Текст книги "Душою настежь. Максим Дунаевский в моей жизни"

Женщины-акушерки не отличались деликатностью, разговаривая достаточно грубо. Но это были женщины, свято преданные своей работе, помогающие человеку появиться на свет. Фанатки своего дела, работающие больше за идею, чем за зарплату. Так как их зарплата также была мизерной. Да и врачи тоже не могли похвастаться большими доходами. Поэтому, попадая в больницу, оставалось лишь надеяться на то, что попадешь к добросовестному специалисту, для которого клятва Гиппократа не пустые слова.

Я понимала акушерок, понимала их раздражение, усталость и грубость. Они тоже были людьми со своими проблемами, жизненными невзгодами и нервами.

Отсутствие вежливости во всех сферах – торговле, медицинском обслуживании или сервисе было тогда в порядке вещей. А сервиса в буквальном смысле этого слова просто не существовало.

Я изо всех сил старалась терпеть боли, но они усилились до такой степени, что мне казалось, будто мне вживую отрывали нижнюю часть тела. Чтобы не кричать, я засунула в рот угол подушки, крепко сжала ее зубами.

Схватки учащались, боль стала почти невыносимой. Я еще больше вцепилась в подушку. У меня было ощущение, что процес уже шел полным ходом, несмотря на предсказания врача. Чтобы развеять сомнения, подозвала акушерку, сказала ей об этом. Но она не захотела даже приподнять простыню, которой я была накрыта, осмотреть меня.

– Лежи, сказали тебе! Первородящие сутки рожают!

Сказала она мне с раздражением и вышла из помещения. А я отчетливо почувствовала, что ребенок уже выбирается наружу, и очень забеспокоилась. Не знала, ни что мне нужно было делать при этом, ни как привлечь к себе внимание.

Вдруг в проеме двери я увидела того самого врача. Он проходил мимо по коридору.

– Доктор, прошу вас, подойдите, пожалуйста!

Врач подошел ко мне, приподнял простыню. Раздался возглас:

– Срочно в родильное!

Меня быстро переложили на каталку, перевезли в соседнюю комнату.

Дальше все пошло очень быстро – я изо всех сил продолжала бороться с болью и старалась точно выполнять команды акушерок. Они требовали, чтобы я тужилась.

– Больше не могу! – у меня полностью иссякли силы.

– Можешь! Твоя мать смогла и ты сможешь! Давай! – грозно приказала одна из них.

Я снова собрала себя «в кулак». Еще одно огромное усилие, еще одно и вдруг… из меня как будто выкатился мячик.

Следом раздался младенческий крик, который показался мне самой красивой музыкой на свете.

– Поздравляю, мамаша, девочка! – сказала одна из акушерок и поднесла ко мне мою новорожденную дочку.

Я смотрела на крошечное личико своего дитя, которое она держала перед моим лицом, и меня охватило ощущение, что произошло настоящее чудо. По телу побежали мурашки. Смотрела на дочку как завороженная, не будучи в состоянии ни отвести взгляд, ни моргнуть. Не верила в то, что я смогла произвести на свет такой шедевр! Да, именно шедевр – этот комочек со сморщенным личиком и маленьким, как у ощипанного цыпленка, тельцем с прозрачной кожей и тонкими голубыми венками под ней, показался мне полным совершенством.

– Какая она… красивая… – все, что я смогла произнести. Слов не хватало – я была переполнена эмоциями.

На личике «цыпленка» находились два глазика фиолетого цвета, которые постоянно двигались и почему-то смотрели в разные стороны. Наконец они остановились на мне, на моих глазах. И, о чудо – личико мне улыбнулось!

Хотя, если точнее, кукольный ротик растянулся в подобии улыбки.

Но для меня это была самая красивая улыбка в мире! Ради нее стоило жить!

Я с изумлением и восторгом рассматривала свою доченьку и улыбалась ей в ответ. Вдруг почувствовала себя абсолютно счастливой и умиротворенной. Пережитая боль, моральные и физические страдания – все мгновенно испарилось.

