Текст книги "Состояние свободы"

9: Дом

Сабина нашла Милли новую работу спустя две недели после ее побега из дома Вачани. Биней успокаивал Милли, говоря, что бывшие работодатели ни за что не смогут их найти, ведь про него никто ничего не знал – ни кто он такой, ни где работает, ни где живет, да и какова была его роль в побеге. Они поженились через неделю после того, как Милли устроилась на новое место работы на шоссе Маунт Мэри, которое находилось в десяти минутах ходьбы от ее нового дома – джопри, располагавшихся между фешенебельным оте лем Тадж Лэндз Энд и набережной района Бандра. Милли нужно было работать в семиэтажном здании под названием Си Крест, и не предполагалось, что она будет там ночевать. Каждый день Милли рано вставала, где-то в шесть утра, и уходила готовить завтрак семье из четырех человек – мужу с женой и их детям. Хозяин уходил на работу в семь тридцать и забирал детей с собой, чтобы по дороге в офис отвезти их в школу. Еще час Милли занималась уборкой, чисткой или глажкой; нередко у нее было сразу несколько поручений. К восьми тридцати она обычно заканчивала свою работу. Биней, который работал по вечерам на Пали Хилл, в ресторане, еще спал, когда она возвращалась с работы.

Безусловно, она думала о своем доме в деревне, но никогда при разговоре не называла его гхар[129]129
  Дом (хин.).


[Закрыть], только гаон[130]130
  Село (хин.).


[Закрыть]; джопри в Бандре теперь стали ее единственным домом. Трущобы пересекали три узкие дороги; чтобы описать их ширину, достаточно было представить человека среднего роста, лежащего на них поперек. Милли ничего даже не приходилось себе представлять: она неоднократно видела пьяных мужчин, которые так лежали и перегораживали собой путь.

Дома – скорее комнаты для каждой семьи – располагались вдоль этих дорог и были плотно прижаты друг к другу. Размеры этих комнат были самыми разными, точно так же как и количество проживающих в них людей – в некоторых комнатах жило по двенадцать человек. Стены были сделаны из кирпича, и большинство из них покрыты краской: у кого-то стены были ярко-синие, у кого-то розовые или зеленые, у некоторых просто побелены. Такая плотность застройки – комнаты были не только по бокам, но еще и примыкали друг к другу сзади – привела к тому, что ко входу вели еще более узкие дорожки, по которым невозможно было пройти сразу двоим. В сезон муссонов эти паутино образные тропинки полностью затапливало водой.

Неудивительно, что это происходило. С западной стороны трущобы почти вплотную граничили с морем. Единственное, что разделяло их, это узкая дорога из камней, глины и кирпичей, которая уже растрескивалась от времени и разваливалась на части, но люди все еще продолжали по ней ходить. Один из ее отрезков был постоянно затоплен. Тут же, с другой стороны, уже шли задние части трущобных построек. Во время отлива, дорожка возвышалась над водой где-то на четыре-пять футов, а во время приливов ее высота сокращалось вдвое. За три месяца муссонов дорога, которая также выполняла функцию дамбы, полностью уходила под воду и те дома, что находились с ней рядом, постоянно затапливало. Когда дожди лили слишком сильно, все комнаты в трущобах были как минимум подтоплены, и полиция с пожарными эвакуировала жителей. Дом Милли и Бинея был с восточной стороны, рядом с городской набережной, поэтому их не особо беспокоили ежегодные наводнения, но если дожди были сильными, то тогда уже и им приходилось несладко.

