Текст книги "Александр III. Заложник судьбы"

LVI

«10 августа в Петербурге, в новом Адмиралтействе на спуске броненосца береговой обороны “Адмирал Синявин”», – последняя запись в дневнике Александра III…

В тот же день Николай отправил письмо королеве Виктории: «Мы не едем на маневры в Смоленск – из-за холеры, которая, к сожалению, распространяется, и ввиду желания моего отца отдохнуть! Мы скоро поедем в его охотничьи угодья в больших польских лесах – Беловеж! Никто из нас никогда раньше там не был; там недавно выстроили большой дом, где мы будем жить. Это единственное место, кроме Северной Америки, где еще водятся бизоны! Мне очень хочется ехать туда, и я надеюсь на хорошую охоту. Сегодня мы ездили морем в город и присутствовали при спуске военного корабля “Адмирал Сенявин”, который очень красив на вид».

«Двор переехал в Беловеж, но, по слухам, государь почувствовал себя там очень плохо и на охоты почти не выезжал. Должен признаться, что я относился к этим слухам якобы о тяжелой болезни государя с большой долей сомнения, ибо не допускал, что министр двора и другие приближенные не сумеют настоять на необходимости официально оповещать Россию о состоянии здоровья царя. Между тем слухи об опасной болезни монарха росли и служили почвой для самых разнообразных и нелепых рассказов и небылиц, как это всегда бывает в подобных случаях, когда публика остается без официальных сведений.

Вскоре я узнал, что в Беловеж приезжал Захарьин, высказал очень мрачное предсказание, но, странным образом, опять уехал, оставив там за себя, кроме Гирша, своего ассистента, никому не известного доктора Попова. В публике стали говорить, что правду от народа скрывают, что причина болезни царя будто бы какое-то отравление и т. д. Истина заключалась в том, что болезнь царя быстро прогрессировала. Больной приписывал ухудшение климату Беловежа и переехал в Спалу. Там ему стало еще хуже, и заболела императрица тяжелой и мучительной формой lumbago в нижней части спины. Вызвали Захарьина и профессора Лейдена из Берлина.

Говорили, что Захарьин, уже откровенно высказавший императрице свое мнение еще в Петергофе, продолжал смотреть на болезнь государя очень серьезно, Лейден же – очень оптимистически и выражал надежду, что на юге Государь поправится; оба, однако, присоединились к диагнозу Гирша, что у Государя хроническое воспаление почек» (Лейб-медик императорского двора Николай Александрович Вельяминов).

Александр телеграммой вызвал в Спалу сына Георгия.

«Поняв, что он умирает, папа хотел увидеться с сыном в последний раз. Помню, как счастлив был он в тот день, когда Георгий приехал в Спалу, но бедный Жорж выглядел таким больным! Хотите, верьте, хотите, нет, но папа часами просиживал ночью у постели сына» (Ольга Александровна – Йену Ворресу).

Но даже в таком состоянии Александр изучал доклад Витте о Мурманской гавани и обговаривал с Николаем ее преимущества. Он ненавязчиво, по-отцовски, вверял Николаю свои заботы.

«Гирш заболел и уехал, Захарьин и Лейден тоже уехали, царская чета осталась на руках доктора Попова, человека совершенно непривыкшего к придворной обстановке. Во второй половине сентября царская семья переехала в Ливадию. Публика начинала роптать, обвиняя приближенных государя в том, что болезнь царя продолжают держать в тайне, и многие выражали свое удивление и негодование в том, что при государе не остался никто из авторитетных специалистов и даже врач более или менее известный в России.

В течение сентября я по какому-то случаю был в Михайловском у великого князя Михаила Николаевича, тогда председателя Государственного Совета и старейшего из членов императорской фамилии. Он подтвердил мне, что состояние государя очень серьезное, но видимо не считал безнадежным, и спросил мое мнение, как о причине болезни так и о том, какие надежды можно возлагать на южный климат для улучшения здоровья больного?

