Текст книги "Александр III. Заложник судьбы"
Автор книги: Нина Бойко
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
XXXXIX
Лихорадочное состояние Георгия обострилось по прибытии в Бомбей. У него и раньше случалась лихорадка, летом Ники вписал в свой дневник: «Была обедня с выходом и завтраком. У Георгия лихорадка, он весь день сидел дома».
Медицина, врачи не были в фаворе у Александра III, его нежелание лечиться передалось и остальным членам семьи. На этот раз братья опять решили, что обойдется. Из порта наследник отправился поездом вглубь континента, отцу написал, что Георгий остался на корабле, приболел, «но ему уже лучше».
Мария Федоровна чуть не с первого дня расставания с Ники стала писать ему письма, которые он получал в портах. В основном сообщала о семейных делах, не касаясь общественных. А между тем в ноябре сенатор Барыков написал скандальное стихотворение о поездке министров по России с целью узнать на местах нужды народа. Стихотворение ходило по рукам, и весь Петербург знал его наизусть. Ламсдорф даже счел его достаточно характерным.
Весь сентябрь министры рыщут, очень быстры,
С края и до края всё обозревая.
Вышел для вельможей промысел хороший,
При больших прогонах, в даровых вагонах!
Царские им встречи, с хлебом-солью речи,
Флаги, иллюминации, чуть не коронации.
А народу, поглядишь, из объезда вышел шиш,
Иль, быть может, хуже – скрутят еще туже.
Но чтоб зря нам не гадать, а наверное сказать,
Ждать иль нет успеха, спросим лучше эхо.
Что, у вас министры были? – Были.
Нужды ваши рассмотрели? – Ели.
Как же с ними поступили? – Пили.
Справедливо и умно ль? – Ноль.
Вышнеградский приезжал? – Жал.
Кризис общий разобрал? – Брал.
Много ль дал вам на бакшиш? – Шиш.
Чем же кончил разговор? – Вор.
Как нашли вы контролёра? – Ёра.
Сделал ли что Гюббенет? – Нет.
Так все вышло ерунда? – Да.
Ждать ли на весну их? – Ну их!
Так не принимать их? – Мать их!
Мария Федоровна радовалась письмам Николая, который красочно описывал путешествие. Отвечала ему: «Как все, что вы видите, красиво и интересно! Представляю, как ты доволен жить в лагере и охотиться. Я только жалею, что ты не убил пантеру, и представляю счастье Оболенского, которому повезло, совсем не будучи охотником. А что в это время делал Георгий? Действительно ли ему пришлось остаться на борту из-за ноги, или есть другая причина? Я очень обеспокоена, и ты понимаешь, с каким нетерпением жду подробности, чтобы знать, что с ним? Ты говорил, что он страдает от ревматизмов, а маленькая Аликс сказала, что он ударился ногой в Афинах, вероятно, он пренебрежительно отнесся к этому. Дай Бог, чтобы ничего серьезного не было, и чтобы прошло поскорее. Думаю, это чувствительно, если Георгий решил остаться на борту. Сегодня каталась в санях в сопровождении твоего Ворона, который, кажется, очень рад, но раздражал меня своим лаем. Он здоров и часто остается у меня, приходит и лежит у ног, бедный, ему скучно одному, он до сих пор очень грустный. Даже говорили, что он стал злым и рычал на всех в коридоре. Но с нами он такой же, как всегда, прыгает на нас и лижет лица. Вчера мне преподнесли приятный сюрприз: Миша с Владимировичами и Ольга разыграли комедию, было очень весело и забавно, все катались со смеху. Я уверена, что Ксения уже сообщила тебе подробности. Желаю вам хорошего и счастливого Рождества, которое для нас будет очень грустным без вас! Забыла тебе сказать, что дядя Павел назначен командиром конной гвардии. Надеюсь от всего сердца, что он будет стараться и что все будет отлично».
