Текст книги "Душою настежь. Максим Дунаевский в моей жизни"

– Они вычислят меня по следам! – с досадой подумала я. Снова заколотилось сердце – я почувствовала себя в ловушке.

Но время шло, а во дворе никто не появлялся. Я стала приходить в себя и даже порадовалась – видимо, моим преследователям надоело гоняться за мной – не такой уж я важный преступник! Наверно, ушли домой, время-то уже позднее. По истечении двадцати минут я решила спуститься.

Осторожно вышла из подъезда, медленно прошла по двору, дошла до подворотни. Никого! Я воспряла духом, расслабилась. И тут, выходя из подворотни, впритык наткнулась на своих преследователей!

Они стояли на улице, совсем рядом, курили. Увидев меня, двинулись навстречу.

Но, видно, они не были достаточно сконцентрированы, поскольку курили, поэтому потеряли секунду-две. Это была их ошибка. Я воспользовалась их легким замешательством и бросилась изо всех сил бежать в обратном направлении, к станции метро.

Один из мужчин закричал: «Стойте!»

Но я бежала не оглядываясь.

Мне повезло – им не удалось догнать меня. Я была моложе их и в другой весовой категории – гораздо легче. Они быстро отстали. Добежав до метро, я нырнула в толпу и затерялась.

В тот же вечер, за полночь, позвонил Вовка.

– Малыш, я все видел! Менты пошли за тобой! Я очень волновался! У тебя все в порядке? Тебя засекли, теперь они будут следить за местом! Нужно переждать, больше не приходи, пока я не буду уверен, что это безопасно для тебя. По мере возможности буду сам тебе звонить по вечерам.

Я, конечно, расстроилась, но согласилась, что это правильное решение. Мои походы становились опасными не только для меня, но и для Володи. Он рисковал получением наказания за нарушение порядка, даже добавлением срока. Маша пришла к такому же мнению, когда я все рассказала ей.

А моя подруга Ольга по-дружески пожурила меня:

– Ниночка, вот видишь, я же тебе говорила, что не нужно туда ходить! Хорошо еще, тебе повезло, что удалось убежать. С ужасом представляю себе, чем это могло закончиться! Ты не подумала о родителях, об учебе, о своей репутации?

Ольга была категорически против того, чтобы я поддерживала с Вовкой отношения. Снова уговаривала меня «поставить точку». Но для меня это было неприемлемо, я продолжала любить его и, естественно, не могла оставить его в беде без поддержки.

Конечно, для меня не было новостью то, о чем она говорила, – я знала, чем рискую.

Но о своей репутации я тогда думала меньше всего – мое дело было «правым», и я не могла поступить иначе.

После этого неприятного происшествия прошел месяц. Вскоре у Володи должен был состояться суд.

Я больше не ездила на «явку» в «Кресты», а лишь несколько раз официально привезла ему передачи. Сигареты, сладости, сушки, колбасу. Как-то даже купила у швейцара в «Астории» «из-под полы» пачку «Мальборо». Тогда в России американских сигарет в продаже не было, и швейцары за «бешеные» деньги перепродавали полученные в подарок от иностранцев сигареты. Но я так и не узнала, переданы ли они были Вовке или их зажали контролеры.

Я тяжело переживала нашу разлуку – мне очень не хватало моего возлюбленного. Однажды вечером, когда я находилась дома, у меня возникло отчетливое ощущение, что Володя зовет меня. Я буквально слышала в ушах его голос. Поскольку такое было впервые, не могла понять, что это означало. Поначалу подумала, что от стресса и переживаний у меня появились слуховые галлюцинации. А затем возникла мысль: «А что если это телепатия? Если он просит меня приехать к нему»?

Недолго думая я решила проверить. Быстро оделась и поехала к «Крестам», несмотря на Вовкин запрет. Тщательно выбрала свой пункт наблюдения, встав подальше от той самой зловещей двери, откуда когда-то вышли мужчины в штатском. Теперь у меня уже имелся опыт конспирации. Приготовилась к тому, чтобы сразу броситься бежать, если что… Но на этот раз прямиком к метро – дорогу уже изучила.