Существовало только это необыкновенно красивое и трогательное существо, за которое я уже была готова снова пережить все сначала, если бы это было нужно. Если нужно, то даже отдать свою жизнь.

Это была Магия, Чудо, Дар Божий! Это свершилось 10 августа 1983 года в 13 часов 10 минут по московскому времени. Спасибо врачу, спасибо этим милым акушеркам, спасибо этому замечательному роддому, спасибо Надежде Константиновне Крупской! И, главное, спасибо моей малышке – за то, что она родилась!

Тогда я по-настоящему поняла, что такое эйфория. Ощущение полного блажества, счастья, легкости – как будто я парила в воздухе, потеряв свою телесную оболочку.

Какое великое предназначение – быть женщиной, дарить жизнь! Я думала о том, что, наверно, каждая мама испытывает те же самые восторженные, волшебные чувства при рождении своего ребенка. Как же иначе? Ведь ребенок – это Чудо, теперь я знала это совершенно точно!

Врач снова подошел ко мне. Был очень удивлен.

– Поразительно – впервые вижу, чтобы первородящая родила меньше чем за четыре часа!

Я рассмеялась:

– Мне так сильно хотелось, чтобы моя доченька родилась поскорее, скорее увидеть ее, что она это услышала и помогла мне!

Глядя на свою крошечную дочь, я уже не понимала, как могла жить без нее раньше! Мне стало жутко стыдно при мысли о том, что семь месяцев назад в какой-то момент у меня в голове долей секунды проскочило «оставлять, не оставлять?». Я целовала милое личико с кукольным ротиком-бантиком и прятала свои глаза на маленькой теплой грудке, прося у нее прощения.

Через три дня меня выписали. За мной приехали на такси родители. Папа бережно взял на руки свою маленькую внучку, завернутую кульком в тонкое одеяльце, и не выпускал ее ни на минуту до тех пор, пока мы не вошли в свою квартиру.

Родители предложили мне первое время пожить у них. Это была небольшая двухкомнатная квартирка на Магаданской улице, расположенная довольно далеко от станции метро «Бабушкинская». Условия были очень скромными. Несмотря на все папины заслуги и ученые звания, правительственные награды, написанные труды, пенсия у него была совсем небольшой. Вероятно потому, что в целом время было очень непростое – конец социализма, частые инфляции, низкие зарплаты, мизерные пенсии.

В маленькой квартирке нам, конечно, было тесно – трое взрослых и ребенок. Но все же это было лучше, чем моя комната в коммуналке. Я не могла даже себе представить, как жила бы там с ребенком. Тем более при наличии неприятных, язвительных соседок. Поэтому согласилась на предложение родителей – мне была необходима их помощь.

Я уже знала, что назову свою малышку Алиной. Мне издавна нравилось это имя.

В детстве и юности я очень увлекалась литературой и поэзией, поэтому прочитала много книг, в том числе много русской классики. В 16 лет я как-то натолкнулась на красивое стихотворение нашего гениального русского поэта А. С. Пушкина «Признание», в котором были такие строчки:

 
«Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви.
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно,
Я сам обманываться рад!»
 

Эти строчки тогда настолько впечатлили меня, что я подумала: «Если у меня когда-нибудь будет дочь, то обязательно назову ее Алиной».

И вот моя Алина появилась на свет!

Рождение ребенка явилось для меня таким невероятным и безгранично счастливым потрясением, что даже Максим с моими нелегкими мыслями о нем на какое-то время отошел на задний план. Однако, вернувшись с ребенком домой, я решила спокойно обдумать сложившуюся ситуацию. Две недели спустя пришла к выводу, что, несмотря на его молчание, он должен узнать о том, что у него родилась дочь.

Решила позвонить его маме, как он мне это когда-то предложил. Трубку сняла сама Зоя Ивановна

– Ниночка… здравствуй! Сколько лет, сколько зим! Как ты? – воскликнула она.

– Спасибо, Зоя Ивановна, все хорошо. А как вы, как Орест Кондратьевич?