Она еще не знала, что Георгий болен серьезно, в письмах рассказывала, на каких балетных и оперных спектаклях побывали с мужем, какие симфонические концерты слушали. Написала, что здание консерватории нуждается в ремонте, и император выделил 700 тысяч, что Ольга устроила свой детский «вернисаж», представив недурно написанные картины, – будет, по всей вероятности, крупным художником. И наставляла Николая: «Балы и другие официальные дела не очень занимательны, особенно в такую жару, какая теперь в Индии, но ты должен понять, что твое положение тебя обязывает к этому. Отставь свой личный комфорт в сторону, будь вдвойне вежлив и дружелюбен и, более того, никогда не показывай, что тебе скучно. Будешь ли ты так делать, мой Ники? На балах ты должен считать своим долгом больше танцевать и меньше курить в саду с офицерами, хотя это и более приятно. Иначе просто нельзя, мой милый, но я знаю, ты понимаешь все это прекрасно, и ты знаешь только одно мое желание, чтобы ничего нельзя было сказать против тебя, и чтобы ты оставил о себе самое лучшее впечатление у всех и всюду».
Однако уже с середины января ее письма стали настороженными. Жалея, что Георгий не может принять участие в дальнейшем путешествии и это для него обидно, она настаивала на его возвращении домой. «…Мне так тяжело и грустно, что слов нет! Сможет ли он вернуться сюда? Безрассудно из тропиков сразу ехать в самом разгаре зимы. Вероятно, нужно будет постепенно, шаг за шагом привыкать, начиная с Греции. Мы отправим доктора Алышевского в Грецию, он решит что необходимо делать, после того как посмотрит Георгия. Если Георгий останется там на некоторое время, я сделаю все, чтобы поехать к нему, я не смогу спокойно оставаться здесь, было бы слишком жестоко требовать это от меня».
Собравшийся на фрегате консилиум русских и английских врачей нашел, что у Георгия туберкулез легких. После консультаций с Петербургом было принято решение о срочной поездке его в Грецию. Николай прервал развлечения, и 18 января 1891 года простился с братом.
В Афинах Георгия осмотрел лейб-медик Алышевский, обнаружив у него значительное поражение верхней доли правого легкого спереди, и особенно сзади. Под микроскопом были обнаружены туберкулезные палочки Коха. Предписал климатическое лечение, и Георгий уже в марте прибыл в Алжир, а в мае приехал в Крым, где встретился с матерью и Ксенией. Выглядел он неплохо, загорел, но императрица нашла его слишком худым.
Александр, оставшись один, сильно скучал. «Твою телеграмму из Севастополя я получил в 3 часа; воображаю, какая радость встретиться с Жоржи и как он был счастлив увидеть наконец тебя и Ксению. Как тяжело и грустно не быть с вами, с нетерпением жду свидания с милым Жоржи, а теперь, пока вы счастливы и рады, я грущу и тоскую здесь один! Какое счастье, что Миша и Ольга со мною, а то было бы невыносимо. Сегодня завтракал с ними, а потом они были у меня в кабинете и смотрели картинки». Дальше опять: «Жду с нетерпением твоего первого письма, но не знаю, когда получу его. Скучно и пусто без тебя в Гатчине, и всё как-то иначе, всё не то; отвратительно оставаться одному и быть в разлуке с тобой, милая Минни!»
Доктор Алышевский сказал, приехавшему в Крым великому князю Михаилу Николаевичу:
– Будь мой пациент частным лицом, я никогда не допустил бы его возвратиться в Россию, а повез бы в горы.
То же самое он сказал императрице, которая пожаловалась Михаилу Николаевичу, что Алышевский назвал болезнь ее сына чахоткой. Ни она, ни император не верили, что у Георгия туберкулез, но палочки Коха давно находились в его организме. Алышевский назначил Георгию душ 10 раз в день.
В середине июня, чувствуя себя хорошо, Георгий выехал в Петергоф, а оттуда вместе с семьей – в финские шхеры, затем в Копенгаген. Родители находили, что сын почти выздоровел, – Александр всегда говорил, что не надо слушать врачей!