Я принялась пристально наблюдать за так хорошо знакомым мне окном. Долго в нем был виден лишь свет. Я мысленно обратилась к Володе, принялась звать его, заклинать:

– Вовка! Выгляни! Я здесь! Услышь меня! Я здесь! Выгляни, прошу тебя!

Без конца повторяла эти слова, как молитву, вложив в них всю свою энергию и эмоции, свое страстное желание, чтобы он услышал мои мысли.

И, о чудо, через пять минут в окне появилась прильнувшая к нему тень человека. А еще через несколько минут в воздухе послышался привычный свист летящей записки.

Я мгновенно бросилась за ней на рельсы, чувствуя, наверно, то, что чувствует охотник, бросаясь за заветной дичью. Схватила записку и, опасаясь слежки, стала быстро уходить. Но заметила, что никто не вышел из здания тюрьмы, никто не шел за мной вслед. Операция удалась!

На соседней улице, остановившись под тусклым светом фонаря и отдышавшись, я дрожащими пальцами раскрутила трубочку:

«Малыш, это настоящее чудо! Я сегодня так сильно думал о тебе! На сердце было очень тяжело. Мы договорились, что ты больше не будешь приходить, поэтому я ничего не ждал. Но случайно зашел в ателье, случайно выглянул в окно и увидел тебя! Это просто невероятно! Спасибо тебе! Только больше не приходи, это слишком опасно. Береги себя, я не переживу, если с тобой что-то случится. Я очень люблю тебя, больше жизни!»

Действительно невероятно! Я не ошиблась, это была телепатия! Я читала и счастливо улыбалась. На душе стало так хорошо и легко! Ради этого стоило рисковать! Вовка не «случайно» зашел в мастерскую и выглянул в окно в неурочный час. Я была убеждена, что он почувствовал, услышал мои мысли так же, как и я его.

Маша, к которой я заехала после этого, сказала мне:

– Вовка прав, тебе больше не нужно туда ездить! Тем более что на днях состоится суд. Адвокат сообщил, что после суда его переведут на зону, и родственники получат право на свидание, на два часа. Я попрошу адвоката, чтобы он договорился с судьей подписать разрешение и на тебя.

Через десять дней состоялся суд. Я пришла туда вместе с Машей.

Мама Володи была в тяжелом моральном состоянии, она решила остаться дома. Других родственников не было. Мы с сестрой молча застыли в ожидании.

Наконец в зале появился Вовка в окружении двух милиционеров – совсем такой, как обычно, – милый, близкий и родной. Без тени грусти, паники или страха. Но теперь такой недоступный – под конвоем. Он сразу увидел нас с Машей, радостно кивнул нам. Спокойно и ласково улыбаясь, во время всего заседания он не спускал с меня, с нас, глаз.

Судья начал опрашивать свидетелей. Маша была близкой родственницей Володи, ее слова не имели никакого веса. Но, как оказалось, и мои тоже, хотя по просьбе адвоката меня вызвали как свидетельницу. Я постаралась подчеркнуть все хорошие стороны Володи, говорила о его душевной щедрости, о том, как он помогал людям, старикам. Но мне показалось, что мои слова не произвели никакого впечатления на судью.

Затем выступали другие свидетели. Но я не слушала их – неотрывно смотрела на Вовку – мы переговаривались глазами. Я пыталась донести до него биотоками все, что думала и чувствовала, ведь у нас это уже получалось. Он отвечал мне глазами, наполненными нежностью.

Речь прокурора, затем адвоката. Вовка отказался от слова.

Перерыв. Судья ушла для вынесения приговора.

Вернулась, объявила 6 лет! У меня перехватило дыхание, зашлось сердце – срок показался мне целой вечностью!

Милиционеры стали мгновенно выводить Володю из зала. Он был по-прежнему очень спокоен и улыбался, как будто ничего особенного не произошло.

– Я люблю вас! – крикнул нам, выходя, в проеме двери. А у нас с Машей в глазах стояли слезы.