Мама Максима тепло отнеслась к моему звонку и сразу предложила встречу.

– Не будем тратить время по телефону, увидимся – поговорим. Приезжай!

На следующий день мы встретились с ней в полдень на Садовом кольце.

Моя малышка тем временем оставалась на попечении бабушки с дедушкой.

Зоя Ивановна радушно обняла меня, расцеловала. Я сразу почувствовала, что она искренне рада нашей встрече, и это придало мне решимости.

Погуляли около часа. Она много и оживленно говорила – рассказывала свои новости. Я молча слушала. Вдруг она заговорила о сыне:

– Максим женился на актрисе Наталье Андрейченко. Он получил от Моссовета хорошую трехкомнатную квартиру, рядом с улицей Горького, где и поселился с ней. Кстати, у них родился сын, Митя. Но живут они как кошка с собакой, не чувствую я их отношений! Думаю, разведутся.

Я продолжала слушать и молчать.

В какое-то мгновение Зоя Ивановна вдруг осеклась. Остановилась, внимательно осмотрела меня с ног до головы.

– Ты какая-то не такая, как раньше, что-то изменилось… Ты… случаем, не беременна?…

– Нет… Уже нет! Две недели как родила, – выдохнув, рассмеялась я.

Зоя Ивановна даже не удивилась. Она мгновенно все поняла.

– Максим знает?

– Нет, пока нет. Но он сказал, что я могу обращаться к вам.

Зоя Ивановна задумалась, вздохнула. Прошлись еще немного. Я вкратце объяснила ей, что произошло. Она внимательно выслушала и затем стала расспрашивать меня о ребенке – как я назвала дочку, как она кушает, кормлю ли ее грудью и т. п. Дала мне несколько практических советов – как лучше кормить и купать ребенка. Хоть она и хмурилась временами, но у меня осталось ощущение, что в целом к новости отнеслась доброжелательно. Сказала, что обязательно увидит внучку, только «чуть попозже».

Расстались, как всегда, тепло. На прощание Зоя Ивановна поцеловала меня.

– Да, Нина… все это непросто. Но я поговорю с Максимом. Созвонимся вечером.

Я повернулась, стала уходить. Но спиной чувствовала, как ее глаза сверлили меня вслед.

Много лет спустя Максим скажет мне, что мама рассказывала ему, как часто у нее перед глазами вставало видение моей «уходящей спины». Что впоследствии ее «годами мучило» это.

А вечером того же дня по телефону Зоя Ивановна была со мной совсем другой. Полной противоположностью той, кем она была днем. Разговаривала очень сухо и холодно и даже перешла на «вы».

– Я разговаривала с сыном. Он сказал, что не имеет никакого отношения к вашему делу!

Ушат ледяной воды. Я застыла в ошеломлении, молчала. Что тут ответишь? Никогда бы не предположила такое… Но почему-то больше всего меня поразило именно слово «дело». Его ребенок это – «дело»? Как будто речь шла о бумажной папке с номером!

– Кроме того, зачем вы звонили Наталье? – строго продолжала Зоя Ивановна.

– Зоя Ивановна, я никому не звонила. И у меня даже нет телефона Максима и его жены.

– Если не вы, то кто-то из ваших подружек! Наталья мне сама только что это сказала! – настаивала она.

Мне вдруг все стало ясно. В ее фразе был очевидный подтекст – мне давали понять, что якобы жена Максима была уже в курсе всего. Поэтому незачем искать ее, сообщать ей эту новость.

Это был «ход конем». Подстраховка, на всякий случай. Зоя Ивановна защищала интересы своего сына. Возможно, это был совместно продуманный ход. Они боялись, что когда я получу отказ, то смогу захотеть отомстить Максиму, постараться разбить его брак. Им нужно было изначально отбить мне такое желание, если вдруг оно появится. Люди часто подозревают других, судя по себе.

– Зоя Ивановна, это невозможно, абсолютно никто не мог звонить жене Максима! Но я все понимаю… Не буду больше беспокоить вас! До свидания.

