Текст книги "Состояние свободы"

В последующие несколько дней Салим рассказывал Лакшману, как правильно управляться с животным – как должна быть закреплена веревка в носу, как правильно привязать намордник к поводку, – поделился необходимой информацией о том, как зверю нужно питаться и в каких условиях его следует содержать, как обращаться со специальной палкой, которую нужно привязать к поводку, чтобы она, с одной стороны, помогала вести за собой медведя, а с другой – защитила Лакшмана, если вдруг зверь на него набросится. Хотя, по заверению Салима, это было практически исключено, так как теперь Раджу воспринимал Лакшмана как своего хозяина и готов был сделать все, что только его господин пожелает.

– А вы сможете дать мне эту специальную палку? – спросил Лакшман.

– Где же я ее тут найду? Я смогу ее достать только в своей деревне. Да и к тому же вы должны мне денег.

Напоследок Салим напомнил Лакшману:

– Не забывайте, что медведь – властелин подземного мира. Идолопоклонники и кафиры поклоняются ему, так как считают, что он всемогущ.

Сказав это, он ушел.

Ночью Лакшману снилось будто за ним гнались челюсти, внутри которых вместо зубов росли сосны, так и норовившие размолоть его на части. Потом сон переменился, но детский плач разбудил его, и он никак не мог вспомнить, что происходило дальше. Во рту был металлический привкус. Может, ему снова снился его брат? Казалось, его грудь сдавливал огромный невидимый камень, который медленно вдавливался все глубже в тело, будто пытался растолочь его в порошок. Не выдержав, Лакшман поднялся и вышел на свежий воздух. В кромешной тьме он с легкостью ориентировался по памяти. Подойдя к дереву он помочился, широко расставляя ноги, чтобы стекающая на землю струя не намочила ступни. Теплая струя издавала звук, который, пробивая почву, нарушал тишину ночи. Когда он закончил, то его глаза уже начали потихоньку привыкать к темноте. В слабом сиянии звезд он увидел Раджу. Маленький черный комочек лежавший на спине в овощном ящике был привязан к баанджу.

Он постоял еще немного, чтобы зрение полностью привыкло к темноте. Комочек пошевелился: стало слышно то ли сопение, то ли фырканье. Лакшман был на безопасном расстоянии: даже если Раджу решит наброситься на него, то длины веревки не хватит, чтобы его достать; однако Раджу и не собирался ничего делать. Лакшман стоял и ждал, сам не зная чего. Ему очень хотелось иметь возможность видеть, что делает Раджу, как он наблюдает за Лакшманом. Так он простоял довольно долго, но так и не смог понять, смотрит на него медвежонок или нет. Затем он развернулся и пошел в дом. На душе у него было все так же тяжело.

Однажды Лакшман вернулся домой в то время, как Гита готовила на ужин яйца с картофелем под соусом карри. Всем детям досталось по яйцу, а Лакшману только картофель и соус.

– Аррэй, а почему ты мне не положила яйцо? – спросил он.

Гита молчала.

– Ты что, не слышишь меня? Где мое яйцо?

– Они только для детей, – коротко ответила она, и Лакшман понял по ее ответу, что она что-то недоговаривает.

Он спросил ее снова. Она ответила то же самое, но на этот раз более раздраженным тоном. Лакшман начал чувствовать, как внутри у него начинает закипать злоба, но, прежде чем обрушиться на жену с упреками, он решил выяснить, в чем дело.

– Ты не купила яиц на мою долю?

Тишина.

– Хочешь, чтобы я силой из тебя выбил ответ?

– Диди дала мне эти яйца, чтобы я накормила детей.

Лакшману потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что она говорит о женщине-работодателе, которая живет с мужем в большом новом доме с террасированным садом. Этот дом, куда Гита приходила убираться каждый день, находился рядом с поворотом, прямо за старым бунгало, огороженным забором. Богатые горожане приезжали туда во время отпуска.

– С чего вдруг? – удивился Лакшман.

– Она так захотела.

– Она что, думает, что я не могу достать еды для собственных детей? Что мы нищие?