Вечер я провела вместе с сестрой, в семье. Мы все дружно «ломали головы», как лучше помочь Вовке. Но вариантов не было. Единственным решением была кассационная жалоба. Последняя надежда. Адвокат должен был заняться этим в течение десяти дней.

Я прижималась к Маше, утыкалась ей носом в шею.

– Что с тобой? – посмеивалась она.

– Я вдыхаю твой запах… ты пахнешь Вовкой…

Действительно, от их кожи исходил один и тот же нежный запах, я давно почувствовала это. Мне всегда становилось хорошо, когда я так прижималась к Маше.

Вскоре Володю перевели на зону под Ленинградом. Сестра стала собираться к нему на свидание. А я написала и передала с ней судье свое заявление с просьбой о свидании, с нетерпением ждала разрешения. Не допускала в сознание и тени сомнения в том, что оно будет.

Но через неделю Маше позвонил адвокат и объяснил, что моя просьба отклонена, так как я не являюсь близкой родственницей, и вообще никакой.

Я была в шоке, но сдаваться не собиралась. Видимо, уже морально закалилась, бродя месяцами перед зданием тюрьмы. Решила записаться на прием к судье, убедить ее в личном разговоре.

Судья оказалась сухопарой женщиной лет пятидесяти, с острым, как лезвие бритвы, холодным взглядом. Она спокойно выслушала меня, а затем отрезала:

– Вы не жена, поэтому прав не имеете. Законом разрешаются только близкие родственники – жена, мать, отец, сестра, брат, дети.

Я стала умолять ее, говоря, что я – «гражданская жена», что «мы должны были расписаться, но не успели». Но судья оставалась холодной, как лед. Сухо и твердо предложила мне выйти, сказав, что ей «нужно работать».

Выйдя из кабинета, я села напротив кабинета судьи и стала ждать. Ждать неизвестно чего. Отказ был очевиден, но я не могла уйти просто так.

Через какое-то время судья вышла, видимо, на обед. Удивленно взглянула на меня и, не сказав ни слова, ушла. Я продолжала сидеть.

Через час-полтора она вернулась. Снова пристально смерила меня взглядом и молча вошла в кабинет.

Через какое-то время ко мне подошел какой-то мужчина, работник суда.

– Девушка, чего вы ждете?

– Разрешения на свидание с моим гражданским мужем, – ответила я, и слезы брызнули фонтаном. Больше я уже не могла остановиться.

Мужчина удивленно изучал меня несколько секунд, затем вошел в кабинет судьи. Через пять минут вышел.

– Это невозможно, судья не даст разрешения. Езжайте лучше домой…

Я не ответила, у меня беззвучно лились слезы. Мимо ходили люди, рассматривали меня, но мне было все равно – я была в тот момент далеко.

Судья дважды выходила из дверей. Меряя меня холодным безучастным взглядом, она проходила мимо без слов.

Сколько часов я так просидела, не помню. Помню только, что рабочий день кончался, суд должен был закрываться.

Внезапно дверь приоткрылась. На пороге стояла судья и пристально смотрела на меня. Мне показалось, что что-то смягчилось в ее глазах.

– Зайдите ко мне!

Я встала перед ее столом. Она что-то писала на листке.

– Как ваша фамилия? Вот разрешение. Я пишу, что вы являетесь его женой, фактически. Не забудьте на свидание паспорт.

Я не верила своим глазам, свершилось еще одно Чудо!

Судья признала меня Володиной женой! И хотя я понимала, что это лишь формальность, лишь маленький подарок, который судья, растопленная моими горячими слезами, решила сделать мне, для меня он был огромным! Эта неказистая бумажка открывала мне дверь к Вовке!

Поблагодарив судью, вне себя от радости, я поехала к Маше. Мы символично отпраздновали это маленькое-большое событие и с энтузиазмом обсудили детали нашей будущей поездки.

На деле она оказалось длинной и изнурительной, с пересадками и ожиданиями на морозе. Стояла холодная суровая зима. Но когда мы, наконец, увидели Вовку в сером угрюмом тюремном здании – наголо бритого, с непривычно большой головой, но такого родного, веселого, с его привычными шуточками, усталость как рукой сняло. Нашей общей радости не было конца.

