Текст книги "Александр III. Заложник судьбы"

XVII

Александр вошел в состав Госсовета и Комитета Министров.

Законодательный процесс в России распадался на две основные фазы. Первоначально закон разрабатывался в Министерствах, затем обсуждался в Государственном Совете. Министерства, пытаясь сохранить целостность своих проектов, которые Госсовет стремился избавить от недостатков, старались подать государю проекты в обход Госсовета, и Александр II, не зная всей кухни, часто их утверждал. Так, например таможенные пошлины в этом году снизились по сравнению с 1841 годом в 10 раз, а по некоторым ведомствам импорта – в 20 и 40 раз. При всякого рода подрядах министры старались набить карманы, о чем откровенно писал Никитенко: «Купцы подавали жалобу министру финансов, что они лишены возможности беспрепятственного передвижения товаров между обеими столицами. Что же делает министр путей сообщения? Дорога находится в руках какого-то американца, с которым министр заключил контракт, а по контракту тот не обязан ремонтировать ни дороги, ни вагонов. Содрали с контрагента за эту сделку полмиллиона и сунули себе в карман. Отстаивайте сами, как знаете, лучшую долю».

«Не подлежит спору, – писал И. С. Аксаков, – что правительство существует для народа, а не народ для правительства. Современное состояние России представляет внутренний разлад, прикрываемый бессовестною ложью. Народ не имеет доверия к правительству, правительство не имеет доверия к народу. Взяточничество и чиновный организованный грабеж страшны».

Наследник постепенно входил в курс дела, и это был каторжный труд. Он, человек с обостренным чувством справедливости, видел перед собой прожженных мошенников; приходилось не просто ругаться с ними, приходилось срываться на мат. Вероятно, с тех пор и пошло выражение: «Ругается по-Александровски!»

«Крепкое словцо было присуще его натуре, и это опять русская черта, но в словах не было озлобления. Это была потребность отвести душу, сплеча! Иногда за столом и при свидетелях говорил он, не стесняясь, прямо набело, и когда уж очень становилось неловко от его слов, цесаревна полушутя обращалась ко мне: “Я ничего не слышала; не правда ли, мы ничего не слышали?” А, в сущности, нисколько этим не стеснялась и всегда сочувствовала ему» (С. Д. Шереметев).

Александр со всей ответственностью учился государственному управлению, и помогал ему Победоносцев, которого недоброжелатели окрестили «серым кардиналом». Он был сенатором и консультировал Министерство юстиции. (В 1872 году войдет в состав Государственного Совета; в 1880 году станет обер-прокурором Святейшего Синода). Он не был карьеристом, в чем его обвиняли. «Я не искал никакой карьеры и всю жизнь не просился ни на какое место, но не отказывался, когда был в силах, ни от какой работы, ни от какого служебного поручения».

У Александра образовался небольшой кружок близких ему людей. Признавая необходимость проведения реформ, члены кружка считали, что реформы должны осуществляться в соответствии с православием, самодержавием и народностью. Первой и самой существенной задачей полагали изучение самих себя в истории, преимущественно допетровской, – не для того, чтобы воскресить Древнюю Русь, но чтобы не впасть в ложные нововведения. Не отвергали безусловного единства науки и культуры всего человечества, но останавливались на том, что в каждой стране они развиваются согласно местным и временным требованиям, а также и свойствам народного духа, – в общественной науке догматов нет, повсеместных законов тоже нет.

Все были одушевлены мыслью о необходимости подъема народного самосознания, отыскивая в прошедшем своей родины идеалы для устройства будущих судеб. Это были свои проблемы, и Александр без принуждения изучал историю России, начиная с ее первых княжеств. Как разнилось это с необходимостью в школьные годы изучать древний мир! Бог с ним, с древним миром, его можно знать и поверхностно, но Россию он должен знать глубоко! Один Святослав чего стоит, крепкий защитник русской земли! Да, сильно мешал Святослав Византии, привыкшей чужими руками жар загребать. И Куре мешал.

 
Еще не пел петух. Еще в тепле и неге
Покоились цветы и листья диких трав.
Но выл вдали шакал, и кони печенегов
Храпели у стремнин днепровских переправ.
 
 
И, торопя орду, грозился плетью Куря
И жеребца хлестал, скача во все концы.
И оставляла плеть на мокрой конской шкуре
И на телах людей кровавые рубцы.
 