В ответ прозвучало ледяное «до свидания!»

Я повесила трубку. И снова возникло это жуткое ощущение землетрясения, конца света… снова все рушилось вокруг меня. Голова шла кругом…

Как Максим мог пойти на это? Как будто того, что уже сделал, было мало! За что мне это новое потрясение? Как пережить его?!

Я смотрела в круглые чистые глазки дочки и снова просила у нее прощения.

Во всем моя вина! Не разглядела ее отца, не узнала достаточно хорошо, так легко доверилась, поверила ему! Нет у нее «папы» и, наверно, никогда не будет…

Алинка смотрела на меня в ответ серьезным, как мне казалось, каким-то «взрослым» взглядом, как будто все понимала. Я почувствовала себя еще более виноватой перед ней.

А затем со мной что-то произошло, в одночасье. Что-то сдвинулось в моем сознании. Внезапно появился огромный страх за дочь – день и ночь – непрестанный страх, который я никак не могла контролировать, побороть. Более того, у меня начались ежедневные бессонницы. А когда мне удавалось заснуть, то каждый раз мне во сне являлись покойники – люди, которых я когда-то знала. Они молча и, казалось, с большим укором пристально смотрели на меня.

Это приняло такой систематический характер, что я просто начала бояться засыпать. Ребенка нужно было кормить и пеленать каждые три часа, а в перерывах я старалась заниматься чем угодно, лишь бы не заснуть. Ночи стали мукой – проходили в постоянной борьбе со сном.

Вскоре я начала падать от усталости. Стала опасаться брать крошку на руки, боясь уронить ее или ненароком что-то повредить ей.

Видения покойников совершенно выбивали меня из колеи и укрепляли мой страх за дочь. В конце концов я пришла к однозначному выводу: они постоянно приходят, так пристально и печально смотрят на меня потому, что зовут к себе. Значит, я скоро умру.

Эта мысль стала убеждением. Не зная, когда и как это произойдет, я принялась готовиться.

Готовилась к этому морально и также организационно. Меня занимала главная мысль: кто займется моей маленькой дочкой, когда меня не станет, кто позаботится о ней? Ведь мои родители были уже пожилыми, и я знала, что они не переживут, если со мной что-то случится. А других родственников, способных взять на себя такую трудную миссию, у нас не оставалось. Мне не хотелось, чтобы мой ребенок оказался в детском доме.

Я всерьез задумалась о том, чтобы составить завещание на кого-то из своих подруг, кто согласился бы приютить у себя моего ребенка, отнестись к нему как к своему. Решила поговорить с некоторыми из них, а также предупредить своих родителей.

Когда я осторожно завела с родителями разговор на эту тему, их реакция была бурной, возмущенной.

– Ты с ума сошла! Откуда такие мысли?! Да мало ли кому снятся кошмары! – с негодованием восклицали они.

Но я настаивала на своем – это были не кошмары, а постоянно повторяющееся спокойное видение. Безмолвный призыв.

Папа, всегда спокойный в критических ситуациях, принял решение:

– Так больше дело не пойдет! Завтра запишу тебя на прием к специалисту, в платную поликлинику. Ты не можешь оставаться в таком состоянии, у тебя ребенок!

Папа всегда очень поддерживал меня. Даже когда я объяснила родителям, что отца у моей девочки фактически нет, он успокаивал меня:

– Не переживай, Ниночка! Я снова выйду на работу. Как-нибудь прокормим малышку!

Но я не могла рассчитывать на пожилого больного отца, который к тому времени уже пережил свой первый инфаркт. Должна была сама найти решение, как прокормить дочь.

Через неделю я послушно последовала за папой в платную поликлинику. Оказалось, что он записал меня на прием к психологу-психиатру. Я пришла в ступор: мой отец считает меня сумасшедшей? Но все же решила идти до конца – что это меняло?

«Специалистом» оказалась пышная блондинка лет сорока пяти – пятидесяти, с белыми, обесцвеченными волосами, с круглыми голубыми глазами и пухлым ртом, покрытым ярко-красной помадой. Внешне она совершенно не соответствовала моим представлениям о психиатрах.