Два часа в холодной казенной комнате прошли очень быстро. Мы были настолько счастливы от встречи, что были не способны разговаривать нормально – обрывками перескакивая с одного на другое. А затем уже никак не могли остановиться, наговориться.

Прощание было трудным. Втроем не смогли удержаться от слез.

По приезде домой у нас с Вовкой началась переписка уже «нормальными» письмами, по почте. Я получала их от него почти каждый день – неповторимо нежные письма. А также поздравительные открытки, рисунки, забавные истории и анекдоты, вырезанные из журналов «Крокодил» и «Огонек». Он почему-то начал шутливо называть меня «Пани». А к моему дню рождения прислал мне почтой большой портрет, нарисованный с моей фотографии, которую я ему до этого посылала. Он и сегодня по-прежнему висит в моей спальне.

Володя писал также и моим родителям. Поздравлял с праздниками и просил прощения за то, что принес всем нам «неприятности». Папа очень доброжелательно отвечал ему, всячески поддерживал, желал терпения и сил, чтобы правильно «начать новую жизнь». Но до «новой» жизни было еще далеко, слишком далеко.

Мне позвонила Маша, попросила приехать: «Нужно поговорить».

– Нина, я подробно рассказала адвокату о ваших с Вовкой отношениях.

Он потрясен. Сказал, что такая любовь теперь бывает крайне редко. Объяснил мне, что ты могла бы видеться с ним раз или два раза в год, оставаться у него с ночевкой на два дня, если распишешься с ним в колонии. В этом случае ты приезжала бы официально, как законная жена. Вопрос в том, согласна ты или нет. Подумай, так как условия там, сама понимаешь, не очень…

Я ответила, что подумаю. Весь вечер представляла себе новую встречу с Вовкой. Два дня – это 48 часов, 2880 минут. Вдвоем, наедине, «…только ты и я…»

Ни о чем другом я не задумывалась – важно лишь это одно.

Что и как будет конкретно, я себе не представляла, не могла представить. Но главным было то, что я смогла бы снова увидеть того, кого считала своей «половинкой».

На следующий день я позвонила Маше, сказала ей, что согласна. Спросила, что мне нужно для этого сделать.

– Адвокат объяснит. Запиши телефон, позвони ему сама.

Не теряя времени, я позвонила адвокату, подтвердила ему свое согласие. Он внимательно выслушал меня и ответил, что обязан рассказать мне обо всех «неудобствах». Что «сказкой» это бракосочетание не будет – лишь регистрация в обшарпанном казенном помещении, без какой-либо свадьбы. А брачная ночь пройдет в грязной комнатушке.

Я слушала и понимала, осознавала. Но настолько тосковала по Володе, что была согласна даже на это. А у адвоката, казалось, оставались сомнения.

– Хорошо обдумайте все. Даю вам неделю. Нужно ли вам это только ради того, чтобы изредка видеться – два дня в году? Хорошо подумайте. Но если вы все-таки решитесь, то перезвоните мне. Я все же позволю себе дать вам совет: поговорите с родителями, заручитесь хотя бы их поддержкой.

Для меня это был слишком тяжелый вопрос. Я прекрасно знала, что родители никогда не одобрят моего шага. Стояла на распутье: сделать это тайком, лишь только для того, чтобы хоть иногда видеться с Вовкой, или все же поставить родителей в известность? Замужество – это ведь серьезное событие.

Во мне шла борьба – сказать или не сказать? Ведь все равно родители когда-нибудь узнают, и будет страшный скандал. Может, лучше их подготовить?

С другой стороны, я подозревала, что дома и так разразится огромный скандал, во всяком случае, со стороны мамы, а уйти мне будет некуда. Ведь я была студенткой, и хотя получала стипендию, ее не хватило бы на снятие комнаты.

До этого момента я никому не рассказывала о своих намерениях. Но после разговора с адвокатом все же решила сказать правду своим близким подругам.