Я высказал мое глубокое убеждение, что главная причина столь быстро наступившего ухудшения у государя, это переутомление и постоянные душевные волнения, что, по-моему, кроме южного климата и хорошего ухода за больным, самое необходимое – это дать ему продолжительный отдых, не утомлять государственными делами. Великий князь, соглашаясь со мной, выразил, однако сомнение, что при характере государя этого не удастся достигнуть. Я позволил себе указать, что для спасения жизни государя достичь этого безусловно необходимо и что, на мой взгляд, возбудить об этом вопрос мог бы именно великий князь. Михаил Николаевич согласился со мной, сказал, что приложит все свои старания, но насколько он исполнил свое намерение, я не знаю» (Н. А. Вельяминов).

21 сентября император переехал в Ливадийский дворец под Ялтой. В день его приезда у дворца была выстроена рота 16-го Стрелкового полка. Офицер Заварзин вспоминал: «Государь вместе с Марией Федоровной, несмотря на прохладную, дождливую погоду, подъехали в открытой коляске. Он был одет в генеральскую шинель. Первый взгляд на его открытое, с ярко выраженной волей лицо, обнаруживал, тем не менее, что внутренний недуг подрывает могучий организм. Необычная бледность и синева губ. При виде войск первым движением царя было снять пальто, как это требовал устав, если парад представлялся в мундирах без шинели. Мы видели, как в тревоге за его здоровье императрица хотела его остановить, но послышался твердый ответ: “Неловко”. – и государь в одном сюртуке подошел к роте… “Здорово, стрелки!” – прозвучал громкий, низкий голос, за которым последовал дружный ответ солдат. Медленным шагом государь обошел фронт, оглядывая его тем взглядом, под которым каждому казалось, что государь только на него и смотрит. Когда рота прошла под звуки музыки церемониальным маршем, мы услышали похвалу: “Спасибо, стрелки! Славно!” Ни у кого из нас, конечно, не зарождалось мысли, что это был последний привет царя строевой части…»

Александр не желал жить во дворце, он поселился в небольшом доме поблизости. «Когда после смерти императора Александра III мне приходилось бывать в Ливадии, я заходил в этот домик и в те маленькие комнаты, в которых он провел последние дни своей жизни и где скончался» (С. Ю. Витте).

Состоялся врачебный консилиум, диагноз «нефрит» подтвердился. Облегчить страдания царственного пациента врачи могли только кислородными подушками и массажем ног. Император стал приглашать к себе близких людей, которых давно не видел, словно желая проститься. «Он ожидал прихода смерти с царственным достоинством, не унижая ни себя, ни близких стонами или жалобами».

Однажды тихо попросил Ольгу:

– Деточка моя милая, я знаю, что в соседней комнате есть мороженое. Принеси его сюда, только так, чтобы никто тебя не увидел.

8 октября в Ливадию прибыл Иоанн Кронштадтский, приглашенный императрицей, известнейший «молитвенник за больных», слывший чудотворцем-исцелителем. Приезд его дал понять, что дела Александра обстоят плохо. Вместе с отцом Иоанном приехали братья царя – Сергей и Павел, и греческий принц Христофор. На следующий день протоиерей Янышев причастил больного, и тогда же в Ливадию пожаловал великий князь Владимир Александрович.

«Внимание всей Европы было приковано к Ливадии. В эти дни с особенной ясностью обнаружилось, какой громадный престиж и какое громадное значение имел император Александр III на всю мировую политику. Все без исключения газеты – всех направлений и всех стран – писали русскому императору благодарности, признавая его громадное значение в международной жизни всего мира, отдавая справедливость его миролюбию и благородному, прямому характеру» (С. Ю. Витте).

«Чисто русская натура: отсутствие всякого лицемерия, притворства, прямота, безыскусственность, чистота души. Великая нравственная сила, обаянием которой удивлен и покорен весь мир…» (Французский публицист Лакомб).