Но, как и подобает, начала подробно расспрашивать меня. Я так же подробно рассказала все, что со мной происходило. Она внимательно выслушала до конца, а затем резко, пронзительно сказала, чеканя слова, глядя мне прямо в глаза:

– Вы знаете, что с вами? Вы сходите с ума! А вам нужно ребенка поднимать! Так, вам на выбор: сейчас же срочно ложиться в больницу или же принимать антидепрессанты на дому! Третьего решения быть не может!

Я опешила – не ожидала подобного приема. Мне всегда казалось, что психиатры разговаривают с больными тихо, мягко, ласково – как и положено с больными.

А тут такая резкость, почти агрессия! Но, похоже, именно это в итоге и помогло мне. Ее слова стали для меня электрическим разрядом – как будто по мне прошел ток. Как будто я очнулась от летаргического сна.

Женщина оказалась хорошим психологом – сумела найти ту самую «болевую точку», на которую следовало нажать.

– Я поняла, спасибо! – и, схватив рецепт, выскочила из кабинета.

Папа, ждущий в коридоре, встревоженно смотрел на меня. На его расспросы я ответила, что у меня «все хорошо».

Мне действительно удивительным образом стало хорошо!

Я вдруг снова очень ясно осознала, что у меня есть моя крошечная дочь, что она мое Чудо, Подарок Неба, Дар Судьбы! Что теперь самое главное – ОНА. И я должна растить ее в любви, внимании и заботе, забыв о себе, о своих личных проблемах.

Рецепт я выбросила – не стала принимать никаких лекарств – не почувствовала в этом необходимости. Все нормализовалось само собой. Я снова начала засыпать без страха. Видения исчезли и больше никогда не появлялись. Позднее какой-то терапевт объяснил, что у меня был «послеродовой блюз», отягощенный моими «специфическими обстоятельствами». Но главное – все встало на свои места так же внезапно, как и произошло.

Итак, моей насущной проблемой стало найти способ обеспечивать дочку всем необходимым. Все стоило дорого и многого даже не было в продаже. Отыскать-купить простую, но приличную коляску, кроватку, детскую одежду и тому подобное в то время было сложно. Приходилось постоянно обходить комиссионные магазины, регулярно просматривать частные объявления.

Когда дочурке исполнилось два месяца, я вышла на работу. Нужно было зарабатывать на жизнь. Ребенка оставила на попечение бабушки с дедушкой, которые в ней души не чаяли. К тому времени молоко у меня уже давно пропало, что неудивительно. Пришлось перевести Алинку на молочные смеси. Она ела их очень неохотно, морщила личико, но другого выхода не было.

Максим не сдержал своего слова. Таким образом, у меня больше не было обязательства скрывать от моего близкого окружения, кто отец моей дочки. Коротко сказала правду.

Мои родители были глубоко шокированы. Им было трудно поверить, что человек такого культурного уровня мог игнорировать и меня, и своего ребенка. Спросили, что я собираюсь делать. Я ответила: «Растить дочь одна».

Папа снова поддержал меня, подтвердил, что сделает для внучки все, что сможет. Снова порывался искать работу. Но я твердо решила, что должна выходить из этого положения сама. С того дня об Алинкином отце мы дома больше не говорили, как будто его не существовало.

А некоторые из моих подруг уговаривали меня подать в суд – на признание отцовства и алименты, предлагали быть свидетелями.

– Тут некоторые одну-две ночки проведут, а потом рожают и подают в суд! А вы общались длительное время, и он тебя предал! Имеешь право!

Да, я знала, что юридически могла это сделать. Сама знала женщин, которых они приводили мне в пример, которые добились алиментов для своих детей.