Ира пришла в ужас. «Подумай очень хорошо, прежде чем это сделать!» – просила меня.

А Ольга отнеслась к моему проекту спокойно и даже с юмором: «Ты настоящая жена декабриста! Ну-ну…» Она видела, что я все больше склоняюсь к тому, чтобы осуществить свои намерения, и не отговаривала меня.

А через два дня, когда я вернулась домой после лекций, то в прихожей наткнулась на маму – всю в слезах, в жутком состоянии. Я очень испугалась – первой мыслью было, что умерла бабушка. У меня пошел мороз по коже.

– Что?.. Что случилось?!

Неожиданно мама с рыданиями упала передо мной на колени.

– Умоляю тебя, не выходи за него замуж на зоне! Не убивай меня! Я умру, если ты это сделаешь!

Так вот в чем было дело! Меня «сдали»!

Я пыталась поднять маму, всячески уговаривала ее, тянула за руки. Это было бесполезно, у меня не хватало сил. А она лежала передо мной, распластавшись на полу, в слезах, и отказываясь подняться.

Я пришла в такой ужас, что уже не могла даже говорить, начала плакать вместе с ней.

Поднялась она лишь после того, как выжала из меня обещание, что я не поеду в колонию выходить замуж за Вовку.

Все провалилось! На сердце снова навалился тяжелый камень, но я не могла поступить иначе. Никогда бы себе не простила, если бы из-за меня с мамой что-то случилось. А у нее уже были проблемы со здоровьем, повышенное давление.

Но кто из двух моих подруг выдал меня? Ответ пришел на следующий день.

Вечером мне позвонила Ольга.

– Нина, прости меня, но я не могла допустить, чтобы ты сделала такой безрассудный шаг! Я предупредила твою маму, так как знаю, что она единственная, кто может остановить тебя.

Я понимала, что сердиться на нее, выяснять отношения уже не имело смысла.

Настолько измучилась, запуталась в своих мыслях, что уже не понимала, что должна была делать, что именно было бы правильным. Но раз уж так все получилась, то мне, очевидно, следовало подождать.

Володя часто давал мне понять, что его будущее непредсказуемо. Он не мог что-либо обещать мне: «У нас тут такое происходит каждый день, что неизвестно, что будет завтра». Мы переписывались каждый день, и это стало для меня единственной отдушиной.

Время шло, я оставалась одна. Иногда виделась с подругами, а в основном по-прежнему много читала, по большей части новых молодых писателей, печатавшихся в еженедельных журналах.

Мужчины не интересовали меня, я не отвечала на их попытки ухаживания.

И не могла представить себе, что ко мне мог бы прикоснуться кто-то другой, кроме Вовки. Было трудно, морально – постоянное ощущение одиночества.

На душе постоянная тяжесть. Меня угнетала жгучая тоска. Но я продолжала ждать Вовку.

В 20 лет сложно жить лишь одной учебой или чтением. А дома атмосфера стала напряженной после того, как родители узнали о моих намерениях выйти замуж. Было видно, что их беспокойство не прошло даже после моего обещания, данного маме. Видимо, они опасались, что я могу нарушить его.

Я старалась поменьше бывать дома и как-то разнообразить свои дни. С подругами не получалось видеться часто – у них была своя личная жизнь. Лишь часто приезжала к Маше, даже в ее отсутствие. Занималась ее дочкой Жанной, водила ее в кино, покупала мороженое. Девочка была замечательная – веселая и ласковая. Как-то она попросила меня:

– Нин, а можно я буду называть тебя мамой? Когда мы куда-то идем вместе?

– Ну, конечно, можно! Мне будет очень приятно! – умилилась я.

Это стало нашей игрой. В общественных местах Жанна громко и театрально называла меня мамой. Мы обменивались лукавыми взглядами единомышленников. Ей тогда было 9—10 лет, а мне исполнилось двадцать. Люди с любопытством и недоумением поглядывали на нас, и нас это очень забавляло.

Я очень полюбила эту нежную девочку, люблю ее до сих пор.

Прошел год с тех пор, как Володю посадили. Затем полтора.