Гита с самого начала знала, что разговор пойдет не в то русло, поэтому стояла и молчала. Любая ее реплика только подлила бы масла в огонь.

– Почему ты все время молчишь? Или это ТЫ попрошайничала? Может, пошла к ней и сказала, – он стал пародировать ее голос, – «Диди, Диди, дети так голодны, детям нечего есть»?

Дети замерли. Их тарелки были зеркально чистыми. Гита чувствовала, что скандала не избежать и коротко безмолвно взмолилась богам.

Лакшман был вне себя от гнева. Его зрачки сузились. Он все продолжал копировать ее голос:

«Диди, я прошу, я умоляю вас, дайте еды для моих детей, они не ели уже трое суток, Диди, спасите нас». – Он вытянул вперед правую руку ладонью вверх и сгорбился, изображая из себя попрошайку, а затем быстро выпрямился и отвесил Гите пощечину.

Она коротко вскрикнула и завалилась на спину из своего сидячего положения. Она так и не научилась за все время жизни с ним просчитывать, когда последует этот первый удар. Ни суженные зрачки, ни тихое потрескивание напряжения в воздухе, ни легкая дрожь его рук и голоса – ничего из этого не помогало ей предотвратить его. Их дочь, Судха, начала хныкать. Лакшман повернулся к ней, она вся съежилась, и он рявкнул:

– Заткнись или будешь следующей.

Внезапно его гнев отступил; неизвестно, что на это повлияло сильнее – плач Судхи или мольба Гиты.

– Если я увижу, что ты приносишь в дом еду или что угодно, что тебе дадут люди, то расквашу тебе лицо, – пригрозил ей Лакшман. – Ты поняла меня?

Молчание.

– Поняла?! – взревел он.

Гита вышла из комнаты.

Раджу пожевывал одну из досок своего ящика, который уже стал ему маловат. Взрослые и дети давно перестали собираться на заднем дворе Лакшмана, чтобы покидать камни в Раджу и заставить его потанцевать. Все привыкли к его существованию, и надежда на то, что он будет их развлекать и развеет скуку их привычного деревенского быта, практически угасла.

– Когда же? – спрашивали дети.

– Скоро, – отвечал им Лакшман.

По правде говоря, он и сам не знал когда. Каландар Салим, который знал все секреты, ничего не рассказал ему. Нужно ли ему дрессировать медведя? Если нужно, то как? Самому танцевать перед ним и ждать, когда он начнет повторять движения? А может быть, взять дамру[51]51
  Двухмембранный барабан в форме песочных часов.


[Закрыть] и начать играть? Он совершенно не знал, что делать, и временами на него находила паника. Он что, повесил себе на шею еще и бесполезное животное? Вместо того чтобы зарабатывать на медведе, он будет постоянно тратить на него и без того скромный заработок? Нужно будет прокормить еще и его?

Незадолго до наступления сезона дождей он построил импровизированную будку для Раджу из дерева и гофрированной жести (ее он притащил из соседней деревни), дополнительно укрепив крышу пластиком, который придавил кирпичами и камнями. Его семья ютилась в двух комнатах, иногда по нескольку дней не выходя из дома. Огород с овощами размыло; вместо него теперь образовалась прямоугольная лужа грязи цвета чая с молоком, из которой им нужно было доставать джунал, который они жарили на углях и ели каждый день. Насекомых было такое бесчисленное множество в дагуссовой муке, что Гите приходилось по нескольку раз ее просеивать, чтобы избавиться от них. Плесень образовалась на всем: на еде, мебели, стенах, даже на одежде. Густая растительность, покрывавшая холмы, из-за нескончаемого ливня выглядела не зеленой, а серой, в тон небу.

Однажды ночью Лакшман проснулся, услышав какой-то шум. Первое, о чем он подумал, – пантера пытается пробраться к Раджу. Он сумел найти фонарик с уже садившимися батарейками. В тусклом свете он разглядел, что крыша будки рухнула в грязь и Раджу стоял на задних лапах. Капли стучали по жести и пластику, добавляя новые звуки к привычному шуму муссонного ливня.