 
Расчетлив был каган: он метил на пороги
Поспеть к началу дня и там в засаду сесть,
И пусть сегодня в ночь он потеряет многих —
Чем горше вкус обид, тем сладостнее месть.
 
 
Довольно в битвах он от Святослава бегал,
Хоть был рожден в степи, где не в почете трус;
Желанный час настал, за все былые беды
Чубатой головой заплатит ныне рус!
 
 
Еще не пел петух. Еще витала Лада
В туманах вещих снов под сенями дубрав,
Но не смыкала глаз кочевничья засада,
И шел навстречу ей с дружиной Святослав.
 
 
Он из болгар спешил, покрытый бранной славой,
В отеческий предел. Он воевал Царьград,
Копьем взял Доростол, и, от побед усталый,
К перунам дорогим был возвратиться рад.
 
 
Но рок судил ему иной, жестокий жребий!
Был в Киев путь закрыт враждебною ордой.
И выл вдали шакал. И в посветлевшем небе
Кружило вороньё, пророча смертный бой.
 
 
Денницы луч упал к подножию порога,
И огласил его врагов злорадный крик.
Но синь, как будто взор языческого бога,
Был Святослава взор, и был спокоен лик.
 
 
И, оглядев своих товарищей и воев,
Вдохнув последний раз все запахи травы,
Он тяжкий меч поднял над русой головою:
– Иду на вы!..[4]4
  Автор стихотворения Борис Тимофеевич Воробьев.


[Закрыть]
 

А в Зимнем дворце разыгрывалась драма. Ничуть не стыдясь, Александр II всюду показывался с Долгорукой, унижая тем самым императрицу. Случалось, идя с Долгорукой, столкнуться с женой, и жена опускала глаза. Императрица с великим терпением сносила выходки мужа, и только однажды призналась графине Толстой: «Я прощаю оскорбления, наносимые мне как монархине, но я не в силах простить тех мук, которые причиняют мне как супруге».

Александр нежно любил свою мать, говорил, что всё, что в нем есть доброе, хорошее, – это от нее. Тяжело было видеть ему безумие отца, затворничество и уход в религию матери, – придворный священник был постоянно при ней.

Александр лишь в Аничковом расслаблял нервы. Это был его дом, и Минни сумела сделать его уютным. Она никогда не мешала ему, не мельтешила перед глазами, – каждый из них занимался своими делами. Или садились поближе друг к другу, курили и говорили о чем-нибудь.

Минувшим летом они хорошо отдохнули в Царском селе и, вероятно, не раз кое-что вспоминали. Там для Минни седлали лошадь, и за ней было не угнаться. Александр с князем Барятинским удили рыбу или забрасывали невод, но брали одних только щук, остальную добычу пускали в родную стихию.

Осенью побывали в гостях родители Минни, и молодежь развлекала их, как могла. Лучшими были живые картины. Однажды по басне Крылова «Пустынник и медведь» красавец полковник лег под кустом, одетый в костюм капуцина, на лбу у него надоедная муха, а рядом с «пустынником» в шкуре медведя матрос Черемисин держал наготове булыжник – треснуть по мухе, как полагалось по басне. Дали эффектное освещение, публика смотрит – и вдруг вместе с камнем «медведь» начинает качаться. Хохот стоял оглушительный! Всем было ясно: матрос, укрываемый шкурой медведя, крепко уже принял на грудь.

Минни сейчас занималась с художником Боголюбовым техникой живописи, с замечательным терпением сделав копию с картины Мейссонье «Курильщик». Она рисовала и карандашом, и кистью; особенно удавались ей акварели. По вечерам узким кругом играли в карты, а Александр составлял партию в ералаш. Иногда приглашались для чтения актрисы французской труппы.

Александр занимался распределением помощи, пострадавшим от засухи северным губерниям и Поволжью. «По высочайшему повелению учрежден под председательством наследника комитет, от имени которого уже архиофициально объявлено о голоде и все приглашаются к пожертвованиям. Между тем министр внутренних дел печатно уверял, что голода нет, а народ так, “терпит только нужду”. Он сваливал всю вину на земство. Но ведь все знают, что земство связано по рукам и ногам новым узаконением, в силу которого председатели управ и губернаторы получили почти неограниченную власть над земством» (А. В. Никитенко).