В Дании русские гости были желанны, – от союза Дагмар с Александром были немалые выгоды. Кое-кто упрекал императрицу в излишнем внимании к датским делам, но Ламсдорф в своем дневнике записал: «Я думаю о пожалованном ей Бисмарком эпитете „датской патриотки“, но надо признать, что это в данном случае затрагивает и русские интересы».
Российские агрономы, ветеринары, экономисты знакомились с датским сельским хозяйством, которое постепенно превращалось в индустриализированную отрасль, нацеленную на экспорт. Благодаря датскому опыту, в России стало развиваться сыроварение, – русские сыровары достигли больших успехов. Несколько предпринимателей занимались вывозом сливочного масла из России и ввозом датских сельскохозяйственных машин и промышленных товаров.
В Данию царь и семейство плыли на яхте «Держава», взяв с собой платья и обувь, собачек и птиц, и даже корову, так как нельзя же в дороге без молока! Как вспоминала младшая дочь императора, яхта являла собой Ноев ковчег.
К королю с королевой съехалось столько гостей, что многим пришлось ночевать в маленьких домиках, разбросанных по обширному парку. «Мы наслаждались свободой. Папа был заводилой во всех наших детских забавах. То поведет нас к мутным прудам ловить головастиков, то воровать яблоки в королевском саду. Однажды наткнулся на садовый шланг для поливки и направил его на шведского короля, которого мы все недолюбливали.
Папа участвовал во всех наших играх. У меня было такое чувство, что во взрослом мужчине продолжает жить мальчишка. Три недели, проведенные в Дании, по-настоящему обозначали для него передышку.
Королева Виктория не приезжала, она не любила нас. Моего дедушку, датского короля, презирала. Не хотела, чтобы Альфред, ее сын, стал супругом нашей тети Марии, младшей сестры папа́. Тетя Мария с ней не ладила, и называла противной старухой, всюду сующей свой нос» (Великая княгиня Ольга Александровна).
Встреча Георгия с кузенами и кузинами, пикники, конные и пешие прогулки подействовали на него благотворно, но затем болезнь обострилась, причиной тому стали тряска и пыль. Врачи отменили ему обязательный душ, а в конце августа он уже был на Кавказе в горном местечке Абастумани, расположенном недалеко от Боржоми.
Абастумани посоветовал великий князь Михаил Николаевич – бывший наместник Кавказа. По его настоянию был выкуплен участок земли, местность обследована врачами, которые единодушно постановили, что для легочного больного здесь будет отлично: сосновый лес, горы, мягкая зима и нежаркое лето. Добирались поездом до Одессы, потом пароходом в Батуми, откуда вела железнодорожная ветка к Михайлову, а из Михайлова – конными экипажами в Абастумани. Прежде это была турецкая территория, называлась Аббас-Туман, что означало местонахождение десяти тысяч воинов шаха Аббаса.
Здесь располагался военный госпиталь, били целебные источники, имелось отдельное здание ванного корпуса, – летом народу съезжалось много. Кружево дачек, павильонов, ресторанов, гостиниц на фоне скал делало Абастумани похожим на декорацию к сказке. Летом по здешним дорогам ездили на извозчиках, осликах, зимой – на санях. Продукты сюда привозили из Кутаиси, всё было дешево и в обилии. В правом углу базара стояла пекарня с огромной печью, где выпекали хлеб и пирожные. Два раза в неделю в открытой ротонде устраивались танцы под музыку духового оркестра.
Георгий и Мария Федоровна поселились у местных аристократов, и сразу же началось строительство временного жилья для Георгия. Считалось, что в доме из дерева жить здоровее. Дом был построен в короткий срок, внутри украшен искусными мастерами, были установлены стенные печи, в зале – камин; в спальню на втором этаже вела лестница. Рядом поставили дом для прислуги.
Мария Федоровна распорядилась строить дворец. Позже построит дворец для себя и Михаил Николаевич.