«Все трудности, какие можно представить, становились на его царственном пути, как будто нарочно. Смута, измена, расстройство государственной казны, голод, мор, опасности казалось неминуемой войны, – все одно за другим попеременно вставало пред ним. В последние годы он уже победил всё и всех. Весь мир признал его величайшим монархом своего времени» (Лев Тихомиров, «Московские ведомости»).

«Я почувствовал себя русским, узнав того, кто всю Россию воплощал в своей великой душе и глубоком сердце. Как раскаивался я в своих предубеждениях западника при виде русской цивилизации, возникшей последовательно и логично! Я преисполнялся чувством беспредельного восторга при виде августейшего вождя русского народа, бесконечно справедливого и безгранично доброго… Полный самоотвержения, он являл собою беспримерный в истории человечества чудный образ монарха, всецело отдававшегося служению своему народу» (Французский искусствовед Арман Сильвестр).

«Александр III не был ни либералом, ни реакционером, он был честный, благородный, прямой человек» (С. Ю. Витте).

С первых же дней своего царствования Александр осознал, что Россия станет великой, только когда в ней появится развитая промышленность, и шел ради этого на всё. Мощные государственные и частные инвестиции в промышленность, выкуп и строительство новых железных дорог, портов привели к разительным изменениям аграрной России. «Лапотная» Русь выходила на четвертое место в мире по выплавке чугуна и пятое по производству стали.

Финансовые реформы Александра открывали новые, скрытые до того, богатства страны. С каждым годом увеличивалось население городов, росли жилые кварталы и заводы. Обе столицы и губернские города становились сосредоточением национальной индустрии, центрами образования. На смену газовым фонарям в крупных городах пришло электрическое освещение, в уличный шум вливались звонки трамваев, в конторах появлялись телефонные аппараты, лавки и торговые ряды вытеснялись европеизированными магазинами и пассажами. Санкт-Петербург стал одной из самых престижных и процветающих столиц мира.

За 13 лет царствования Александра золотой запас России увеличился в 6 раз, государственный бюджет – в 9 раз, в то время как бюджет Англии увеличился в 2,5 раза, а бюджет Франции в 2,6 раза.

«Александр III предвидел суть русских и мировых судеб более и далее своих современников» (Д. И. Менделеев).

LVII

Утром 10 октября Николай поехал в Алушту встретить любимую Аликс и тетю Эллу. Бедная Аликс уже через три дня села в инвалидную коляску, и Ники катал ее по ливадийским дорожкам. Даже за сутки до смерти отца, он заботился не о нем, а о ней: «У дорогой Аликс опять заболели ноги!»

«Я спросил старика гофмаршала, с которым был очень дружен: “Скажите откровенно, что из себя представляет Алиса?” И он мне ответил: “Какое для Гессен-Дармштадта счастье, что вы от нас ее берете при ее узком, тяжелом, тупом и эгоистическом характере!”» (Русский посол Остен-Сакен).

15 октября Аликс вписала в дневник Николаю: «Дорогое дитя! Молись Богу, Он поможет тебе не падать духом, Он утешит тебя в твоем горе. Твое Солнышко молится за тебя и за любимого больного». А чуть ниже в тот день: «Дорогой мальчик! Люблю тебя, о, так нежно и глубоко. Будь стойким и прикажи доктору Лейдену и врачу Грубе приходить к тебе ежедневно и сообщать, в каком состоянии они его находят, а также все подробности относительно того, что они находят нужным для него сделать. Таким образом, ты обо всем всегда будешь знать первым. Не позволяй другим быть первыми и обходить тебя. Ты – любимый сын отца, и тебя должны спрашивать и тебе говорить обо всем. Выяви твою личную волю и не позволяй другим забывать, кто ты!»