Конечно, чего только не существует в мире. Одни мужчины помогают материально своим бывшим женам (это случай и моего двоюродного брата), а другие не считают нужным дать средства даже на питание, на выживание своему собственному ребенку. И хотя меня трудно удивить, но в данном случае я была удивлена, более того, ошеломлена. Ведь в свое время Максим оказался в такой же ситуации, как и теперь его дочь. И я хорошо помню, как он с гордостью рассказывал мне, что его папа, несмотря на наличие законной семьи – жены и сына, постоянно помогал ему и его маме. Ежемесячно давал им деньги «на жизнь», купил две квартиры и дачу, дарил сыну дорогие подарки.

– Думаю, тогда у меня единственного в Москве была такая детская машина! Отец мне ее купил, чтобы я ездил в ней на даче!

Позднее даже подарил мне фотографию себя, ребенком, в этой машине. А тут такое отношение к маленькой дочке, нуждающейся в его помощи…

Да, я знала, что могла бы добиться признания ребенка через суд, были свидетели.

Но я психологически не могла пойти на это. Не могла представить себе, как стану ходить по судам после таких теплых радужных отношений, которые существовали между нами. Что-то доказывать, вызывать свидетелями соседей по моей коммуналке, подруг, его друзей и знакомых… Нет, это было ниже моих представлений об этике отношений и выше моих сил.

И еще. Я очень винила себя за то, что доверилась Максиму. За то, что вовремя не разглядела его. Влюбилась как школьница и доверила свою судьбу человеку, которого, как оказалось, не знала до конца. Винила именно себя, не его.

Я даже не знала, увижу ли его когда-нибудь вообще, да и видеть уже не хотелось. Было такое ощушение, как будто из моей души выпал кусок.

Как-то ко мне из Ленинграда приехала моя милая школьная подруга, Ира Вавилова. Она долго восхищалась Алинкой, играла с ней, целовала. Будучи медицинским работником, искусно сделала ребенку массаж. Я смотрела на обеих и внутренне радовалась тому, что у меня есть такие хорошие друзья, люди, которые любят мою малышку. А затем, после отъезда Иры, долго сидела возле кровати, рассматривая крошечный спящий комочек – такой одинокий и трогательный на большой поверхности кровати. Переживала за дочку, «ломала» себе голову: как найти правильное решение, создать ей нормальные условия для жизни?

Единственный, кто поддерживал меня со стороны семьи Максима, был его брат Евгений, Геня, Женя.

Женя регулярно звонил мне, спрашивал о моем самочувствии и неизменно каждый раз приглашал к себе в гости. Я лаконично сообщила ему, что родила дочь. Геня воодушевленно поздравил меня и, как обычно, пригласил на обед или на ужин.

Я уже давно не виделась с ним, поэтому решила ненадолго оставить Алинку с моими родителями ради «визита вежливости». Теперь он был мне не только другом, но посредством дочки стал и родственником.

В очередной выходной день я поехала к нему вместе с одной из своих приятельниц, которую когда-то представила ему. Общительный человек, он любил знакомиться с новыми людьми.

Квартира Жени являлась в определенном смысле «светским салоном», куда он приглашал своих друзей. У него уже в те нищие времена был видеомагнитофон – крайняя редкость, доступная разве что дипломатам и работникам Внешторга, то есть «выездным». Поездки на Запад тогда были доступны только артистам, да и то немногим. В основном Большому и Мариинскому театрам оперы и балета, а также ансамблю Игоря Моисеева. Они составляли часть русского престижа, который было не стыдно продемонстрировать за границей. Все они предварительно проверялись «на вшивость», то есть достаточно ли морально устойчивы, чтобы не остаться на «загнивающем Западе» навсегда и не опозорить родину. В ту далекую советскую эпоху границы в Европу для обычного, среднего человека были еще прочно закрыты.

Будучи талантливым художником-«станковистом» с редким образным дарованием и сыном гениального композитора Исаака Дунаевского, Женя входил в московскую элиту. Он являлся членом Союза художников и очень дружил с их президентом, Таиром Салаховым. К нему часто сьезжались друзья и знакомые – актеры, теннисисты, врачи, писатели, художники, артисты. Некоторые «выездные» друзья привозили ему из-за «кордона» записанные видео-кассеты с нашумевшими на Западе фильмами.