Пока шло строительство, императрица и сын наслаждались окрестностями, объезжая верхом, то руины старинных крепостей, то направляясь в ущелье, зажатое скалами, – пройдя между ними, можно было попасть в усыпанную цветами лощину. Здесь в речке плескались форели, по берегам росла ежевика, а в рощах местные жители собирали каштаны. Оставив сына на попечение Тифлисского губернатора Шарвашидзе, Мария Федоровна возвратилась в Гатчину.
L
Николай продолжал путешествие. Побывал на Цейлоне, где встретился с Сандро и его братом Сергеем, которые там охотились на слонов, посетил Таиланд, прогостив целую неделю у гостеприимного короля Рамы V. Отправил матери изумительной красоты черный веер, который вызвал всеобщее восхищение. «Он обожал свою мать. Да и не знаю, кто ее не обожал? Я, дурак, мальчишка, лишался дара речи в ее присутствии. Я разевал рот и, застыв, смотрел на нее. Она часто снилась мне, всегда с черным веером, каких потом я никогда не видел» (Из воспоминаний И. Д. Сургучева).
На пароходе Русского Добровольческого флота цесаревич прибыл в Хань-коу, где находился крупный завод по производству чая, принадлежащий русскому торговому дому. Затем в сопровождении шести кораблей встал на Нагасакском рейде, и очень радушно был встречен японским принцем Арисугава-но-мия Тарухитэ.
Население Нагасаки доброжелательно относилось к русским. Здесь с давних времен жили русские моряки с потерпевших крушение судов. Обзаводились семьями; дети, в свою очередь, тоже обзаводились семьями; и таким образом Нагасаки представлял собой полуяпонский-полурусский город. Было питейное заведение с символическим названием «Кабак Кронштадт», был «Чайный дом Амати-сан», где цесаревич провел целый вечер, играя на бильярде. Хозяйка этого дома при полной легальности торговала девочками для иностранных моряков. Заключался контракт, по которому покупатель получал в полное распоряжение японскую подданную, обязуясь предоставить ей помещение, еду, наемную прислугу, рикшу и прочее. Стоимость такого контракта составляла 10–15 долларов в месяц. Часто бедные люди сами продавали своих дочерей иностранцам, и для девочки такой способ был единственным, чтобы заработать на приданое, выйти впоследствии замуж.
Первым из царской семьи имел тут жену Алексей Александрович во время плавания в Северную Америку. Вторым был Сандро, купивший жену на целый год. У нее и учился японскому языку, до слез рассмешив местным портовым жаргоном японскую императрицу.
Цесаревич инкогнито знакомился с городом. Так же инкогнито вместе с офицерами эскадры побывал в деревне Инассу, которая называлась «русской». Здесь проживало 600 моряков с потерпевшего крушение в 1870 году фрегата «Аскольд». Именно тогда здесь возникло русское кладбище. Домой моряки не рвались, хоть и могли постепенно уехать. Здесь были иные порядки, иное отношение к человеку. (После взятия Парижа в 1814 году, русские солдаты тысячами прятались во Франции, мечтая остаться там навсегда, и кое-кому повезло. А тех, кого выловили, отправляли в Россию, били в России, и до конца жизни они не забывали разницу по отношению к ним дома и за границей.)
В Нагасаки было несколько мастеров по татуировке, входившей в моду в европейских высших кругах. По приказу Николая, на фрегат «Память Азова» доставили двух мастеров. Один сделал татуировку Николаю, второй – принцу Георгу Греческому. У будущего русского монарха на правой руке появилось изображение дракона – с черным телом, желтыми рожками, красным брюхом и зелеными лапами. Несмотря на секретность, известие об этом просочились в японскую прессу, вызвав недоумение японцев: татуировку в Японии делали только низшие классы, да развлекались преступники в тюрьмах.