Вместе с ответственным человеком, Н. А. Качаловым – председателем земской управы в Новгородской губернии, Александр делал всё, чтобы пособия дошли по назначению. Николай Александрович Качалов до конца жизни потом пользовался доверием Александра.

«Министр внутренних дел Валуев был оскорблен работой комитета, как доказательством, что Министерство не может справиться с делом, составляющим главнейшую его обязанность; при этом все официальные сведения губернаторов доказывали, что голода нет, а существует только недостаток продовольствия, который искусственно раздули в голод. Ежели бы комиссия не находилась под председательством цесаревича, то ее бы закрыли по настоянию Валуева, но все сведения получались прямо цесаревичем, передаваясь непосредственно государю» (Н. А. Качалов).

За несколько дней до 26 февраля – дня рождения Александра, Минни попросила Боголюбова присмотреть что-нибудь старинное – сделать подарок мужу. Художник облюбовал в реформатской церкви две голландские люстры петровской эпохи. Переговорив с пастором, чтобы тот уступил эти люстры, доставил их во дворец, и тотчас поехал искать на замену другие. Нашел и привез доброму человеку.

«В это время я жил в Академии художеств в качестве члена Совета. В подвале под моей квартирой жили служители. Мне надо было ехать к десяти часам в Аничков дворец на урок. Приходит ко мне вахтер и говорит:

– Алексей Петрович, под вами умерла жена сторожа. У нее двое детей на воспитании от покойной сестры. Бедствие великое, не дадите ли что на похороны, а главное, куда девок девать? Одной девять лет, другой – семь.

Я дал ему десять рублей, сказал:

– Ступай с Богом, что могу, то сделаю.

Мысль о бедных сиротах не оставляла целое утро, и когда я зашел к цесаревне, то занятие началось молча, и царила какая-то тишь. Фрейлина Жуковская говорит:

– Отчего вы такой скучный, Алексей Петрович?

– Да не с чего быть веселым. Я был сегодня свидетелем такой драмы, что и до сих пор не могу успокоиться.

– А что за событие? – спросила цесаревна.

И я рассказал про несчастных детей.

В обычный час зашел в мастерскую цесаревич. Он был весел и шутил, как вдруг великая княгиня говорит ему:

– Дай мне слово, что ты исполнишь, что я тебя попрошу.

– А что такое?

– Доброе дело, которое от тебя зависит.

– Согласен, но дело-то в чем?

Я рассказал еще раз подвальную драму, и когда окончил, то великая княгиня сказала мне:

– Ступайте к Оому, скажите ему, что я беру пенсионеркой одну девочку. А ты, – обратилась она к цесаревичу, – берешь другую, неправда ли?

Заношу это в мою рукопись для того, чтобы знали добро, которое делалось с первых годов супружества их высочеств. Случаев таких было много, почему убеждения мои росли и крепли в смысле того, что во главе нашего царства-государства стоят люди характера доброго и душевного» (А. П. Боголюбов).

В марте Александр встретился с депутацией из Туркестанской области. Во время разговора переводчик словно потерял нить, переводя совсем не то, о чем его спрашивали. Оказалось, депутатам категорически было запрещено жаловаться. Александр потребовал новой встречи, убедив запуганных людей говорить правду.

26 марта он присутствовал на освящении часовни в Ницце, которая была поставлена по указанию императора на месте кончины Николая. Из гранита и мрамора, в строго византийском стиле, полукруглая внутри, со стенами, облицованными каррарским мрамором, она представляла редкое по красоте произведение архитектуры и искусства. Со всех полков, в которых числился Николай, в часовню были доставлены иконы, соседствуя с иконами, написанными Тимофеем Неффой. Алтарь располагался на месте, где находилось смертное ложе цесаревича.

На литургии Александр не сдерживал слёз, вспоминая прощание с братом.