Сбоку от каждой дорожки были сделаны стоки, по одному или по два, и в них выливали различные отбросы или выбрасывали бытовые отходы. Во время муссонов стоки заполнялись до краев водой и превращали дороги в грязное месиво из сточных вод. Получившаяся жидкость молочного цвета, в которой плавали небольшие островки отходов, напоминала густую кровь, бегущую по венам неизвестного животного. Вода прибывала, и эти потоки грязи заливали пол даже в тех жилищах, которые находились уровнем выше. Такое положение дел не устраивало жителей, и они проявили природную находчивость, похожую на ту, что подсказывает им добавлять специи к блюду. Кто-то додумался оградить себя от воды мешками с цементом, разложив у входной двери. Основная мысль была не в том, чтобы цемент, как губка, впитывал влагу и не давал ей вытекать, высушивая пространство, а в том, чтобы вода не проникла внутрь комнат через щели в двери. Мешков с цементом было недостаточно, чтобы впитать весь объем воды, что скапливалась на дорогах во время муссонных дождей. Они хорошо и быстро впитывали влагу и лежали на протяжении всего сезона ливней и даже иногда оставались лежать так круглый год, словно дельфины, греющие свои серые спины на солнце. Через три-четыре месяца после окончания сезона муссонов мешки затвердевали и превращались в огромные валуны. Мешков было так много, что, лежа на земле в ряд, они образовывали будто нитку бус, не законченных любителем рукоделия, которые навсегда остались валяться где-нибудь внутри шкатулки. Некоторые считали, что песок бы лучше подошел для этих целей, и советовали всем использовать его вместо цемента. Но они, видимо, не понимали, что песок хоть и намокает, но не удерживает влагу.

Туалеты были общими. Всего было девять кабинок, которые стояли поодаль друг от друга: пять мужских и четыре женских. Предназначены они были где-то для тысячи двухсот человек и находились в северной части трущоб, граничащей с черными прибрежными камнями. Женские туалеты были построены из кирпича и закрывались на ржавые металлические двери, которые нужно было привязывать веревкой к скрученному в кольцо железному гвоздю, прибитому к стене. Для изготовления крыши самым привычным материалом в трущобах были не кирпичи или бетон, а нечто из досок, стеблей бамбука, пластика и проволоки. Черные листы пластика делали крышу водонепроницаемой. Ни в одной кабинке не было ни окна, ни вентиляции – только дырка в стене размером с почтовую открытку. Так как к ним не было проведено электричество, эти дырки служили днем источником света, однако это не сильно помогало, и некоторые женщины шутили, что в такой темноте и не поймешь, что перед тобой: притаившаяся крыса или не спущенное дерьмо. Последний вариант был крайне характерным, поскольку туалеты (собственно, как и все трущобы) не были подсоединены к водопроводу. В ход шли кружки, канистры или бутылки с водой, которые большинство приносило с собой не для того, чтобы смыть испражнения, а чтобы помыться.

В джопри не было водопровода, и его жители частенько полушутя говорили, что ценят воду больше золота: сосед Милли и Бинея заявлял, что самым большим достижением его сына должен стать дом с круглосуточным доступом к воде. «Водопровод важнее бриллиантов», – говорил он. В его желании была своя логика. В каждом доме была целая орда контейнеров различных размеров и форм: банки, ведра, бочки, канистры, кувшины, пустые пластиковые бутылки различного литража, – все они занимали значительную площадь в и без того тесных комнатах. Оставлять воду на улице было опасно – кража воды не была редкостью. В разных частях города муниципалитет по фиксированным часам открывал специальные краны с чистой водой. Жителям трущоб приходилось стоять в очереди, чтобы набрать себе воды и отнести домой. Если кто-то не успевал прийти в это время, то у него не было воды все последующие двадцать четыре часа. Очередь к одному из кранов была очень длинной, и в ней царили напряжение и злоба: это был единственный кран, который близко располагался к трущобам. Воду подавали только в строго определенные часы, поэтому крайне важно было находиться в этом месте вовремя и занять хорошее место в очереди, иначе могло получиться так, что кран закроют до того, как ты до него дойдешь. В результате, количество контейнеров строго контролировалось, причем не со стороны властей, а самими жителями.

Милли всегда была ответственной за воду – еще в деревне, будучи ребенком, она бегала за ней. Вот и в Бандре это стало ее обязанностью не потому, что это была женская или детская работа, а из-за того, что по вечерам она была свободна, в то время как Биней, наоборот, работал в эти часы в ресторане. Милли работала уже в двух местах, оба были неподалеку. Вторая работа начиналась с девяти утра до полудня, что было очень удобно, так как оставшееся время Милли была свободна.

Вода им доставалась бесплатно, а вот электричество нет, и вовсе не потому, что им регулярно приходили счета за электроэнергию. Дело в том, что в трущобах электричество было проведено незаконно – оно существовало только благодаря подсоединению к линиям электропередач. Все жители скидывались на то, чтобы глава трущоб ежемесячно платил человеку, который подключал их к общей линии. В случае джопри, где жила Милли, мужчина, ворующий электричество, еще и владел несколькими комнатами, которые он сдавал в аренду. Милли и Биней платили за свое жилье по три тысячи рупий в месяц и дополнительно за кабельное телевидение и электричество.