Утром Лакшман обнаружил, что Раджу погрыз деревянные бревна, державшие жестяную крышу, – щепки лежали неподалеку от того места, где раньше стояли четыре столба. Шкура Раджу была вся в комках грязи.

Раджу несколько дней оставался на улице, под дождем, пока симфония его ворчания и воя не довели Лакшмана. Однажды ночью он встал, взяв тонкую палку, которую украсил как мог, следуя советам Салима, и начал лупить медведя, куда только мог попасть: по бокам, голове и морде. В темноте он не разбирал, куда целиться, и иногда попадал по стволу дерева. Раджу не мог никуда убежать или спрятаться, так как был привязан к дереву веревкой, длина которой была всего 4 фута. Не замолкая ни на секунду, он издавал звуки, похожие то на рев, то на визг. Этот шум разбудил всех в доме, а дети начали плакать. Гита выбежала на улицу и закричала:

– Сейчас же остановись! Прекрати! Он будет так истошно вопить, пока ты не перестанешь его бить.

Она отняла у него палку и бросила в темноту.

Следующее утро пронизали серые тусклые лучи. Лакшман вышел во двор, и как только Раджу увидел его, то тут же сжался и жалобно запищал. Произошедшее ночью Лакшман не забыл и уж тем более не простил Раджу его поведения, поэтому решил, что медвежонок обойдется без еды. Целый день Раджу скулил, рыл носом землю вокруг себя, хрипел и сопел. Лакшман уже изучил его повадки, поэтому решил начать воспитательный процесс. Он подошел к нему и сказал:

– Тсс… – Звук получился таким продолжительным и громким, что под конец он брызнул слюной.

Раджу замолчал.

Воодушевленный собственным успехом, Лакшман продолжил:

– Прекрати шуметь. Заканчивай.

Раджу заморгал и посмотрел виновато вниз. Лакшман был рад успеху. Он было направился к дому, но как только захотел зайти внутрь, услышал, что Раджу снова начал пищать. Лакшман подошел к нему, шикал и кричал. Но только в тот момент, когда Раджу видел Лакшмана, он замолкал.

– Сегодня победа за мной, – сказал Лакшман.

– Он будет так шуметь, пока ты его не покормишь, – ответила Гита. – Он пищит, потому что голоден.

– Нет, не вздумай его кормить. Он получит еду только тогда, когда перестанет издавать эти звуки. Ему нужно усвоить этот урок.

– Он никогда не прекратит, – говорю я тебе.

После того, как он окинул взглядом детей, племянников, жену и сноху, к нему вдруг снова вернулась тяжесть, такая знакомая и опустошающая, но на этот раз это произошло не во сне, а наяву. У него никак не получалось надолго сосредоточиться хоть на чем-нибудь: будто его внимание принадлежало не ему, а кому-то другому, тому кто сидел у него в голове, а Лакшман никак не мог настроиться с этим кем-то на единый лад.

Гита почувствовала его замешательство и вышла, чтобы бросить Раджу огурец и раджи роти[52]52
  Блины из дагуссовой муки.


[Закрыть]. Стало слышно громкое чавканье, будто целая стая животных за секунду съела миску еды. Повисла тишина. В доме все затаили дыхание, даже двое малышей Аджай и Мина. Лакшман так и не взглянул на Гиту. Ночью, под шум дождя, сопровождавшийся попискиванием и гортанным кваканьем, Лакшман вспомнил о том, что помогло ему справиться со всей свалившейся на него тяжестью – вспомнил, как Раджу стоял, вытянувшись на задних лапах. Успокоившись, он уснул до утра.

С самого начала у них возникли сложности с перемещением по деревне. За ними постоянно увязывалась шумная толпа ребятишек – упрямых, озорных, непослушных; они начисто отказывались оставить их в покое, несмотря на многочисленные угрозы. Вместо того чтобы уйти, они просто увеличивали дистанцию, и получалось, что Лакшман и Раджу шли во главе этой колонны. Радовало то, что дети уже не бросали камушки, ветки или что-либо еще в медведя ради забавы, а просто шли поодаль и наблюдали. Обезьяны тоже были заинтересованы Раджу – перепрыгивали с одного дерева на другое и смотрели на него свысока. Но, безусловно, самой существенной проблемой были собаки и их непрекращающийся лай. Лакшману частенько приходилось отвлекаться на них, чтобы припугнуть палкой или бросить камень, но они все равно продолжали лаять, хоть и менее решительно.

