак не могла ее затащить обратно. Вторая нога там бы вообще не поместилась. Она разорвала свои шальвар[124]124
  Брюки (хин.).


[Закрыть], чтобы получить дополнительные несколько миллиметров пространства, но ногу никак не получалось вытащить. Милли запаниковала. А что, если сейчас зайдут ее хозяева? Вдруг кто-нибудь увидит ее снаружи – сосед в окно, кто-то спускающийся на парковку или, того хуже, один из охранников? От страха и безысходности она описалась. Ей стало ужасно стыдно: лучше уж вывернуть ногу, чем оказаться найденной в таком виде. Она отклонилась назад, дергала, крутила ногой в разные стороны; кожа на ее бедрах исцарапалась, но она не замечала боли, ведь на кону была ее свобода. Разум помутился: почему она не могла дотянуться до мыла или масла; почему нельзя было втянуть бедро так же, как живот; почему она не могла никого позвать на помощь; а что, если она возьмет нож и отрежет с боков немного лишнего… и тут, потянув ногу на себя еще раз, она сумела вытащить ее из решетки. Потеряв равновесие, Милли упала на пол и ударилась головой об угол кровати.

Отчаяние не отступало до тех пор, пока она не почувствовала, что теряет рассудок. Очнувшись в два или три часа ночи, она начала судорожно искать, в каком углу кухни можно тайно начать проделывать дыру для побега. Но с помощью чего она будет рыть эту лазейку? Подойдет ли самый большой нож? Или лучше взять поменьше, но с более острым лезвием? Милли решила опробовать один из ножей за холодильником, где было небольшое углубление на стыке пола и стены с электрощитом; лезвие моментально сломалось. Знала ли Диди точное количество ножей у себя в доме? Стоит ли завтра притвориться, что он случайно сломался при готовке? Ударят ли ее за это? Она посмотрела на огромное количество ссадин, оставленных металлическими прутьями, и подумала, что боль можно будет вытерпеть. Каждый раз, когда у нее что-то не получалось, как, например, сейчас проделать дырку в стене, то, либо из-за чувства неосуществимости своей идеи, либо из-за мысли о таких более серьезных препятствиях, как железные ворота «Сух Ниваса» и их охранники, Милли причиняла себе телесную боль, чтобы хоть как-то заглушить то разочарование, что поедало ее изнутри. Вот и теперь она кусала себе руки, буквально вгрызаясь в них зубами, резала пальцы под холодной струей воды, вырывала волосы… она подумала, что если сможет покалечить себя или подхватить какую-нибудь тяжелую болезнь, то ее обязательно отправят в больницу, а она сможет оттуда сбежать. Какое-то время она мечтала о том, как все это провернет, пока один-единственный вопрос не разрушил эти воздушные замки: а куда она пойдет? Этот вопрос повлек за собой и другие, не менее пугающие. Сможет ли она в одиночку добраться до вокзала и купить себе обратный билет до своей деревни? Для начала ей придется пойти в банк и снять наличные деньги, но ее сберкнижка была у Диди. Как ей ее забрать? Даже если она и сможет, что она будет делать в банке, она совершенно не разбирается, что там к чему? И как далеко больница от вокзала? И опять же: проделать весь этот путь одной? У нее даже нет с собой денег… Она почувствовала, как почва уходит у нее из-под ног. Мир вокруг стал пустым и бессмысленным, а она не чувствовала в себе силы в одиночку противостоять огромному водовороту, тянущему ее в бездну.

Не столько из-за вины, сколько из жалости, той самой что заставляет кидать мелочь попрошайкам из окон домов и автомобилей с системой кондиционирования, Хемали Вачани позволила Милли смотреть по телевизору то, что она захочет, и даже научила, как его включать и пользоваться пультом. Телевидение стало для Милли спасательным кругом, особенно в то время, когда Дада и Диди уезжали из дома и она могла на несколько часов забыть о тяготах бытия, наблюдая за радостями и печалями других людей, в то время как ее жизнь была скучной, тусклой и пресной.

Прошел год, прежде чем смирившаяся со своей судьбой Милли не придумала новый план. А что, если она будет так плохо справляться со своими обязанностями, что они сами откажутся от ее услуг? Она начала постепенно реализовывать свою идею. Милли начала с того, что постоянно пересаливала пищу, забывала на плите рис, и он подгорал, клала соль в чай и щедро добавляла сахар в острые блюда. Поначалу Хемали сделала ей замечание, затем накричала, а в конце концов так разозлилась, что побила Милли. А она стойко вынесла побои, словно выработала к ним иммунитет. Это только подлило масла в огонь. Она заставляла Милли есть всю испорченную еду за один присест, запихивая ей в рот столько, что она еле могла проглотить.

– Я тебя так накажу, что ты будешь молить о пощаде, – кричала Хемали, – и ни одна живая душа тебе не поможет, никто и пальцем не пошевелит. В следующий раз будешь думать, прежде чем проворачивать такие штучки. Помни, если это повторится, я пройдусь по твоему лицу раскаленным утюгом. Всю жизнь будешь ходить со следом от утюга.

Квартира номер десять в здании «Сух Нивас» в районе Нижний Парел превратилась в цирк.

Однажды представилась реальная возможность выйти из здания и больше в него никогда не вернуться. Сабина позвонила Милли и сообщила, что ее отец умер. Прежде чем осознать свою боль утраты, сердце Милли наполнилось надеждой и радостью – они ведь должны отпустить ее в деревню, просто обязаны.

– Позвонишь им и попросишь, чтобы меня отпустили? – спросила она Сабину.

– Для начала спроси их сама, посмотрим, что они ответят.

– Они откажут, я уверена в этом. А если ты поговоришь с ними, то они могут согласиться.

– Нет, спроси первая.

Милли ничего не оставалось делать. Она неохотно, без какой-либо надежды сказала им, что ее отец умер и она не находит себе места от горя. Слезы, которые покатились по ее щекам, были искренними и такими трогательными, что она сама почувствовала, что они были совсем не похожими на те, что появлялись у нее за весь последний год.