Мы нередко собирались у него для их просмотров, Женя всегда приглашал меня. Почти как в Доме кино, только уютнее – в доверительной, почти семейной атмосфере.

Там я увидела много фильмов в оригинале. У Жени была масса интересных фильмов. Помню, меня когда-то поразили, по многим параметрам, американские фильмы «Omen» («Предзнаменование») и «Hair» (Волосы). Иногда английскую, вернее, американскую речь нам переводила актриса Анастасия Вертинская, прожившая несколько лет в Соединенных Штатах.

А Женя, верный своим привычкам радушного хозяина, каждый раз приготовлял нам душистый чай. Именно благодаря ему с тех пор моим любимым чаем стал «Earl Grey».

Когда в тот памятный день мы с приятельницей приехали к нему домой, гостеприимный хозяин встретил нас огромным тортом, обильно украшенным кремовыми розами, – «прощай, талия!» Долго разговаривали, попивая чай в его маленькой кухоньке с красивой мебелью из резного дерева ручной работы. Женя интересно рассказывал о своем творчестве того периода, показывал эскизы последних работ. Затем мы перешли в спальню, где был установлен видеомагнитофон. Там обычно и проходили просмотры, так как эта комната была самой большой в его квартире.

Над двуспальной кроватью висел портрет Исаака Осиповича Дунаевского в его зрелые годы. Меня это не удивило – Женя очень любил своих папу и маму. Как-то в разговоре признался мне, что после ухода из жизни отца он много лет подряд ухаживал за парализованной мамой, до самой ее смерти. Далеко не каждый из нас способен на это. Женя обладал щедрой и преданной душой.

Я остановила взгляд на портрете Исаака Осиповича. Внезапно он поразил меня. С портрета на меня смотрела… Алинка! При рождении ее головка была почти без волос, и сходство с дедушкой было разительным. Мою знакомую тоже поразило это сходство, как она позже сказала мне.

Мягко улыбаясь, Женя повернулся ко мне.

– Масюсь, ну, рассказывай, наконец! Как твоя девочка, как назвала ее? Кто папа?

Я тоже невольно заулыбалась, подумав о дочке. Колебалась, обдумывая ответ.

А моя приятельница выпалила со смехом:

– Жень, поздравляю тебя с племянницей!

Геня повернулся ко мне с широкой спокойной улыбкой.

– Да? Поздравляю! А Максим знает?

Казалось, эта новость совсем не удивила его. Так же, как и Зою Ивановну. Как будто они оба подозревали нечто подобное.

Женя поинтересовался: «Максим помогает дочке?»

Я ответила правду: «Нет, не видит и не помогает».

Старший брат очень расстроился. Было видно, что он искренне обескуражен и даже возмущен.

– Как же так?! Ведь Максим сам был в таком же положении, что и ваша малышка! Но мы же с мамой приняли его! И папа не оставил его и Зою Ивановну без помощи, полностью обеспечил. Был бы жив отец, он никогда бы не допустил, чтобы он так обошелся с тобой и с ребенком!

С того дня он регулярно звонил мне, интересовался племянницей. А когда я изредка приезжала к нему в гости, он передавал ей в подарок какие-то сладости, компоты, фрукты. Все это было дефицитом, и такие знаки внимания мне были необычайно приятны и дороги. Он был единственным человеком из той семьи, кто вел себя по-родственному по отношению к Алинке.

Мне нужно было устраивать свой быт и как-то справляться с трудностями – денег постоянно не хватало. Кроме того, поскольку ребенок отказывался есть питание, которое выдавали в детской кухне, то кормление стало мукой.

Я принялась повсюду искать финское детское питание, которое иногда поступало в продажу. Ходила по всем продуктовым магазинам подряд, договаривалась с продавщицами. Обещала денежное вознаграждение, если позвонят мне, когда его привезут в магазин. Они обещали и действительно иногда звонили. Но когда я приходила к магазину, там уже была огромная толпа. Иногда приходилось стоять в очереди по полтора-два часа. Но радостной компенсацией был тот момент, когда, наконец, покупала ассортимент разноцветных баночек и представляла себе, как вкусно будет моей дочурке.