Лакшман беспокоился за Раджу. Медвежонок боялся собак и чувствовал себя очень скованно, но уже после нескольких таких выходов в свет он стал более-менее уверенным в себе и не тушевался от звуков собачьего лая и при встрече с другими животными. Чем глубже они заходили в лес, тем меньше собак их преследовало. Почва была усеяна длинными сосновыми иголками. Никаких кустарников не было: в лесу росли только высокие сосны, на земле гнили упавшие ветки, покрытые лишайником и мхом. Завидев несколько шишек, Раджу тут же потянулся к ним, и Лакшману, державшему поводок, пришлось последовать за ним. Походка Раджу была неуклюжей, он шел вразвалочку, шатаясь из стороны в сторону. Лакшман часто задумывался: взрослые медведи тоже так ходят или такая походка только у медвежат, которые еще толком не научились ходить?

А потом произошло то, что сильно удивило Лакшмана, он даже не мог понять, как вообще это случилось. Они шли по дороге, по одну сторону от которой был крутой склон. На нем возвышался небольшой разрушенный дом, окруженный одичавшими фруктовыми деревьями и огороженный колючей проволокой на которой висела табличка «Продается». Вдруг Раджу заревел, встал на задние лапы, пробежал на них несколько метров и опустился на передние. Лакшман выпустил поводок из рук и начал говорить с Раджу:

– Что это с тобой такое, а? Ну-ка, сделай так еще раз. Ну же. Встань на задние лапы и потанцуй.

Раджу обнюхивал землю.

– Давай, еще раз так сделай.

Раджу даже не пошевелился. Он делал вид, что ничего не слышит. Не в силах сдержаться, Лакшман резко потянул за веревку, проходящую через переносицу медведя. Раджу взвизгнул и подпрыгнул пританцовывая. Лакшман ахнул от радости и непроизвольно потянул за веревку. На этот раз Раджу издал звук, похожий на вой, и снова заскакал на месте. Лакшмана осенило – все дело в веревке. На сердце у него полегчало, будто камень с души упал. Лицо его сияло от радости. Потом он снова потянул за веревку, чтобы окончательно убедиться в своем предположении, и, когда Раджу отреагировал должным образом, Лакшман не сдержался и громко закричал:

– Шабаааш![53]53
  Молодец! (урд.)


[Закрыть]

После того как он все это продемонстрировал еще раз дома, дети захотели сами попробовать заставить Раджу потанцевать. Слухи о танцующем мишке разнеслись по деревне моментально. Скоро около дома Лакшмана уже собралась целая толпа, и он полушутя говорил всем, что вообще-то за представление нужно платить (но шуткой это было только наполовину). Веревку тянули бесчисленное множество раз: только Раджу хотел присесть и отдохнуть, как за веревку уже дергали снова. Кто-то принес дамру, чтобы Лакшман мог трясти его, издавая звуки, традиционно сопровождавшие представления с животными, – ритм барабана как раз попадал в такт движениям медведя. Одной рукой он держал дамру, а другой – веревку. Раджу уже долгое время стоял на задних лапах пританцовывая, визжал и запрокидывал голову назад тяжело глотая воздух пастью. Лакшман пытался синхронизировать свою игру на барабане с движениями животного, но после восьми-девяти шагов Раджу сбивался с нужного темпа и опускался на все четыре лапы. Дети тоже начинали танцевать, как только Лакшман начинал играть на дамру. Самые смелые из них подходили к Раджу вплотную. Они тыкали, пинали его, а затем убегали на безопасное расстояние посмотреть, будет ли он на это реагировать танцем.

– Танцуй! Танцуй! – обращался к нему Лакшман, сначала с мольбой, а затем уже гневно крича.