Вернувшись в Россию, продолжил распределение пособий в голодающие губернии. Собрания комитета с самого начала проходили в Аничковом дворце, в библиотеке цесаревича. «Комиссия сознавала незначительность покупаемой партии хлеба, и была высказана мысль, что было бы выгодно получить сейчас из казны крупную сумму, употребить ее на покупку хлеба, а возвратить деньги из последующих добровольных сборов. При этом было высказано, что операцию эту надо сделать быстро и секретно, чтобы при такой крупной покупке не подняли цены купцы, у которых были собраны запасы. Цесаревич при этих обсуждениях не принимал участия, и, казалось, не обратил на это дело особого внимания. Но по уходу я нашел цесаревича в большой ажитации, он начал с того, что хочет просить у государя заимообразно миллион, и, в случае успеха, просит меня принять на себя покупку хлеба на этот миллион. Можно вообразить, как я был удивлен подобным предложением!

– Вы за себя не боитесь? – спросил цесаревич.

– Не боюсь, ваше высочество, и вот почему: Господь сподобил меня помогать наследнику русского престола войти в народную деятельность, последствия которой неисчислимы.

На это цесаревич объявил, что и он не боится.

На другой день он показал мне свое письмо к государю, поданное утром, на котором была уже сделана государем надпись, что он приказывает министру финансов передать в распоряжение цесаревича миллион рублей. С этого же дня было приступлено к покупке хлеба на этот миллион.

Все распоряжения комиссии печатались в газетах, и купцам было известно, что поручено комиссией купить около 12 000 кулей, и на каждом пункте продажи полагали, что только это количество и покупается. В это время деньги каждому купцу нужны для приготовления к навигации, и потому они часть запасов уступали дешево.

Сведения о ходе хлебной торговли на пристанях получаются купцами чрезвычайно быстро, и когда купцы узнали, что куплено хлеба на миллион, полученный от цесаревича, то ошалели, и этот переполох сделал операцию цесаревича чрезвычайно удачной» (Н. А. Качалов).

Глубоко оскорбленный действиями комитета, министр внутренних дел Валуев подал в отставку.

Федор Михайлович Достоевский высоко оценил деятельность цесаревича; писал из Женевы поэту Майкову: «Как я рад, что наследник в таком добром и величественном виде появился перед Россией, и что Россия так свидетельствует о своих надеждах на него и о своей любви к нему».

XVIII

«…боли продолжаются и учащаются. Всё, больше не могу! Прощай, мама, если бы ты была сейчас здесь!.»

5 мая в 2 часа ночи в Александровском дворце Царского села родился Николай Александрович Романов, будущий Император Николай II. В дневнике цесаревича появилась запись: «Бог послал нам сына, которого мы назвали Николаем. Что за радость была, этого нельзя себе представить. Я бросился обнимать мою душку-жену, которая разом повеселела и была счастлива ужасно. Я плакал, как дитя, и так было легко на душе и приятно… а потом пришел Я. Г. Бажанов читать молитвы, и я держал моего маленького Николая на руках».

В Копенгаген полетела телеграмма: «Дорогие родители, порадуйтесь вместе с нами нашему великому счастью, ниспосланному добрым Господом, подарившим нам дорогого маленького сыночка, составляющего всю нашу радость! Рождение маленького Николая стало и исполнением всех наших молитв, и Вы наверняка поймете, почему мы дали ему это имя, которое вдвойне дорого нам».

«В третьем часу дня я вошел в его кабинет, ожидая его появления с понятным волнением. Дверь отворилась, и он вошел, буквально сиявший счастьем. Выразительным в своих чувствах он никогда не был, но на этот раз счастье, так сказать, насильно вырывалось наружу. Цесаревич предложил мне поехать с ним прогуляться в Павловск. По обыкновению, сел на козлы в свой английский экипаж, чтобы править самому, а я сел рядом, и мы отправились. Павловский парк был любимым местом гулянья цесаревича и его покойного брата с самого раннего детства, с каждым уголком, с каждою аллеей было связано какое-нибудь детское воспоминание. День был прекрасный, майское солнце грело, счастливый отец был весел. Это настроение духа у цесаревича продолжалось всё лето и переселилось в Петергоф, куда в июле, после поправления цесаревны, совершился переезд (В. П. Мещерский).