Помимо телевизора, который стоял на деревянном сундуке, в их комнате десять на четырнадцать футов были кровать, вереница контейнеров для воды, печь на одну конфорку, работающая от газового баллона, и дешевый металлический альмирах, закрывающийся на ключ. Из посуды у них было две тарелки, кастрюля и тава[131]131
  Металлический диск с ручками, заменяющий сковороду.


[Закрыть], которую хранили на полу рядом с печью. Для удобства в процессе готовки Милли сидела на чаупай. Также они прибили друг напротив друга два гвоздя и привязали к ним веревку, чтобы сушить на ней вещи. Под потолком висела лампочка без абажура. К стене рядом с телевизором было прикреплено заламинированное изображение Христа: над его головой виднелся нимб с расходящимися в разные стороны лучами, он сам был в белом облачении, которое расходилось на груди, обнажая его священное красное сердце, а пряди каштановых волос спадали на плечи. Он чем-то напоминал Салман Хана[132]132
  Индийский актер.


[Закрыть]. Милли купила этот портрет рядом с церковью Святой Марии у одного из продавцов, который торговал не только свечами в форме ладоней, ног и рук, которые выглядели как залитые воском ампутированные конечности, но и другими религиозными предметами: книгами с молитвами, постерами, картинками, спичками, ладаном, обычными свечами, маслом и святой водой.

Спустя время Милли и Биней приобрели и другую домашнюю утварь: настольный вентилятор, вторую кровать из дерева и кокосового волокна, которую вертикально прислонили к стене и опускали только перед сном, две глубокие металлические тарелки, две больших банки – одну для риса, другую для дала. Вопрос приобретения той или иной вещи рассматривался с трех сторон: хватало ли для новой вещи места в комнате, хватало ли им на нее денег и нужна ли она вообще; последний аспект практически всегда проигрывал.

10: Работа, деньги, банковские счета и рутина повседневности

Милли работала на двух работах в Бандре, пока не узнала о своей первой беременности. Хозяева домов Си Крест и Басера были довольны работой Милли и сказали ей, что она сможет вернуться к ним, когда ее дочери Малике исполнится три месяца, более того, они разрешили ей приносить девочку с собой. Милли пришлось немного изменить свой график, так как она переживала, что малышка начнет плакать и раздражать хозяев дома. Но оказалось, что в одном доме, что в другом хозяева были абсолютно безразличны к периодически возникающему хныканью и плачу. В тот период, когда у девочки резались зубки, Милли прошла через череду бессонных ночей. В это время ей нужно было ходить к семи утра на свою первую работу к Чандмалам в Си Крест, при этом она не спала с трех или четырех часов ночи. Бывали дни, что она знала, что если не продолжит двигаться – подметать пол, мыть окна, стирать тяжелые простыни руками, – то она просто заснет на работе, и это станет весомым основанием для того, чтобы ее отчитали или даже уволили. Но ни один из этих страхов не оправдал себя. Ее работодатели были добрыми людьми, и так как их жизни никак не мешал тот факт, что баи[133]133
  Служанка.


[Закрыть] стала матерью, они, наоборот, даже старались ей во всем помочь. Диди из Си Крест, у которой тоже были дети, не только давала Милли ценные советы, но и поделилась с ней детской кроваткой, лошадью-качалкой и двумя комплектами детской одежды для мальчиков, которую у нее рука не поднималась выбросить.

В качестве благодарности Милли готовила блюда синдхи для семьи в Си Крест, хоть это и не входило в ее обязанности. Чандмалы были гуджаратцами и вегетарианцами, поэтому приготовление саи бхаджи, которое она научилась готовить в Нижнем Пареле, стало настоящей сенсацией. Она несколько модифицировала рецептуру и добавляла туда укроп не в качестве посыпки, а как полноценную часть блюда, смешивая его со шпинатом. Блюдо готовилось очень легко: Милли замачивала на ночь нут, нарезала шпинат и укроп, брала немного щавеля и листья пажитника, нарезала пару луковиц, картофель, баклажаны, бамию и половину корня колоказии. В скороварке она разогревала масло и пассеровала овощи с луком в течение пяти – семи минут, добавляя зелень, нут, немного зеленого перца чили, соль, половину чайной ложки куркумы, немного имбирной пасты, чайную ложку молотого кориандра и немного воды, затем все это хорошенько перемешивала, накрывала крышкой и считала до семи-восьми «свистков». Открыв крышку, она добавляла еще укропа и все разминала толкушкой до получения однородной зеленоватой массы.