Лакшман весь раскраснелся. Когда медведь не слушался, то он чувствовал, что выглядит униженным в глазах толпы. Его взор застлала пелена – с ним такое уже происходило. Несколько секунд он сидел не двигаясь, затем потащил Раджу к дереву, убедился в том, что крепко привязал его, взял тонкую палку и начал лупить по спине, рассекая воздух со свистом. Раджу вздрагивал от ударов и визжал, старался спрятаться за деревом, но удары неизбежно настигали его. Эта попытка самозащиты еще больше вывела Лакшмана из себя – он был ослеплен яростью и стал бить Раджу только сильнее, удары сыпались так часто, что, казалось, с каждым новым ударом у Лакшмана появляется все больше сил и энергии. Палка слилась в единое целое с его рукой, вместе они превратились в беспощадный механизм, обрушивающий нескончаемые удары на спину, голову, морду и лапы животного – практически на все части тела, которые только попадались на пути. Раджу визжал, скулил, рычал и выл; он был похож на сумасшедшего певца, в тело которого вселились демоны. Обезумев от боли, он встал на задние лапы, хватаясь за ствол дерева когтями, будто Раджу был актером, исполнявшим главную роль, и это был его партнер по танцам, а Лакшман был недовольным режиссером, музыкальным продюсером и хореографом в одном лице. Все это сопровождалось тем, что Лакшман был в настоящей истерике – он смеялся и плакал и продолжал бить медвежонка до тех пор, пока палка не выпала из его руки. Он упал на колени и тер лицо ладонями, размазывая по нему слезы, сопли и слюни в попытке хоть как-то остановить свои рыдания – он испугался, что сам для себя превратился в незнакомца.

За окном была звенящая тишина, когда Лакшман проснулся ночью, лежа в постели. Его грудь хоть и вздымалась при каждом вздохе, но на его сердце был тяжелый камень. Не было слышно ни сопения, ни рычания, ни даже громкого дыхания. Утром он пришел к Раджу, чтобы покормить. Как только медведь увидел Лакшмана, он стал издавать звуки, напоминающие визгливое мяуканье, и попытался спрятаться за деревом. Лакшман не смог заставить себя начать налаживать контакт с животным – им овладела безумная усталость. Он бросил ему роти и удалился. Следующей ночью ему снова снились кошмары и тело сдавливал невидимый пресс.

Это произошло в те времена, когда Рамлал и Лакшман были еще маленькими, но уже достигли того возраста, когда пора было начинать ходить в школу. Департамент по лесному хозяйству обладал правами на всю землю, которая не была выкуплена в частную собственность – склоны холмов, леса с баандж и чир[54]54
  Длиннохвойная сосна.


[Закрыть], долины, хребты и берега рек. Он позволял жителям окрестных деревень заниматься хозяйством на этих территориях: собирать хвойную смолу, мед диких пчел и выращивать бамбук. Их отец отдал заявление в школу и еще кое-что нужному человечку, чтобы процесс ускорился (Лакшман узнал об этом только много лет спустя, будучи уже взрослым). Все прошло успешно. О зачислении мальчиков в школу тут же узнала вся деревня.

Через день или два, Лакшман и Рамлал проснулись от шума и пульсирующего оранжевого свечения, исходящего с улицы. Это горел лес. Их отца в комнате не было. Воспоминания о той ночи были весьма странными: он помнил, как огонь тихо шипит, распространяясь все дальше, – этот звук был гораздо спокойнее, чем потрескивание бревен в костре. Был слышен ритмичный шелест верхушек деревьев, уже охваченных огнем, затем свист, удар о землю и яркий фейерверк – в воздух взлетали миллионы искр; доносился запах хвои и сгоревшего дерева. Кричали птицы – испуганные, мечущиеся, их было так странно слышать под покровом ночи… Загипнотизированный всем этим, еще не оправившийся ото сна, Лакшман и не думал об отце, пока не услышал разговоры соседей, пришедших к их дому. По всей видимости, его отец бросился в самое сердце пожара, пытаясь спасти тот клочок земли, который выделил ему Департамент. Их участок поджег озлобленный сосед, который, как потом выяснилось, тоже хотел устроить сына в школу, но ему отказали. Осознание случившегося пришло к мальчикам только тогда, когда им сказали, что тело отца невозможно найти, его попросту нигде не было, смогли найти только черный обугленный предмет, наполовину превратившийся в пепел, но, возможно, это был только обгоревший ствол дерева. Лакшман даже не помнил, показали ли им этот «предмет» или он себе это придумал?