После Пасхи Николай посетил Нагасаки уже как представитель русского самодержца. Побывал на выставке керамики и в святилище Сува, принял участие в застольях. 23 апреля эскадра направилась в Кобэ, откуда наследник вместе со свитой сразу поехал в Киото, остановившись в отеле «Токива». Визит русского цесаревича вызвал большую тревогу среди японского населения. В каждом европейце они видели миссионера, который стремится насадить в их стране свои правила и религию. Народное недовольство иностранцами выражалось подчас в крайних формах: избиениях и убийствах миссионеров, покушениях на иностранных представителей и правительственных деятелей Японии, слывших сторонниками развития связей с западными державами.
Японская пресса резко критиковала миссионерскую деятельность, в том числе и русскую духовную миссию в Токио. Действительно, английские, американские и другие миссионеры, пытаясь насадить свою религию, вмешивались во внутренние дела страны, что не могло не вызвать противодействия со стороны японской общественности. Русская же духовная миссия занималась в основном просветительской деятельностью (распространение знаний о России, обучение русскому языку и т. п.). Однако националистически настроенная молодежь и оппозиционные партии в своих выступлениях не отделяли представителей русской духовной миссии от миссионеров западных стран. В 1890 году толпа забросала камнями русского посланника Д. Е. Шевича и его жену.
Александр Михайлович Романов (Сандро) в своей «Книге воспоминаний» возмущался: «Невежественные миссионеры имели смелость обличать священные видения, которые составляют сущность верования буддистов. Какое право они имели смущать душевное равновесие людей, чья безграничная вера в загробную жизнь трогательно выражается в тех чашечках с рисом, которые поставлены на могилах усопших?!»
У гостиницы, где остановился цесаревич, в тот же день собралась толпа и раздавались враждебные выкрики. В русскую дипломатическую миссию поступил документ угрожающего характера, подписанный кровью.
29 апреля Николай с Георгом в сопровождении принца Арисугава-но-мия Тарухитэ поехали в колясках рикш в город Оцу и посетили храм Миидэра. Возвращаясь, процессия из сорока рикш медленно двигалась по улице, запруженной народом. Полицейский Тсуда Санцо, который стоял в оцеплении, выхватил меч и дважды ударил Николая по голове. На Николае была шляпа, немного смягчив удары. Вот как описывал он злоключение: «В 8 утра отправились на рикшах из Киото в небольшой город Оцу, куда приехали через час; я удивлялся неутомимости и выносливости наших рикшей. По дороге в одной деревне стоял пехотный полк – первая воинская часть, виденная нами в Японии. Немедленно осмотрели храм, выпили горького чаю в крошечных чашках; затем спустились с горы и поехали к пристани. Вернувшись в Оцу, поехали в дом маленького круглого губернатора. Даже у него в доме, совершенно европейском, был устроен базар, где каждый из нас разорился на какую-нибудь мелочь; тут Георг и купил свою бамбуковую палку, сослужившую мне через час такую великую службу.
После завтрака собрались в обратный путь. Георг и я радовались, что удастся отдохнуть в Киото до вечера! Выехали мы опять на рикшах – в том же порядке – и повернули налево в узкую улицу с толпами по обеим сторонам. В это время я получил сильный удар по правой стороне головы над ухом, повернулся и увидел мерзкую рожу полицейского, который второй раз на меня замахнулся саблею, держа ее в обеих руках. Я только крикнул: «Что тебе?» и выпрыгнул из коляски рикши на мостовую. Увидев, что урод направляется на меня и что его никто не останавливает, я бросился бежать по улице, придерживая кровь, брызнувшую из раны. Я хотел скрыться в толпе, но не мог, потому что японцы, сами перепуганные, разбежались во все стороны. Обернувшись на ходу еще раз, я заметил Георга, бежавшего за преследовавшим меня полицейским. Наконец, пробежав шагов 60, я остановился за углом переулка и оглянулся назад. Тогда, слава Богу, все было кончено: Георг – мой спаситель – одним ударом своей палки повалил мерзавца; и когда я подходил к нему, наши рикши и несколько полицейских тащили того за ноги; один из рикшей хватил его же саблей по шее».