Как-то от него пришло очень грустное письмо. Он писал о том, что на зоне была драка, в которой он участвовал, и в связи с этим ему прибавили срок.

Обстановка еще более усложнилась, до полной неопределенности. Вовка говорил, как сильно любит меня, и именно поэтому просит подумать о себе, устраивать свою жизнь. Знакомиться с мужчинами, общаться, если кто-то понравится. Так как теперь неизвестно, когда он выйдет…

Для меня это был новый большой удар. Володе снова прибавили срок, в то время как уже начальный казался вечностью! После того, как я начала жить надеждой, что Вовку выпустят раньше за «примерное поведение». Теперь я уже не представляла себе, как выдержу такую долгую разлуку.

Очень устала морально, психологически. Но не хотелось опускать руки. Старалась всячески поддерживать Володю, дать ему силы сопротивляться, не отчаиваться. Хотя сама я уже не очень верила в happy end – все становилось более и более сложным, слишком туманным.

Время шло, а просвета и надежды на освобождение не было. Все неоднозначно и неопределенно. Моя жизнь перешла в какое-то другое измерение. Я как будто смотрела на себя со стороны. Больше не чувствовала с Вовкой такой связи, как раньше, – ни внешней, ни внутренней. Его письма стали приходить все реже и реже, он отдалялся от меня, как будто переселился на другую планету.

У меня появилось устойчивое ощущение, что ему уже не до меня. Что у него там своя новая жизнь.

Однажды после лекций я поехала в магазин на Невский проспект. Был редкий для Питера солнечный день, поэтому я решила прогуляться, с удовольствием подставляя лицо солнышку.

Какая-то бабулька обратилась ко мне, спросила как куда-то пройти. Я ответила и продолжила путь.

Внезапно рядом раздался мужской голос:

– Девушка, простите, пожалуйста… можно задать вам вопрос?..

Обернувшись, я увидела молодого, широко улыбающегося мужчину.

– Попробуйте.

– Я даже не знаю, как объяснить… уже давно иду за вами, не знал, как подойти… А тут увидел, что вы так, по-доброму, улыбнулись старушке, вот и решился… Я москвич, а в Питере нахожусь в командировке и совсем не знаю города. Вы не могли бы мне немного показать его? Ленинградцы славятся своим гостеприимством… Я был бы вам очень признателен…

Немного поколебавшись, я согласилась. Почему бы не сделать доброе дело? Мне самой было бы приятно, чтобы кто-то показал мне город, окажись я в Москве. Хорошо повсюду иметь друзей.

Молодой человек представился Георгием, или Гошей. Он был начинающим научным работником, только что закончившим институт. Работающим и пишущим диссертацию. Культурный, деликатный. Мы погуляли два часа по центру города. Я показывала ему церкви и соборы, рассказывала истории Петра Великого и строительства Санкт-Петербурга на трехстах и одном островах.

Под вечер Гоша пригласил меня в кафе.

Я отнеслась к нему чисто «по-человечески», как к обычному собеседнику, пусть и приятному. Он должен был оставаться в Ленинграде две недели. Попросил меня встретиться снова, предложил новую культурную программу.

С ним было интересно разговаривать, я согласилась. После занятий мы снова встретились на том же самом месте. Прошлись по историческим местам, окунулись в истоки Санкт-Петербурга. Мужчину я в Гоше не видела, совсем. Между нами стоял Вовка.

Так прошли две недели. Каждый день, после моих занятий, мы гуляли по городу, а затем пили в «Севере» горячий кофе. Гоша расспрашивал меня о моих увлечениях, о семье, даже о моем детстве. Ему все было интересно. Мы обсуждали все на свете – от театров до политики. Теперь я смотрела на него как на нового хорошего знакомого.

Накануне отъезда Гоша пригласил меня на ужин в ресторан. Явился с букетом красных роз. Меня это сразу удивило и насторожило.

А за ужином он просто огорошил меня, торжественно обратившись ко мне:

– Нина, я узнал и полюбил вас. Выходите за меня замуж!