Когда Малика немного подросла, Милли начала оставлять ее дома с Бинеем. Он зарабатывал семь тысяч рупий в месяц, работая поваром. Полторы тысячи он отправлял домой в Лалтекар, где были его пожилые родители, три брата и две незамужние сестры. Деньги исчезали моментально, как вода, вылитая на иссохшую, растрескавшуюся землю, но благодаря Милли, которая зарабатывала восемь тысяч рупий в месяц, работая на двух работах, он решил увеличить сумму, которые отправлял в деревню. Его родители нуждались в большом количестве денег, особенно сейчас, когда им нужно было за ближайшие два-три года выдать дочек замуж. Таким образом, практически вся зарплата Бинея уходила на оплату жилья и отправку денег домой, а заработок Милли превратился для них в денежный фонд, обеспечивающий их ежедневные нужды.

Воспитание ребенка было довольно дорогим удовольствием, и единственное, что они смогли придумать, так это чтобы Милли нашла себе еще одну работу. Биней мог бы найти другой ресторан, чтобы устроиться туда, но его зарплата не стала бы выше, а два места работы он не смог бы совмещать, так как во всех ресторанах повара требовались на полную ночную смену. Третью работу было не так-то просто найти: большинство людей хотели, чтобы баи приходила с утра, а Милли в это время уже была занята. Малике было четыре года, когда Милли, уже ждущая второго ребенка, нашла себе работу в доме семьи Сен, что был рядом с городской набережной.

Где-то на вторую неделю своей работы на новом месте Милли заметила смутно знакомое лицо, выплывающее из дома, к которому она как раз подошла. Милли всю голову себе сломала, вспоминая, где же она видела эту женщину, но никак не могла понять, пока однажды ее новая Диди не упомянула в разговоре с Милли, что женщина, которая только что вышла, это их кухарка Рену. Она приходила три раза в день: сперва рано утром на час, а затем была у них с одиннадцати до часа дня и вечером, чтобы приготовить ужин. Она жила в тех же джопри что и Милли; не встречалась ли она с ней раньше?

Ну да, конечно, это была та женщина, которую она несколько раз видела в очереди за водой.

Новая Диди, Тулика Сен, была очень великодушной. Она была из тех женщин, которые любили оказывать безвозмездную помощь и не ограничивали себя негласными запретами, регулировавшими взаимоотношения между прислугой и хозяйкой. Она всячески пыталась вовлечь Милли в разговор и узнать о ее прошлой жизни в деревне, нынешней жизни в городе, о Бинее и его работе, о дочке Малике. Милли, которая была научена горьким опытом жизни в семьях в Джамшедпуре и первой работы в Мумбаи, отвечала как можно более односложно, ведь она и понятия не имела, что такое поведение может расцениваться как обескураживающее и дерзкое. Дело было не в том, что Милли холодно относилась к новой Диди, а в том, что это была ее самозащита. Но Диди не собиралась сдаваться; она медленно, но верно шла к тому, чтобы Милли избавилась от своего защитного панциря. Милли была удивлена, что ее жизнь хоть кому-нибудь интересна, ведь ей казалось, что в ней нет ничего особенного и нестандартного. Постепенно она начала отвечать Диди более развернуто, но о некоторых страницах своей жизни, например, о Будхуве и Сони, она чувствовала, что не сможет рассказать никогда. Она поведала Диди о Дебдулале и Пратиме, о Вачани и, будто в противовес всем этим историям, поделилась с ней своим желанием закончить двенадцать классов, горевшем в ней до сих пор, но уже похороненном под пеплом дней.