На голове Николая были две рубленые раны. Одна около десяти сантиметров, до кости; вторая около семи сантиметров, кость не задела. Цесаревича доставили в ближайший дом, сделали перевязку и подготовили постель. Он отказался лечь. Сел у входа. Закурил. Первые слова его были: «Это ничего, только бы японцы не подумали, что происшествие может изменить мои чувства к ним и мою признательность за их радушие».
В префектуре Николай получил квалифицированную медицинскую помощь, и через несколько часов его незаметно отвезли в Киото. МИД России передал телеграмму в Гатчину: «Киото, 29 апреля 1891 г. Сегодня в Отсу полицейский нижний чин бросился на цесаревича и ударил его саблей по голове. Рана до кости, но, по словам наших докторов, благодаря Богу, не опасна. Его высочество чувствует себя хорошо. Хочет продолжать путешествие, привел всех в восторг своим хладнокровием. Японцы в совершенном отчаянии».
Александр приказал немедленно следовать во Владивосток!
Уже на другой день из Токио в Киото прибыл император Мэйдзи, предложив Николаю направить в Россию специальную делегацию с извинениями. Поблагодарив, Николай отказался.
По железной дороге уехал в Кобе, и там «в полном здравии и спокойствии» окончательно устроился на фрегате «Память Азова».
Происшествие с полицейским обернулось дождем орденов – император Японии вручил их всем офицерам эскадры. Депутации от японских городов посещали фрегат до самого отплытия, соболезнуя русскому цесаревичу и вручая подарки. 6 мая Николаю исполнилось 23 года, на фрегат пригласили рикшей, которым наследник обязан был жизнью. Николай вручил им по ордену святой Анны, по 1500 долларов, и обоим назначил пенсию по 500 долларов в год. Состоялась встреча с императором Японии, который от себя и жены преподнес Николаю роскошный ковер. Эпизод с полицейским не повлиял на развитие русско-японских отношений.
11 мая «Память Азова» прибыл во Владивосток, где уже выстроили Триумфальные ворота, именуя их Николаевскими. Жители встречали наследника грандиозно! Выстрелы пушек, ружейные салюты, толпы народа, иллюминация целых одиннадцать дней. От охотничьей команды 9-й стрелковой батареи Николаю преподнесли шкуры тигра и огромного медведя, убитых перед самым его приездом в верховьях реки Рязановки. Каждого охотника он наградил серебряными часами.
На торжественном банкете цесаревич объявил, что император милует каторжан, «которые добрым поведением и прилежанием к труду достойны снисхождения». По указу царя до двух третей уменьшались назначенные судом сроки каторги; бессрочная каторга заменялась двадцатилетней; несовершеннолетние преступники определялись на поселение.
В закладке Уссурийского участка Транссиба, где первые два километра были уже проложены, Николай принял самое живое участие. Накидал в тачку земли, отвез на полотно и вывалил на насыпь. Все сели в подготовленный вагон – и поезд тронулся. Репортер одной из газет писал: «Так как поезд наш шел по свежей насыпи медленно, то большинство собравшегося вдоль полотна народа, особенно рабочих команд и рабочих ссыльнокаторжных, недавно осчастливленных царскими милостями, успевали бежать за поездом».
Для строительства Транссиба – одновременно от Златоуста и Владивостока – поступало много предложений от иностранцев, но правительство их отклонило: «Сибирская железная дорога, это великое народное дело, и должна осуществляться русскими людьми и из русских материалов». Дорогу строили на средства казны. Во Владивосток заранее отправили пароходы с рельсами, вагонами, паровозами, стрелочными переводами и техникой, изготовленными на отечественных заводах.
18-го мая при большом стечении народа Николай совершил закладку сухого дока, которому император придавал огромное значение: в случае военных конфликтов русскому флоту будет где встать твердой ногой на Дальнем Востоке. Местные газеты радостно сообщали: «Мы больше не будем уже обращаться к дорогим услугам иностранцев для починки наших судов. Платимые им сотни тысяч рублей останутся у нас!»