Перед прозвищем «лисье отродье» обычно вдо бавок говорили чор мулья – растущие без матери, а теперь добавилось еще и бин маи бабок. Лакшман помнил, как машина одного состоятельного мужчины – раис адми – притормозила напротив них, сидевших на невысокой каменной ограде около школы. Стекло опустилось, и мальчик, ровесник братьев и всех других ребят, находившихся на школьном дворике, начал раздавать мандарины, по-видимому по настоянию отца, что сидел рядом с ним. Никто не проронил ни единого слова. Стекло беззвучно поднялось, как только все мальчики взяли фрукты. Машина тихо тронулась с места. Пока они чистили и ели фрукты, кто-то (он уже забыл кто именно) заметил, что внутри плода, доставшегося ему, по центру находились необычно маленькие дольки, чора, и сказал, что они предназначаются для тех детей, у которых нет матери, будто бы материнская душа тайным образом подложила их в мандарин специально для своих детей. Он отдал эти необычные дольки Лакшману и Рамлалу.

Медвежья шерсть становилась все длиннее, дни становились прохладнее и короче, а темнело все раньше. Лакшман построил для Раджу еще одну будку из дерева, листов жести и даже раздобыл кусок брезента. Он накинул его на крышу и сверху положил кирпичи и камни, которые не должны были свалиться при сильном ветре или снегопаде. Дерево, к которому был привязан Раджу, росло всего в нескольких дюймах от будки. Старший племянник, Дживан, когда вернулся из школы, рассказал о словах своей учительницы про то, что медведи живут в пещерах.

– Смотри, я построил ему пещеру, – сказал Лакшман Дживану, пытаясь заставить мальчика улыбнуться.

Ему всегда казалось, что он совершенно не умеет обращаться с детьми, даже со своими собственными: он не знал что им говорить, в каком тоне, в какой манере и каким голосом. В последнее время это все чаще его беспокоило, и возникало чувство, будто он один, в тесном и душном помещении, откуда нет выхода.

– Посмотри-ка, неужели это не похоже на пещеру? – спросил Лакшман, широко улыбаясь, но мальчик взял и отвернулся.

Гита ворчала, что ей теперь придется найти деньги, чтобы нанять кого-нибудь, кто будет приходить каждый день и убираться в будке.

– Ну и что изменилось? Раньше он все то же самое делал рядом с деревом, – заметил Лакшман.

Однажды, в ту пору, когда еще не наступили холода, Лакшман увидел, как Дживан кормил Раджу, держа роти так высоко, что медведю приходилось становиться на задние лапы и опираться на ствол дерева, чтобы угоститься лакомством. Раджу послушно выполнял этот трюк. Затем Дживан доставал другой кусочек и держал его уже чуть дальше от медведя. Чтобы достать его, Раджу нужно было передвигаться на задних лапах по кругу.

На следующий день Лакшман взял с собой Раджу в лес. Там он привязал его к дереву и отошел на дистанцию девяти-десяти футов. Не отрывая взгляда от Раджу, он встал на четвереньки, пытаясь изобразить животное. Стоя в таком положении, Лакшман, балансируя на одной руке, другой начал играть на дамру. После нескольких ударов маленького барабана он подскочил, прошелся, слегка попрыгивая, а затем снова опустился на четвереньки и перестал играть.

– Видел это? – обратился он к Раджу. – Теперь твоя очередь. Давай попробуй. Сейчас я тебе еще раз все покажу.

Он повторял все эти действия снова и снова. Раджу в это время моргал, зевал, точил когти об дерево, обошел его пару раз кругом, усаживался, нюхал землю, смотрел на Лакшмана отсутствующим взглядом, издавал самые различные звуки… делал все что угодно, но ни в какую не хотел повторять те движения, которые от него требовались. Лакшман подошел к нему поближе и начал по новой. Раджу посмотрел на него бесстрастным взглядом и попятился назад, чтобы вернуть прежнюю дистанцию между ними. Лакшман закусил губу, теперь его тон сменился на более жесткий, упрямый, нетерпеливый. Когда Раджу попятился во второй раз, чуть ли не прячась за деревом, Лакшман воспринял это как пощечину.