25 июня того же 1868 года у Марии Элимовны Мещерской тоже родился сын, названный в честь ее отца Элимом (Елимом). Мария Элимовна умерла от родов. Подробности передал Александру Владимир Мещерский, тетка которого, ставшая свекровью Марьи Элимовны, присутствовала при ее последних минутах: «Несколько часов после родов всё шло отлично, Мария Элимовна любовалась своим ребенком, как вдруг сделался прилив крови к мозжечку, и доктора могли только быть поражены ужасною силою припадка, не уступавшего никаким средствам. Бедная больная страдала ужасно, и когда тетушка моя подошла к ней, она сперва ее не узнала, а потом сказала: «Ах, я чувствую, что схожу с ума». Это были почти последние слова ее. Муж был в исступленьи, но теперь под влиянием горя смирился и немного рассеивается. Бедный ребенок, как жалка судьба его!.»

«Она вышла замуж за великосветского савраса и была глубоко несчастна, – вспоминал граф С. Д. Шереметев. – До меня дошла позднее такая выходка ее мужа: уже беременная поехала в театр, кажется в Вене, когда муж ее внезапно выстрелил из пистолета в ее ложе, в виде шутки, чтобы ее напугать».

Мария была похоронена в Вене на православном кладбище. Убитый горем Демидов морил себя голодом и был на грани помешательства. После встречи с иезуитами из католического ордена «Сердце Иисуса», несколько успокоился, перевез прах Марии в Париж, жил скромно и тратил огромные средства на благотворительность. (В 1880 году Александр посетил могилу своей возлюбленной. «Был в Пер-Лашез на могиле Марии Элимовны… Грустно…») Позже Демидов перевез прах жены в свою родовую вотчину на Урале – в Нижний Тагил, и Мария Элимовна была захоронена в цоколе Выйско-Никольской церкви в семейной усыпальнице Демидовых.

Непонятная ее смерть обсуждалась в России многие годы, но наконец в третьем тысячелетии «очень умная» дама поставила точку: «Марию Мещерскую отравил Александр II, так как ребенок ее был сыном цесаревича Александра».

XIX

Над Европой явственно витала тень войны. Шло наращивание вооружения и дележ европейских престолов. «Избежим ли мы войны и на этот раз? – задавались вопросом в России. – Греция отказывается последовать решению Парижской конференции. Можем ли мы не поддерживать Грецию в случае войны ее с Турцией? Если это случится, то неизбежна всеобщая европейская бойня». От главного Артиллерийского управления срочно отправили в Соединенные Штаты генерала Горлова, чтобы, используя американский опыт и технологии, создать новую современную винтовку. Если эксперимент удастся, этой винтовкой перевооружить русскую армию.

Александр Павлович Горлов в плеяде российских дипломатов занимал особое место. Талантливый ученый, высокопрофессиональный технолог, успешный конструктор, смелый разведчик. В помощники ему был назначен Карл Иванович Гунниус – капитан артиллерии, конструктор стрелкового оружия.

Добирались несколько месяцев, так как северного морского пути не существовало – шли вокруг Европы, Африки и Азии. Прибыв на место, взялись за дело. Сначала тщательно изучили образцы нового американского оружия и патронов, познакомившись с изобретателями-оружейниками, побывав на заводах. Из всех видов винтовок остановились на винтовке Бердана – ее испытания доказали, что Соединенные Штаты по уровню стрелкового оружия далеко впереди самых развитых стран Европы. Усовершенствуя винтовку, Горлов и Гунниус внесли в ее конструкцию свыше тридцати изменений, – американцы прозвали это новое ружье русским мушкетом.

В октябре 1867 года работы – от создания винтовки и патрона до подписания контрактов с заводами – завершились. В докладе Горлова, который Карл Гунниус повез в Россию вместе с винтовкой, сообщалось: «Вопрос относительно выбора наилучшей системы скорострельного оружия нами решен. Новая, усовершенствованная система Бердана превосходит все другие известные доселе в Америке и имеет действительно столь замечательные качества, что мы нимало не колеблемся, предлагая исключительно это ружье для вооружения русской армии. Как результат всех наших трудов за время пребывания нашего в Америке, мы представляем ружье Бердана и его патрон».

В 1868 году винтовка Бердана была принята на вооружение. Теперь Александр Павлович Горлов следил в США за выполнением отечественного заказа.

Продолжая усиление российских вооруженных сил на суше и море, 1 октября в присутствии императора и его сыновей в Петербурге спустили на воду броненосный корабль завода Семеникова и Полетики. Момент спуска был величественен: корабль плавно спустился в Неву и, проплыв некоторое расстояние, остановился.