Время шло. Алинка быстро росла и становилась очень веселым и задорным ребенком, хохотушкой и певуньей. Она могла бесконечно издавать различные звуки, соединяя их всевозможными интонациями, как будто пела вариации. А как только встала на ножки, то «затанцевала».

Алиночка, Алинуся, Алиненок, Аленький Цветочек, как мы ее называли в семье, стала источником нашей непрестанной радости, волшебным лучом света в «темном царстве» нашего нелегкого быта. Она стала смыслом моей жизни.

Мне было очень радостно сознавать, что моя доченька росла добрым, отзывчивым и воспитанным ребенком. Уже в два годика, когда мы с ней где-нибудь на прогулке встречали маленьких плачущих детей, она вырывала свою ручку из моей и бросалась утешать их – что-то лепетала, обнимала, целовала. Детки сразу успокаивались, приводя в изумление и умиление своих мам.

То же самое происходило, когда нам на пути попадался кричащий в коляске младенец. Тогда Алинка мчалась к ней и принималась активно качать ее вместе с мамой.

Еще будучи совсем крохой, встречая соседей по лестнице, она всегда говорила им «здравствуйте!», приятно удивляя их. Но самым забавным было то, как она здоровалась с незнакомыми людьми в автобусе или в метро, неизменно приводя их в хорошее настроение, вызывая улыбку и комплименты.

Она оставалась такой и позднее, став школьницей и затем студенткой, принося помощь и поддержку не только своим одноклассникам и однокурсникам, но и случайным людям, которые встречались и встречаются на ее пути. Наверное, поэтому сегодня у нее есть немало друзей и так много хороших знакомых.

Моей маленькой зарплаты на жизнь не хватало. Чтобы подзаработать хоть какие-то деньги, я придумала свой «бизнес». Покупала в комиссионке дешевую, но симпатичную подержанную кофточку или платье, отутюживала все как новое, пришивала где-то сбоку или сзади бантик или расшивала цветными нитками, бисером или жемчужинками, разорвав старые бусы. Снова относила в комиссионку и оценивала несколько дороже, чем купила. Мне везло – каждый раз вещь быстро «уходила», а я «зарабатывала» 5—10 рублей. А тогда для меня это были очень ощутимые деньги, учитывая мою зарплату в 62 рубля и 50 копеек. Так и «выкарабкивалась».

Когда Алинке исполнилось шесть месяцев, мне удалось к этому моменту сэкономить немного денег и пригласить на дом профессионального фотографа. Так у дочки появились первые забавные снимки. Тогда в России не так много людей имели свои фотоаппараты – они стоили дорого.

Поскольку мне пришлось выйти на работу, то с ребенком постоянно оставались мои родители. Папа определил себе обязанность – выходить гулять с внучкой каждый день в парке возле дома. Но когда я не работала, то прогуливалась с Алинкой сама.

В один из таких радужных дней я познакомилась и сразу подружилась с соседкой с первого этажа, которая впоследствии стала мне очень близким человеком.

Галя Белова была очень интересной и энергичной женщиной, директором промтоварного магазина, замужем за офицером, двое детей. Ее младшая дочка, Викуся, была всего на шесть месяцев старше моей Алинки.

Мы часто встречались у Гали или у меня, а также вместе ходили на прогулку с нашими крошками в колясках, разговаривая «за жизнь».

Галя оказалась очень добрым и отзывчивым человеком. Я всегда вспоминаю о ней с большой благодарностью. Узнав, что у Алинки нет отца, она постоянно стремилась поддержать меня морально – по-соседски и по-человечески.

Когда моя дочка подросла, встала на ножки и начала пытаться вылезать из кроватки, возник вопрос о том, где найти детский манеж. В то время это был огромный дефицит, как и многое другое, – в продаже они бывали крайне редко.