Тулика Сен заботилась о Милли. Когда она узнала, что Милли снова в положении, миссис Сен начала давать ей порцию на обед побольше. В их доме было самое демократичное отношение к пище, какое только видела Милли. Поначалу Диди отдавала ей все остатки из холодильника, подогревая их в микроволновке в два часа дня. Спустя какое-то время, когда Милли научилась пользоваться микроволновкой самостоятельно, Диди доставала контейнеры и тарелки с той едой, которую она хотела отдать Милли, и просила ее выбрать, что та хочет; еще спустя время Тулика просто показывала ей в холодильнике, что Милли может взять, и девушка оставалась на полном самообслуживании. Милли ела то же, что и Диди с мужем: дал, рис, роти, сабзи, рыбу и мясо. Ей давали все эти продукты в большом количестве, и не из-за того, что они уже слегка были испорчены.

Семейство Сен ело много, хотя Милли и понимала, что Диди научила их кухарку Рену готовить именно ту еду, которая им нравится. Оказалось, что их сын, живущий за границей, когда приезжал в отпуск домой, каждое утро давал Рену указания, что именно следует приготовить на обед и ужин, причем зачастую рецепты были из разного набора продуктов. Как-то раз, когда Диди не было дома, он угостил Милли едой на обед, при этом объяснял на странноватом хинди, что это были за блюда: чана дал[134]134
  Суп-пюре из нута.


[Закрыть] с кокосом и изюмом, курица в соусе с белыми семенами мака (он использовал слово хус хус и нерешительно спросил у Милли, правильно ли он назвал эти семена, но она только пробубнила себе под нос, что поняла, о чем он, и отвернулась), жареная рыба, цветная капуста с картофелем и горохом… Милли знала, что все это была очень дорогая еда, которую родители специально купили для того, чтобы порадовать своего сына, которого редко видели. Она понимала, что через еду родители показывали, как сильно они привязаны к нему. Иногда, когда в доме Диди ей давали на обед то, что ее дочь Малика не то что никогда не пробовала, но даже не знала, что такое существует, Милли брала немного с собой, чтобы угостить девочку. Биней частенько приносил домой еду из ресторана – чау мейн, курицу с чили, жареный рис, чоп суи[135]135
  Блюдо наподобие вока или мясного рагу.


[Закрыть], курицу по-манчжурски… все это была необычная еда для их вкусовых рецепторов и непривычные слова для их языка. Милли ела с большим удовольствием после нескольких секунд замешательства перед незнакомым ей блюдом – она даже не знала, что было сильнее, голод или жадность.

При этом мозг Милли непроизвольно подсчитывал, сколько денег им удается экономить, когда Биней приносит домой еду с работы.

– Тебе приходится платить за ту еду, что ты приносишь домой? – как-то спросила у него Милли. – Они вычитают ее стоимость из твоей зарплаты?

– Нет, ты что. Это же остатки от основных блюд, чау мейн, жареного риса. У нас они каждый день образуются. Иногда их подают на следующий день, но, если руководство решает, что они могут испортиться, раздает сотрудникам.

Мысленно Милли смаковала это приятное чувство, которое возникало от того, что им доставалась бесплатная еда. Напряжение, в котором она практически всегда находилась, постепенно начало отступать, так как она понимала, что их семья не умрет от голода. Но она все еще испытывала смешение страха, стыда и беспокойства, когда упаковывала еду, которую ей давала Диди на обед, чтобы забрать домой для детей. Всего один вопрос, одно разрешение со стороны Диди могли решить все недоразумения и развеять страхи, но Милли была слишком застенчивой, она боялась начинать разговор на эту тему, пока однажды Диди не зашла на кухню и не увидела, как Милли ссыпает крабовое карри в пакет, который взяла из ящика под столешницей, где хранили пустые пакеты и контейнеры.

– Тебе не понравилось? – спросила Диди. – Ты не ешь крабов?

Милли, которая стояла к Диди спиной, всего на секунду задумалась о том, чтобы соврать, но тут же ответила, даже не успев повернуться:

– Нет, я просто хочу взять немного для дочки. – Ей хотелось сквозь землю провалиться.

Однако Диди отреагировала на это совсем не так, как думала Милли.

– Ну и зачем ты все это кладешь в пакет? – сказала она. – Весь соус вытечет наружу. Лучше возьми-ка один из контейнеров, завтра принесешь его обратно.