– Я тебя научу, сукин ты сын, я тебя всему научу! – бросил он и ударил Раджу палкой.

Как только он закричал, Раджу, чтобы спрятаться за деревом, отскочил вправо на расстояние, какое позволяла веревка в сорок восемь дюймов.

– Смотри-ка, сала[55]55
  Братец (хин.).


[Закрыть], смотри! – воскликнул Лакшман. – Все-то ты можешь, только вредничаешь. Ты за кого меня держишь, а? Думаешь, я дурачок? Я тебя сейчас проучу…

Он продолжал лупить медведя палкой. Раджу визжал и пытался то укусить палку, то схватить ее лапами, но Лакшман был быстрее – в него будто бы бес вселился. Он ударил медведя по морде дважды, трижды; Раджу рычал, брызгал слюной, пытался дотянуться до него передними лапами, но каждый раз веревка предательски тянула его назад. Все это время Лакшман зловеще смеялся.

После того как, по мнению Лакшмана, прошло достаточно времени с момента предыдущей дрессировки, он решил опробовать другую тактику – привязал морковку к длинной тонкой веревке из кокосового волокна и заготовил еще несколько морковок в кармане. На этот раз он выбрал другое место, подальше от того, где они были в прошлый раз. Они пришли на большой участок земли, окруженный каменной стеной с ржавой колючей проволокой. По-видимому, это обозначало, что участок – частная территория, предназначавшаяся для строительства большого дома с садом. Находившиеся на участке персиковые, абрикосовые и яблоневые деревья уже давно засохли, но их можно было воскресить. Лакшман приметил их для своих целей.

Он привязал Раджу к грушевому дереву. К счастью, он не упирался. К концу палки каландара Лакшман привязал веревку из кокосового волокна, пряча тот конец, на котором была морковка. В это время медведь тоскливо посматривал на дерево. Лакшман начал медленно, нерешительно играть на дамру; медведь, вспомнив предыдущий опыт, тихо заскулил. Отступив назад, Лакшман бросил морковку на расстояние примерно четырех футов от медведя. Раджу тут же двинулся вперед, а Лакшман поднял палку вверх так, чтобы медведь потянулся за морковкой и встал на задние лапы. Висящий над землей овощ был все еще вне досягаемости Раджу. Пока Раджу наблюдал за висящей морковкой, Лакшман все громче стучал в дамру. Медведь подался вперед так, что его поводок натянулся; он переступил с лапы на лапу и обошел вокруг дерева, пытаясь достать морковку с другой стороны. Все это он проделал на задних лапах. В душе Лакшмана затеплился лучик надежды. Он все продолжал приманивать Раджу, напевая мелодию, которая бы попадала в ритм барабана. В конце концов Раджу получил вознаграждение. Даже не потрудившись опуститься на землю, он стал есть морковку стоя, помогая себе лапами. Лакшман чуть не подпрыгнул от радости. Однако сомнения никуда не отступили: а вдруг Раджу начнет танцевать только тогда, когда морковка или что-нибудь съедобное будут маячить у него перед глазами? Это превратит уличное представление в бессмыслицу. Любой дурак сможет заставить животное танцевать, если будет махать перед ним едой.