Действительно тупая, эгоистичная натура. Еще не жена, а указывает, что Николаю делать, как ставить себя выше всех, списав со счетов его мать и братьев. И ни малейшего сострадания к больному; даже по имени не называет. А ведь он, несмотря на страшные боли, встретил ее при полном параде на Ялтинской пристани – как подобает встречать невестку. А любимым у Александра был сын Мишка…

В Ливадию собрались все члены императорской фамилии. 17 октября состоялось второе причащение государя. Цесаревич в дневнике отметил, что в этот день императора сильно мучил горловой кашель. В семь часов вечера Александр стал жаловаться на боли в боку, ночью снова был сильный кашель, и он выплюнул пять платков крови.

Вся Россия и весь мир замерли в тревожном ожидании дальнейших событий.

18 октября в последний раз фельдъегерь повез в Петербург государственные бумаги с резолюцией императора. Ночь на 19 октября государь провел без сна, в семь утра вызвал к себе наследника и около часа наедине беседовал с ним. Затем пригласил императрицу Марию Федоровну и сообщил ей, что чувствует приближение конца.

Великий князь Николай Михайлович вспоминал: «18-го и 19-го государь был крайне слаб, хотя и вставал с трудом, одевался и даже сам перешел с палкой к письменному столу. На нескольких докладах он в последний раз написал “В Ливадии. Читал”. Тут в кресле ему сделалось дурно. Это было 19-го утром. Ночь с 19-го на 20-е была вовсе без сна. Вечером Лейден уговаривал его лечь в кровать, что было государю очень трудно ввиду страшно опухших ног».

У постели больного вместе с Марией Федоровной находился врач Вельяминов, и как вспоминал: «Он непрерывно курил и предлагал мне курить: “Мне так совестно, что вы не спите каждую ночь, я вас совсем замучил”».

«20 октября в 10 часов 15 минут вокруг государя находилась вся его семья, императрица на коленях около его кресла, а все прочие лица в другой комнате и в дверях. Тут же, рядом в комнате, находились граф Воронцов-Дашков и пять врачей: Захарьин, Лейден, Попов, Гирш и Вельяминов. Уже многие близкие подходили прощаться с умирающим, но “прощай” государь никому не сказал, а каждому почти одинаково: “Здравствуй, такой-то”» (А. М. Романов).

Тихо сказал жене:

– Чувствую свой конец.

Мария Федоровна пыталась ободрить его.

– Нет, – твердо ответил. – Будь покойна. Я совершенно покоен.

Иоанн Кронштадтский стоял у его изголовья и держал его голову. В 14 часов 15 минут Александр скончался. Было ему 49 лет.

Николай только тут осознал, что предстоит ему взять на плечи!

«– Сандро, что я буду делать! – патетически восклицал он. – Что будет теперь с Россиeй? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро!

Помочь ему? Мне, который в вопросах государственного управления знал еще меньше, чем он! Я мог дать ему совет в области дел военного флота, но в остальном… Я старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых он мог положиться, хотя и сознавал в глубине души, что его отчаяние имело полное основание, и что все мы стояли пред неизбежной катастрофой» (А. М. Романов).

21 октября Алиса Гессенская приняла православие, став Александрой Федоровной.

Послесловие

Смерть императора сразу породила слух, что его лечили неправильно! Тотчас отыскали главного виновника врачебной ошибки – профессора Захарьина. Газеты писали, что началась «настоящая вакханалия ложных слухов и вымыслов», обвиняющих Захарьина в неправильной тактике лечения. Самое время было кусать гениального доктора, – как кусали и Менделеева, пока Витте не взял его под свое покровительство. Григорий Антонович вынужден был публично оправдывать избранную врачебную тактику: «Лечение направлялось главным образом против уремических припадков и против слабой деятельности сердца; позднее, когда с развитием отеков уремические явления стали стихать (появился небольшой аппетит и сон стал несколько лучше), лечение направлялось исключительно на регулирование и укрепление сердца. Все средства давались, само собою, наиболее действенные, но действовали слабо и ненадолго. Распространяемые слухи, что государю во время последней болезни была пущена кровь, а в январскую инфлюэнцу ставились мушки, усилившие раздражение почек и тем способствовавшие развитию нефрита, ложны: ни кровопускания, ни вообще какого-либо кровоизвлечения не делалось. Наоборот, в последнюю болезнь одно время давалось железо, но мушек не ставилось, как в январскую, так и в последнюю болезнь».