Еще одним событием стало открытие памятника адмиралу Геннадию Ивановичу Невельскому, которому Россия обязана присоединением огромных территорий Нижнего Приамурья, Уссурийского края и Сахалина.
Из письма Владимира Менделеева отцу:
«20 мая 1891 года, Владивосток. Милый папа! Вот наши торжества и кончились. Трудно описать ту грусть, с которой все расставались с цесаревичем: за 7 месяцев все так привыкли к нему – как к человеку, как к простому и ласковому юноше! Все офицеры получили подарки, осыпанные драгоценными камнями и украшениями. Наследник очень интересуется фотографиями. До сих пор все снимки были поднесены мною его высочеству в альбом, за который он меня очень благодарил и просил выслать все последние работы прямо ему в Аничков дворец. Фотографический аппарат переведен на личный счёт наследника и оставлен в моем распоряжении».
На следующее утро, 21-го мая, был назначен отъезд Николая: через Сибирь – в Петербург. В тот же день принц Георг на крейсере «Кореец» отправился в Иокогаму – его путь лежал вокруг Америки в Европу.
Корабельный священник фрегата «Память Азова» окропил святой водой коляску цесаревича, Николай пригласил сесть рядом с собой Приамурского генерал-губернатора, и тронулись в путь. Началось путешествие на лошадях и пароходах по Приморской области.
Восторженные встречи русских и инородцев сопровождали цесаревича до самого Хабаровска. От пристани до Успенского собора выстроились войска, на правом фланге – учащиеся Хабаровской военной приготовительной школы. Весь город сиял огнями плошек и смоляных бочек. Было молебствие, артиллерийский салют, оркестр исполнил Амурский марш. Цесаревич осмотрел город, посетил школы, побывал в артиллерийских мастерских, и везде жертвовал значительные суммы.
Проплыли в низовье Амура, где Николай встретился с волостными старшинами, представлявшими национальное население. Местные гольды устроили для него гонки на лодках; лодка, пришедшая первой, получила от цесаревича приз. Были награждены и все остальные участники.
Вернувшись в Хабаровск и отдохнув, Николай двинулся вверх по Амуру – до Благовещенска, самого крупного города на Дальнем Востоке. Всю дорогу на пароходе играл оркестр Хабаровского гарнизона. По пути делались остановки в казачьих станицах, основанных в период Амурских сплавов 1854–1858 годов. Ритуал посещения сёл был одинаков: пароход приставал к берегу, жители от мала до велика приветствовали гостя, преподносили хлеб-соль, цесаревич кланялся и говорил короткую речь.
В Благовещенск прибыли 4 июня. От пристани до Триумфальной арки путь был устлан красным сукном. По обеим сторонам размещались дамы, воспитанницы женской гимназии, учащаяся молодежь, представители торговых фирм, гражданские и военные чины. Цесаревич принял строевой парад Благовещенского гарнизона, присутствовал на скачках, побывал в военном лагере, расположенном вдоль Амурского берега. Посетил павильон золотопромышленных машин и оборудования, устроенный специально для него. Везде, где бывал, он выделял старых амурцев, сподвижников графа Н. Н. Муравьева-Амурского и Геннадия Невельского, беседовал с ними, раздавал дорогие подарки. Сделал щедрое пожертвование Никольской церкви на возобновление храма.
42 дня продолжалось путешествие Николая от Владивостока до станции Мысовой на Байкале. Министр внутренних дел инструктировал губернатора: «Обратить внимание на проживающих в крае ссыльнопоселенцев и государственных преступников, вменить в обязанности наблюдение и надзор за ними». На Забайкальской земле Николай находился 11 дней, путешествуя то верхом, то на пароходе, то в коляске. Был в Нерчинске, Усть-Каре, в десятках бурятских улусов.