Лакшман решил повторить все то же самое, но на этот раз без морковки. Раджу быстро сообразил, что к чему, недолго постоял в нерешительности, а затем сел и стал смотреть на Лакшмана непонимающим взглядом. Надежда разбилась вдребезги. Он помахал веревкой в воздухе еще немного и даже слегка, играючи, ударил ею Раджу, но это ни к чему не привело. Он столкнулся с проблемой выбора: либо приноровиться использовать дамру, морковку и пение, но без палки, или же дамру, пение и морковку, но последнюю только в качестве приманки. Подумал еще, и возник вариант, где морковка не фигурировала вообще: нужно было как-то заставить медведя танцевать только с помощью дамру, пения и палки, а морковку давать только в качестве поощрения уже после всех тренировок. Его мозг просто кипел. Расстроенный, он решил отдохнуть от дрессировки. Его вновь стал охватывать гнев из-за того, что глупое животное никак не хотело его слушаться. Ему вдруг захотелось научить зверя самым легким способом: отвязать веревку от палки и продолжать бить Раджу до тех пор, пока он не поймет, что от него хотят. Обезьяна, которая все это время сидела на дереве и наблюдала за процессом, видимо в надежде украсть морковку, вдруг, крича, вскочила и удалилась прочь, перепрыгивая с ветки на ветку.

Что-то за домом привлекло внимание Лакшмана, он не смог разобрать, что это было, будто какая-то дымка, которая быстро испарилась. Он сделал несколько шагов назад и внимательно посмотрел на землю в поисках того, что бросилось ему в глаза. Он долго всматривался, но что-то ускользало от его взгляда, не давало себя обнаружить, хотя, казалось, было прямо у него перед носом. На земле лежали косточки зизифуса, искореженные пластмассовые бутылки, овощные очистки, скомканная бумага, пожухлая трава…и вот, наконец, то, что привлекло его внимание. Яичная скорлупа. Маленькие белые фрагменты скорлупы. Рядом лежала скорлупка побольше, которая была разбита только с одного конца. Он стоял не шелохнувшись; внезапно на него нахлынуло чувство жалости: ему было жаль своих детей, которым хотелось яиц, возможно, они с нетерпением ждали того дня, когда смогут их поесть, и было жаль Гиту, которой приходилось скрывать их от него и идти на риск, игнорируя его просьбу. Однако мысль о том, что она посмела ослушаться, вмиг рассеяла все сочувствие, будто порыв ветра, сдувший с ладони песок.

Несколько дней он молча наблюдал за ней. Уходил из дому, слонялся где-нибудь, а когда Гита уходила на работу, возвращался и начинал искать место, где она прятала яйца. Ему захотелось выяснить, участвует ли Радха в сговоре, но потом прикинул, что будет крайне неразумно так выдавать себя, и решил, что намного эффективнее будет, если Гита ничего не узнает о его стратегии и будет поймана с поличным. По той же причине он решил не спрашивать про яйца ни у кого из детей. Должно быть, она варит им их и дает с собой в школу. Но когда она это делает?

Лакшман затаился за живой изгородью рядом со старым бунгало и стал ждать, когда Гита закончит работу и отправится домой. Он был осмотрителен и не давал себя обнаружить. Пробравшись за изгородь, когда она направилась к дому, он посчитал до двадцати и только затем выглянул. В руках у нее был пакет. Он дождался, пока она подойдет ближе к их дому, чтобы убедиться, что она направляется именно домой. Со скоростью пантеры он подбежал к ней, не оставляя ей ни единого шанса спрятать от него пакет. Ее лицо вытянулось и побледнело так, будто она увидела призрака.

– Дай мне этот пакет, – выпалил он.

Она стояла в оцепенении – просто не могла шелохнуться.

– Дай сюда этот пакет, – настаивал он.

Он вырвал пакет из ее рук. Внутри лежало четыре белых яйца, одно из них разбилось из-за того сильного рывка Лакшмана. Еще там лежало несколько зачерствелых чапати, два маленьких пластиковых контейнера: один с остатками риса, а другой с сабзи[56]56
  Соус, подливка.


[Закрыть], вероятно с капустой; все это были крохи со стола богачей.

Гита попыталась побежать в дом, на кухню – это была ошибочная и плачевная попытка скрыться. Одной рукой Лакшман схватил ее за запястье, а в другую взял яйцо и разбил его о ее лицо. Он взял второе яйцо, она начала уворачиваться. Он схватил ее за волосы и резко повернул лицом к себе. Второе яйцо он разбил о ее нос с такой силой, что из одной ноздри стала течь тонкая струйка крови, которая смешалась с прозрачным белком и оранжевым желтком. Ее лицо исказилось, и слезы хлынули градом – от этого ее вид стал еще безобразнее.