Объяснения Захарьина только подлили масла в огонь, его оппоненты делали всё, чтобы сжить гениального терапевта со свету. И сжили; через три года Григорий Антонович умер в возрасте 68 лет.

* * *

27 октября гроб с телом покойного императора на руках перенесли на крейсер «Память Меркурия». В траурной эскадре шли броненосец «Двенадцать Апостолов» и пароход Добровольческого флота «Орел». Георгий простился с отцом, – в Петербург ему ехать было нельзя.

С Александром сначала простилась Москва. Затем – Петербург. Сильная женщина Мария Федоровна, всё время державшая себя в руках, все-таки сорвалась, и с ней случился припадок.

– Довольно! Довольно! – закричала во время заупокойной службы.

Только она и жалела всем сердцем своим государя – Сашу… И, вероятно, вся жизнь прошла перед ней в тот момент.

Не прошло и недели, как гроб с императором был помещен в усыпальницу, а ошалевший народ уже наблюдал свадьбу Ники и Аликс. Всеми силами родственники отговаривали Николая от этой свадьбы. Ведь даже Александр II, не чаявший поскорей узаконить свои отношения с Долгорукой, выдержал 40 дней и венчался тайно, поскольку православие не допускает повторного брака раньше годичного траура. Министр императорского двора Воронцов-Дашков пытался объяснить молодому царю необходимость отложить свадьбу, но «Николай II закинулся, остался недоволен».

Ники вдруг напрочь забыл, что он не в Германии и не в Англии, что Россия – страна православная, и народ никогда не простит, что празднуют свадьбу под погребальный звон. Но слушал он Аликс, которая хоть и крестилась, осталась чужой всему русскому. Ей абсолютно не улыбалось ходить целый год в царских невестах, имея всего 50 тысяч рублей содержания, да и жених мог устать, катая ее в коляске. Во время страшного горя, она примеряла наряды.

Торжественный день Николай описал в дневнике: «После общего кофе пошли одеваться. Народу на улицах было пропасть – едва могли проехать! По приезде в Аничков, мама ждала с хлебом-солью. Сидели весь вечер и отвечали на телеграммы. Завалились спать рано, так как у Аликс сильно разболелась голова».

А Аликс писала сестре Виктории: «Ты можешь вообразить себе наши чувства. Один день в глубоком трауре, оплакиваем горячо любимого человека, а на следующий день в пышных одеждах встаем под венец. Невозможно представить себе больший контраст, и все эти обстоятельства сблизили нас еще больше».

Вполне оправдала отзыв гофмаршала.

«Самая нарочитая драматизация не могла бы изобрести более подходящего астролога для исторической трагедии последнего русского царя» (А. М. Романов).

В народе заговорили, что Гессенская въехала в Петербург «на гробах» и принесет беду.

Как это разнилось с приездом в Россию Дагмар! Как полюбили ее, юную, жизнерадостную, открытую! И как благодарна была она! «Никогда я не смогу забыть ту сердечность, с которой все приняли меня. Я не чувствовала себя ни чужой, ни иностранкой, а чувствовала себя равной им, и мне казалось, что то же чувствовали и они ко мне. Как будто я была такой же, как они».

В Аликс никто не увидел признательности. Никому не сказала теплого слова. Элла ее наставляла: «Надо уметь очаровывать. Твоя улыбка, слово – и все будут тебя обожать… Улыбайся, улыбайся, пока у тебя губы не заболят». Но чего Аликс никак не могла, того не могла.