Путь в столицу области – Читу проходил по Нерчинскому тракту. Огромные толпы встречали наследника, звонили колокола всех церквей. В Чите Николай посетил детский приют и мужскую гимназию, сфотографировался с высшими чинами, раздал подарки. В поле был установлен особый павильон для августейшего путешественника и подготовлены юрты для свиты, – это буряты встречали высокого гостя. Отсюда верхом все отправилась в Улан-Удэ.
Кяхтинские купцы дарили ему целыми сундуками чай высшего качества; баргузинские буряты преподнесли изумительные шкурки соболей; хоринские буряты вырезали трон, на котором он сидел во время пребывания в Забайкалье. Наследник не оставался в долгу, пожертвовал солидные суммы на учебные заведения, многим бурятам вручил часы, портсигары, золотые булавки и перстни. Фотограф Пророков, сопровождавший его по Сибири, сделал множество фотографий, – наследник охотно снимался как с именитыми гражданами, так и с простыми жителями станиц и улусов.
На лодках по реке Селенге, на лошадях до Мысовой, затем на байкальском пароходе Николай добрался до Иркутска. Длинная широкая лестница спускалась с пристани к Ангаре. По обеим ее сторонам выстроилась учащаяся молодежь, представители городских властей, а выше – вся многотысячная масса народа, в которой были не только городские жители, но и множество приехавших из окрестных сёл.
В честь прибытия престолонаследника состоялось открытие понтонного моста через Ангару. Более 150 фотографий сделал Пророков в Иркутске – богатом, зажиточном городе, культурном центре Сибири. Пробыв здесь четверо суток, Николай двинулся на пароходе до села Бархатово, дальше были – Бирюсинск, Канск, Ачинск, Красноярск, Томск, Мариинск, Омск, Тобольск, Курган, – куда добирались по Енисею и Иртышу, а по сухому пути – верхом.
20 июля цесаревич прибыл в Оренбургскую губернию. Местность, по которой ехали до Троицка, носила пустынный степной характер, и это еще усиливалось неприглядной картиной засухи: кругом чернели оголенные хлебные поля, да кое-где попадались копны скошенного сена. Казаки, затратившие весной последний запас зерна, в надежде восполнить неурожай прошлого года, оказались в самом безысходном положении. Отсутствие здесь судоходных рек, железных дорог, кустарных промыслов усугубило тяжесть несчастья. Приезд Николая был не только явлением чрезвычайной важности, но и событием, ободрившим земледельческое население казачьего войска.
Последней остановкой в путешествии цесаревича была Уральская область. Проделав беспримерный поход, растянувшийся на 9 месяцев, побывав во множестве городов, сёл и деревень Сибири и Урала, выдержав все торжества и мероприятия, ни разу не выказав слабости, хоть рана давала знать о себе, Николай четвертого августа прибыл поездом в Петербург. За время путешествия было пройдено 51 000 верст, из них 15 000 – по железной дороге, 5 000 – в экипаже и верхом, 21 900 – по морям, 9 100 – по рекам. Император имел полное право гордиться сыном.
И Николай мог гордиться отцом: в мае, во время визита французской эскадры в Кронштадт, император взошел на французский флагман «Mаренго», и, отдавая воинское приветствие, выслушал «Марсельезу» – гимн Франции и Французской революции. Вся Европа осталась с открытым ртом. Ушедший в отставку Бисмарк уверял, что франко-русский союз невозможен: царь и «Марсельеза» – непримиримы; и когда Александр выслушал ее на кронштадтском рейде, стоя с обнаженной головой, Бисмарк понял роковую свою ошибку. В течение июля Александр вел переговоры о сближении между Россией и Францией. 15 августа русско-французское политическое соглашение вступило в силу; в случае нападения на Францию Германии или Италии, поддержанной Германией, и в случае нападения на Россию Германии или Австро-Венгрии, поддержанной Германией, стороны, подписавшие соглашение, должны оказать друг другу военную помощь.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.