Замуж?! Он с ума сошел? Мы едва знакомы, у нас чисто дружеское общение, и мы даже еще на «вы»! Откуда такие мысли? Я с недоумением смотрела на него.

Вежливо поблагодарила, вежливо отказала.

Гоша воспринял это спокойно. Ответил, что предполагал отказ, но что он будет «бороться и добиваться» моего согласия.

Признался, что, встретив меня, сразу вспомнил фильм «Ирония судьбы» Эльдара Рязанова, который тогда недавно вышел на экраны. Якобы я ему очень напомнила главную героиню. Забавно, конечно, но для меня, как говорится, это «не повод для знакомства», а тем более для замужества.

– Этот фильм и главная героиня поразили меня… У вас с ней очень много общего. Питерские девушки такие нежные и романтичные… – восхищенно произнес он.

Меня это рассмешило, но я не стала объяснять ему, что «питерскую девушку» в фильме сыграла польская актриса Барбара Брыльска.

– Я понимаю, что мы мало знакомы, – продолжал Гоша, – но бывают же случаи, когда ты сразу понимаешь, что это твой человек. Вы – мой человек, я уверен в этом, уверен в себе, уверен в том, что смогу принести вам счастье. Только дайте мне такую возможность!

Тогда я в двух словах объяснила ему, почему это невозможно. Что у меня уже есть любимый человек.

– Даже если мы больше никогда не увидимся с ним, я все равно не способна думать о ком-то другом. И общаться с мужчинами могу только по-дружески.

– Хорошо! Будем друзьями, а там будет видно. Я буду часто приезжать.

Он действительно начал регулярно приезжать в Ленинград.

Я чувствовала себя неуютно. Даже если я не делала ничего плохого и Володе не изменяла, хотя сам он подталкивал меня к знакомству с кем-то, все же у меня было по-прежнему тяжело на душе. Я никогда не выносила двусмысленности, а тут у меня появилось еще и неприятное чувство раздвоенности. Вероятно, это шло оттого, что Гоша не довольствовался только дружбой, а претендовал на меня, на мои чувства.

Подумав, я решила написать Вовке откровенное письмо – так было честнее. Изложить факты: познакомилась с москвичом, мы в дружеских отношениях, но он сделал мне предложение. Сказать правду. Узнать его мнение.

На этот раз ответ пришел очень быстро. Володя писал, что он «радуется» за меня. Советовал, чтобы я делала то, что считаю нужным. Что он никогда не упрекнет и не осудит меня, какое бы решение я ни приняла. Снова подтвердил, что срок ему прибавили, и он даже не представляет себе, когда сможет выйти. И что еще до этого может произойти.

Я была в смятении. Его письмо оставило во мне глубокое чувство горечи и безнадежности. С одной стороны, оно говорило о том, что Володя думает обо мне, а не о себе, искренне желает мне счастья. Великодушно – по-человечески и по-мужски.

Но, с другой стороны… он не боролся за меня.

Стало быть, его дела настолько плохи, что совершенно непредсказуемо, сколько лет он будет находиться в заключении. И вернется ли вообще когда-нибудь в Ленинград. А может быть… его чувства прошли? Кто сказал, что «любовь – как огонь – без пищи гаснет»? Ведь «ничто не вечно под луной».

Я продолжала общаться с Гошей. Это доставляло мне некоторое удовольствие, отвлекало от мрачных мыслей. Но я не была влюблена в него «ни на грамм» и честно сказала ему об этом. Гоша не огорчился моей откровенности. Сказал, что, на его взгляд, для брака это не главное:

– Нина, самое главное – это чтобы нам было интересно вместе и мы находили общий язык! Остальное приложится со временем – чувства часто приходят, когда их не ждешь.

Уговаривал меня «поменять жизнь», переехать к нему в Москву, где он жил отдельно от родителей в своей двухкомнатной квартире. А моя учеба не могла стать помехой.

– Всегда можно оформить перевод в аналогичное высшее учебное заведение, в особенности когда это связано с замужеством. Я сделаю все для того, чтобы вам было со мной хорошо. Давайте попробуем, а? – уговаривал он меня.