Сейчас много пишут, что Алиса была стеснительной, делала незначительные ошибки, но ей не хотели прощать. Однако же сразу и круто взялась за любимого Ники: «Не позволяй другим забывать, кто ты!» И не должны забывать, кто она, внучка самой королевы Виктории!

Некоторое время супруги жили в Аничковом дворце вместе с Марией Федоровной, Сандро и Ксенией, но всё чаще вдовствующая императрица не выдерживала присутствия высокомерной Аликс. Стала уезжать с младшими детьми, то к Георгию в Абастумани, то в Данию. Император решил перебраться в Зимний дворец. Родилась дочь. Через два года – вторая дочь. Первый случай в истории дома Романовых, когда не рождались мальчики.

Аликс кидалась то к святым мощам, то к шарлатанам. Услужливые царедворцы тащили к ней разных «провидцев», и вскоре у трона кружились: Митька юродивый, алкоголичка Дарья, странник Антоний… Появился «святой Филипп» – мистик из Франции, наобещав, что у Аликс родится сын; но родилась снова дочь. «Насколько Филипп воздействовал на психоз императрицы, а, следовательно, и царя, видно из того, что когда Филипп умер, то “поднялся живым на небо, окончив на нашей планете свою миссию”» (С. Ю. Витте).

В государственных делах Николай поначалу опирался на старые кадры. Кое в чем помогала Мария Федоровна. Но это продлилось недолго. Полезли в советчики дядя Владимир и дядя Сергей, добавился великий князь Михаил Николаевич, взыграла собственная гордыня, совалась Аликс, – и четкий государственный механизм, настроенный Александром III, стал рассыпаться.

– Эти свиньи вынуждают сына делать бог знает что, и говорят, что муж мой желал этого, – ругалась Мария Федоровна, получив прозвище Мария гневная.

«Ее рассуждения поражали меня своей ясностью, и даже я не ожидал, что она так быстро схватит сущность создавшегося положения. Эпитеты “недостойный”, “отвратительный”, “недопустимый” чередовались в ее словах, и она даже сказала: “Могу я себе представить, что произошло бы, если бы они посмели обратиться с такими их взглядами к императору Александру III. Что произошло бы с ними, я хорошо знаю! ”» (Председатель Министерства финансов В. Н. Коковцов).

Морское министерство при поддержке великого князя Алексея Александровича пренебрегло незаменимыми качествами мурманских гаваней; утвердило строительство порта в Либаве, упуская из виду, что Балтийское море во всякое время может быть заперто вражескими эскадрами, и русские военные суда будут обречены на бездействие. Что и случилось в Первую мировую войну.

«Можно только пожалеть, что великие князья играют часто такую роль только потому, что они великие князья, между тем как роль эта совсем не соответствует ни их знанию, ни их талантам, ни образованию. Когда же они начинают влиять на государя, то из этого большею частью всегда выходят одни только несчастья. Нужно сказать, что при Александре III великие князья ходили по струнке, император не давал им вмешиваться в дела, их не касающиеся. С воцарением молодого императора все это было перевернуто», – писал Витте. И порицал честолюбие Николая II: «Он с трудом терпел тех, кого почитал выше себя по моральным и умственным качествам. Он чувствовал себя в своей тарелке тогда, когда имел дело с людьми, которых он считал менее даровитыми и знающими, нежели он. Льстецы внушали ему, что за него весь народ, вся не интеллигенция. В принципе, народ всегда был за царей, но трудно ожидать, что весь народ за царя, когда государь управляет посредством камарильи, которая, в свою очередь, считает, что она есть соль земли русской, что всё должно делаться для нее и, во всяком случае, через нее».