Александр Васильевич Никитенко произнес речь: «Может показаться, что мне, скромному представителю науки кабинетной, не след говорить здесь, в среде реально-технической. Но ведь зрелище, при котором мы только что присутствовали, не есть дело какой-нибудь рутины, навыка, а дело науки, ее строгих приложений и выводов, результат ее огромных успехов. Думаю, что великий корабль нашего отечества успешно поплывет в океане истории навстречу достойной его будущности».

Александр Павлович Горлов получил от Артиллерийского комитета задание собрать наиболее полные сведения о картечнике Гатлинга. Он был лично знаком с изобретателем картечниц Ричардом Гатлингом, и достаточно хорошо знал производство картечниц на заводе Кольта. Доложил в Артиллерийский комитет, что «введение таких орудий в нашу армию совершенно необходимо». Занялся усовершенствованием системы Гатлинга, и в ходе работы, как и при усовершенствовании винтовки Бердана, создал, по сути, новый вариант картечницы, приспособив ее под русский патрон. Новая созданная система получила в Америке название картечницы Гатлинга – Горлова.

Заказ на изготовление картечниц Александр Павлович разместил на хорошо знакомом ему заводе Кольта. Однако на этом его деятельность не закончилась. Он умело работал с компанией «Пушки Гатлинга», и в ноябре 1869 года президент компании подписал свидетельство, которое давало правительству России право изготовлять картечницы на отечественных заводах.

Крупнейший биограф и исследователь деятельности Александра Горлова Т Н. Ильина, рассказывая об этом периоде его жизни, сообщала: «Неустанные труды генерала Горлова по созданию нового скорострельного оружия, организация его производства для России и в России, подходили к концу. Отправив на родину винтовки, картечницы, револьверы, патроны, их чертежи и станки, он сделал все, что было в его силах, для перенесения американского производства на русскую почву».

Карл Иванович Гунниус был назначен директором строящегося патронного завода в Петербурге, но неожиданно умер. «Он скоропостижно скончался от непомерной и непосильной работы в марте 1869 года, ему было всего 32 года. Не был женат, в отпусках и вне службы не был. Смерть его сильно замедлила внедрение в России производства металлических патронов» (Из архива Музея артиллерийских войск).

Через 40 лет за границей появились мемуары анархиста Кропоткина. Словно чего-то боясь, Кропткин обозначил участников драмы как «офицер» и «близкий мой друг» – без конкретных имен: «Я знал в Петербурге офицера, шведа по происхождению, которого командировали в Соединенные Штаты заказать ружья для русской армии. Во время аудиенции цесаревич дал полный простор своему характеру и стал грубо говорить с офицером. Тот, вероятно, ответил с достоинством. Тогда великий князь пришел в настоящее бешенство и обругал офицера скверными словами. Офицер принадлежал к тому типу вполне верноподданных людей, держащихся, однако, с достоинством, какой часто встречается среди шведских дворян в России. Он немедленно ушел и послал цесаревичу письмо, в котором требовал, чтобы Александр Александрович извинился. Офицер напишет также, что если через двадцать четыре часа извинений не будет, то застрелится… Александр Александрович не извинился, и офицер сдержал свое слово… Я видел этого офицера у моего близкого друга в тот день. Он ежеминутно ждал, что прибудут извинения. На другой день его не было в живых. Александр II, разгневавшись на сына, приказал ему идти за гробом офицера. Думается, именно эти черты характера Александра III, прежде всего, сказывались в его отношениях с зависимыми от него людьми. Поэтому он не принял всерьез угрозу офицера. Цесаревич, видимо, уже привык в тот период к иным понятиям о чести и достоинстве в своем окружении».

Никаких доказательств этой душераздирающей истории нет, а ведь такой громкий скандал не мог не попасть в европейские СМИ, где были бы рады высрамить русских царей. Более того, Карл Гунниус вместе с Горловым выехал в Штаты за три года до своей смерти, выполнив с честью задание Артиллерийского комитета. Но в наши дни любители жареных фактов с восторгом вцепились в кропоткинскую клевету. Спасибо правнучатой племяннице Гунниуса, опубликовавшей опровержение: «Да, я из Гунниусов. И поэтому мне неприятно, когда пишут какую-то чушь про мою семью. Я никогда не слышала про самоубийство!»