Постепенно у нас сложились хорошие, доверительные отношения. Казалось, мы понимали друг друга. Он не давил на меня и этим нравился мне. Как человек. Нравился умом, но не сердцем. Но в какой-то момент я перестала «копаться» в себе.

Может, он и прав? Может, для семейной жизни именно это и нужно – спокойные доверительные отношения, взаимопонимание? А любовь… как часто она приносит страдания? И как долго она длится? По Фрейду, два года…

Вот и Вовка уже стал писать мне очень редко. Создавалось впечатление, что он внутренне отошел от меня. Больше не борется за меня… за нас. Я зашла в тупик.

Гоша, казалось, решил взять меня мягкой «осадой». Он не ослабевал своих усилий и уговоров, но делал это достаточно деликатно.

Так или иначе, долго так продолжаться не могло. Нужно было принимать какое-то решение. Делать выбор. А это было самым трудным, ведь в зависимости от нашего выбора вся дальнейшая жизнь затем идет в том или ином направлении.

Меня раздирали сомнения.

Оставаться в Ленинграде, где каждый день приносил мне страдания, где каждый перекресток, каждый квадратный метр напоминал мне о любимом? Которого я, возможно, больше никогда не увижу? Это было ежедневной медленной пыткой.

Или же нужно было «перешагнуть» через себя, через свои чувства и эмоции? Полностью изменить свою жизнь, заставить себя если не забыть (это было невозможно), то хотя бы переключиться на новую сферу деятельности – в новой обстановке и с новыми людьми? С человеком, который любит меня, борется за меня и который, пусть не любим, но все же приятен мне. И может, это другая форма любви, любви-дружбы?

Я колебалась, пыталась понять себя, свои чувства и желания. Отчетливо понимала лишь одно – я очень устала страдать и бесконечно ждать, ждать, ждать – теперь уже неизвестно чего. Володя, в определенном смысле, лишил меня надежды.

Однажды мы с Гошей долго и допоздна гуляли по городу. Мне была пора возвращаться домой – родители, как всегда, установили мне «лимит». Гоша настоял на том, чтобы проводить меня до самых дверей – беспокоился за меня. Внезапно дверь открыла мама – я даже не успела нажать на звонок. Она уже, по своей неизменной привычке, волновалась, поджидая меня. Услышала мой голос на лестнице. Я представила Гошу, и она поблагодарила его за то, что проводил меня. Предложила зайти «на пять минут».

Затем все произошло мгновенно, я не могла опомниться. Гоша представился папе и торжественно попросил у родителей моей руки. Они немного опешили, но ответили, что решение принадлежит мне.

И тут, неожиданно для себя самой, я ответила «да». Вероятно, созрела для того, чтобы полностью изменить свою жизнь.

Гоша был в восторге. А я вдруг почувствовала облегчение. По крайней мере исчезли неопределенность и тяжелые сомнения, которые долго мучили меня.

Я приняла решение, и, таким образом, все сдвинулось с «мертвой точки».

Все честно написала Володе и начала готовиться к переезду.

Он не ответил, и больше у меня от него не было вестей. Я гнала от себя грустные мысли, чтобы не бередить душу. Решение было принято, и я больше не подпускала в душу эмоции – просто запретила себе это.

Незадолго до отъезда из Ленинграда я встретилась и объяснилась с Машей.

Это было нелегко – во мне снова горячей волной поднималась глубокая грусть – я была очень привязана к своей «сестричке» и к «моей дочке» Жанке.

Оказалось, что Маша уже была в курсе всего, брат рассказал ей в письме.

Спокойно выслушала меня и… одобрила. Сказала, что я права.

А я смотрела ей в глаза и видела перед собой Вовку. Это было прощание не только с Машей, но и с ним, одновременно. Заколотилось и болезненно сжалось сердце. Но отступать уже было некуда.

Мы очень тепло распрощались, расцеловались, стараясь не плакать. Договорились, что «не потеряемся», будем поддерживать отношения и обязательно встретимся снова! Иначе и не могло быть – мы очень многое пережили вместе, поэтому «срослись» душами.