Между тем у императрицы появился Распутин, став роковой фигурой для России. После четырех дочерей у Алисы родился сын, больной гемофилией, Распутин умел останавливать кровь, и Аликс уже не могла обойтись без него. Останавливать кровь умели и кроме Распутина, тому подтверждение повесть Куприна «Олеся». Но этот «святой» пришелся ей по душе, она вышивала ему рубахи, и он так вознесся, что по его указанию тасовали министров, как карточную колоду. Те, кто желал получить вожделенную должность, заискивали перед Распутиным, несли подарки. Он обговаривал с Вырубовой, та – с Алисой, а та нажимала на любимого Ники. Даже Витте приблизил Распутина, желая вернуть себе должность, от которой был отстранен.

Свитский генерал В. Ф. Джунковский пытался конфиденциально рассказать Николаю II, что приближенный ко двору «святой старец» Распутин – авантюрист и проходимец, подрывающий престиж императора. Кончилось тем, что Джунковский был отправлен в действующую армию, где его и застала Февральская революция. На совещании Государственного Совета председатель сурово сказал: «Мы во власти темных сил. Отечество в опасности!» – и не выдержал дальше, заплакал. Императору доложили, но он только вздохнул: «Пусть лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы…»

Алису ненавидела вся Россия, считая ее полоумной. Ее высмеивали в ярмарочных балаганах, в листовках и даже в некоторых газетах. С Николаем II не спешили родниться дворы европейских держав, хоть в 1917 году его старшей дочери было 22 года, а следующей за ней – 20 лет. Сюда, очевидно, вплеталась и боязнь гемофилии.

А император близок был к сумасшествию: позорная война с Японией ради амбиций царя и с подачи Вильгельма II, погубившая тысячи русских жизней и весь Балтийский флот! Ловко тогда Вильгельм подтолкнул Николая в Манчжурию и Корею! После душевных советов ему на Ревельском рейде, на яхте Вильгельма взвился сигнал по международному своду: «Адмирал Атлантического океана приветствует адмирала Тихого океана!» Как же тут было не оправдать веру Вильгельма! Влезли в Корею. Влезли в Манчжурию. И получили войну. Зато дядюшка Вилли, ослабив Россию, усилил Германию.

Война с Японией, революция 1905 года, убийство губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича, постоянные покушения на членов правительства, мировая война, хоть Ники и Аликс так полюбили дядюшку Вилли, что между Германией и Россией в июле 1905 года был составлен Бъёрский договор, направленный против Англии. Договор был полностью подготовлен Николаем II тайно от своих советников, став неприятной неожиданностью для министров Витте и Ламсдорфа.

Незадолго до Бьёрка, двоюродные братья – Николай II и наследный принц Великобритании Георг клялись в вечной дружбе: «Да, мой самый дорогой Ники, я надеюсь, что мы всегда будем продолжать нашу с тобой дружбу. Ты знаешь, я неизменен, и я всегда тебя так любил… В мыслях я постоянно с тобой. Благослови тебя Бог, мой дорогой старина Ники, и помни, что ты всегда можешь рассчитывать на меня как на своего друга. Навеки твой преданный друг Джорджи».

В силу Бьёрский договор не вступил, но недавний друг Джорджи основательно охладел к старому другу Ники.

Россия стояла на краю гибели, но… полная беспечность председателя Совета Министров Горемыкина, назначенного по указке Распутина. «На замечание мое, что нельзя одновременно вести войну и вычеркивать из казны четвертую часть доходного бюджета, Горемыкин заметил невозмутимо: “Ну что за беда, что у нас выбыло из кассы 800 миллионов дохода. Мы напечатаем лишних 800 миллионов бумажек, – как будто не ясно всем и каждому, что мы должны вести войну на бумажки, что даже и недурно, так как их охотно берет народ”» (В. Н. Коковцов).