Через два дня после этого Тулика подошла к ней и сказала:

– Милли, если ты хочешь взять что-то из еды для детей, то просто бери это. Тебе не нужно делить свою порцию и есть меньше.

Милли кивнула, чтобы показать, что поняла ее разрешение, но не отвлеклась от стирки, чтобы повернуть голову в сторону Диди. Только спустя какое-то время Милли научилась замечать и реагировать на то проявление доброты и щедрости, с которым она столкнулась в этой семье. Это были те вещи, которые она никогда и не надеялась увидеть или испытать на себе, но она поняла, что то, с чем она столкнулась, была свобода. Ей потребовалось время, чтобы это принять и расслабиться. Работая в Джамшедпуре, Милли думала, что, чем крупнее город, тем больше будут штрафы за какие-то ошибки и испорченные вещи, поэтому, когда она разбила заварочный чайник у Сен Диди, она тут же в этом призналась и спросила, сколько денег вычтут у нее из зарплаты.

Диди рассмеялась.

– Это всего лишь чайник, подумаешь, – ответила она. – Он стоил совсем недорого, даже не бери в голову.

Тулика Сен постепенно увеличивала зарплату Милли, но с повышением жалованья она всегда назначала ей какие-нибудь дополнительные обязанности или увеличивала ее время работы на пятнадцать или тридцать минут, чтобы Милли не думала, что это благотворительность. Именно она сказала Милли, что существует вечерняя школа для взрослых при церкви Святой Марии. Тулика осторожно подталкивала Милли к тому, чтобы девушка посещала там занятия, да еще и брала Малику с собой. Через какое-то время после того, как родился сын Амит, зарплата Милли в семье Сен возросла до пяти тысяч рупий. По мумбайской традиции прислуге периодически полагалось выплачивать бонус, когда наступал праздник Дивали: месячную зарплату. Милли получила эти деньги в каждом из домов, где она работала. Сумму в двенадцать тысяч рупий, которая превратилась в четырнадцать тысяч рупий, когда Амиту исполнился год, Милли положила в банк на сберкнижку.

Она узнала, что тот счет, который они открыли вместе с Хемали Вачани для ее зарплаты, не был закрыт, и деньги на нем лежали в сохранности. Когда хозяева дома в Си Крест заплатили ей первую зарплату наличными, Милли поделилась с ними своими опасениями по поводу того банковского счета и имеющихся на нем денег. Милли и представить себе не могла, что деньги будет так просто получить на руки. Миссис Чандмал попросила ее принести с собой ее продовольственную карточку и отвела в отделение банка в Бандре. Там Милли узнала, что никаких «сберегательных книжек» больше и в помине не было, все оказалось автоматизировано. Они распечатали выписку по счету. В тот же день она узнала, что ее деньги были в безопасности и никто, кроме нее, не смог бы их снять. Через неделю ей открыли новый счет в банке и выдали чековую книжку, на которую перераспределили те деньги, что она заработала в доме у Хемали.

Помимо ее с Бинеем бонусных выплат, Милли откладывала на счет ежемесячный остаток от зарплаты. Иногда у нее получалось внести на банковский счет целую тысячу рупий, при этом каждый месяц она стабильно высылала деньги матери и Будхуве. После всех распределений денег оставалось не так много. Они тратились на еду, одежду, телефонные переговоры, школьную форму Малики, книги и канцелярские принадлежности.

Малика ходила в местную школу Святой Екатерины Сиенской. С точки зрения ресурсов и достижений это было небольшое благотворительное учреждение, но если посмотреть на нее с позиции вместимости, то у школы имелась довольно большая территория и она могла принять большое число бездомных детей и детей из бедных семей. Тот факт, что в ней учились ребята из бедных семей, был одновременно и плюсом и минусом, но людям, находившимся в положении Милли и Бинея, как правило, не приходилось выбирать. Люди схожего статуса могли себе позволить либо государственные школы, где учили только маратхи и хинди, либо детей в школу не отправляли вообще. Большинство семей в джопри придерживались второго варианта. Но кто из них мог быть таким прозорливым и бесстрашным, чтобы отдать своего ребенка в частную, хоть и благотворительную, школу, когда детей отправляли на работу сразу же, как те подрастали, чтобы они могли принести в семью дополнительный доход? Вероисповедание Милли дало им более выигрышную позицию: в школе дети католиков имели некоторые преференции. У школы было еще одно значительное преимущество – все обучение шло на английском.