Императрица была озабочена участью немецких военнопленных. 5 января 1916 года написала мужу в ставку: «Макс говорит, что у них не хватает продовольствия для вполне достаточного питания пленных, так как подвоз провианта к ним отрезан отовсюду (теперь из Турции, я думаю, подвозят, это для них большая поддержка). А мы можем лучше питать и давать больше жиров, в которых они нуждаются – в Сибири поезда ходят правильно, – и помещение нужно потеплее и почище».

Император ответил через три дня: «…генералу Беляеву я скажу о немецких военнопленных, дне рождения Вильгельма и т. д. Я намерен послать Георгию шифрованную телеграмму относительно того, на что обратить особое внимание при посещении военнопленных, кроме других подробностей, которые я хочу поручить ему расследовать!»

Следующее письмо императрицы датировано 14-м января: «Сегодня день рождения Вильгельма». Того самого Вильгельма, который травил русских солдатиков газом, до смерти, отнюдь не желая кормить их в плену.

«Вся зелень в крепости и в ближайшем районе по пути этого зелёного плотного тумана была уничтожена, листья на деревьях в момент пожелтели, свернулись и опали, трава почернела и безжизненно легла на землю.

На Соснеской позиции и в тылу было ужасно, около половины бойцов были сразу отравлены насмерть, полуотравленные брели назад и, томимые жаждой, нагибались к источникам воды, но тут на низких местах, газы задерживались, и вторичное отравление вело к смерти.

После газовой атаки из шести полков и ополчения, оборонявших крепость, выжило около 160–200 человек. Немецкая армия двинулась прямо за волной, чтобы добить оставшихся» (Владимир Буняковский, начальник штаба 57-й дивизии. Крепость Осовец, 24 июля, 1915).

Кроме писем, любимому Ники шли от жены подарки, благословлённые Распутиным: вино «со Своим именем», «корочка от Него», ландыш…

Распутина всё же убил Феликс Юсупов, женатый на дочери Сандро и Ксении. Но было поздно. Надвигалась революция.

И все равно в высших кругах царило бездумье. Графиня Шувалова в январе 1917 года дала «Розовый бал» с обедом на 200 персон. Не отставали другие графья и князья. И всё на глазах у людей, у которых на фронте гибли мужья, сыновья и отцы, а в Петербурге не было хлеба. Когда Александр воевал на Балканах, он написал своей Минни: «Прошу тебя, не посещай концертов. Это нехорошо, когда льется кровь».

Молодой поэт Владимир Маяковский читал стихи в переполненных студенческих аудиториях:

 
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!
 
 
Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие нажраться лучше как, —
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..
 
 
Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Лучше я в баре буду ****ям
подавать ананасную воду!
 

«19-ое января 1917 года я приехал в Царское Село и видел Государя в последний раз. Никогда не забуду этого нашего последнего свидания, и никогда не изгладится из моей памяти то впечатление, которое оставило во мне это свиданье.

Целый год не был я в той приемной перед кабинетом, в которой бывал столько раз за 10 лет, будучи председателем Совета Министров. Ничто не изменилось за целый год, что я не переступал порога Александровского дворца. Государь тотчас принял меня. Когда я вошел в его кабинет, он стоял у окна у самых входных дверей и там же остался, не подходя к письменному столу, как это он делал раньше, и не предложил мне сесть, а остался говорить со мною стоя. Мне показалось, что дверь из кабинета в уборную была приотворена, чего никогда раньше не бывало, и что кто-то стоит за дверью. Быть может, это был просто обман моего слухового впечатления, но во все время нашего короткого разговора, это впечатление не оставляло меня.

Внешний вид государя настолько поразил меня, что я не мог не спросить его о состоянии его здоровья. Он стал просто неузнаваем: лицо страшно исхудало, осунулось, и было испещрено мелкими морщинами. Глаза совершенно выцвели и как-то беспомощно передвигались с предмета на предмет, вместо обычно пристального направления на того, с кем государь разговаривал. Белки имели ярко выраженный желтый оттенок, а темные зрачки стали совсем выцветшими, серыми, почти безжизненными.