Собственные попытки Милли посещать школу при церкви Святой Марии были спорадичными, так как работа и воспитание детей отнимали практически все ее время. Одно дело взять с собой пяти-, шестилетнюю девочку и заставить ее сидеть спокойно, возможно, даже пообещать ей за это угощение, но с двумя детьми, один из которых был еще младенцем, такая задача была просто нерешаемой.

Их дочь подрастала, и Милли стала думать о переводе ее в среднюю школу, так как там, куда ходила Малика, образование велось только до четвертого класса – до десятилетнего возраста. Конечно, на возраст учеников там никто не обращал внимание, Малика была одной из немногих, чей возраст соответствовал изначальной градации классов. Милли понимала, что отправить Малику в школу получше не получится, если она не устроится на четвертую работу. То учебное заведение, которое присмотрела Милли, называлась Кармил, и находилось оно на Хилл Роад. Это была школа для девочек, обучение в которой стоило две тысячи рупий в месяц. Милли также узнала, что плата за учебу – это далеко не все расходы, которые им предстоят. Придется купить новую школьную форму, книги и заплатить первоначальный взнос: итого около десяти тысяч рупий.

Когда она поделилась своими мыслями с Бинеем, он был настроен скептически:

– Чем она будет заниматься? Учиться, ходить в школу? Мы не можем себе этого позволить.

– Я могу устроиться на работу в еще один дом.

– Но она же девочка, какой смысл давать ей такое образование? У нас теперь есть сын, нужно подумать о нем.

– Они оба будут ходить в школу.

– Но у нас нет таких денег. Наших финансов не хватит на то, чтобы отправить двоих детей в среднюю школу, – настаивал он. – Она умеет читать и писать. Сейчас Малика закончит начальную школу, и этого образования ей будет вполне достаточно.

– Ну уж нет. Она пойдет в школу. – Милли была непреклонна.

– Посмотри на себя, ты же не ходила в школу и при этом получаешь от четырнадцати до пятнадцати тысяч рупий в месяц… Если собираешься устроиться еще на одну работу, то лучше потрать эти деньги на обучение Амита.

Милли вдруг с грустью поняла, что она сама никогда не закончит двенадцать классов, даже несмотря на то, что посещает вечернюю школу, в обход стандартной системы образования, да и сдать выпускные экзамены не сможет. В этот момент она отчетливо осознала, что обязательно должна устроиться на четвертую работу.

Жизнь в трущобах была довольно шумной, но все эти крики и разговоры, как правило, не беспокоили жителей, ведь они были неотъемлемой частью их жизни, как воздух, а кто обращает на него хоть какое-нибудь внимание? Однако сейчас Милли начала отчетливо слышать каждый звук в отдельности. Из сразу нескольких телевизоров играла музыкальная заставка сериала Балика Вадху[136]136
  Девочка-невеста (хин.).


[Закрыть], где звучал, словно колокольчик, голос девушки: Чоти си умар, парнай о бабаса…[137]137
  Дорогой отец, почему ты выдал свою дочь замуж в таком юном возрасте (хин.).


[Закрыть]

В соседней комнате женщина кричала на своего пьяного мужа:

– Она чурали[138]138
  Ведьма (урд.).


[Закрыть]! Она точно чурали! Я выцарапаю ей глаза своими собственными руками, я сделаю это – или я не дочь своего отца.

Затем послышался звук бьющегося стекла и рыдания. Мальчики прошли мимо дверей Милли, слушая музыку у себя на телефоне: Уай вис колавери колавери ди?[139]139
  К чему такая ярость по отношению ко мне, детка? (англ., там.).


[Закрыть] По мере того как удалялись мальчики, песня постепенно затихала. Малика усердно делала уроки. Милли не видела ее лица – только затылок, волосы на котором были настолько темными, что, казалось, отливали синевой в свете лампы. Как она читает книги, если ее голова перегораживает свет? Вокруг девочки будто была невидимая стена, которая держала остальных на расстоянии.

– Она будет ходить в школу до самого конца, пока ей не исполнится восемнадцать и она не сдаст выпускные экзамены, – сказала Милли.